Текст книги "Маг и кошка"

Глава 16

Но коротышки подошли ближе и бросили оружие. С них ручьями стекал пот, а некоторые были ранены острыми птичьими клювами, но, несмотря на это, маленькие люди улыбались и благодарно кланялись Балкис и Антонию. Поприветствовав странников, они заговорили на языке Мараканды с необычным акцентом.

– Добро пожаловать, странники! – сказал седой мужчина. – Меня зовут Бунао, я староста этой деревни. Примите нашу огромную благодарность за то, что вы прогнали злобных птиц!

Антоний возразил:

– Но мы тут почти ни при чем…

Балкис незаметно поддела его локтем, а староста усмехнулся и сказал:

– Не стоит скромничать. Прежде никогда птицы не отставали от нас так скоро, не уносили так мало ягод. Мы видели, как вы указывали на них и пели. Но как вам удалось призвать иллерионов?

Антоний вытаращил глаза, а Балкис пояснила:

– Мы вызывали царя и царицу птиц.

Она по крайней мере знала, как отвечать на благодарность жителей чужой страны.

– И вам это удалось, – сказал Бунао. – Иллерионы и в самом деле правят всеми пернатыми на свете. У них огненное оперение, а крылья острые как бритвы. Даже орлы не могут устоять против них.

– Но почему же мы их никогда раньше не видели? – удивлённо спросил Антоний. – Не потому ли, что я родился и вырос в горах, а они там не гнездятся?

— Нет. Потому что во всем свете этих птиц всего две, – объяснил Бунао. – Срок их жизни – шестьдесят лет, а потом они летят к морю, ныряют в воду и тонут.

– Какое счастье, что нам удалось вызвать их до конца этого срока!

– Счастье, конечно, – согласился Бунао. – Но привело их сюда ваше волшебство, это несомненно. Ведь прежде мы никогда их здесь не видели – ни самые старые из ныне живущих, ни наши предки, и мы тем более благодарны вам за то, что нам довелось увидеть это дивное зрелище.

– Но если эти птицы летят к морю, чтобы там расстаться с жизнью, то откуда берутся новые иллерионы? – спросил Антоний.

– О, перед тем как отправиться в последний полет, королева птиц откладывает два-три яйца, и потом они с королём по очереди насиживают их. Королевская чета не тронется в путь до тех пор, пока не вылупятся птенцы. Но видимо, это произошло, потому что все, чему мы только что стали свидетелями, выглядело в точности так, как мы слышали из преданий: все птицы летят, словно свита, сопровождая короля и королеву, и не покинут их, покуда те не утонут в море.

– Бедняжки! – вырвалось у Балкис.

Бунао пожал плечами:

– Думаю, их кончина наступает быстро: ведь морская вода превращает огонь, которым пылают их крылья, в пар.

– А как же птенцы? – заволновался Антоний. – Как они выживут без отца и матери?

Бунао с любопытством взглянул на юношу:

– У тебя доброе сердце. Но не тревожься: эти птенцы – новые царь и царица, а те птицы, что станут последними спутниками царственной четы, вернутся к сироткам и будут кормить их и выхаживать до тех пор, пока те не подрастут, не научатся летать и не смогут сами о себе позаботиться.

– Удивительная забота! – восхищённо пробормотала Балкис и посмотрела на Антония широко раскрытыми глазами.

Юноша кивнул:

– Как нам повезло, что мы увидели этих птиц!

– Вы говорите так, словно они сами прилетели – а вы ни при чем, – усмехнулся Бунао и протянул спутникам руку. – Добро пожаловать. Вы должны погостить у нас, переночевать. Позвольте оказать вам честь!

– О, вам не стоит утруждаться… – проговорил Антоний, но тут же умолк, поскольку острый локоток Балкис снова ударил его в бок.

– Но вы очень добры, и спасибо вам за приглашение, – как бы закончила она начатую юношей фразу.

– Разве это так уж много в ответ на то, сколько жизней вы спасли, прогнав жадные стаи птиц? Ведь частенько мы теряем дюжину, а то и больше крестьян, сражаясь с этими хищниками, а ещё десятки людей гибнут от голода зимой. Все жители нашей страны Пиконии в долгу перед вами. Так позвольте же нам отблагодарить вас и проведите у нас хотя бы эту ночь!

