Текст книги "Constanta"

Глава девятнадцатая

Это была первая продолжительная остановка в пути. Одна из безымянных железнодорожных станций Полесья оказалась запружена товарняками до предела. Возобновление движения предвиделось не раньше утра. Впереди были свободные вечер и ночь. Время для отдыха.

В этом рейсе Боронка сопровождал Горыныч. Охочим до путешествий авантюристом. Прожжёным перекати-поле. И, как оказалось позднее на поверку, горячим молдавским парнем в душе.

Смуглянки были чудо как хороши, спелее, нежнее и податливее плодов персика. Спеша навстречу, Горыныч уже растворялся в них, но… звёзды не сошлись, любви не получилось – преградой на пути стали Боронок и дело. Бизнес есть бизнес.

Обратный путь несчастного влюблённого был тяжёл. Мучения неутолённой страсти терзали Горыныча. Но мучился не он один. Засада из невест на виноградном поле. Феерия соблазна. Не до покоя было и раненому в сердце Боронку.

Стучали колёса. Пылали жаром сердца. Смуглянки бежали следом, маячили перед глазами, непреодолимым наваждением звали опомниться, откликнуться и спрыгнуть на ходу…

Покидая погрузившийся в дрёму состав, оба сошли на землю. Огляделись. И устремились навстречу огонькам станционного буфета.

Еда была постной. Винегрет, хлеб и рыбьи, прожаренные до костей, хвосты. Жуя через силу, Боронок водил глазами по сторонам, словно в поисках чего-нибудь скоромного. Блуждая, взгляд остановился на двух разодетых девицах, пьющих сок в углу.

Платные жрицы любви, готовые за лишнюю копейку превратиться во что угодно. Почувствовав внимание мужчины, девицы приободрились, раскрыли пошире глаза и приняли стандартные откровенные позы.

Боронок толкнул локтем Горыныча.

– Ты им понравился, – сказал он, указывая на девиц. – Не проворонь своё счастье.

Горыныч оглянулся, застыл на секунду оценивающим взглядом и, оживая, уткнулся обратно в тарелку.

– Дешёвка, – буркнул он. Помолчав, добавил:

– И пахнет от них. Чувствую даже на расстоянии.

– Однако ты привереда, – удивился Боронок. – Слышал бы тебя сейчас Наполеон.

– А что Наполеон? – насторожился Горыныч.

– Для Наполеона запах имел первостепенное значение, – заявил Боронок. – Когда он возвращался с войны, велел своей Жозефине не мыться. Мир встречал его, благоухая и пьяня дурманом дикого женского хмеля.

Говоря, Боронок продолжал открыто разглядывать девиц.

– История повторяется. Только кажется мне, в отличие от Жозефины, аромат наших матрон, – он улыбнулся им, – просрочен. Двойным дном попахивает.

– И я о том же, – горячо подхватил Горыныч. Мельком оглянувшись, вернулся в исходное положение и с озабоченным видом уставился на Боронка. – Не хватало только какую-нибудь болезнь подцепить.

– Это точно, – согласился Боронок.

Он перевёл взгляд на Горыныча.

– Долой подставы. Нам с тобой чистая любовь нужна, с домашним адресом и санитарной книжкой.

– У тебя здесь знакомые есть?

– Полно. За разовое культурное человеческое счастье ответственность несут чужие жёны. Испокон веков они главные на этом посту.

– Интересно. Как нам достучаться до них?

Боронок пожал плечами.

– Стучать надо от души, в самое слабое место, чтобы открылись засовы, отказали тормоза и восторжествовало милосердие. Главная добродетель женщины.

– Хотелось бы, чтобы в итоге вышло что-то путное.

– Попробуем. Как тебе та мадам, что накормила нас?

Горыныч посмотрел на скучающую за прилавком молодую пышногрудую буфетчицу. Контраст с девицами был налицо.

– Ничего.

– У неё есть подруга. Точная копия. Плюс-минус незначительные детали.

– Это хорошо. Только имей в виду – судя по всему, она точно замужем.

– Ясное дело. Хочешь дать задний ход?

Горыныч посмотрел на Боронка. Пожал плечами. С ним ему ничто не угрожало.

– Нет.

– Тогда пошли, – сказал Боронок, утирая салфеткой губы. – Время не ждёт.

