Текст книги "Constanta"

– Спасибо, Стёпа! – Илона сияла счастьем. – Ты дал нам расслабиться. Настоящий джентльмен.

– Стёп, со мной сразу трое познакомились, – защебетала Вика. – Они друзья. Ты, говорят, нам всем нравишься, но оставляем выбор за тобой.

– Выбрала? – ледяным тоном осведомился Степан.

– Стёпа, – с укором сказала Илона. – Остынь. Мы для тебя старались. Сбросили одним махом весь негатив.

– Что? – сиплым голосом выдавил Степан.

Илона томно прикрыла глаза, взмахнула ладонью.

– Влюблённые курсанты. Буря эмоций. Разве можно дать пропасть даром такому добру?

Вика молчала, испуганно смотря на брата. Он перехватил её взгляд. И она тотчас поспешила укрыться за Илону, чтобы не разрыдаться от жалости к нему.

– Стёпа, мы вернулись, – сказала Илона. – Целые и невредимые. Цени нашу преданность.

Последние слова Степан уже не слышал. Из дверей на перекур выходили кителя. Все, как один, преображённые одной общей неожиданной переменой.

Степан ловил на себе взгляды, как и прежде, чужие и недружелюбные, но уже без тени соперничества. На него глазели опустошённые ребята-сироты.

– Что ты сделала с ними? – спросил он Илону, сам не свой от удивления.

– Мальчики любили, – обольстительно улыбнулась она, пожимая плечами. – Я – любилась. Простой обмен и никакого мошенничества.

Степан смотрел на неё и не мог оторваться. Сияет и лучится за десятерых. Чудеса. Неужели и вправду воспользовалась моментом, зарядилась курсантской энергией, опустошила до дна их закрома? Ему вдруг до нетерпимости захотелось проверить свою догадку, обнять её, впиться губами, почувствовать заряженным себя…

– Я больше вас в зал не пущу, – заявил он, с трудом приходя в себя. – Хватит, навеселились.

– Конечно, – согласилась Илона. – Двадцать третье февраля кончилось. До свидания, мальчики. Восстанавливайтесь.

– Уходим, – сказал он, отводя взгляд от неё. – Скоро соберётся очередь в гардероб. Не протолкнёшься.

По пути домой, замкнувшись, он не разговаривал с обеими. Обида переполняла его. Украли праздник.

Дома, повязав Илону общением с родителями, он отозвал сестру в укромное место и учинил допрос с пристрастием. Доведя Вику до слёз, узнал главное – измены не было.

Пришло время сна. Они лежали вдвоём в одной постели, укрытые тёплым одеялом.

– Вечеринка, звёзды, настроение, – тихо заговорила Илона. – Как удачно всё соединилось в эту ночь. Представь, это наша последняя ночь. Неизвестно, что будет завтра. Я готова не спать.

Степан громко зевнул.

– Ты, наверно, сова, – заметил он. – Все совы жалуются на бессонницу. Ничего, пройдёт. Бери пример с меня. Я – жаворонок, засыпаю на лету. До встречи.

Несколько минут Илона обдумывала ответ. Наконец, решительно откинула одеяло, вскочила и уселась верхом на него.

Степан открыл глаза.

– Ты не птица, Степан Греков, – жарко задышала она, наклонившись и демонстрируя вырезом сорочки свои обнажённые прелести. – Ты – мой пленный. Готовься держать ответ за мою украденную любовь. Один за всех.

Трепет охватил Степана.

Такого между ними ещё не было.

Чужими курсантскими телами был сложен будущий костёр.

Алёна выполняла обещание. В этот поздний час все маленькие воспитанники, разойдясь с родителями по домам, уже спали в своих кроватках. На полу замерли груды оставленных игрушек. В детском саду с Костиком они были одни.

Дожидаясь отца, они раскрашивали цветными карандашами чёрно-белые картинки в детской книжке о богатырях. Костик, сопя, с усилием нажимал на грифель. Алёна помогала ему, деликатно и незаметно, как добрая фея, старающаяся разбудить талант маленького художника.