– Ну… одну ночь, пожалуй, можно, – вымолвила Балкис и многозначительно посмотрела на Антония.

Тот опасливо глянул на её локоть и сказал:

– Да, одна ночь не слишком нас задержит, а потом мы продолжим наш путь на север. С благодарностью принимаем ваше приглашение, почтённый староста!

– Тогда пойдёмте! – крикнул староста крестьянам, и толпа радостно вскричала, а потом люди обступили Балкис и Антония со всех сторон, а Бунао повёл всех к деревне. Пиконийцы завели бодрую песню, воины вскинули луки и копья, но, конечно, они и не думали нацеливать оружие на гостей.

На краю виноградника были привязаны сотни лошадей, но каких – они были размером с овец! Большинство коротышек забрались на них верхом и поскакали к деревне.

– Сожалею, что у нас нет скакунов, которые подошли бы вам, дорогие гости, – извинился Бунао.

– – Мы привыкли ходить пешком, – заверила его Балкис и заметила: – Ваши воины, похоже, опытны в обращении с оружием. Часто ли вам приходится воевать?

– Мы воюем только с птицами, – ответил Бунао. – Других врагов у нас нет. По будням мы с радостью трудимся на виноградниках, а по воскресеньям славим Христа, но по субботам мы также упражняемся в стрельбе из луков и в сражениях с копьями. Это трудно назвать отдыхом, но для нас это все же нечто отдыха.

До деревне оставалось уже недалеко, когда Балкис и Антоний увидели другое войско, шагавшее им навстречу. Во главе ехал верхом мужчина внушительной комплекции. Кроме набедренной повязки, на нем был лиловый плащ, а его голову венчала золотая корона, украшенная лиловыми и белыми перьями страуса. Как и у прочих пиконийцев, на одном плече у него висел круглый щит, а на другом – колчан со стрелами. Лук и копьё были приторочены к седлу. Мужчина, ехавший справа, крикнул:

– Поклонитесь Тутаи, королю Пиконии!

– Да здравствует его величество! – воскликнул Бунао и упал на колени.

Все остальные последовали его примеру. Только Балкис и Антоний стояли и не знали, как им поступить. Потом Антоний пожал плечами и сказал:

– Король есть король.

С этими словами он склонил голову.

– Встань, почтённый Бунао, – сказал король, – и представь мне этих незнакомцев, а затем объясни, как это вышло, что птицы улетели.

– Это – чародеи, которые призвали иллерионов, ваше величество, и велели птицам последовать за ними, – поднявшись с колен, объяснил Бунао. – Боюсь, я не узнал их имён. Сомневался, стоит ли спрашивать об этом у чародеев.

– Мы вам доверяем, и потому можем назвать себя, – с улыбкой проговорила Балкис. – Враги моих врагов – мои друзья. Меня зовут Балкис, а его – Антоний.

Антоний приветственно поднял руку, хотя почему-то ему показалось, что на самом деле Балкис не так уж доверяет пико-нийцам, как говорит.

– Привет тебе, о король!

– Привет и вам, о чародеи, – ответил король и тоже поднял руку и повернул её ладонью к гостям. – Вы – чужеземцы, и откуда же вы знаете об иллерионах?

– Мы призвали царя и царицу птиц, ваше величество, хотя никогда их не видели, – отвечала Балкис. – Правду сказать, я и не предполагала, что в царстве пернатых есть такая великолепная чета.

– Что ж, если так, то это была счастливая догадка, – с улыбкой проговорил Тутаи, явно довольный ответом гостьи. – Мы благодарны вам за спасение – без вас в этом сражении многие могли бы погибнуть!

– Но зато теперь вы не сможете ощипать и зажарить много птиц, – заметил Антоний извиняющимся тоном.

– Не такая уж это большая плата за спасение людей, – заверил его Тутаи, однако вид у него стал задумчивый. – Честно говоря, большую часть убитых птиц мы выбрасываем, но вы мне подсказали неплохую мысль… В будущем году нужно будет придумать, как изловить этих негодных птиц, когда они снова прилетят за ягодами. Если нам это удастся, мы получим неплохую добычу.