Они подошли к буфетчице. Горыныч прятался за спиной друга. Вблизи женщина казалась неприступной, прилавок – баррикадой. Как всё пройдёт? Боронок был верен себе. Никаких колебаний. Из любых обстоятельств выход всегда один – вперёд, на свет.

– Спасибо, хозяйка!

Буфетчица хмуро кивнула в ответ.

– Мы с товарищем интересуемся – холодны ли ночи в ваших окрестностях?

– А что, ночевать негде?

– Мы здесь проездом.

– Ясно. Гастролёры, значит.

– Наш дом – дорога, – вздохнул Боронок.

Она оценивающе взглянула на него.

– Сочувствую. – И отвела глаза. Взяла тряпку в руку, начала протирать прилавок.

– Имя скажи нам своё, – пошёл ва-банк Боронок.

– Зачем? – не отрываясь от своего занятия, спросила она.

– Дожить до рассвета. Чужбина всё-таки.

Она улыбнулась.

– Думаешь, имя тебя спасёт?

Он улыбнулся в ответ.

– Как повезёт. Любой исход мы встретим вместе.

Рука с тряпкой скользнула мимо прилавка, жар овладел ей. Пытаясь совладать с собой и отогнать наваждение, чужим голосом она сказала:

– У меня муж ревнивый.

– Бывает.

– Дочка.

– Хорошо.

Она спохватилась. Что же это с ней происходит? Отважилась пристальным взглядом уставиться на него. Встретила родные глаза. Умиротворение. Чужак знал про неё всё. Какой смысл обороняться, разыгрывать из себя недотрогу? Желание охватило её – не упустить свой шанс, покориться дикой мужской силе, узнать всё про неё.

– Меня зовут Оксана, – тихо сказала она.

Тряпка куда-то исчезла, не зная, что делать с руками, сунула их в карманы халата. И уже едва слышно добавила:

– Встречаемся на углу – у продуктового, через два часа.

Кров, сытный ужин, разведённая подруга для Горыныча, а затем вся ночь напролёт в объятиях друг друга – милосердие, соскучившись и выйдя из тени на свет, устроило свидание само себе.

– Я тебя никогда не забуду, – прошептала на рассвете Оксана.

Боронок улыбнулся. Сколько раз в своей жизни он слышал эти слова! И, как в первый раз, не кривя душой, ответил:

– Я тебя тоже.

До станции было не более получаса умеренной ходьбы. Боронок пристально вглядывался во мглу, словно пытаясь увидеть в ней очертания оставленного вагона.

– Горыныч! – позвал он.

– А? – отозвался тот.

– С крещением тебя.

Горыныч захихикал.

Боронок повернул голову в его сторону.

Крещёный выглядел узником, обретшим долгожданную свободу. Голова его была всклокочена, вихры торчали в разные стороны, он семенил расслабленной походкой, выписывая ногами забавные кренделя.

Боронок вспомнил про шум, доносившийся ночью с его половины комнаты.

– Как всё прошло? – спросил он.

– Отлично, – кивнул Горыныч.

– Без эксцессов?

– Ага. Жаль, у неё мужа нет.

– Почему?

– Моя бы коллекция пополнилась его рогами.

Горыныч прыснул.

Боронок не поддержал его.

Некоторое время они продолжали путь молча.

– Тит! – подал голос Горыныч.

– Да?

– А ведь ты своей Алёне изменил.

– Ну?

– И как у вас дальше будет?

– По-старому. Как всегда. Если, конечно, ты ей не расскажешь.

– Я? Ты что? Я – могила.

– Ну, тогда ничего не изменится.

– Нет, а всё-таки, это же измена, Тит?

Боронок вздохнул.

– Одно солнце у подсолнухов, – тихо сказал он. – Что делать, если я люблю их всех…

Впереди довольно ощутимо слышался шум. Сомнений не было. Станция оживала. Когда они добрались до путей, их состав, двигаясь, набирал ход. Мимо проплывала замыкающая платформа со щебёнкой.

– Бежим! – крикнул Боронок.

И камнем, пущенным из пращи, понёсся вдогонку.

Отчаянный рывок вознёс его на платформу. Щебёнка показалась мягче перины. Но разнеживаться было некогда. Уносились прочь шпалы, земля, а вместе с ними отстающий объятый ужасом Горыныч. Праща оказалась одна на двоих – друг бежал за платформой собственными ногами.