Семья Костика была неполной. Согласно горькой шутке отца мать значилась в списках пропавших без вести. Редкий страшный случай – ради личного счастья женщина бросила своего ребёнка, сбежав неведомо куда с любовником.

Отец с сыном жили в общежитии. Завод, на котором работал отец, числился в банкротах. Перебиваясь кое-как, всё свободное время отец проводил в поисках случайных заработков. Сегодняшний вечер – не исключение.

Увлечённые своим занятием, Алёна и Костик совершенно позабыли о времени. Внезапный сигнал автомобильного гудка с улицы вернул их в реальность.

– Папа приехал! – закричал Костик, бросая карандаш. Торопя Алёну, бросился к шкафу – за одеждой.

Спустя несколько минут, одетые, они столкнулись в дверях с отцом.

– Спасибо вам огромное, – начал благодарить он Алёну. – Я в большом долгу перед вами.

– Я рада помочь, – поспешила остановить его Алёна. – У меня море свободного времени. Пусть от него будет хоть какая-то польза.

Отец погладил сына по голове.

– Может, вас подвезти? – предложил он.

Алёна замялась, представляя себе его маленький «Запорожец».

– А мы поместимся туда все?

– Ещё как! – уверенно заверил отец. – Поехали!

Машина остановилась перед парадной её дома.

– Зайдёте? – предложила она. – Выпьем чаю.

– Что скажешь, герой? – обратился отец к сыну. – Хочешь в гости к тёте Алёне?

– А у тебя дома есть зверюшки? – спросил малыш.

– Есть, – улыбнулась Алёна. – Только нарисованные. Пойдём, я вас познакомлю.

Усадив гостей на диване в комнате, дав Костику в руки энциклопедию домашних животных, Алёна отправилась на кухню. Чиркнула спичкой, поставила чайник на плиту. Смотря на огонь, села. Вот уже несколько месяцев прошло с того дня, как она поселилась в этой квартире, живя ожиданием встречи с любимым. Время идёт, тот не торопится возвращаться, обрекая её проводить дни и ночи в одиночестве. Сегодня впервые здесь гости. Такие же неприкаянные, как и она сама. Общая беда сближает. Известная старая истина подтверждалась собственным примером. Она вдруг поймала себя на мысли, что эти два человека – отец и сын – очень дороги ей. Им всем не хватало опоры и тепла.

Чайник зашумел, отвлекая от дум. Она встала и, поспешив привести себя в порядок, занялась подготовкой к чаепитию.

Горыныч возвращался с помойки, неся в руке пустое мусорное ведро. Скользя беззаботным взглядом по фасаду дома, вдруг встрепенулся и насторожился. Внимание привлекло окно Боронка. Свет как свет, но какой-то слишком яркий, необыкновенный, пожалуй, даже праздничный. Он вошёл в парадную, начал подниматься по лестнице. Дошёл до квартиры Боронка, поставил ведро, прильнул ухом к двери. Спустя несколько минут тишины услышал чужие голоса, смех. Он отпрянул от двери. Ошибки быть не могло – гости.

В прихожей собственной квартиры Горыныч задумался. Следовало проявить бдительность. Нельзя было упускать из виду чужаков. Ведь он сейчас – глаза и уши Тита. Внезапно из-за двери донёсся шум. Горыныч кинулся к ней, прислушался. И не поверил в свою удачу – звучал голос Алёны. Мигом схватив ведро, он открыл дверь и выскочил наружу. Какой-то малыш стремглав пронёсся мимо. Алёна, спускаясь, шутливо грозила ему. За ней маячил незнакомый мужчина.

Горыныч замер, преграждая путь.

– Привет, – поздоровалась с ним Алёна.

Молча кивнув в ответ, Горыныч устремил всё внимание на незнакомца.

Обойдя живое препятствие, пара пошла вниз. Горыныч, недолго думая, устремился вслед за ней. Выйдя на улицу – свидетелем проводов гостей – остановился.