– Славно придумано, – кивнула Балкис и бросила восхищённый взгляд на Антония. – Разве ты что-то знаешь о ловле птиц? – удивлённо спросила она.

Юноша смущённо пожал плечами. Казалось, он просто-таки раздулся от похвалы Балкис.

– Знаю, как изготовить силки и сети – но для того, чтобы накрыть все эти виноградники, сетей понадобится немало.

– На это у нас – вся зима впереди, сети мы успеем сплести, – заверил его Бунао. – Но что такое «силки»?

Антоний уже был готов приступить к объяснениям, но Балкис взяла его под руку и сказала:

– Давайте поговорим об этом за трапезой.

– Прекрасная мысль! – воскликнул Тутаи. – Веди нас в палату для гостей, Бунао. Мы попируем с этими чародеями и продумаем, как нам бороться с птицами!

Когда солнце, прятавшееся за жемчужно-серыми облаками, нагрело землю, муравей размером с лисицу выбрался из норы на поверхность песчаного бархана, где укрылся на ночь. Днём раньше он еле успел удрать от разъярённой орды дико кричавших женщин, которые почему-то не догадались, что им следует бояться гигантского насекомого. Они вовсе не испугались и долго гнались за муравьём, потрясая какими-то противными железными штуками, способными ударить с расстояния в двадцать футов, а то и больше. Но муравей умел бегать намного быстрее людей, и дважды возвращался назад, и некоторых женщин укусил – и притом очень больно. Ему совсем не понравился запах, исходивший от женщин. Но после этого несколько окончательно обезумевших подруг укушенных муравьём женщин стали преследовать его ещё более яростно. В конце концов муравей выбежал в пустыню, и женщины прекратили погоню. Потом он зарылся в бархан, где и провёл ночь.

Но теперь муравей пошёл в ту сторону, откуда доносился запах его собственности. Никому из людей не удалось бы утаить этот запах, так хорошо знакомый насекомому. К тому же к аромату золота примешивался кисловатый привкус пота, исходивший от человека. Человек пришёл той же дорогой, какой прибежал муравей, и насекомое побежало по его следу быстрее, чем мог бы двигаться любой из людей. Правда, по муравьиным меркам, насекомое бежало не так уж быстро, и на то у него была причина: в желудке у него давным-давно было пусто. Ему нужно было как можно скорее разжиться едой.

И вдруг прямо перед муравьём возникла нога человека.

Нога оказалась огромной – раза в два больше муравья. Но когда насекомое подняло голову, оно убедилось в том, что ростом незнакомец не выше обитателей его родной долины. Вот только нога у этого человека была одна-единственная, она напоминала массивный столп, на котором покоилось туловище. Чуть присогнутая в колене, эта грандиозная ножища заканчивалась здоровенной плоской ступнёй. Странное одноногое существо подпрыгнуло и явно вознамерилось раздавить муравья.

Муравей выпучил глаза. Он никак не мог сообразить, что происходит: прежде он никогда не видел, чтобы кто-нибудь пытался раздавить кого-то из его сородичей. Но в последнее мгновение на память ему пришло все, что стряслось, когда один из рабочих муравьёв угодил под ствол упавшего дерева. Тут уж муравей отпрянул в сторону. Огромная ступня увязла в песке. Одноногий сильно согнул колено и крикнул:

– Вот гад!

А потом он снова высоко подпрыгнул и поддел муравья под брюхо, отчего тот завертелся в воздухе и отлетел ярдов на двадцать. Удар оказался силён, но муравью случалось испытывать и более суровые потрясения. Упав на песок, он перевернулся, встал на лапки и побежал прочь от одноногого. Тот, крича, запрыгал следом, но муравей запросто мог обогнать любого человека, а уж тем более – прыгающего на одной ноге. Насекомое прытко бежало до тех пор, покуда одноногий прыгун не скрылся за линией горизонта.

Только тогда муравей перешёл на шаг и стал шевелить усиками в поисках запаха хоть чего-нибудь съедобного. Довольно быстро он разыскал ящерицу, ещё не успевшую согреться после холодной ночи. Затем ему попалась семейка мышей. Пережёвывая мышь, гигантское насекомое услышало вдалеке топот. Оглянувшись, муравей увидел одноногого.

