Текст книги "Constanta"

Глава двадцать вторая

На собственном горьком опыте Степан убеждался в неискоренимости пьянства среди подчинённого рабочего люда. Люд пил, от радости или безысходности, а то и вовсе без всяких причин, выбывая из строя традиционной троицей в день. Зелёный Змий пожирал людей. И не было никакого слада с этим злом, хоть сам сдавайся, садись и пей вместе с ним. По инструкции любой пьяный случай требовал наказания – оглаской, выговором и, самое главное, рублём. Казалось бы, инструкция, прозорливая и беспощадная, должна была вести старшего мастера путём побед. Однако, слепо следуя ей, Степан побеждал условно, одерживая далеко не настоящие – Пирровы победы. Каждый раз, переживая за обиженных товарищей, коллектив сумрачнел, лишался инициативы, смекалки и энтузиазма. Один битый превращал десяток небитых под стать себе – в охмурённых солидарностью зомби. Инструкция на инструкцию. Косой на камень.

Где ты, выход? В поисках его, недолго думая, Степан решил упразднить бесполезные бумажные параграфы. Жизнь требовала проявления гибкости, способности управлять по-иному, когда среди казённых служебных отношений находилось бы место человеческим. Утверждаясь в роли новатора, Степан взял шефство над пьяницами. И под его личную ответственность на территории преисподней заработал тайный вытрезвитель, где каждому грешнику были гарантированы уединение и отдых на период временной потери трудоспособности. Конечно, за такую поблажку полагалась расплата штрафными работами на трезвую голову в выходные, праздники или по вечерам, но среди пьяниц не было ропота, все как один были готовы платить сторицей за проявленную к ним долю сострадания и человечности.

Преисподняя преображалась. Общий климат оздоравливался. Трудились одни трезвые, пьяницы совсем перевелись. На виду оставались только контактёры. Но то был иной случай – чужаки.

Поначалу Палыч встретил массовое отрезвление преисподней скептически. Его глаза и уши доносили всю правду без прикрас. Однако ударная производительность труда, неисчерпаемый добровольческий ресурс, готовый работать и денно, и нощно, без выходных, взывали к снисхождению. Не стоило придираться по пустякам и мешать процессу. Передовой опыт Грекова заслуживал право на жизнь.

Настоящих трезвенников среди коллектива преисподней было раз, два и обчёлся. Примерная пара состояла из Бадяниса и Кости Ятколенко – 40-летнего гиганта с ясными голубыми глазами.

Секреты своей стойкости оба хранили втайне. Попытки выведать их в приватных беседах были безуспешны. Литовец отделывался неизменной молчаливой улыбкой, а Ятколенко отводил глаза в сторону. Время дало исчерпывающее объяснение такому поведению.

В начале 1991-го года «Арсенал» сохранял незыблемым лишь своё название. Некогда могучий флагман советской оборонки, преодолевая бурю перемен, потерял управление, напоролся на рифы и, рушась, развалился на множество частей. Объединяясь по территориальности, профилю, дружеским и иным связям обособленные части начали борьбу за своё выживание. В этих условиях труд становился делом второстепенным, на первое место выходил доступ к общезаводским ценностям, среди которых главной был металл. Чёрный, цветной, благородный, тоннами и метрами он представлял богатство гораздо большее, нежели все цеха, вместе взятые, с их оборудованием, площадями и людьми. Хозяйка металла – служба материального обеспечения, объявив его своей собственностью и вступая в права богатой наследницы, предложила цехам рыночные отношения. Любые объёмы в обмен на живые деньги. Или – от ворот поворот.

Внезапно в цеху кончился запас самого ходового листового железа. Острая нужда в нём возникла сразу на всех трёх участках: ладковском, Мяатэ и Степана. Дефицит грозил срывом государственных и коммерческих заказов. Покупать сырьё было не на что – на счету цеха не было ни копейки. Начался простой. Ладков, верный себе, стал кидаться на людей, Мяатэ ушёл в себя, Палыч вместе с Кротовым повисли на телефонах.

Степану оставалось присоединиться к коллективу, уединиться на своём участке и ждать манны небесной. День, другой, манна запаздывала. Проблема усугублялась. Несмотря на многочисленные связи Палыча, никто не спешил откликнуться, протянуть руку помощи, поделиться деньгами или товаром. Беспомощность угнетала. Оставшемуся наедине с бедой, Палычу сопереживали все и лишь один Степан, сопереживая, разделял беду начальника как свою собственную. Невозможно было усидеть на месте и сохранить покой, когда вокруг творилось такое. Манна была рядом и Степан чувствовал себя одним из тех, кому по силам дотянуться до неё, исправить положение и выручить Палыча.