– Мы поехали домой, Алёнушка, – сказал незнакомец, садясь за руль «Запорожца».

– Всего доброго.

– До свидания, Саша, – ответила она ему. Постучала по боковому стеклу машины. – Костик, до завтра.

«Запорожец» уехал.

Обернувшись, Алёна встретилась взглядом с Горынычем. Увидела ведро в руке.

– Зачем ты ходишь с пустым ведром? – спросила она. – Пугаешь всех.

– Пугаю? – переспросил он.

– Да. Пустое ведро – это же плохая примета.

Слегка уязвлённый, Горыныч поспешил спрятать ведро за спину.

Она пошла в парадную.

– Что передать Боронку? – бросил он ей вслед.

Она оглянулась. Тоска отразилась в её взгляде.

– А где он, твой Боронок?

Горынычу внезапно стало не по себе. Он почувствовал себя вором, крадущим чужое счастье.

– Я знаю, он скоро вернётся, – сказал он, оправдываясь.

Она кивнула и пошла дальше, обронив на ходу:

– Жду.

Дверь парадной закрылась.

Горыныч постоял, задумчиво почесал рукой затылок и двинулся в сторону помойки. Перед мусорным баком, прозревая, остановился. Нехорошая примета сопровождала его. Ноша, как таковая, отсутствовала. Ведро было пусто.

Глава двадцать седьмая

Весной тысяча девятьсот девяносто третьего года дух реформаторства обуял освободившуюся от коммунистической тирании Россию. Молодое правительство, выдав населению приватизационные чеки, объявило о разделе советского наследия. Общественная собственность уступала место частной.

«Арсенал» в числе всех прочих заводов и фабрик готовился к участию в реформаторском почине – путём так называемого акционирования. Администрация и её представители на местах – начальники бюро, отделов и цехов – развили бурную активную деятельность. Бывшая красная элита, обуреваемая жаждой приспособления, стремилась конвертировать себя в хозяйку новой жизни. Необходимо было заручиться безоговорочной поддержкой большинства и прибрать к рукам его доверие.

За сутки до решающего цехового собрания директор завода вызвал к себе Липченкова.

– Обещай им всё, – начал он свой приватный разговор. – Заботу, работу, премии. Самые щедрые посулы, не скупись. Покажи, что готов снять с себя последнюю рубашку. В итоге контрольный пакет акций должен оказаться у тебя.

– Ваши последние слова да Богу в уши. – Палыч тёр платком вспотевший лоб. – Однако в цеху есть шальные головы. Боюсь, начнут настраивать народ на альтернативный вариант – коллективное управление с наёмным подотчётным начальником. Закон, ведь, предоставляет им такое право.

– Это я беру на себя, – махнул рукой директор. – Сегодня выступлю по заводскому радио, предупрежу всех, что капитанов на переправе не меняют. Успокойся, Палыч. Ты – моё доверенное лицо. За тобой – свет, тепло и вода. Всем остальным – кукиш с маслом.

– А что дальше? – поинтересовался Палыч.

– Дальше – бабки. Большие. Такие, какие мы с тобой сроду не видывали. Вспомни девяносто первый год. Это за нас с тобой Ельцин влез на танк. Давай достойно примем эстафету.

Загруженный до отказа директорскими наставлениями и инструкциями Палыч вышел из заводоуправления. Слегка кружилась голова. Казалось, всё будет хорошо. Однако следовало отдавать себе отчёт – у него только один шанс. Акционирование должно было пройти гладко, без сучка и задоринки. Любая оплошность могла привести к краху и стоить карьеры. Никаких отеческих чувств и прочих антимоний. Предстоит поход по головам. Каждый сам за себя. Такое пришло время.

Неторопливой размеренной ходьбой он минул большую часть пути и вышел на прямую, ведущую к цеху. Впереди справа перед воротами преисподней стояла гурьба рабочих во главе со старшим мастером. Необычайное оживление владело всеми. Что у них там стряслось? Приблизившись, Палыч остановился и принял заинтересованный вид.