Боронок прильнул к борту. Бросил конец из взгляда, крика и жеста. Контакт сработал. Горыныч побежал быстрее собственного ужаса, наперегонки с колёсами. Всё ближе и ближе были руки друга. Но под ногами была отнюдь не ровная дорога. Падение. Связующий конец порвался. Один метр разрыва, пятый, десятый… Прощаясь, лежащий на шпалах Горыныч поднял руку.

Момент был из критических. Раздумывать было некогда. Решаясь, единственно возможным средством Боронок остановил движение. Приземлившись и обретя опору под ногами, поднялся и без оглядки, под стук удаляющихся колёс пошёл навстречу воссоединению всех связей и концов.

Горыныч не чаял дождаться благополучного исхода.

– Тит, – задыхаясь и дрожа, всхлипывал он в объятиях друга. – Тит…

– Тихо, тихо, – успокаивал его Боронок, прижимая к себе. – Всё позади. Разве мог я тебя бросить здесь? Не-ет. Ты – мой главный подсолнух.

Погоня за грузом продолжалась два дня. Ходьбой, бегом, попутными колёсами они преследовали его буквально по пятам. Увы, скорость движения оставляла желать лучшего. Сказывалась разница материи. Дух уступал вину.

Они разминулись на сортировочной под Псковом. Вагон исчез из виду. Четыре ветки железнодорожных путей расходились в стороны – множественным эхом стука беглых колёс.

Останавливаясь и теряя последнюю надежду, Боронок сел на рельсы.

Горыныч примостился рядом.

– Что теперь будет, Тит? – тихо спросил он через несколько минут, глядя в глаза другу.

– Посылка будет на деревню деду, – ответил Боронок. – Лекарство против старости.

Он поднял глаза в небо.

– Вот так, брат. Конец сказки. Не бывает на свете бесплатного милосердия. Получил своё и будь милосерден – поделись с другим.

…Работа больше не казалась опостылевшей. Она вновь была полна жизни и сил. Глаза проезжей публики радовал праздник. Любимица мужа и семьи, блистая, стояла за прилавком станционного буфета.

Оксана.

Цвет женского счастья.

Согретый солнцем подсолнух.

Возвращение Боронка одного налегке, без денег и вина, вызвало небывалый переполох. Обескураженные кооператоры отказывались верить в случившееся. Потеря была слишком велика. Искренне переживая и сочувствуя, он обещал исправиться. Коммерческая братия взяла недельную паузу, подумала, подсчитала все материальные и моральные издержки и, возбудившись, предъявила счёт к немедленной оплате. Сумма была непомерна. Пришла очередь обескуражиться Боронку. Легче было удавиться. И тогда он объявил конец дружбе и полный расчёт по всем обязательствам и долгам. Пострадавшие бросились за помощью к директору завода. Тот беспомощно развёл руками. Оставшись ни с чем, бывшие друзья столкнулись с необходимостью использования последнего и самого действенного средства.

Неприятности не заставили себя ждать. Однажды утром двое нанятых громил встретили его у проходной. Обменявшись взглядами, постояли, помолчали, расшаркнулись и ретировались.

Второй случай оказался серьёзнее. В рабочий кабинет ворвался бесноватый гость. Размахивая пистолетом и вопя, принялся искушать расстаться с собственным рассудком.

Отвечая, Боронок схватил табурет и бросился ему навстречу. Грянул выстрел в упор. Газовый. Облако удушья окутало Боронка, но он не выпустил табурет из рук. Пистолет оказался на полу, обезоруженного гостя спасла сбежавшаяся на шум цеховая интеллигенция.

Вечером, слушая подробности этой невероятной истории и одновременно устраняя последствия – промыванием его воспалённых глаз – Алёна знакомилась с трофеем. Хвастаясь, Боронок вертел его перед собой и так, и эдак. В итоге, когда страсти успокоились, пистолет занял место в домашнем арсенале, среди столовых ножей, топорика и бритвы. Смутное время. Надо быть готовым ко всему.

Прошёл месяц. Кооператоры и связанное с ними беспокойство, постепенно стираясь из памяти, начали забываться. Боронок работал, готовился к новым рейсам в Молдавию, ничто не предвещало грозы.