Бадянис был из тех, с кем ходят в разведку. Мастер на все руки, в совершенстве владеющий специальностями водителя, стропаля и ведомого. Всегда готовый, он ждал лишь приказа своего командира.

Во вражеский тыл они отправились вдвоём тёмным вечером холодного февральского дня.

Маршрут был окольный.

Безлюдье. Склад. Здесь, под открытым небом хранилась листовая сталь, та самая, ставшая в одночасье золотой. Застрахованная своей ценой и весом – самая маленькая пачка достигала величины 6-ти тонн, сталь казалась неприступной. Кроме денег и мостового крана не было такой силы окрест, способной сдвинуть её с места. Любая охота была обречена.

Шальные головы пошли на приступ.

Вооружённые ломиками оседлали пачку, вскрыли упаковку, распоясали её, распахнули жесть и добрались до обнажённой металлической души. Та замерла. Что дальше? А дальше, презрев все правила и церемонии, охотники занялись потрошительством.

Сомкнулась пасть струбцины, натянулся трос, взревел электропогрузчик и часть захваченных листов поползла, выскальзывая из общей колоды наружу. Сопротивляясь, сталь елозила, визжала – помогите! Тщётно. Бах – упали листы плашмя на землю и волоком поехали вслед за погрузчиком – в преисподнюю.

Ещё с десяток раз, слетая, падала с пьедестала наземь сталь, стреноженной пленницей, униженная и оскорблённая, отправлялась в свой последний путь. Наконец, вскрытая пачка опустела. Охота кончилась.

Внешне на складе ничего не изменилось. Исчезла капля в море. Таял отутюженный колёсами погрузчика грязно-серый снег.

Утром, перед совещанием, на стол Палыча легла запечатанная в пластик бумага. Сопроводительный паспорт груза. Сталь. Марка, серия, вес. Что за розыгрыш? Сняв очки, Палыч вопросительно уставился на Степана.

– Чек обналичен, – ответил тот, улыбаясь. – Груз наш. – Развёл руками. – Большой – занял три квадратных метра преисподней.

– Не может быть, – хриплым голосом сказал Палыч. И облизал разом пересохшие губы. – Как сумел договориться?

– Мы не договаривались. Темно было.

– Темно? – переспросил Палыч.

– Темнее не бывает.

– Хм, – подпрыгнул начальник на стуле, засуетился и поспешил смахнуть паспорт в ящик стола – с глаз долой. Взглянул посветлевшими глазами на удальца.

– Всё шито-крыто?

Степан кивнул.

– Какой простой выход, – задумчиво произнёс Палыч. – Я как-то упустил его из виду. – Он вздохнул. – Однако одна вылазка проблемы не решает. Эти восемь тонн мы израсходуем за пару недель. И снова дефицит. Как быть?

Обращение было адресовано в воздух. Однако, упоённый победой Степан, приняв его на свой счёт, поспешил откликнуться и успокоить шефа:

– Лиха беда – начало. Будем наличить. Пока не поймают.

– А поймают – и что с того? – оживился Палыч. – Они сами жулики. Не имели никакого права присваивать себе заводское добро. Оно советское, общее, наше. – Он замолчал и уже тихим голосом продолжил: – Но лучше, конечно, не попадаться. Будь осторожен. Ты меня понимаешь?

– Да.

Дверь открылась. Донёсся гомон множества голосов, на пороге появились люди. Вспомнив про совещание, Палыч замахал руками.

– Назад! Идите отсюда. Всё отменяется. Возвращайтесь в цех.

Недоумение овладело входящими. Посыпались вопросы.

– Уходите, я сказал! – рявкнул начальник. – Не до вас. Понадобитесь – позову.

Люди попятились и устремились назад. Все, за исключением Ладкова. Покоробленный подобным обхождением, он решил задержаться.

Нахмурясь, Палыч устремил на него недовольный взгляд.

– Я ради совещания все дела свои оставил, – мрачно заявил Ладков. – Что я вам – мальчик на побегушках?

– Оставь свои обиды при себе, – сказал Палыч. – И дела тоже. Они не стоят и копейки. Мы сейчас со Степаном Алексеичем заняты – сталь делить будем. Иди и жди своей доли.

