Текст книги "Тайна Босса"

Глава 38

– Прости, я ослышалась? Ты сказал твой брат? Они же погибли. Разве не вся твоя семья погибла в авиакатастрофе? – медленно переспрашиваю Лазарро.

Он кивает и подавленно садится на ступеньки. Я опускаюсь рядом с ним. Он достаёт сигареты, значит, разговор предстоит не самый приятный. Я в шоке от его признания. Сердце так быстро колотится, что, кажется, у меня сейчас начнутся судороги по всему телу.

Закуривая, Лазарро выпускает дым.

– Когда моя мать сбросилась с балкона, она была беременна им. Она раздробила себе весь череп. Мама была на восьмом месяце беременности, и брата каким-то чудом удалось спасти. Сначала он даже нормально не дышал, потом у него нашли множество осложнений. Отцу сказали, что младенец умрёт, не сможет выжить. Отец не мог смириться с этим и носился с этим ребёнком, как со святым. Это было последним, что осталось у него от матери. Сотни клиник и врачей. Постоянные перелёты. Младенца спасли, но он не двигался. У него был паралич. Его мозг продолжал развиваться, а вот тело – нет. Оно росло, но конечности так и не двигались. Он не говорил. Только лежал или его усаживали. Он был болен, и отец несколько раз порывался закончить его жизнь, когда терял надежду на то, что ребёнок когда-нибудь станет нормальным. Нет, нормальным он так и не стал, – Лазарро замолкает, а я прикладываю руку к губам.

– Из-за того падения матери у него были травмированы позвоночник и мозг. Но из-за усилий отца и множества проведённых операций, он всё же дышит сам. Со временем ничего не менялось, и тогда отец решил принять помощь Фабио. У того не было своих детей, и он много раз предлагал забрать его сюда. Отец скрывал брата. Он даже перестал к нему приходить, а я, вообще, никогда не видел его. Отец держал его в тайном месте, а я хотел, чтобы этот ублюдок сдох. Я был обижен на мать. На то, что она не подумала обо мне, а ушла, оставив своего убогого сына нам, при этом забрав всё с собой. Буквально всё. В результате отец отдал брата Фабио, и с тех пор он находится здесь. Иногда отец его навещал, но запрещал это делать мне. В курсе происходящего были только отец, я, Амато и Фабио с его женой. Остальные, вообще, не знали, что у меня есть брат, они думали, что он умер вместе с матерью в ту ночь. Никакие медицинские достижения не смогли поставить его на ноги. Ничего не помогло. Я видел его только раз в жизни. В тот день, когда приехал сюда за подтверждением экспертизы о том, что отец и его семья находились в разбившемся самолёте и погибли. Он тоже не знал, что у него есть брат. Я приехал сюда и встретился с ним. Он был мальчишкой. Ему было двенадцать лет. Именно в том возрасте из меня начали делать мудака, и я решил отомстить. – Лазарро затягивается сигаретой и выдыхает дым. Он криво усмехается, а его лицо искажено от горечи и боли.

– Я рассказал ему о том, кто я такой, и кто он такой, а также каким ублюдком был наш отец на самом деле, и то, что он сдох. Его нет больше. Я помню слёзы в глазах этого мальчика. Помню, с каким ужасом и сожалением он смотрел на меня. Я ушёл. Я ненавидел его. И я больше не собирался с ним встречаться. Фабио заботится о нём здесь. Он оборудовал для брата всё, обустроив часть поместья именно для него. Он превратил её в настоящую больницу. Столько заботы об этом уроде, а меня, здорового и крепкого, никогда никто не спрашивал, как я себя чувствую. Всем было насрать, зато с ним постоянно все носились. Да, это была зависть и месть. Я поступил с ним низко, но я никогда не хотел брата. Мне никто не нужен был, кроме матери и нормальной семьи, а не того дерьма, среди которого я рос. Отец столько сил вложил, чтобы мой брат хотя бы нормально дышал, а меня долгие месяцы лишал этой самой жизни. Он мстил мне за смерть матери. Он мстил мне и за него. И я не жалею о том, что ничего не сделал, когда Фабио специально подговорил идиотов и подсказал, как убить его…

– Это Фабио убил твою семью? – с ужасом шепчу я.

– Нет, но именно он разрабатывал схему покушения и убийства. Если даже Фабио готов был убить своего брата, то каково было остальным? Я знал об этом. Я ничего не сделал. Амато тоже был в сговоре с Фабио. Он пришёл ко мне за пару дней до их смерти и сказал, что я скоро буду свободен. Всё будет хорошо. А потом известие об их гибели. Мы стояли на похоронах рядом, зная, что теперь, действительно, свободны. И мне не жаль было убивать тех крыс, которые это сделали под руководством Фабио. Я хотел показать отцу, чего добился, пусть даже это случилось после его смерти. Я хотел приехать к этому ублюдку и бросить ему в лицо всё то дерьмо, которое накопилось во мне. Я это сделал. С годами я всё начал видеть иначе. Я вырос. Стал старше, но так и не смог больше встретиться с ним. Я поступил дерьмово, но понял это слишком поздно. Он никогда не будет для меня братом. Никогда между нами не наладятся отношения. Никогда. И я не хочу его видеть. Не хочу. Ему лучше без меня, потому что мне насрать на него. Я не чувствую нашей связи, потому что ей не дали образоваться. Отец боялся, что я его убью. Я грозился это сделать. Мне было всего тринадцать, когда я во всеуслышание кричал об этом. А отец бил меня, приказывая не приближаться к его сыну. А кем был я? Тоже был его сыном по идее, но, блять, нет. Я был ублюдком, из-за которого он потерял возможность насиловать мою мать. Она не любила его. Она любила меня. – Лазарро зло бросает окурок и ударяет себя кулаком по колену.