На сей раз их снова было двое. Выйдя из проходной, он сразу наткнулся на них. И понял: они по его душу. Одетые в кожу профессионалы. Бандиты.

– Ты – наш, – тихо сказали они ему. – Выбирай: с нами едешь или пуля прямо здесь.

И начали стрелять глазами по сторонам, отпугивая случайных свидетелей.

Шестым чувством Боронок угадал свой близкий конец. Сопротивление было бессмысленно. Одно неверное движение и камера криминального репортёра Невзорова покажет его крупным планом в вечернем телесериале «600 секунд» – пугалом для всех оставшихся в живых. Обмякший и смиренный он выбрал путешествие. Их ждала красная «Нива». За рулём сидел водитель, как две капли воды похожий на роковую парочку. Путешествие началось.

Когда они выехали на окраину города, он попытался завести разговор. Тщётно. Троица хранила молчание, избегая даже какого-либо намёка на общение. Боронок понял, что попался. Случайности исключались. Это были жернова настоящей крыши, организации, которая работала без жалоб и предложений, как мельница – на результат.

Конец путешествия. Окрестности городского Крематория. Глухая пустая дорога под автомобильным мостом.

Сверху доносился шум оживлённого движения, здесь, внизу, было тихо.

Выведя из машины, его отвели к бетонной опоре. Один взял на мушку, другой без предисловий потребовал возврата злополучного долга. Платить было нечем. Тогда началось избиение.

Водитель, расслабленно откинувшись на спинку сиденья, предался зрелищу. Подобные разборки были ему не в диковинку, но как всегда, приковывая внимание и потакая инстинкту, дарили большое и незабываемое наслаждение.

Удары сыпались градом. Боронок чувствовал себя боксёрской грушей, трещащей по всем швам. Напрасно он пытался изворачиваться, пропуская часть ударов вскользь. Это только усиливало злость и поражающую силу следующих. Ноша с каждой минутой становилась всё тяжелее и тяжелее, спасения ждать было неоткуда. Предстояло умереть забитым насмерть – от побоев, кануть в Лету изувеченным ничтожеством, мешком, рабом – личностью, не имеющей ничего общего ни с ним, ни с бунтующим внутри оборотнем. Дождавшись момента смены мучителей, он напустил на себя вид раскаявшегося грешника, закрылся руками и со слезами на глазах взмолился о пощаде.

Кулак замер в воздухе. Такого от него не ожидали.

Боронок опустил руки. Надежда озарила его лицо.

– Ребята, дайте я сам за себя отвечу. Порешу себя на ваших глазах. Только не бейте больше.

Истязатели переглянулись.

– Сознаюсь, виноват я. За это сейчас прыгну с этого моста. Вам же лучше – не надо убивать, несчастный случай, одним грехом меньше.

Он ударил себя кулаком в грудь.

– Дайте умереть в ладах с собой.

Пара начала совещаться.

– Это мы ему, наверно, все мозги отбили.

– А что? Для него это выход. Пусть прыгает, раз денег нет.

– А долг? – подал голос водитель.

– Расплатится жизнью. Она дороже любого долга. А мы полюбуемся бесплатным зрелищем.

Последовала пауза. Старший раздумывал, кусая губы и поглядывая на жалкого избитого. Наконец, приняв решение, махнул рукой и скомандовал:

– Двигай на мост, самоубийца.

– Ага, – обрадовался Боронок.

Подъём по лестнице наверх вёл на исходную. Ступенькой за ступенькой увеличивалась высота прыжка.

Мост. Пик земного противостояния. Узкая пешеходная дорожка отделяла их от потока машин. Его поставили лицом к ограждению. Он глянул вниз. Асфальт был на месте.

Предвкушая захватывающее шоу, зрители заняли места с обеих сторон.

– Прыгай!

Он вздохнул – нельзя осрамиться.

Взялся руками за ограждение – оно было по пояс, примериваясь, качнулся вперёд, раз, другой…

– Прощайте, пацаны! – крикнул он с чувством.

И, развернувшись, бросился назад – в поток машин.

Прыжок на капот легковушки. Кувырок под колёса второго ряда. Подъём, скачок – третий ряд. Уход разворотом от тарана. Лицом в асфальт перед идущим следом. Смирение под колёсами. Рывок наперерез четвёртому ряду.