Дважды указывать на дверь не пришлось. Вожделенное горячее железо ковалось без свидетелей, в тишине. Иного выхода, как удалиться вслед за большинством, у Ладкова не было.

Оставшись наедине со Степаном, Палыч открыл ящик стола, достал вскрытую банку сгущёнки, два стакана. Сунул руку под стол, вытащил чайник с горячей водой.

– Садись, угощайся, – сказал он, излучая отеческое тепло. – Попьём молочка по-домашнему. Это наш праздник. Ведь только мы с тобой знаем настоящую цену этой стали.

Молочные реки, кисельные берега… Благодать. И не было большей радости для мастера и начальника, чем разделить её на пару. Поровну.

Через две недели истощившийся запас стали пополнился новым. На сей раз всё также прошло удачно, за исключением небольшой травмы. Строп ободрал большой палец правой руки Степана. Оставшись в строю, он дождался конца вылазки и отправился на перевязку в чайную. На его удивление здесь, расположившись по-хозяйски, как у себя дома, сидела, блаженствуя, в обнимку пара чужаков. Сразу бросилось в глаза – оба контактёры. Жмурясь от запаха сильнейшего перегара, Степан указал непрошеным гостям на дверь. Беспрекословно, поднявшись и шатаясь, те вышли.

Неприятная встреча испортила настроение. Подошёл Бадянис. Взглянув на мрачное лицо раненого начальника, сочувственно вздохнул.

– Цыпко тоже с ними мучился, – сказал он.

Степан промолчал.

Они сели пить чай. Жар вылазки владел обоими. Литовец нервничал, ему было не по себе, солдат чувствовал, что сейчас, угождая и потворствуя большинству, он предаёт своего командира.

Когда их глаза встретились, Бадянис не выдержал.

– Я с детства спиртное не переношу, – заговорил он. – Аллергия. И этих, кто под ногами здесь путается, ненавижу. Их наши не выдают потому, что сами с ними заодно.

Степан молчал. С Бадянисом их связывала такая тайна, перед которой меркли и отступали все прочие. Болтая недопитый чай в кружке и слушая, командир давал возможность лесному брату открыть свою душу.

– Здесь, в чайной, всё пойло хранится, – сказал литовец. И сопроводил свои слова кивком в сторону аппарата газированной воды. – Вон там.

Степан не поверил своим ушам. Ещё с самых первых дней мастерства он был знаком с этим шкафом – реликвией времён бесплатной газировки. Сломанный, без надежды на восстановление, тот взывал к милосердию. Рука не поднималась причинить ему зло. И вот, оказывается, всё это время безуспешных погонь за контактёрами и поисков истины именно этот жалкий тихоня и был главной целью.

Степан поднялся и подошёл к аппарату. Тот был заперт.

– Ключ где? – спросил он.

– У хозяина, – ответил Бадянис.

Степан посмотрел на него. Литовец выражал готовность быть рядом до конца. Однако начальничий иммунитет был только у одного из них. Нужды в неоправданном риске не было.

– Уходи, – сказал Степан. – Я его сейчас взломаю. Пусть у тебя будет алиби.

Когда он вернулся в чайную с ломиком, Бадяниса в ней уже не было. Немедля, обуреваемый жаждой встречи с тайным источником, взялся за дело. Внутри была полость. Ничего, что хотя бы отдалённо могло выглядеть и пахнуть газировкой. На полках встроенной этажерки вертикальными рядами стояли полные бутылки спирта «Ройяль». Рядом, поблескивая полированным боком, висела знакомая самодельная плоская фляжка из нержавейки. Перед Степаном разом открылись все тайны преисподней.

Утром первые вошедшие в чайную обнаружили распахнутый настежь порожний схрон. Прочитали записку и, ошеломлённые, побежали делиться неожиданной вестью с остальными. Преисподняя затаилась, словно перед бурей.

Текст записки был следующим.

«Алкоголь конфискован. Хозяину явиться ко мне с повинной. Жду до 8 утра. После указанного срока начинаю официальное следствие. Ст. мастер Греков.»

Сидя в кабинете и прислушиваясь к звенящей тишине, Степан ждал. Под столом находилось два десятка бутылок, на столе лежала главная изобличающая улика – фляжка. Ровно в восемь в дверь осторожно постучали. Он отозвался. Дверь открылась и вошёл умелец на все руки – Костя Ятколенко. Бережёная трезвая голова. Казалось бы, яркий пример для большинства, а на самом деле – глава пьяного змия.