Диапазон чувств у муравьёв невелик, и все же назойливость одноногого насекомое разозлила. Муравей дожевал мышь, развернулся и пустился наутёк.

Бег способствует хорошему аппетиту, поэтому через некоторое время, когда муравей снова оставил одноногого далеко позади, он опять остановился, чтобы поесть. Он нашёл какой-то колючий кустик и ухитрился закусить веточками, не задевая колючек. Заканчивая трапезу, муравей снова услышал топот.

Злость охватила насекомое с новой силой, когда оно обернулось и увидело своего настойчивого преследователя. Муравей развернулся и помчался на север. На пути он сделал ещё одну остановку, чтобы поохотиться, но вокруг не было ровным счётом ничего, кроме песка да ещё одной малюсенькой ящерки. Только-только муравей принялся поедать её, как опять услышал топот.

Он в ярости развернулся назад. Неужто этот одноногий никогда не остановится? Неужто его надо прикончить, чтобы он наконец отстал?

Эта мысль понравилась муравью. Ему предоставлялась возможность сразу удовлетворить два желания – избавиться от погони и поесть. Насекомое решительно рванулось навстречу одноногому. Муравей боялся тяжеленной ступни, но хорошо осознавал, что человек состоит из живой и вкусной плоти.

Одноногий свирепо взревел, подпрыгнул повыше и нацелил ступню на муравья. В последнюю секунду насекомое отскочило в сторону и, прежде чем человек успел снова подпрыгнуть, взбежало вверх по его лодыжке, к бедру, на грудь, и, разомкнув жвала, приготовилось сомкнуть их на шее одноногого. В конце концов, когда шла война между двумя муравейниками, как ещё можно было остановить врага, как не откусив ему голову? Если с муравьями это получалось, почему с человеком не попробовать?

Но одноногий злобно вскричал и ударил муравья тяжеленным кулаком. Насекомое упало на песок, только-только успело перевернуться и увидело, что прямо на него опускается огромная ступня.

Муравей снова рванулся в сторону, но когда он снова собрался взбежать вверх по ноге человека, тот был к этому готов. Как бы ниоткуда появился кулак, и муравей закувыркался в воздухе. Вскочив на ноги, он побежал по кругу, а одноногий запрыгал за ним. Муравей мчался из последних сил. Фасеточные глаза позволяли ему следить за преследователем, не оборачиваясь. Одноногий прыгал и прыгал за ним, пытаясь догнать, и все кричал и кричал. А потом у него закружилась голова, и он шмякнулся на песок.

Муравей не стал терять времени даром: он проворно подскочил к упавшему человеку, раздвинул жвала, потянулся к шее одноногого, но зловредная ступня взметнулась, сбила муравья с ног и подбросила в воздух. На этот раз муравей, отлетев, сильно ударился о камень, и у него все поплыло перед глазами. Он видел, как с каждым прыжком человек приближается к нему, но даже лапками пошевелить не мог. Противная ступня поднялась ещё раз, закрыла собой небо, опустилась…

Лапки муравья наконец зашевелились, и он в последний миг выскользнул из-под подошвы одноногого. Начисто забыв о каком бы то ни было пропитании, муравей со всех ног помчался на север – в ту сторону, куда звал его запах золота. Теперь насекомое уже больше не останавливалось. Оно бежало и бежало на север, даже не оглядываясь назад.

Но вскоре ветер разогнал тучи, и обнажённое солнце стало палить пустыню своими лучами. Мучимый жарой и голодом, муравей перешёл на шаг, а потом и вовсе остановился, дрожа от изнеможения. Он обернулся – и увидел на горизонте перемещавшегося прыжками одноногого. Однако теперь было видно, что и он устал. Наконец одноногий остановился, утёр пот со лба, снял с плеча бурдюк, поднял его и долго, жадно пил воду. А потом, к изумлению муравья, он улёгся на спину и поднял вверх ногу. Тень от громадной ступни ложилась на песок и спасала человека от жары.

От жары-то он спасся, но зато стал лёгкой мишенью для атаки муравья.