– Василий Палыч! – едва увидев его, кинулся навстречу Степан.

– Что такое?

– У нас ЧП. Ворота упали. Представляете, сами собой рухнули. Петли проржавели насквозь. Сначала левая половина, за ней следом правая.

– На дорогу упали?

– Прямо поперёк неё.

– Надеюсь, обошлось без жертв?

– Да. В этом нам повезло.

– Ветшает всё, – заметил Палыч. – Но я вижу, вы нашли выход из положения – обошлись своими силами, подняли ворота.

– Мы их краном зацепили изнутри. Он их сейчас стропами держит. Вот соображаем, как дальше быть.

– Соображайте, – кивнул Палыч. – Желаю удачи. – Обвёл Степана, рабочих и ворота рассеянным взглядом, отвернулся и продолжил свой путь.

Слегка озадаченный подобным поведением шефа Степан растерянно уставился ему вслед.

– Кабинетная натура, – донёсся чей-то голос из-за спины. – Ему до наших дел нет никакого дела. На-ча-ль-ник!

Степан пришёл в себя. Нахмурившись, повернул голову в сторону голоса.

– Я тоже начальник, – сказал он. – Здесь и сейчас – на переднем крае с вами. Кому память отшибло?

Сражённый отповедью рабочий растерялся, онемел и, склонив голову, поспешил затеряться с ответом за спинами товарищей.

Палыч шёл и думал. Вырос мальчишка. Преобразил преисподнюю, стал её признанным лидером и уже имеет все шансы тягаться на равных с ним самим – заслуженным управленцем. Во главе с таким удальцом преисподняя страшна и опасна. Отсюда веет угрозой реформам, здесь таится и зреет, ждёт своего выхода наружу мятежный дух. И потому нет и не может быть у них общего будущего. Ворота пали. Какой своевременный приговор людям, нашедшим убежище за ними.

Цеховое собрание проходило в канун Международного женского дня. Традиционных поздравлений не предусматривалось. Повестка дня целиком была посвящена серьёзнейшему мероприятию – смешению полов, и женщин, и мужчин, в одну безликую общность акционеров.

Палыч, красный от натуги, осипшим голосом убеждал собрание в реальности исполнения подобной задачи. Он предлагал возглавить путь навстречу ей, обзавестись общей копилкой – уставным капиталом, куда жертвовал квартиру, дачу, имущество и самого себя с потрохами. От людей ничего подобного не требовалось. Всего лишь толика веры и голос ценой в ваучер – приватизационный чек.

Люди слушали. Отец народа был убедителен.

Как всегда оппонировал вслух начальнику один Мяатэ.

– Почему людям не дали возможность ознакомиться с уставом? – вопрошал он.

– Устав большой, – отвечал Палыч. – Насыщен юридической беллетристикой. Я попросил проштудировать его уважаемых людей цеха. Им все доверяют. Пусть выскажут своё мнение.

– Кто эти люди?

– Начальник ОТК Аросевич и технолог Бакин.

Оба поименованные поднялись со своих мест и в один голос заявили:

– Устав хороший. Одобряем.

– По этому документу верхушка АО владеет неограниченными полномочиями, простые же акционеры лишены элементарного права голоса, – не унимался Мяатэ.

– Это на пользу общему делу, – парировал Палыч. – Злоупотреблений я не допущу. Вы меня знаете.

– Знаем, – крикнул кто-то. – Верим Палычу!

– Верим! – хором подхватило большинство.

– Не торопитесь! – пытался остановить цепную реакцию Мяатэ. – Давайте проведём гласную общественную экспертизу устава, внесём свои коррективы, предложения и поправки.

Собрание шумело, словно роща в осеннюю бурю.

Слово попросил Аросевич. Все притихли. Седой интеллигентный мужчина, дитя ленинградской блокады, был непререкаемым авторитетом в цеху.

