Текст книги "Мифы древнего мира"

И 3-м походом в Пелопоннес, направленным в Ахайю, не удалось Эпаминонду утвердить порядка; напротив, внутренние неурядицы в государствах повсюду усилились. Дикие и суровые аркадиане после смерти способного Ликомеда доказали, что они не способны еще играть столь смело принятой ими на себя важной роли. Вместо того, чтобы действовать в общем единодушном согласии, отдельные города союза терзали друг друга в кровавых распрях. Мантинея и Тегея, стремясь каждая завладеть Мегалополем, вступили во вражду между собой. Между аркадианами и жителями Элии вспыхнула открытая война. В Олимпии во время спортивных игр обе стороны вступили в вооруженную схватку. Между тем, Фивы лишились одного из своих великих руководителей – Пелопида. В одном сражении с Александром Ферским, преследуя в азарте обратившегося в бегство тирана, он слишком оторвался от своих и был поражен копьем телохранителя Александра (364).

Но еще бодрствовал великий дух Эпаминонда. Чтобы уничтожить государство афинян на море, Эпаминонд построил 100 кораблей и убедил Хиос, Родос и Византию отложиться от Афин. Теперь он сознавал необходимость ввести порядок в запутанные отношения Пелопоннеса и упрочить за Фивами положение между тамошними союзниками. Он вступил в Пелопоннес с войском, усиленным фессалийцами и эвбеянами. Аргос, Сикион, Мессена, Мегалополь и Тегея присоединились к нему. Эпаминонд расположился у последнего из этих городов. Противники, подкрепленные афинянами, находились у Мантинеи и ожидали прибытия спартанского отряда под начальством Агесилая. Эпаминонд, узнав о выступлении Агесилая, пошел прямо на Спарту. Но Агесилай, получив об этом известие от одного перебежчика, уведомил о том сына Архидама, приказав ему вместе с тем укрепить город, а сам поспешил с конницей форсированным маршем к Спарте. Хотя Эпаминонд проник до городской площади, здесь его встретили находившиеся под начальством Агесилая и его сына, готовые на отчаянный бой спартанцы и остановили его. Тогда Эпаминонд выступил в обратный поход и направился к Мантинее, чтобы напасть на стоявшее там неприятельское войско. Победа была необходима, чтобы загладить стыд отступления и ободрить воинов. Нападение было совершено с величайшим ожесточением. С самого начала ведомое самим Эпаминондом крыло обратило неприятеля в бегство. Он пустился в погоню с излишней запальчивостью и был поражен в грудь дротиком. Древко выпало, но железное острие осталось в груди. Когда Эпаминонда принесли в стан, врачи объяснили, что он умрет, как только вынут железо из раны. Прижимая рану рукой, он попросил принести щит. Его просьбу исполнили и объявили о победе фиванцев. «Хорошо, – сказал он, – итак, я довольно прожил. Позовите Диафанта и Иоллида». Ему отвечали, что оба храбрых полководца убиты. «О, в таком случае посоветуйте фиванцам заключить мир!» После этого Эпаминонд приказал вынуть железо из раны. В эту минуту один из неутешных его друзей воскликнул: «Ты умрешь, Эпаминонд! О, если бы по крайней мере после тебя остались сыновья!» На это восклицание, испуская последний вздох, Эпаминонд отвечал: «Я оставляю после себя двух бессмертных дочерей: победы при Левктрах и Мантинее».

Победа при Мантинее не принесла Фивам ожидаемых плодов. Все осталось в прежнем беспорядке и нерешительном положении. Хотя и наступило спокойствие, но то было спокойствие изнеможения и следствие персидского посредничества. Но так как мир этот утверждал независимость Мессении, Спарта не присоединилась к нему. 80-летний Агесилай не мог примириться с мыслью мирно окончить дни в униженном родном городе. Эта мысль подвигла его на новую деятельность. Он надеялся, что милостивая судьба позволит ему сделать еще что-нибудь полезное для отечества. Смятение в персидской монархии подавало Агесилаю сладкую надежду стяжать новую воинскую славу. Наместники безнаказанно восставали против персидского царя или воевали друг с другом, причем многократно пользовались услугами греческих наемных войск и предводителей.