Медленно, дрожа от голода, усталости и перегрева, муравей пошёл обратно, к своём врагу. Пустынное пекло было ненамного страшнее того зноя, что порой царил в родной долине муравья, но теперь насекомое мучила жажда. Муравей старался ступать легко и бесшумно, как только мог. Наконец, когда расстояние между ним и лежавшим на песке одноногим сократилось до десяти футов, муравей осторожно обошёл человека сзади. Глупые люди! У них нет таких глаз, как у муравьёв! А потом муравей набрал скорость и набросился на одноногого.

Тот так и не узнал, кто его укусил.

Мэт плотнее завернулся в плащ – Стегоман, размахивая крыльями, создавал ветер, а на такой высоте и без того было нежарко. Мэт даже лицо рукой прикрыл, и вдруг, посмотрев в сторону поверх складок рукава, увидел, что к ним приближается некий, до боли знакомый удлинённый силуэт.

– Слева по борту летающий объект женского пола, – предупредил он Стегомана.

– Вижу её, – осторожно-нейтральным тоном отозвался дракон.

Диметролас за несколько секунд развернулась и полетела вровень со Стегоманом, и Мэту вдруг пришла в голову совершенно идиотская мысль, из-за которой он понял, что уже слишком долго не видел Алисанду: он честно и откровенно обнаружил некую привлекательность в грациозных изгибах тела драконихи. Безусловно, то была чисто эстетическая оценка – Мэт просто-напросто взглянул на дракониху глазами Стегомана.

– До меня дошли кое-какие слухи о твоих подвигах, маг, – язвительно проговорила Диметролас. – Что ты за мужчина, если у тебя была возможность оплодотворить десятки женщин, а ты отказался?

Мэта больше задело само желание драконихи оскорбить его, нежели содержание оскорбительного высказывания.

– Я отношусь к единственной разновидности мужчин, которую уважаю, Диметролас, – то бишь к тем, которые верны своей подруге.

– О да, даже драконы заключают брачный союз на всю жизнь, – фыркнула Диметролас. – Неужто ты так долго пробыл в компании с этим чешуйчатым верзилой, что перенял обычаи нашего рода?

Мэт одарил её отработанным равнодушным взглядом.

– Люди тоже вступают в брак на всю жизнь, сударыня дракониха.

– Только не те, что попадались на моем жизненном пути, глупый самец! Честно говоря, даже те, что утверждали, будто они женаты, были готовы спариться с любой женщиной, которая была не против!

– Тем более стыдно должно быть таким женщинам, – буркнул Мэт. – А мне стыдно, что тебе попадались только такие образчики представителей моего рода.

– Все мужчины, которых знавал я и называл друзьями, были верны своим подругам, кроме одного-единственного, – проворчал Стегоман. – И наверняка тебе тоже встречались столь достойные примеры!

Однако Диметролас тут же ухватилась за оговорку.

– Кроме одного? И кто же это такой, интересно полюбопытствовать?

– Поэт-оборванец по имени Фриссон, который, будучи превосходным чародеем, затем стал править королевством.

– И ты зовёшь его другом, несмотря на то что он неверен своей супруге?

– Он не женат, – ответил Стегоман, – и, насколько мне известно, не желает вступать в интимные отношения с женщинами до тех пор, пока не встретит ту, которую полюбит всем сердцем.

– Он безумец и глупец! – фыркнула Диметролас.

– Он – поэт, – уточнил Стегоман.

– Ну а я что говорю? Безумец и глупец и жалкая пародия на мужчину – как, впрочем, и ты, о Самый Безбрачный из Драконов!

– А ты разве не безбрачна? – возразил Стегоман.

Диметролас, невзирая на то что от природы была красной, ухитрилась покраснеть ещё сильнее.

– Что ж – тогда поговорим о прославленном Стегомане! Кстати, о славе – не из-за того ли ты хоть вполовину так знаменит, что боишься самок?

– Насколько я понимаю, со времени нашей последней встречи ты кое-что узнала обо мне, – отозвался Стегоман. – Однако я вовсе не боюсь самок. Просто-напросто некоторые из них вызывают у меня отвращение, – добавил он многозначительно. – И никакой славы у меня нет.