Зрители, открыв рты, замерли. Герой американского боевика, бегущий по лезвию бритвы, соединял воедино реальную жизнь и киношную.

…Урчал мотор, руки сжимали руль, водитель приходил в себя, находясь в машине посреди какого-то безлюдного места. Обрывки воспоминаний начали роиться в голове. Взгляд упал на лобовое стекло. Он содрогнулся и отпустил руль.

Захват, гонка, записка.

«Пацаны! – гласило послание. «Прыжок позади. Пределы необходимой самообороны исчерпаны. Живым, здоровым и в ясном уме я возвращаю машину с водилой и выхожу из игры.

Прощайте. Надеюсь, мы квиты.

В случае продолжения недоразумения и предъявления новых претензий буду вынужден поступиться собой, вынести сор из избы и обратиться за помощью к своей крыше. Ваши ФИО и адреса мне известны. Спасибо водиле.»

Покончив с чтением, водитель откинулся назад, на спинку сиденья. Ледяная испарина выступила на лице. Помимо захвата и гонки ему пришлось пережить и ещё кое-что. Пытка любимым «ТТ». Спасибо памяти – не подвела. Смотря прямо в чёрный зев дула, выдал всё, как на духу. Лишь с шефом вышла заминка. Голос вдруг отказал. Пришлось изворачиваться и заканчивать исповедь на пределе возможного – шёпотом.

А выстрел всё-таки грянул. Напоследок пассажир решил проверить: настоящий ли пистолет. Ба-бах! Все сомнения рассеялись. Чокнувшаяся гильза, дыра в крыше и пуля, исчезнувшая в поисках звёзд. Водитель зажмурился. Вот тут-то, теряя остатки контроля над собой, он и вцепился намертво в руль…

Домашний арсенал пополнился настоящим боевым оружием. Под большим секретом Боронок сообщил Алёне, что участвовал в захвате особо опасных преступников. Рабочая дружина едва не отличилась. Рецидивисты убежали, обронив пистолет.

Смотря в его опухшее, изуродованное лицо, близкая к затяжному обмороку, она верила и не верила. Перед сном срывающимся голосом потребовала выхода из рядов дружинников и прекращения участия в каких-бы то ни было рейдах. Боронок обещал. Вдохновлённая своей маленькой победой, Алёна предложила избавиться заодно и от пистолета. Но здесь Боронок, проявив твёрдость, был неумолим. Смутное время. Честное население должно вооружаться. И, кончая пустые разговоры, сконцентрировал общее внимание на демонстрации волшебной магии оружия.

Страх объял Алёну. Ей было не до забав. Но мужское слово было твёрже стали. Пистолет оставался дома, членом семьи. Смирение было неизбежно. Скрепя сердце, приходилось стерпеть – у них обоих, и у «ТТ», и у её мужчины не было предохранителя.

Прошла неделя. Раны Боронка затягивались. Однако на душе было тяжело. Он ждал развязки.

Очередная встреча произошла вечером, в нескольких шагах от проходной. Знакомая пара вдруг выросла у него на пути. Выглядя довольно миролюбиво, предложила прокатиться. Он был не в силах отказать им.

Они прокатились до профтехучилища на улице Бассейной. Рядом, внутри жилого двора находилось кафе. По словам водителя – лежбище крыши.

Перед входом его обыскали, убедились в отсутствии оружия и повели внутрь. Как он догадался, здесь ему была уготована встреча с главным, шефом, тем самым загадочным инкогнито, одно лишь упоминание о котором привело в ступор и лишило голоса водителя во время сеанса правды в машине.

Усаженный за один столик с ним, Боронок понял водителя. Кликни пыточных дел мастеров из средневековых подземелий, и главный без труда один бы затмил их всех. Душегуб. Редкая паутинка жёлтых волос на голове, перебитый расплющенный нос, пронзающий насквозь взгляд. Меж узловатых, увенчанных перстнями, пальцев был зажат мундштук с дымящейся сигаретой. Однако чего-то не хватало в этом образе. Боронок затаил дыхание. И дождался – ему ухмыльнулись блестящие железные зубы.

– Твоя записка? – последовал глухим голосом вопрос.

Глянув перед собой, Боронок увидел знакомые родные письмена. Написанное пером не вырубишь топором. Признаваясь, молча кивнул головой.