Моё сердце непрерывно сжимается от боли, схожей с той, которую он чувствовал раньше, от обиды, терзающей его столько лет. И я вижу в этой ситуации сходство со своей семьёй. Отец всегда меня выделял, как и мама. Они ставили меня в пример сестре и брату. Выходит, что они тоже меня ненавидели. Они делали всё, чтобы принизить меня в глазах родителей. Они старались, но недолго, а потом плюнули на это дело, потому что я для родителей тоже была божеством. Это так неправильно.

– Лазарро, – выдыхаю, придвигаясь к нему ближе. Кладу ладонь на его кулак и обхватываю пальцами.

– Ты не виноват в том, что отец так с тобой поступал. И твой брат тоже не виноват. Здесь вина только родителей, но никак не детей. Именно они создают атмосферу для жизни, а дети живут и воспитываются в ней.

Он бросает на меня печальный взгляд, и сейчас я вижу не злобного и жестокого Босса, а просто самого одинокого и брошенного всеми мужчину, которому пришлось стать хуже, чтобы никто и никогда его больше не покинул, не предал его надежд и не причинил боли. От этого понимания я не могу дышать, но дышу, чтобы показать ему – всё возможно. Никто бы не предположил, что такая, как я, будет мастерски уворачиваться от летящих пуль, да и, вообще, окажется в подобной ситуации. Но нельзя предугадать будущее, его нужно создавать из настоящего. И это время наступает прямо сейчас.

– Я ненавижу его, – выдавливает из себя Лазарро.

– Это ложь. Ты ненавидишь себя за то, что сказал и сделал в вашу первую встречу. Ты врёшь сам себе, чтобы не испытывать чувство вины за это. Но прошло достаточно времени, чтобы понять, что ты не мог поступить иначе, ощутив свободу. Ты слишком многое пережил под гнётом отца, и единственным незащищённым человеком, для утоления твоей боли, стал брат. Человек, который абсолютно не виноват в том, что родился. Он не выбирал своих родителей. Это случилось. Он, может быть, сам не рад тому, что живёт вот так. Только подумай, как ему больно осознавать, что ты существуешь где-то там, за океаном, совсем не вспоминая о нём. Ты ведь прекрасно понимаешь эти чувства. Ты знаешь, как страшно быть ненужным тем, кого так хочешь впечатлить, от кого ждёшь внимания. Так вот теперь только представь, что тот парень, которого приковали наручниками к стене, это он. И у него нет шанса выбраться из клетки. Он заперт в ней навечно. Заперт в своём теле из-за прихоти отца. Вы оба по его вине пострадали. Морально и физически. Но ты можешь всё изменить. Ты можешь снять с себя это бремя прямо сейчас. Ты…

– Белоснежка, я не хочу. Мне он к чёрту не сдался в моей жизни. Он обуза, – кривится Лазарро.

– Если действительно не хочешь, то не делай этого. Я не заставляю тебя, просто хочу, чтобы ты понял, – обхватываю его лицо и поворачиваю к себе. – Пойми, есть люди, которым ты, действительно, дорог. Ты мне дорог. Мне важно, чтобы ты освободился от чувства вины. Ты боишься, и это нормально. Страх не так уж и плох. Невозможно ничего не бояться. Страх не делает тебя слабым, Лазарро, он лишь показывает тебе то, что ты должен исправить. Ты не твой отец. Ты лучше его. Так докажи это. Ты поступил так, как делал это он. И в этой ситуации ты наказал не брата, а себя. Ты ведь думаешь о нём. Изредка, но думаешь. И будешь думать дальше о том, что было бы, если бы ты пришёл к нему и просто сказал: «Привет. Это я». Ты считаешь, ему что-то другое нужно? Нет. Не все требовательны. Некоторым достаточно крупицы внимания. Вспомни себя в его возрасте. Вспомни, что именно чьё-то внимание стало для тебя важно, поэтому и ты искал его. С годами ты превратился в такого сильного мужчину из-за желания доказать, что ты лучший. Да, ты лучший, только вот порой это не помогает для души. Она есть у тебя. Есть. Иначе бы ты при каждой возможности приходил к брату и изводил его. Но ты ушёл, поняв, что поступил неправильно. И у тебя сейчас есть шанс сбросить этот груз со своих плеч. Вероятно, другой возможности не будет. Неизвестно, что станет с ним или с тобой. Когда-нибудь может стать просто поздно. Слишком поздно. А груз в душе и на сердце останется, и он изведёт тебя, – глажу его лицо пальцами и прижимаюсь к его губам своими.