Самой мятежной областью проявил себя в это время Египет. Пока персы вели войну на о. Кипр против Эвагора, себенитский князь Нахтхор-хлеб привел страну в оборонительное положение и набрал в Греции войско и предводителей. Главное начальство вверил он одному из знаменитейших наемных вождей – афинянину Хабрию. Тот занял твердую позицию на Целузийском рукаве Нила и укрепил ее окопами. Отсюда он наблюдал за всеми выходами из Сирии и овладевал всем, что приближалось к нему из пустыни. Артаксеркс Мнемон послал Фарнабаза с войском в 200 000 человек, но во главе его также поставил одного афинянина по имени Ификрат. В то же время Артаксеркс настоял в Афинах на отозвании Хабрия из Египта. Сначала все шло хорошо. Египетские войска, охранявшие берега, были опрокинуты и открыли дорогу в Мемфис. Но медленность Фарнабаза испортила все, что было так хорошо сделано Ификратом. Между тем, Нахтхор-хлеб оправился, совершенно разбил при Мендесе персов и принудил их к отступлению. Фарнабаз вновь отправился в Сирию, Ификрат отплыл в Афины, а Египет на четверть столетия освободился от персидского ига. Нахтхор-хлеб умер в 364 г. Его преемник Тахо равным образом пользовался каждым удобным случаем выказать ненависть к Персии. Он соединился с восставшими враждебными сатрапами Передней Азии и с 8000 египетских воинов, 10 000 греческих наемников и 200 кораблями бросился на Финикию. К нему-то и отправился престарелый Агесилай и поступил на службу, чтобы получить возможность отомстить Персии. Но вместо того, чтобы назначить Агесилая главным командующим войсками, Тахо доверил ему лишь вспомогательные войска, что весьма оскорбило Агесилая. Едва Тахо высадился в Финикии, как в Египте, у него в тылу вспыхнуло восстание, возглавленное неким Нахт-небефом. Агесилай немедленно присоединился к Нахт-небефу. Он примкнул к нему с войсками, помог победить Тахо и упрочил захваченную власть. В награду за столь счастливую поддержку новый царь подарил Агесилаю 250 талантов. С этими средствами Агесилай надеялся снова помочь отечеству при смутах, которые в это время охватили Пелопоннес. На обратном пути Агесилай был выброшен бурей на ливийский берег. Здесь он умер на 84 году жизни (361), и с ним рухнула надежда Спарты восстановить прежнее положение в Пелопоннесе. Но и величие Фив со смертью Эпаминонда пришло в упадок. Что касается Афин, то они, по словам одного современного государственного мужа, представляли только обломки того корабля, которым некогда правил Перикл. Греция лежала теперь бессильная, истекая кровью из тысячи ран, нанесенных неистовством партий и себялюбием. Но и богатство Персии никого уже более не устрашало, а только привлекало к себе, как добыча. Для нового оживления мира судьба уже предназначала царство, которое вмещало в себе спартанскую мощь и усвоило в фивских войнах необыкновенное военное искусство. Вместе с тем оно было достаточно сильно, чтобы покорить Грецию, овладеть персидской добычей и предоставить всем творческим силам более широкое поприще. Этим государством, до тех пор не только не обращавшим на себя внимание, но даже презираемым, была Македония. Ее возвышение связано с именем одного из величайших полководцев всех времен Александра Македонского. С его завоеваний, преобразивших весь тогдашний мир, начинается новый период древней истории.

21. Филипп Македонский. Демосфен. Священная война. Херонея
(359–336 гг. до н. э.)