– Остроум. Теперь расскажи, про какую крышу речь идёт?

– Там всё написано.

– То есть, надо думать, за тебя есть вступиться кому?

Боронок промолчал. Без пяти минут пенсионер наводил страх, который был ещё ему неведом. Из какой норы он вылез?

Струя сигаретного дыма, пущенная прямо в лицо, побудила обрести дар речи.

– Отпустите меня, – поник головой Боронок. – Моя крыша вам отступные выплатит. Даю слово.

– Брось, – отмахнулся главарь. – На кой ляд мне твои отступные? Это с меня причитается.

– За что причитается? – поднял голову Боронок.

– За то, что встретились мы с тобой.

– Встретились, – эхом повторил Боронок.

– Ухарей моих развести, пленного взять, машину, пушку и смыться – таких смертников я не припоминаю. А живу я долго. Редкой породы ты.

– Обознались вы. Не я это.

– Крыши твоей я не боюсь, – задумчиво, не слыша слов Боронка, произнёс главарь. – Пусть, что хочет делает, хоть из портков вылазит – мне всё равно. Ты теперь ухарь мой.

– Как это? – сдавленным голосом спросил Боронок.

– Так. Отбегался ты, парень. Отныне вместе жить и работать будем. Гарантирую деньги и чистые руки. Бабы, еда, выпивка и прочие развлечения – за мой счёт.

– Я…

– Соглашайся. Одна у тебя путь-дорожка. Вариантов нет. За грехи свои прошлые не переживай. Нашлось кому ответить. Ты сейчас съезди, попрощайся. Да долго там не задерживайся. Жду я тебя.

Главарь выпустил облако дыма и взмахом руки прервал разговор.

Не успел Боронок опомниться, как снова оказался в окрестностях Крематория – под автомобильным мостом. Без проволочек его вывели из машины и повели к какой-то лежащей на асфальте фигуре тряпья. Приблизившись, Боронок увидел человека, разбившегося насмерть. Спустя мгновение опознал водителя. Внутри захолонуло. Вот так кончаются настоящие прыжки с моста.

Он взглянул в лица своих провожатых.

– Прощайся, – сказали они. – И живи. Вот ключи.

Ключи были от красной «Нивы». Она стояла поблизости, возле опоры моста, сиротливо ожидая своей участи.

Ухари были смертны, как и он сам. Бояться их особых причин не было. Но, затмевая реальность, перед глазами стоял бессмертный главарь. Зло, страшнее самой смерти. И рука вопреки воле непроизвольно сама собой потянулась за ключами.

Дружескими хлопками по плечам бандиты одобрили его выбор.

– Водить умеешь?

Он отрицательно покачал головой.

– Научишься. Как и всему остальному. Поехали.

Темнело. Красная «Нива» и белые «Жигули» покинули зловещее место. Под мостом остался лежать труп неизвестного. Несчастный случай. Чревато хождение по мостам в одиночку.

По пути новых товарищей потянуло на общение.

– Силён ты был на мосту. Где обучался таким трюкам?

– Трудное детство.

– А-а. Повезло тебе.

– Спасибо на добром слове. И за то, что в спину не стреляли.

– Хотелось досмотреть, чем всё кончится. Шансов у тебя почти не было.

Пауза последовала вслед за общими воспоминаниями. Бывшие зрители насупились.

– Товарища из-за тебя потеряли. Теперь с тебя спрос будет особый – как за двоих. Имей это в виду.

Боронок кивнул. Общение внезапно утомило его. Рубя все связи и контакты, он ушёл в себя.

Трагичным оказался побег с моста. Ему – бандитский капкан, водителю – вечные объятия с асфальтом. Какие козни ещё готовила судьба?

Машины мчались в город. Немая тьма проносилась за стеклом. Все ответы были впереди. А пока жизнь одолевала смерть – ярким примером неисповедимости путей постсоветского естественного криминального отбора.

Прочитав заявление об увольнении по собственному желанию, директор завода растерянно вытаращил глаза. Бросив бумагу на стол, полез за платком – вытереть вспотевший лоб.

– Это что, шутка? – спросил он.

– Чистая правда, – ответил Боронок.