– Да что ты говоришь? А я слыхала, как люди говорили о великом Стегомане, который привёл лорда-мага Меровенса к победе!

Стегоман несколько раз молча взмахнул крыльями и только потом проговорил:

– Приятно слышать такое.

– «Приятно»! – передразнила его Диметролас. – Думаешь, тебя стали бы уважать, если бы узнали, что ты не более мужчина, нежели твой всадник, который так страшится женщин, что содрогается при мысли о совокуплении с десятками жаждущих того дам?

– Там, откуда я родом, подобная сдержанность считается добродетелью, – заметил Мэт.

– Если так, то ты не от мира сего!

– Так и есть, – подтвердил Мэт.

Диметролас недоуменно уставилась на него. Воспользовавшись паузой, Стегоман сказал:

– Он полюбил королеву и покорил её сердце. Разве ты станешь отрицать, что для этого надо быть настоящим мужчиной?

– Пожалуй, надо, – язвительно произнесла Диметролас, – если бы она тоже не была от него без ума! Видать, и ты тоже не в своём уме, недоделанный ящер, раз не осмеливаешься даже приблизиться к самке!

– Так ты считаешь, что мужественность проявляется в том чтобы волочиться за каждой течной самкой? – презрительно осведомился Стегоман. – Хорош бы был воин, строитель или защитник, если бы он отвлекался от своих трудов на каждую бабу!

Диметролас, явно задетая этими словами, рявкнула:

– Тоже мне, защитничек выискался! Если так, защищай своё добро!

Она резко развернулась и нацелила на Мэта язык пламени.

– Держись крепче! – взревел Стегоман, сложил крылья и спикировал вниз.

Мэт изо всех сил ухватился за треугольную пластину на спине дракона. Стегоман со свистом рассекал воздух, а Мэт в отчаянии ощущал, как его желудок пытается установить дружеские отношения с глоткой.

– Прыгай! – крикнул Стегоман, проносясь в пяти футах над вершиной горы.

Мэт спрыгнул на пятачок ровной земли посреди острых, как иглы, скал и пригнулся. Стегоман взмыл ввысь. Диметролас. зависшая в воздухе неподалёку от скал, свирепо зарычала и замахала крыльями. Наконец она уселась на самую высокую скалу, посидела там немного, сорвалась вниз, поймала восходящий поток воздуха и, взлетев в небо, по спирали устремилась вслед за Стегоманом.

А дракон развернулся, сложил крылья и помчался навстречу драконихе. Диметролас от злости сдавленно рыкнула – в конце концов, Стегоман нарушил правила – и метнулась в сторону, изобразив такой роскошный «иммельман», какой, на взгляд Мэта, сделал бы честь любому асу времён Первой мировой. Стегоман набрал высоту и устремился за драконихой.

Диметролас довольно взревела и помчалась к вершине горы. Стегоман, догадавшись, каков её замысел, последовал за ней, но выше футов на пятьдесят. И как только Диметролас взлетела повыше, чтобы не налететь на скалы, оказалось, что она летит прямёхонько на Стегомана. Дракониха свирепо взвыла и изрыгнула двадцатифутовый язык пламени, намереваясь поджарить противника, но Стегоман отпрянул в сторону. Диметролас промахнулась, пронеслась мимо него, а дракон развернулся и выпустил пламя длиной футов в пятьдесят. Увы, он успел лишь слегка согреть когти на лапах Диметролас. Та победно вскричала и вскоре скрылась за горизонтом.

Мэт ждал и наблюдал. Он понимал, что Стегоман – слишком большой джентльмен и не станет вредить даме, которая, по большому счёту, не имеет намерений убить его. Но ещё он очень надеялся на то, что его старый приятель не стал таким уж закоренелым холостяком, что напрочь забыл о том, что порой можно и поразвлечься.

Похоже, надежды Мэта оправдались: Стегоман неожиданно возник над вершиной соседней горы. Даже на большом расстоянии Мэту было видно, как презрительно сложены губы дракона. Ничего странного в этом не было – при том, каким устройством отличалась морда Стегомана, губы у него были весьма и весьма внушительных размеров. Диметролас мчалась за ним с грацией и изяществом грузового реактивного самолёта. Дракониха злобно взвизгнула, описала над Стегоманом несколько кругов, потом сложила крылья, выпростала когти и ринулась вниз. У Мэта ёкнуло сердце. Вид у Диметролас был такой, будто она и вправду жаждала крови. Как Стегоман поведёт себя, если эта вредная баба ранит его, – этого Мэт не знал.