Преодолевая дикое искушение предаться чувству праведного гнева и закидать голову бутылками из-под стола, Степан взял себя в руки. Голова приняла ультиматум. Следовало держать своё слово.

– Твоя фляжка? – начал он разговор.

– Моя, – ответил гость.

– Значит, всё, что было при ней, тоже твоё?

– Угу.

Степан откинулся на спинку кресла.

– Проходи, Костя, садись, – предложил он. – Дай полюбоваться на тебя в новом качестве. Ты у нас, оказывается, бизнесмен.

– Это не от хорошей жизни, – попытался оправдаться Ятколенко, усаживаясь. – Семью кормить надо.

– У всех семьи, – оборвал его Степан. – Причина для тайного промысла неуважительная. Как тебе удавалось так долго всех водить за нос? Поделись своими хитростями.

Испуганно тараща свои ясные голубые глаза, Ятколенко поёжился.

– Говори, – подбодрил его Степан. – Всё останется между нами. Обещаю.

Ятколенко утёр вспотевший лоб.

– Спирт покупной, – сказал он. – Чайная была местом хранения. Здесь же я его разводил. Потом заполнял фляжку. Она при мне постоянно была. Кому надо, подходили ко мне, я наливал.

Степан протянул ему фляжку.

– Покажи.

Ятколенко расстегнул спецовку, обнажил некое подобие кобуры подмышкой, сунул в неё фляжку, запахнулся. Техника разлива, продемонстрированная им, была проста и эффективна. Даже в этот напряжённый момент, под оком начальства, конспиратор показал себя спецом – ни фальши, ни дрожи, ни тени волнения, движения его были уверены и отточены до автоматизма.

Насупясь, Степан смерил его полным неприязни взглядом.

– Нашим тоже наливал?

– Да, – отвёл глаза в сторону Костя.

– Что с тобой сделал бы твой бывший начальник, окажись он сейчас на моём месте?

– Цыпко?

– Да.

– Не знаю.

– А всё же, подумай, ведь ты его хорошо знаешь.

– Скорее всего, уволил бы по статье.

– Я тоже так думаю. Твоё счастье, что не попался ему. Я тебя прощаю, но при условии, – Степан поднял сложенные крестом руки, – конца бизнесу.

– Я обещаю, – поспешил выпалить в горячке Костя и тут же, не выдержав пристального взгляда Степана, опустил голову.

Будешь продавать, подумал Степан, разглядывая поникшие кудри. Пройдёт время и снова возьмёшься за старое. Веры тебе никакой.

– Спирт я конфискую, – жёстко сказал Степан.

Голова Ятколенко дёрнулась. И опустилась ещё ниже.

– Фляжку можешь оставить себе, – подсластил пилюлю Степан. – Инцидент исчерпан. Иди, работай.

Ятколенко поднялся. Не такого исхода он ожидал. Змий надеялся выторговать себе иное – полное прощение. У двери он задержался, надеясь видом невинно пострадавшей жертвы вызвать жалость и вернуть товар. Однако последнее слово прозвучало. Хозяин преисподней был неумолим.

Уничтожение конфиската происходило на виду у всех. Сбежался весь цех. Двери туалета были распахнуты настежь. Палыч выливал в унитаз одну бутылку за другой. Степан работал на подаче.

– А запах! – блаженно втягивали носами воздух толпящиеся работяги.

Степан сохранил имя Змия втайне. От всех, кроме Палыча. Сидя после смены у него в кабинете, он поведал начальнику всё, как на духу. Палыч обещал не наказывать Ятколенко, приняв во внимание данный ему Степаном иммунитет.

– А ты знаешь, – доверительно открылся Палыч, – мы ведь его с Цыпко и подозревали. В дни зарплаты люди вокруг него роем вились, как пчёлы. Возвращали должки. Как думаешь, после этого провала будет он дальше торговать?

– Будет, – ответил Степан, не раздумывая. – Старая схема раскрыта, но он горазд на выдумки – придумает что-то новое.

– Что же нам тогда с ним делать? Может, уволить?

– У него руки золотые. Он классный специалист, профессионал. Я предлагаю перевести его в трюм, подальше от искушения. Тогда, если появится у меня, сразу ясно будет – потянуло на старое.

– Пожалуй, ты прав. Хороший выход. Через пару недель подпишу приказ. Сделаем рокировку.

– Мне бы хотелось равнозначной замены. Потеря будет для меня серьёзная.