Македония уже с давних пор, в особенности со времени Пелопоннесской войны, пришла в соприкосновение с Грецией. И в позднейших раздорах она тоже принимала участие. Греки считали македонян полуварварами. Македоняне жили большей частью в хижинах и занимались земледелием и скотоводством. Одевались преимущественно в звериные шкуры и отличались довольно грубыми нравами. Греки презирали их также и за то, что они долгое время признавали над собой власть персов и всегда находились под управлением царей. Царь Архелай (413–399) первым попытался ввести в стране греческую образованность. Он пригласил к себе художников, поэтов, философов. При его дворе долгое время жили живописец Зевксид и поэт Еврипид. Он проложил в стране большие хорошие дороги и построил крепости. Войско Архелай преобразовал по греческому образцу. Когда Архелай был убит, в Македонии настало время кровавых смут и насильственного захвата власти. После смерти царя Аминта II в споры о престолонаследии вмешались Фивы. Пелопид поставил на престол старшего сына умершего царя, Пердикку III, младшего же, Филиппа, заложником взял в Фивы. В скором времени Пердикка III пал в сражении против иллирийцев, и на престол вступил Филипп (360–336).

Пребывание в Фивах, бывших средоточием тогдашней эллинской борьбы и родиной военного искусства, доставило царю Филиппу, одаренному необыкновенным умом, случай получить прекрасное образование. Пелопид и Эпаминонд послужили ему примером, чего может достигнуть истинный муж. В надлежащей же энергии, благоразумии и политической проницательности, верно оценивающей положение дел, у Филиппа не было недостатка. В выборе средств для достижения целей он не был разборчив и не стеснялся прибегать к коварству, нарушению данного слова, измене и подкупу. В отношении подкупа замечательно вошедшее в пословицу его выражение: «Осел, нагруженный золотом, перейдет через самую высокую стену». Филипп вступил на престол при самых неблагоприятных обстоятельствах. Со всех сторон у него оспаривали все. Но переговорами и подарками он привлек на свою сторону пеониян и фракийцев, дружелюбием и предупредительностью обманул афинян, а блистательной победой над иллирийцами распространил владения до оз. Лихнит. В этих битвах Филипп образовал тех храбрых воинов, которые впоследствии одержали ему блестящие победы. Введением фаланги он сделал войска свои непобедимыми. Этот знаменитый боевой порядок применялся, хотя и не с таким совершенством, еще Эпаминондом при Левктрах и Мантинее. Его вид и действие производили такое ужасное впечатление, что впоследствии один римский полководец утверждал, что никогда в жизни не видал ничего величественнее и страшнее[6]6
  Ядро войска составляла тяжело вооруженная пехота в числе 8000 человек. Она строилась в сомкнутые, плотно стоявшие один за другим ряды, которые составляли продолговатый четырехугольник и целый лес железных копий.


[Закрыть] Из македонской знати Филипп образовал многих способных полководцев.

Таким образом Филипп обладал страной, служившей ему исходным пунктом, и войском, готовым по его приказанию жертвовать силой и жизнью; недоставало у него только денег. Но их получил он, когда ему удалось вновь овладеть берегами своей страны, занятыми греческими колониями, и приобрести богатые рудники в Пангейских горах. Но предварительно Филиппу необходимо было завладеть господствовавшим в тех областях Амфиполисом. Он скоро нашел повод к ссоре, напал на этот город и овладел им. Теперь он приобрел твердый опорный пункт для дальнейших завоеваний. Новоприобретенные рудники Филипп разрабатывал с такой энергией, что, по удостоверению некоторых писателей, они приносили ему ежегодно до 1000 талантов. Эти суммы, увеличенные еще доходами от налогов и пошлин, употреблял он частью на военные потребности, частью на подкупы, с помощью которых устроил почти в каждом большом эллинском городе македонскую партию.