– Я призываю всех задуматься, – начал он. – Какое тяжёлое ярмо вешает на себя Василий Палыч. Фактически он наш спаситель. У него громадьё планов, большой портфель заказов. Он прекрасно взаимодействует со всеми службами завода, вхож в высокие кабинеты. Любой другой вариант нежизнеспособен, мы только потеряем время и в итоге забредём в тупик. Призываю всех следовать моему примеру. Я голосую «за».

Снова поднялся шум. Мяатэ пытался привлечь внимание, но тщётно. Никто больше не хотел слышать его. Вопрос ставился на голосование. Кто за? Лес рук был ответом. Свершилось. Виновник разгоревшихся страстей не мог скрыть торжества. Вознесённый на вершину власти крепким жимом рук над головой он принялся благодарить людей. И не было среди собравшихся большего должника, чем этот человек. Оптовый покупатель душ. Бывший советский руководитель.

Степану было не до собраний. В этот переломный для людских судеб час его интересовал приземлённый металл. Тайная добыча продолжалась. Теперь в ней участвовал целый железнодорожный кран. Знакомый машинист доставил по рельсам прямо к воротам преисподней посылку со склада.

В паре с Бадянисом, осматривая груз со всех сторон, Степан готовился к его оприходованию. За этим занятием его и застал Мяатэ. Увидев расстроенного озабоченного бородача, Степан вспомнил про собрание.

– Чем всё кончилось? – спросил он, отходя с бородачом в сторонку.

– Цех превратился в АО, – грустно ответил Мяатэ. – Все пишут заявления. Хотят быть членами.

– Тебе, кажется, это не нравится?

– Нет. Но теперь это не имеет никакого значения. Я потерял все возможности как-либо управлять событиями. Старый лис Палыч празднует победу. Остаётся смириться и присоединиться к большинству.

– А что обещают?

– Бесплатный сыр. Который бывает, только сам знаешь где.

С сочувствием глядя на разочарованного бородача, Степан улыбнулся. Рано горевать. Правда там, где большинство. Дурилка ты картонная, Андрис.

Через неделю после памятного собрания, утверждаясь в своей новой роли, Палыч начал первые преобразования. Оптимизация производственного процесса неизвестной доселе угрозой замаячила перед рядовыми членами новоиспечённого АО. Созванные на летучку старшие мастера получили приказ готовить людей в отпуск за свой счёт. Меньше всего при этом повезло преисподней. Никаких квот. Палыч объявил ей полную демобилизацию.

Опережая протест Степана, едва не крича, выступил Мяатэ.

– Побойтесь Бога, Василий Палыч, – попытался образумить он шефа. – Даже в самые худшие времена люди оставались на своих местах. Один за всех, все за одного.

– Производственная необходимость, – невозмутимо отвечал Палыч. – Целесообразность текущего момента. – Глаза его за стёклами очков казались непроницаемыми. – Я рискую частью ради сохранения целого. – Глаза внезапно ожили, дикая злоба отразилась в них. – И кто ты такой, чтобы мне перечить? Я в твоих советах и указках не нуждаюсь. Решение принято. Иди, работай.

Степан смотрел на начальника, не в силах произнести ни слова. Творилось нечто несусветное. Таким Палыча он видел впервые.

Поражённая горькой новостью прямо в сердце преисподняя взбунтовалась. Напрасно Степан пытался успокоить своих подчинённых. Страшилка бесплатного вынужденного отпуска была сильнее. Отчаявшись совладать со стихией, он решил ещё раз переговорить с Палычем, разговором по душам попытаться вызвать в нём любовь к ближнему, пробудить те качества, что были ему присущи ещё неделю назад. Страсти утихли. Во главе десятка делегатов старший мастер отправился обратно в цех. Перед кабинетом начальника он велел делегатам затаиться и, постучав в дверь, переступил порог один.

Палыч был не один – в компании с Леркиным. При виде гостя оба нахмурились. Степан поспешил извиниться.

– Василий Палыч я к вам с челобитной. Люди ошарашены, просят вас изменить своё решение. Они готовы на всё, лишь бы работать.

– Что ты хочешь от меня? – раздражённо спросил Палыч. – Я сам подневольный. Директор завода урезал финансы. Где взять лишнюю зарплату?