– Договорились, – улыбнулся начальник.

Проводив Степана и оставшись в кабинете один, он ухватился за телефонную трубку. Душа жаждала общения со своей ровней – начальниками соседних цехов. Имелся повод поделиться большой радостью. Ликвидирована подпольная алкогольная малина. Победа. В сейфе, цела и невредима, ярким доказательством конца стихийного пьянства ждала своего часа последняя литровая бутылка конфискованного «Ройяля».

Глава двадцать третья

В конце июля 1991-го года Москва порадовала «Арсенал» перспективой крупного госзаказа. Работа предстояла серьёзная, помимо высокой квалификации и опыта она требовала пары сотен квадратных метров вакуума. Капитальные стены на территории завода имелись, не хватало дверей, которые запирали бы их наглухо – с гарантией космоса. Изготовлением таких дверей – согласно своему предназначен ию – должен был заняться инструментальный цех.

Директор завода вызвал Липченкова, поставил задачу и дал срок исполнения – один месяц. Курировать проект, как и олицетворять его важность, было поручено главному технологу Шумановскому.

Возвратившись в цех, Палыч созвал экстренное совещание «белых воротничков». Радуясь, сообщил долгожданную весть – Родина вспомнила про них.

Двери были особой конструкции, состояли из множества комплектующих и требовали кропотливой ручной сборки. Её, самый ответственный этап, Палыч решил доверить Степану. С поимкой Ятколенко, исчезновением тайного источника и контактёров преисподняя переживала свои лучшие времена. Коллектив ходил перед Степаном в должниках. Приговор Змию, отделавшемуся ссылкой в трюм, нашёл отклик в железных мужицких сердцах – благодатью личного помилования. Место Ятколенко заняли двое молодых слесарей. Преисподняя была как никогда работоспособна.

В начале августа готовые каркасы дверей прибыли из трюма. Вслед за ними собственной персоной явился сам Шумановский.

Поначалу Степан, занятый приёмом ценного груза и расстановкой людей на исходные позиции, его не заметил. Когда же освободился, Шумановский был тут как тут.

– Помнишь меня? – поинтересовался он, подойдя вплотную.

Расчёт был ясен – на повторение пройденного. Однако ожидаемой реакции не последовало. Страх и трепет потерялись где-то по пути. Хозяин преисподней хмурым взглядом смерил гостя и отрицательно покачал головой.

Предвкушая совсем иной результат, главный технолог растерялся. Лицо его приняло обескураженное выражение, словно он получил неожиданную хлёсткую пощёчину.

– Я не знаю, кто вы, – сказал Степан стальным голосом. – Но, кто бы вы ни были, лучше поберечься. Здесь зона особого риска. Гарантии безопасности никакой.

Словно в подтверждение этих слов возле гильотины что-то грохнуло, сцепились двое рабочих, началась шумная заварушка. Степан стрелой метнулся туда.

Шумановский уставился ему вслед. Память никогда не обманывала его. За юного бездельника, убивавшего рабочее время игрой в шары, теперь отвечал кто-то другой.

Уйдя с головой в сборку, преисподняя старалась. Все как один чувствовали свою ответственность. Помощь шла отовсюду. Не было ни минуты простоя. Рождалось общее детище – двери будущего.

Утро 19-го августа было обычным утром понедельника. Однако, едва выйдя из дома на улицу, Степан уловил признаки незримой грозы. Атмосфера была до невозможности гнетущей. Казалось, наступил последний из всех понедельников. Полный тревожных предчувствий, он добрался до завода, миновал проходную и на подходе к своему участку встретил Мяатэ.

– Конец демократии, – огорошил тот его. – Горбачёв при смерти. Власть перешла к ГКЧП.

– ГЧ… Кому?

– Государственному Комитету Чрезвычайных Полномочий. Его возглавили соратники Горбачёва – Янаев, Язов, Пуго, Крючков. КГБ, армия на их стороне. В Москве танки.

Ближе к обеду старших мастеров призвал к себе в кабинет Палыч. Очки его лежали на столе, глаза были воспалены, вид растерянный.

– Положение серьёзно, – сказал он. – Могут быть самые непредсказуемые последствия. Однако, чтобы у них там в Москве не творилось, мы должны сохранять спокойствие и продолжать свою работу.

– Хуже, чем было, уже не будет, – подал голос Мяатэ.

– Андрис, – обратился к нему начальник, – особая просьба к тебе: не возбуждать людей. В наших интересах проявить максимальные терпение и выдержку. Мы граждане законопослушные, должны доказать, что не хотим и не допустим никаких провокаций.