Лицемерное дружелюбие царя ввело в обман афинян. Но вскоре, когда Филипп изменой захватил и Пидну, они с ужасом заметили свое ослепление. Афиняне охотно бы обратились теперь против Филиппа, если бы в то время не были заняты войной с отпавшими от них союзниками – Хиосом, Косом, Родосом и Византией. В этой союзнической войне (358–355) Афины истощили последние силы. Они потеряли трех способнейших полководцев – Хабрия, Тимофея и Ификрата. Хабрий пал в морском сражении при Хиосе. Тимофей и Ификрат сделались жертвой другого полководца, Хареса, командовавшего вместе с ними. Тот обвинил их в измене и подкупе, они были осуждены судом народа и покинули неблагодарное отечество. Тимофей и Ификрат умерли вскоре в изгнании. Сделавшись единственным главным предводителем, Харес продолжал войну, но без всякого успеха. Он не мог спасти Потидею от напавшего на нее Филиппа, а поддержкой, оказанной отложившемуся сатрапу Артабазу приобрел в персидском царе врага Афинам. Этот последний стал не менее Филиппа поддерживать теперь возмутившиеся острова – и Афины вынуждены были бесславно окончить войну, признав независимость отложившихся государств (355). То был удар, от которого они не могли уже больше оправиться. Филипп увидел теперь, на что он мог отважиться при разъединенности и печальном положении Греции, не ожидая от нее серьезного сопротивления. Предлог к тому скоро нашелся. Фокидяне, храбрый горный народ, который не участвовал в духовном развитии других эллинов, занимался земледелием и охотой, жил правильной, свободной жизнью и умел до сих пор сохранить от фиванцев независимость. Но около этого времени фокидяне завладели посвященными Аполлону Дельфийскому полями Кирры и возделали их. Дельфийцы принесли жалобу совету амфиктионов, побуждаемые к тому фиванцами, которые имели в то время в этом совете почти исключительное влияние и употребляли его для преследования честолюбивых замыслов. Фокидяне были присуждены к тяжелой денежной пене, превысившей их слабые возможности. В отчаянии под предводительством Филомела напали они на г. Дельфы и на Дельфийский храм и отняли деньги у богатых жителей. А так как им для набора наемников требовалось денег гораздо более, то они захватили и сокровища храма, состоявшие из золотых сосудов, треножников, венцов и т. п. Большое жалованье, обещанное Филомелом, привлекло к нему многочисленные толпы «людей нечестивых, не уважавших богов, когда речь шла о наживе», говорит Диодор, и скоро Филомел собрал войско из 10 000 человек. В то же время Филомел обратился за помощью к Афинам и Спарте, которые согласились оказать ее грабителям храма из ненависти к Фивам. По крайней мере, согласно желанию Филомела, они нисколько не задумались признать за фокидянами, «в силу древнего обычая», право надзора за Пифийским храмом. На стороне фиванцев находились локрийцы, бо́льшая часть беотийцев и фессалийцы. Началась Священная война (355), которая свирепствовала 10 лет и превзошла ужасами все предшествовавшие войны. Борьба продолжалась с переменным успехом, пока Филомел, который действовал против превосходящих сил неприятеля, не потерпел из-за собственной неосторожности тяжелого поражения при Неоне (354). Чтобы не попасть пленником в руки фиванцев, объявивших, что они будут казнить всякого участника в совершенном против богов преступлении, он бросился со скалы и погиб. Оставшийся после него брат Ономарх не смутился этим и продолжал войну. Беспощадно ограбил он остававшиеся еще в Дельфийском храме сокровища. Из меди и железа он приказал сделать оружие, а из золота и серебра отчеканить монету. Таким образом, Ономарх получил возможность настолько увеличить жалованье войскам, что удальцы и искатели приключений, посвятившие себя чужеземной военной службе, стекались к нему толпами из всех греческих племен. Необыкновенная удача благоприятствовала предприятиям Ономарха. Он вторгся в Беотию, разбил фиванцев и отнял у них Коронею. Затем победоносно вступил в Фессалию, тираны которой Ликофорн и Ферский надеялись с помощью фокидян восстановить прежнюю власть. Притесненные фессалийцы обратились за помощью к Филиппу и вызвали его из северных областей, где он вел тайную и открытую войну против господства Афин на море. В это время Филипп успел завоевать союзный с Афинами приморский г. Мефона с целью постепенно проложить дорогу к весьма важному как для него самого, так и для афинян Геллеспонту. Хотя при осаде Мефоны Филипп и был ранен стрелой в глаз, он поспешил на призыв фессалийцев о помощи. Сначала, не ознакомившись достаточно с силой противника, он проиграл два сражения. Тогда он усилил войско до 20 000 пехоты и 3000 конницы и с этими силами одержал решительную победу в Южной Фессалии. Войско Ономарха было совершенно уничтожено: 6000 человек убито, а 3000 взяты в плен. Остатки войска частично спаслись на афинском флоте, которым командовал Харес и держался поблизости от фокидян для оказания им поддержки. Сам Ономарх погиб. Тело его, по приказанию Филиппа, было распято на кресте, а пленные, как грабители храма, были брошены в море. К прискорбному изумлению фессалийцев, Филипп выказал к собственным интересам не меньшее рвение, чем к оскорбленным богам. Так, он оставил за собой приморский г. Пагасея, весьма важный по доходности взимаемых в нем пошлин, для дальнейших предприятий. Таким образом Филипп сделался фактическим властелином Фессалии.