«Мог бы и догадаться», – выругал себя Мэт, когда Стегоман пронёсся мимо его убежища и в отчаянии прокричал:

– Отправь её домой, маг, заклинаю тебя!

В считанные секунды дракон исчез – взмыл вверх, несомый восходящим воздушным потоком. Диметролас, взревев на манер реактивного лайнера и выкрикивая проклятия на драконском языке, устремилась за ним, но Стегоман поймал новый, более сильный восходящий поток и набрал такую головокружительную высоту, что дракониха никак не могла его достать. Злобно визжа, она тоже отыскала подходящее воздушное течение, поднялась выше, метнулась к потоку, поддерживавшему Стегомана, сложила крылья, вознамерившись атаковать дракона, но тот по спирали ушёл в сторону и снова набрал высоту.

Покуда рептилии таким образом играли в игру типа «кто выше», Мэт со вздохом принялся за поэтический труд – надо же было выполнить отчаянную просьбу друга. А как иначе? Если Стегоман не желал играть с Диметролас, рано или поздно кто-то из них непременно ранил бы другого. И все же некое шестое чувство подсказало Мэту, что отправлять Диметролас, в строгом смысле, домой не стоит. Поэтому он пропел:

 
Все выше, и выше, и выше
Драконы парят надо мной.
Все тише, и тише, и тише
Их злобный и яростный вой.
Да сколько же можно, родные,
Кусаться и пыхать огнём?
Забудем обиды былые,
От битвы слегка отдохнём.
Пусть южному ветру послушна
Дракониха резво умчит
Туда, где смогли перемирье
Когда-то мы с ней заключить!
 

С юга подул сильнейший горячий ветер, и его порыв подхватил Диметролас. Дракониха обиженно рявкнула, закувыркалась в небе, потом все же сумела вновь обрести равновесие и даже попыталась поспорить с ветром, но он неумолимо отгонял её все дальше и дальше на север. В конце концов она изнемогла и в последнее мгновение, перед тем как скрыться за горизонтом, развернулась в сторону Мараканды – к тем горам, где она впервые встретилась с Мэтом и Стегоманом.

Загрохотали кожаные перепончатые крылья. Стегоман немного покружил над Мэтом, затем осторожно распрямил ноги.

– Молодчина, маг! Эта мерзопакостная бабища, пожалуй, ещё несколько часов гонялась бы за мной, если бы ты не прогнал её восвояси!

– Тебе виднее, – вздохнул Мэт, подпрыгнул, ухватился за коготь дракона, подтянулся, уцепился за лодыжку, и дракон аккуратно пронёс его между острых пиков к горе с более или менее плоской и широкой вершиной. Там Стегоман совершил посадку, а Мэт наконец смог забраться на него верхом.

– А знаешь, – проговорил Мэт задумчиво, – очень может быть, что она всего лишь старалась привлечь твоё внимание.

– Уж в чем, в чем, а в этом, – мрачно отозвался Стегоман, – у меня нет ни малейших сомнений.

С этими словами он сорвался с горы, поймал восходящий поток и взмыл ввысь.

Мэт осторожно молчал. Наконец Стегоман провещился:

– Никак не могу понять, почему особам женского пола настолько необходимо это треклятое внимание, что ради него они готовы нарушать спокойствие мужчин.

Мэт деликатно заметил:

– Вероятно, она находит тебя привлекательным.

– Чего? Это при том, что она с такой чудовищной страстью надо мной издевается и всеми силами старается доказать, что я – не мужчина?

– Знаешь, что я тебе скажу, Стегоманушка? С большинством мужиков – это самый верный путь добиться их внимания.

– С большинством – может быть. Но не со мной, – буркнул Стегоман. – Да и зачем, вот главный вопрос?

– Не исключено, что все это – прелюдия к любви, – негромко ответил Мэт.