– Участок затоварен металлом. Зачем нам директор? Давайте работать самостоятельно.

– Нет у меня сейчас заказов, нет. Все, что были, уже в работе. Кротов ищет новые, надо потерпеть. И тут ещё это… – Речь начальника внезапно стала походить на лепет.

Степан перестал разбирать слова. Липченков бубнил что-то невразумительное себе под нос.

На фоне иссякшего красноречия начальника вдруг оживился Леркин.

– Стёпа, а ты знаешь, почему твои люди недовольны? – спросил он. Не дожидаясь ответа, заявил: – Пить будет не на что.

– В таком положении не до питья, – заметил Степан. – Надо содержать семьи.

– Палыч! – обратился Леркин к начальнику. – Ещё один защитник угнетённых. Чем будет заниматься Греков в отсутствие своих людей? Ведь это же лишняя буза.

Степан устремил всё внимание на начальника. Что за бред? Очнись, проснись, заступись Палыч. Ведь мы же с тобой почти что единое целое.

Палыч снял очки, положил их на стол. И тихим голосом зазубрившего наизусть текст истукана, смотря в стол, сказал:

– Степан, ты с завтрашнего дня тоже уходишь в отпуск. Без содержания. Пока месяц, дальше видно будет.

Слова ударом молота достигли сознания.

– Я так понимаю – это наше общее посвящение в акционеры? – через силу выдавил Степан.

– Ай, – устало махнул рукой Палыч.

Истина во всей своей неприглядной обнажённой красе открылась перед старшим мастером. Продолжать разговор не имело смысла. Всё было расставлено по местам. Страшный грех – мутация начальства – правил бал. Чувство необычайной лёгкости, воздушной эйфории, свободы овладело Степаном. Ярмо и цепи пали. Отныне каждый был сам за себя.

– Я за мужиков пришёл просить, – сказал он. – За себя беспокоиться не стану. Ваш приказ для нас закон. Мы подчиняемся и все уходим в отпуск. Пришлите кого-нибудь в конце смены. Оставлю пароли, ключи. А то мало ли преисподняя решит вступиться за нас.

Под испуганными взглядами Липченкова и Леркина он развернулся и устремился к выходу.

За дверью делегаты обступили его.

– Ну, как? – спросил слесарь Крутов, меднолицый широкоплечий здоровяк. – Сумели договориться?

– Нет. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит. Меня списали вместе с вами.

Делегаты обмерли.

– Может, его взорвать? – предложил Крутов, указывая на дверь кабинета.

– Не стоит, – ответил Степан. – Не забывай – «Кресты» рядом. Мы пойдём другим – мирным путём. Уходим.

Нет худа без добра. Узнав о том, что вожак приговорён к общей участи, преисподняя пришла в себя и угомонилась. Отпускное настроение овладело рабочими – они отправлялись на вольные хлеба не одни.

По пути в кабинет Степана остановил Бадянис. Оглядываясь, тихо поинтересовался:

– Это нас за воровство металла наказали?

– Нет, – ответил Степан. – Я думаю, пришло время лишних людей. Мы – первые из них. Приятного тебе отдыха, лесной брат.

За ключами явился сам Леркин. Вид его был спокоен и безмятежен, словно и не было ранее никаких размолвок. Ожидая освобождения занятого уборкой своего рабочего места Степана, он принялся коротать время ходьбой по кабинету. Две крепкие длинные доски, стоящие в углу, привлекли его внимание.

– Стёпа, а чьи это доски? – спросил он, остановившись и уставившись на них.

– Не знаю, – ответил Степан. – Давно стоят.

Леркин подошёл к доскам, погладил их, смахнул пыль и повернулся к Степану.

– А знаешь, я ведь вспомнил. Это мои доски.

При любых других обстоятельствах Степан нашёл бы что ответить. Сейчас было не до того. Молча он взял со стола связку ключей и с безучастным видом устремился прочь из кабинета.

Время полномочий истекало. Власть переходила в другие руки.