Под предлогом нападения на разбитых уже фокидян в их собственной области Филипп выступил из Фессалии и замышлял овладеть ключом к Греции – Фермопильским проходом. Но по настоянию оратора Демосфена афиняне заняли южный проход отрядом гоплитов из 5000 человек и 400 всадников под командованием Навсикла. К ним присоединились еще 1000 спартанцев и 2000 ахеян. Даже со стороны фокидян явился под командованием Фаилла, брата Ономарха, вспомогательный отряд, радушно принятый афинянами. Филипп не отважился напасть на такое сильное войско и отступил в Македонию. Афины с недоверчивостью следили за его действиями и было очевидно, что этот город сделается средоточием противодействия его честолюбивым замыслам. Задача Филиппа сделалась еще труднее с тех пор, как в Афинах выступил муж, который напомнил афинянам о старинном их призвании быть спасителями эллинской свободы, муж, разгадавший планы Филиппа и в речах постоянно доказывавший афинянам, что стремления царя направлены на уничтожение эллинской свободы и основание македонского владычества. Им был Демосфен.

Демосфен происходил не из знатной афинской фамилии, как Кимон, Перикл, Фукидид и Алкивиад. Отец его был владельцем большой оружейной мастерской. Рано осиротев, Демосфен посвятил себя изучению красноречия в школе Исея. Впервые он выступил в судебном процессе против своих опекунов, захвативших имущество отца. При произнесении первой речи в народном собрании Демосфен был освистан. Тогда его друг, актер Сатир, дал ему уроки дикции и мимики. С неутомимым прилежанием стал Демосфен изучать искусство красноречия. Имея короткое дыхание и слабый голос, он решил исправить эти недостатки. Часто ходил он на берег моря, туда, где сильнее всего бывал морской прибой, и старался заглушить его шум голосом. Народное собрание, перед которым он должен был выступить, представлялось ему морем, бушующим, бурным и волнующимся вокруг оратора. Чтобы в таких условиях достигнуть цели, нужно было обладать необычайной смелостью и мощным голосом. Поэтому Демосфен наполнял рот камешками и старался говорить чисто и ясно. Он также поднимался на крутые горы и там произносил громким голосом длинные речи, чтобы приучить себя как можно дольше не переводить дыхания. Наконец он переселился в подземелье, где, отказавшись от всякого общения с людьми, стал неутомимо изучать перед большим зеркалом различные положения и движения тела и лица. Плутарх рассказывает, что Демосфен даже обрил себе часть головы, чтобы лишить себя соблазна покинуть уединение, и провел несколько месяцев в подземной пещере в неутомимых занятиях и размышлениях об ораторском искусстве.

При исполнении обязанностей народного оратора Демосфен проявил ту же твердость, какую выказал при подготовке к этой должности. Так, в то время, когда один из его главных соперников, сторонник Македонии Демад часто появлялся перед народом в нетрезвом виде и говорил без подготовки, хотя и с большим искусством, Демосфен, напротив, отличался строгой воздержанностью и, как некогда Перикл, всегда готовился к речам, про которые говорили даже, что они «пахнут ночной лампой». Речи Демосфена отличались силой и убедительностью. Презирая всякое излишнее велеречие, он говорил только о сути. Предмет у него определялся ясно, мысли развивались остроумно, твердостью убеждения была проникнута вся речь, которая по свидетельству Дионисия Галикарнасского, была величественна и в то же время проста, серьезна и слушалась легко, сжата и плавна, приятна и убедительна. При вступлении Демосфена на политическое поприще нравственное состояние народа было далеко не утешительно: все предвещало близкую катастрофу. Афинские юноши проводили целые дни в домах флейтисток и гетер, пожилые люди предавались только игре в кости и подобным безнравственным занятиям. Для народа же гораздо важнее были общественные обеды и даровая раздача мяса, нежели заботы о государстве. Некоторые благородные граждане, с негодованием замечавшие, что управление всеми государственными делами отдано на произвол партий, а руководители народа стараются только потакать его страстям, отчаиваясь в возможности возрождения отечества, заботились лишь о сохранении в чистоте собственных добродетелей, а не об улучшении государственного управления. Хотя, люди эти и не содействовали умышленно планам Филиппа, как то делали подкупленные изменники Эвбул, Демад, Филократ, Стратокл и др., они находили невозможным сопротивляться им и полагали, что завоевательная политика Филиппа не воспрепятствует свободному существованию их отечества.