– Конечно, – успокаивая шефа, склонил голову бородач.

Получив наказы по текущим рабочим делам, мастера разошлись.

День прошёл. Гроза миновала, напугав лишь далёким отголоском. Вечером, заставив прильнуть к экранам телевизоров, московские события пришли в каждый дом.

Колонны бронетранспортёров, солдаты, танки, протестующие москвичи. Прессконференция ГКЧП. Объявление о планах спасения Отечества. Призывающий к гражданскому неповиновению и бессрочной забастовке Ельцин. Кому верить?

Утром 20-го Мяатэ поджидал Степана с газетой в руке.

– Слушай! – Бородач был изрядно возбуждён. – Сегодня должно было состояться подписание нового Союзного договора. Центр лишился бы всех своих полномочий. Вот она – главная причина заварухи. Любой ценой назад в СССР. А они как оправдываются. – Мяатэ развернул газету. – Вице-президент Янаев: «…политика реформ зашла в тупик. На смену энтузиазму пришли безверие, апатия и отчаяние. Экстремистские силы, воспользовавшись предоставленной свободой, стремятся к захвату власти, ликвидации Советского Союза.» Вот даёт, жук!

– Паны ссорятся, – заметил Степан. – Если они между собой не помирятся, будет война.

– Да, – согласился Мяатэ. – Всё к этому идёт.

Второй день московской грозы оказался тревожнее первого. Руководство РСФСР, оказывая сопротивление ГКЧП, укрылось в Белом Доме. ГКЧП пригрозил штурмом. Вокруг Белого Дома начали расти баррикады.

Вечером того же дня активизировались местные активисты ГКЧП. Военный комендант Ленинграда генерал Самсонов объявил о введении в городе чрезвычайного положения. Выступая по радио и телевидению, перечислил сопутствующие тому меры. Особенно резанули слух и взяли за живое запрет на использование гражданами звукозаписывающих средств, и угроза их последующего изъятия.

– Какая необходимость, – взволнованно говорила мать Степана, – лишать нас личного имущества. Придут домой, обшарят всё, заберут радио, магнитофон. Потом дойдёт очередь и до телевизора. Это же настоящий бандитский произвол.

Слушая мать, Степан ожесточался. Она была права. Единственная надежда оставалась на Ельцина. С ним ассоциировалась защита собственности и свобода. Он становился символом борьбы против этого монстра – ГКЧП.

Напряжение последних суток постепенно концентрировалось вокруг Белого Дома. Падёт он – обретёт явь, придёт в действие, заработает всё сказанное и написанное от лица ГКЧП. Тьма восторжествует над светом.

Семья спала. Отговорённая от дежурства на «Скорой» Илона – тоже. Степан беспокоился только за Ельцина. Сидя на кухне, он слушал настроенный на FM-диапазон приёмник. Работала единственная доступная станция – «Радио «Рокс». Взволнованный прерывистый голос диктора доносил свежую информацию с московских улиц. Музыкальным лейтмотивом событий звучали, сопереживая, баллады «Дайер Стрейтс».

За полночь пролилась первая кровь. Несколько раз диктор объявлял о начале штурма Белого Дома. Спустя время с облегчением опровергал себя. Замолкал, уступая эфир музыке.

Незаметно подкралось утро. Пришло время собираться на работу. Для не сомкнувшего глаз Степана это был повод оторваться от приёмника.

В середине дня преисподняя прекратила работу. Ворвавшийся с улицы Бадянис сообщил последнюю новость заводского радио: Ельцину присягают войска. Это был конец противостояния и полный крах ГКЧП.

Вечером телевидение показало сходящего по трапу самолёта живого и невредимого Горбачёва. Президент СССР возвращался в спасённую страну. Прозревшим и знающим отныне – по личному меткому выражению – кто есть ху.

Триумф демократии совпал с очередной победой Степана – первый комплект дверей в полной сборке был предъявлен ОТК. Преисподняя сработала на совесть. Палыч покинул свой кабинет и посетил прокопчёные стены, чтобы поздравить виновников торжества лично.

Все были как одна семья. Эмоции били через край. И лишь некто, удалённый от коллектива, на фоне общей бури сохранял холодный рассудок. Слесарь Ятколенко обживался в новых условиях. Запасная фляжка таилась подмышкой. В условленном месте ждали своего спасения горящие души контактёров.