Директор отбросил платок в сторону. Пальцы на обеих руках пришли в беспорядочное движение, словно отражая коллапс мыслей в голове. Наконец, первый шок остался позади. Директор пришёл в себя, сложил два кукиша и, потрясая ими перед собой, закричал:

– Вот тебе увольнение, на – выкуси!

Пожав плечами, Боронок развернулся и молча направился к выходу. Директор не дал ему уйти. Бросившись вслед, ухватил за руку, остановил и с извинениями потащил обратно. Усадил на своё место в кресло, сам залез на стол перед ним. Начал говорить.

Боронок слушал. С директором его связывало нечто большее, чем работа. Съеденный на двоих пуд соли. Нехорошо было оставлять его одного без возможности выговориться.

Директора несло. Он призывал сомкнуть ряды, открыть второе дыхание, найти новые силы и продолжать двигаться дальше. До рая по его подсчётам оставалось всего ничего – рукой подать.

Последнее слово затягивалось. Прощание превращалось в сеанс агитационного гипноза. Устав, Боронок встал и с непреклонным видом устремился к двери. Вдохновенная речь прервалась.

– Трудовую книжку я тебе не отдам! – крикнул директор, используя свой последний шанс.

Боронок открыл дверь.

– Дарю на память.

Усевшись в машину, полная сомнений Алёна решила выразить их вслух.

– Не верится мне, что это наша «Нива». По-моему, это какой-то розыгрыш. Признавайся, кто её настоящий хозяин?

– Я, – уверенно ответил Боронок. – Не веришь, загляни в документы.

– Странно всё это, – пожала плечами Алёна. – Сначала дружина, потом пистолет, другой, теперь вот – машина. Что дальше?

– Дальше – звание мастера спорта по вождению, – заявил Боронок с неподражаемым выражением чистоты и искренности намерения на лице.

– Вот оно что, – произнесла она, испытующе глядя на него.

– Да. Оно. И больше ничего. Будь уверена.

– Ладно. Тогда так и быть – попробую поверить, что это наша машина. – Она улыбнулась. – Дорогая?

– Копейки. Она ведь учебная. Научусь водить как следует – куплю другую. Иномарку.

– А по мне и эта хороша. Я бы на ней согласилась ездить долго-долго. Вплоть до нашей общей старости.

Он промолчал.

Хотя дыра в крыше была залатана, документы оформлены, курсы вождения пройдены, безопасность данного транспортного средства оставляла желать лучшего. Незримый дублёр присутствовал рядом. Дух бывшего хозяина, витая перед глазами, был готов в любой момент ожить, перехватить руль и принять управление на себя – прямиком в аварию.

С большими предосторожностями, на предельно малой скорости, уступая дорогу всем и вся, Боронок одолел свой нелёгкий путь и доехал до места конечного назначения.

Впереди полная неизвестность. Работа без праздников и выходных. Тайна, которую следовало беречь любой ценой. Однако нет худа без добра – любимая добилась своего. Грядёт торжественный обет отречения. Он порывает с правоохранительной деятельностью. Дружина и дружинники уходят в прошлое. Раз и навсегда.

Ресторан. Скромная пирушка на двоих. Час личного маленького счастья.

Главаря звали Гордеем. Так, по крайней мере, все величали его. В личные документы Боронок не заглядывал, а если бы и представилась такая возможность – поостерёгся бы. Человеческое имя злодея вполне устраивало его, служа своего рода гарантией сохранения собственного.

Однажды, словно доказывая, что ничто человеческое ему не чуждо, Гордей позвал в баню. Сбросить покровы один на один.

Раннее утро. Проспект Обуховской обороны. Мрачного вида общественное здание из красного кирпича. Машина с водителем осталась ждать их на улице.

Несмотря на неурочный час в раздевалке было людно. На фоне тощих и упитанных обрюгзших тел особой статью и красотой блистала целая дюжина культуристов. Впереди их ждало ответственное соревнование и они коротали время разминкой, демонстрируя друг перед другом и окружающими своё упруго-резиновое совершенство.

Скривясь, словно отведав лимона, Гордей протиснулся сквозь них к свободным местам. Боронок не отставал от него. Они начали раздеваться.