Такого мнения держался и правдивый, но смотревший на все с идеальной точки зрения Фокион. «Никто, – говорит один древний писатель, – не видал, чтобы он когда-нибудь плакал или смеялся, и никто не встречал его в общественных банях – обычном месте сборища праздных афинян. В поле ходил он босиком и без плаща, когда же отступал от этого правила, то воины заключали, что холод должен быть очень силен». В народном собрании Фокион, известный безукоризненностью и благоразумием, был страшен для ораторов, ибо народ часто охотнее склонялся на его краткие решения, чем на длинные и искусные речи людей, подобных Демаду и Демосфену. Поэтому Демосфен, видя, как после произнесения им речи, против него выступает с кратким возражением Фокион, иногда говорил: «Вот идет палач моих речей». Фокион верил, что он окажет величайшую услугу отечеству, если всеми силами будет отстаивать мир. Когда же противники его восторжествовали, а он сам выбран был главным военачальником, то с готовностью принял возложенное на него государством поручение и со всевозможной осторожностью вел начатые против его желания предприятия. Действуя таким образом, он со славой предводительствовал в 45 походах, ни разу сам на то не напрашиваясь.

Другие, подобно Исократу и его приверженцам, заботились о благе всей Греции. Они с величайшей горестью замечали повсюду одни лишь войны, кровопролития, смуты, с прискорбием видели, сколько терпели азиатские греки от варваров и греческих искателей приключений, – и Филипп являлся им в еще более привлекательном свете. В виду ослабления Афин и унижения Спарты, они только на Македонию и на Филиппа возлагали надежду спасти Грецию и получить возможность наказать Персию.

Демосфен не разделял ни одного из этих двух мнений. Поддерживаемый друзьями, знаменитыми ораторами того времени Гиперидом, Ликургом, Гегезиппом и другими, он смотрел совсем с другой точки зрения на события своего времени. Подобно Аристиду, Периклу и другим, заботясь более о благе государства, нежели о похвалах слушателей, Демосфен то говорил с народом тоном ласкового поучения и совета, то действовал убедительной силой доказательств. Он не щадил ни дружеских увещаний, ни строгих укоров, ни язвительных насмешек. Он то напоминал афинянам о достославных деяниях предков, то представлял им в истинном свете современное безотрадное положение, приподнимал завесу мрачного будущего и предсказывал неизбежное бедствие их потомков, если они не станут помышлять о действительных интересах и о собственном спасении. Замечая все более приближающуюся со стороны Филиппа опасность, Демосфен все настойчивее требовал более энергичной деятельности, пока еще оставалось время. Когда афиняне, узнав о болезни Филиппа, преисполнились радости и надежд, Демосфен сказал им, что они не должны пребывать в праздности и надеяться на скорое спасение. «Потому что, если этот и умрет, скоро вы наживете себе другого Филиппа, если будете вести дела по-прежнему». Поэтому афиняне должны отказаться от праздности и, как в былые времена, снова, не щадя жизни, сражаться за отечество и жертвовать достоянием на пользу государства. Демосфен осмелился даже предложить народу, чтобы часть государственных доходов, предназначаемых на уплату за места граждан на театральных зрелищах, была обращена на военные потребности, хотя по закону, принятому народом по предложению демагога Эвбула, всякий, делавший такое предложение, подвергался смертной казни. Не обращая внимания на представления и угрозы богачей, он предложил также законы, которые имели целью уменьшить и уравнять расходы по вооружению кораблей, составлявшие государственную повинность. Если бы афиняне исполнили все это, они могли бы с успехом сопротивляться Филиппу, которого Демосфен называл варваром.

Из всех государственных повинностей (литургий) самой обременительной была триерархия. Из среды богатейших граждан выбирались триерархи, и каждый обязан был снарядить и содержать за свой счет трирему (трехъярусную галеру). Триерарх был главным начальником над кораблем. С 358 г. 12 000 богатейших граждан были обязаны отбывать триерархию. Но в скором времени обнаружились злоупотребления: многие не сами занимались снаряжением, а отдавали его с подряда по более низким ценам другим предпринимателям и тем освобождали себя от известной части издержек. Самые богатые из участвующих в снаряжении кораблей, которые имели большую власть, ссужали деньгами других за большие проценты и почти покрывали собственные издержки. Таким образом, те, на которых должна была ложиться бо́льшая тяжесть при отбывании повинностей, сумели свалить с себя ее и сверх того были освобождены от других повинностей. Вследствие этого снаряжение кораблей производилось самым неудовлетворительным образом. Около 340 г. по предложению Демосфена было постановлено, что каждый сообразно имущественному цензу обязан был снаряжать одну, а иногда и несколько трирем, менее же зажиточные соединялись вместе в общества (синтелии) и снаряжали одно судно сообща.

Демосфен не скрывал от сограждан всей опасности, исходившей от Филиппа, который имел то преимущество, что, являясь одновременно и государем, и полководцем, и казначеем, сам распоряжался своими тайными и явными действиями и много выигрывал от быстрого и своевременного исполнения своих замыслов. Однако народ по-прежнему коснел в беспечности и хотя иногда, благодаря предостережениям Демосфена, пробуждался и принимал блестящие решения, но все еще не имел достаточно энергии для приведения их в исполнение. Затем, когда уже невозможно было оставаться долее в бездействии и решено было вести борьбу, то решение это оказалось слишком поздним и борьба должна была закончиться поражением. Пагубная бездеятельность и равнодушие такого здравомыслящего народа, как афиняне, сделаются понятными, если представить себе полную перемену, произошедшую в состоянии Афин. Со времен Пелопоннесских войн Афины являлись лишь тенью того, чем были когда-то. Прошли те времена, когда дух общественности, имевший лозунгом «каждый за всех и все за одного», заставлял жертвовать жизнью и достоянием на благо отечества. Полное отсутствие единодушия и сознания государственных интересов в особенности ярко обнаруживалось в военных делах и управлении. Низкое себялюбие тормозило всякое начинание, хотя бы сколько-нибудь намекавшее на общее дело. Теперь лозунгом сделались «покой и наслаждение». Подвергаться опасности для других или даже для собственной пользы почиталось безумием. Кроме того было достаточное число желавших поступить на военную службу только ради жалованья и наград.

Заставив эллинов притворной бездеятельностью забыть неудачную попытку проникнуть через Фермопильский проход, Филипп обратился против могущественного и цветущего г. Олинф, который стоял во главе Халкидского союза, блистательно состязался за господство со Спартой и часто угрожал македонским царям. Дружеский прием, оказанный олинфянами двум побочным сыновьям Аминта, действовавшим против Филиппа, послужил царю предлогом для объявления Олинфу войны. Со свойственной ему быстротой Филипп вторгся в округ этого города. Устрашенные олинфяне обратились за помощью к Афинам. Демад был против союза с ними, но Демосфен в трех «олинфских» речах настоятельно убеждал оказать просимую помощь. Он верил, что боги оказывают благодеяние, восстанавливая против царя такого врага. Враг этот граничил с владениями Филиппа, обладал значительной силой и был твердо убежден, что всякий союз с царем является неверным и гибельным[7]7
  Сам Филипп, как говорят, сказал об одной из направленных против него речей Демосфена (филиппик): «Клянись богами, если бы мне пришлось слушать ее, то я сам подал бы голос за войну против себя».


[Закрыть].