Увидев обнажённым Боронка, Гордей крякнул. Гримаса восхищения исказила его лицо. Казалось, крепко сложенный и развитый новобранец не обманул ожиданий. Самому же ему похвастаться было нечем. Худой, костлявый, исполосованный с ног до головы отметинами страшных ран. Скользнув по нему, быстрым взглядом, Боронок отвернулся.

– Что, не нравлюсь? – спросил Гордей, скаля железный ряд зубов. – Не вороти нос. Во мне ничего лишнего.

Кащей, подумал Боронок.

– Колючая проволока, хлеб да водица – такова была моя диета долгие лета, – продолжал Гордей.

Боронок молчал. Злодей. Чужая кровь – твоя водица.

Они парились до одури, пока парилка не стала расплываться перед глазами, превращаясь в сплошной горячий туман. Спасаясь, бросились прочь. Под ледяным душем в моечной пришли в себя. Выйдя из душа, Гордей намылил мочалку, протянул её, сочащуюся обильной пеной, Боронку.

– Потри спину, – велел он. И согнулся, упершись руками в колени.

Худая плоть одним выпяченным хребтом предстала перед Боронком.

– Как драить? – спросил он. – Жалеючи?

– Не жалей, – огрызнулся Гордей.

Получив добро, Боронок принялся сдирать кожу. Гордея зашатало.

– Хорошо-о-о, – пытаясь устоять, блаженно застонал он.

Благодарности, как и ответной любезности, не последовало. Буркнув что-то нечленораздельное, отдраенный Гордей выпрямился и устремился в душ.

Боронок намылил свою мочалку и принялся охаживать себя спереди и сзади. Обиды не было. Главарь здесь был один. Потереть ему спину – значило исполнить определённую часть ритуала, услужить.

Омовением воды из тазика он завершил ритуал.

Раздевалка встретила их громким гоготом. Веселье культуристов достигло апогея. Выставленная напоказ сила служила оправданием дикого вызывающего и шального поведения.

Боронок приготовился было снова протискиваться свозь них, но Гордей вдруг остановил его.

– Жеребцы! – гаркнул он, обращаясь к культуристам.

Раздевалка замерла.

– Кончай жеребячиться. Объявляю всех молодожёнами. Аминь.

Уходя от неминуемого страшного ответа, Боронок сделал шаг в сторону. Вот она настоящая баня! Нарвался злодей. Быть беде.

Культуристы пришли в себя, переглянулись и живой галдящей стеной двинулись на обидчика.

– Назад! – внезапно раздался окрик.

Вперёд, останавливая движение, выступил атлет в бриджах. По виду – старший.

– Остыньте, ребята. Вам выступать сегодня. Я разберусь с дядей.

И, вращая кистями рук, пошёл один на Гордея.

Все ждали естественного трагического конца. Никто и вообразить не мог, что жалкая невзрачная худоба способна оказать какое-либо сопротивление. Однако, едва атлет приблизился, как она ощетинилась, сжалась в комок и выплюнула лезвие бритвы изо рта. Вооружённая костлявая рука взметнулась в воздухе.

Атлет машинально вскинул руки, защищаясь.

Вжик – вспорола бритва плоть.

Раздевалка ахнула.

Вжик, вжик…

– А-а-а! – закричал атлет, укрываясь от режущих ударов и отступая.

Крестя всё подряд перед собой без разбора и безумея от вида крови, неистовая бритва устремилась следом.

Раны множились, кровопотеря росла, технический нокаут требовал немедленной остановки боя.

Спасаясь, атлет бросился в бега.

Останавливаясь и провожая его злобным прищуром, Гордей щёлкнул пальцами. Тиньк – пронзительно звякнуло в полёте лезвие бритвы. И, рассекая воздух, вонзилось в плакат на стене. Он повернул голову. Выпятил ребристую грудь, поднял узловатый палец, обвёл им сбившихся в кучу качков и, превращаясь в настоящего Кащея, произнёс:

– А в заднице у меня настоящая опаска спрятана. Кому жить расхотелось – налетай!

Словно порывом ветра исполинов сдуло к стене. Бесшумно суетясь и толкаясь, они побежали прочь из раздевалки. В спасительный горячий туман.

На улице Гордей позволил себе расслабиться. Посасывая мундштук, уставился на Боронка.

– Что скажешь?

Боронок пожал плечами.

– На чьей ты стороне? Сдаётся мне, переживал за качков – едва слезу не пустил?