Афиняне, хотя и вступили в соглашение, но не послали к союзникам хорошего вспомогательного войска. Отправленные же ими отряды, сперва под командованием Хареса, а после под предводительством Харимеда, состояли из вольных наемников. Когда, наконец, после 3-го посольства олинфян было послано под предводительством Хареса войско, состоявшее из афинских граждан, город еще до прибытия его попал в руки Филиппа вследствие измены двух подкупленных начальников олинфской конницы Ласофена и Евфикрата. Все дома были разрушены, а жители проданы в рабство. Таким образом, афиняне вследствие беспечности допустили сдачу этого важного города. Они старались побудить пелопоннесцев заключить с ними союз против Филиппа, но когда это не удалось, вступили в переговоры с царем и заключили с ним мир.

Между тем Филипп продолжал завоевания во Фракии и по приглашению самих фиванцев и фессалийцев покорить фокидян быстро перешел через Фермопилы, вступил в Фокиду и принудил ее жителей к покорности. Затем он созвал в Дельфах суд амфиктионов, на котором была решена участь ограбивших храм фокидян: 22 города их были разрушены, жители расселены по деревням, Фокида была исключена из Союза Амфиктионов, а принадлежавшие ей до тех пор 2 голоса были переданы Филиппу и его преемникам. События эти произвели в Афинах сильное смущение. Но им, вследствие изолированного положения, более ничего не оставалось, как покориться обстоятельствам.

Таким образом Филипп явился теперь увенчанный славой завершителя Священной войны и поборника Дельфийского божества, но он смотрел на это лишь как на переходную ступень на пути к господству над всей Грецией. Частью совершенное ослепление в отношении угрожавшей опасности, частью равнодушие и бессилие затрудняли все стремления патриотов, старавшихся противодействовать замыслам Филиппа. Кроме Демосфена, самыми искренними защитниками национальных интересов явились достойный уважения оратор Ликург, искусный и веселый Гиперид, Гегесипп, Тимарх и некоторые другие. Демосфен и теперь не приходил в отчаяние, несмотря на то, что Филипп представлялся ему «распространяющим свою власть подобно пожару и горячке». Но усилия могучего оратора не были в состоянии вдохнуть в афинян продолжительного воодушевления к интересам общего отечества. Только тогда, когда действия Филиппа стали угрожать Афинам близкой опасностью, Демосфену удалось быстро возбудить в афинянах воинственный боевой дух. Вследствие этого благодаря посылке вспомогательного войска им удалось уничтожить замыслы Филиппа и стать твердой ногой в Мегаре и на о. Эвбея. Еще большей угрозой для Афин было то, что Филипп показал вид, будто желает закрыть для них торговый путь в Геллеспонт и Херсонес и даже отрезать всякое с ними сообщение. Однако Филипп не искал еще полного разрыва с Афинами и, колеблясь между войной и миром, считал последний более для себя выгодным. Но замыслы его не могли долее оставаться скрытыми, когда он напал на торговый г. Перинф и стал угрожать Византии. До сих пор оба эти города опасались покушений на свою самостоятельность со стороны Афин и отвергали всякие предложения их. Только теперь, когда участь, постигшая Олинф, стала угрожать и этим городам, они с нетерпением ожидали помощи от афинян. Сначала византийцы поспешили на помощь к соседнему г. Перинф. Персидский царь Артаксеркс Ох также послал им денег и хлеба. Наконец и в Афинах решили начать действовать, несмотря на полученное от Филиппа угрожающее письмо. По предложению Демосфена, мирный договор с Филиппом был расторгнут и сперва под командованием Хареса, а потом Фокиона были отправлены флот и войско. Филипп вынужден был снять осаду с обоих городов, совершил опустошительный поход на Нижний Дунай, в страну скифов, и, подвергнувшись на обратном пути нападению трибаллов, которые отняли у него большую часть добычи, вернулся в Македонию. Еще раз явились Афины в прежнем блеске, и спасенные государства выразили им признательность присылкой золотых венков и значительных денежных сумм. Влияние Филиппа во Фракии было потеряно. Ему необходима была новая победоносная война. Поводом к ней послужила так называемая Священная война Амфиссы против локрийцев (339).