– Я знаю, что ты сильный. Ты очень сильный, но иногда эта сила нужна не только для убийств, но и для прощения самого себя. Твоя тайна останется тайной, никто о ней не узнает, но зато внутри наступит гармония с собой, потому что совесть твоя очистится. Не превращайся в своего отца. Ты не он. Не поступай так с человеком, от которого отвернулся весь мир, потому что он просто другой. Он получает огромное количество внимания от многих людей из-за своего недуга, но он не получил его от своего брата, в котором так нуждается. Ты не представляешь, как мало нужно людям, чтобы потом долгие годы питаться этими эмоциями. Жить ими. Дышать ими. Умирать с уверенностью, что кому-то был важен. Пусть это была мимолётная встреча, недолгая, молчаливая. Сама суть в том, что ты пришёл, чтобы изменить и свою историю тоже, отказавшись от зависимости ублюдка, который травил тебя, на самом деле, а не только на словах. Пойти наперекор ему и продемонстрировать самому себе, насколько ты сильный, раз взял на себя решение восстать против ненависти и обиды. Неужели, это так много, чтобы перешагнуть через свою гордость и признать вину?

Лазарро дёргается и немного отодвигается от меня.

– Всё это сложно для меня. Я не знаю, как проявлять человеческие эмоции правильно, Белоснежка. Мне это запрещено, потому что может заставить в будущем прощать предателей, – сквозь зубы говорит он.

– Амато ты не простил и вряд ли простишь кого-то за предательство. Но твой брат тебя не предавал, Лазарро. Это ты его предал. Ты его бросил. Не он тебя. Он ждал тебя столько лет, несмотря на то, какую боль ты причинил ему. Знаешь, не всегда есть причина для любви. Она просто случается. Любовь может вырасти даже на самой сухой почве, создав оазис, но также она может и умереть. Но раз тебя ждут, значит, надежда ещё есть. И… – тяжело вздыхаю, а потом натягиваю улыбку для него.

– Ты должен сам решить, что тебе ближе. Оттого что ты один раз примешь свою вину и простишь себя, пойдёшь туда, чтобы хотя бы на минуту увидеть его, ты не изменишься. Поверь, ты сможешь двигаться дальше, но уже без этого груза. Фабио ведь не заставляет тебя забирать его к себе. Он понимает, что ты не сможешь постоянно ухаживать за ним, а он не сможет жить рядом с тобой. Но, как и обещала, – нахожу его руку и крепко сжимаю, – я не отпущу твою ладонь. Я буду держать её при любом раскладе. Это твоё решение, и никто не может вынудить тебя ломать себя.

– Вот он скотина, – качает головой Лазарро.

Озадаченно выгибаю бровь.

– Фабио. Он знал, что ты не успокоишься, и точно был уверен, что именно ты, Белоснежка, настолько хитрая сука, чтобы заставить вытащить всё моё дерьмо наружу, прополоскать его и сделать чистым. Видишь? Это слабость. И он её разгадал, – хмыкает он.

– Лазарро, это не слабость. Это называется нормальным человеческим отношением. Поддержкой, в которой нуждаются люди. Все люди. И я буду поддерживать тебя. Не хочешь увидеться с ним, тогда прямо сейчас поедем в аэропорт. Захочешь, я могу остаться здесь, чтобы подождать, или пойду вместе с тобой. Как скажешь, так и будет.

– Что же ты не такая послушная в других моментах? – цокает Лазарро.

Широко улыбаюсь и пожимаю плечами.

– Потому что тебе нравится интрига. А я уже вошла в кураж, но есть особенные моменты, где интрига лишняя, и нужны просто слова или же чьё-то присутствие рядом. Это не сделает тебя слабее в моих глазах. Наоборот, мужчина, который находит в себе силы, чтобы встретиться лицом к лицу со своим страхом, достоин восхищения. Может быть, мне нужно кем-то восхищаться. Чувствую себя дурой, когда ты так на меня смотришь.

Он тихо смеётся и кивает.

– Ты и есть дура, Белоснежка.

– Лазарро! – обиженно пихаю его в плечо.

– Сукой быть тебе не нравится, так что…

– Хватит. Я же не оскорбляю тебя.

– Ты постоянно это делаешь. Я был и козлом, и мразью, и сволочью, и мудаком и… ещё много кем, но мне нравится это. Нравится, что ты здесь. Наверное, пришло время. Не знаю, Белоснежка. Я не готов видеть его. Это как грёбаная гнойная рана внутри. Она нарывает, но я её лечу, и она затягивается. Ненавижу Италию за это. Я не могу просто приехать сюда, чтобы Фабио мне не позвонил и не начал скулить о том, что я должен сделать. Ненавижу, – через ком в горле произносит Лазарро.

– Тогда поехали домой. Прямо сейчас. Сядем в машину и уедем. Раз ты настолько сильно переживаешь эту боль, то никто не имеет права настаивать на вашей встрече. Помнишь, ты говорил про добровольность? – спрашивая, ловлю его тяжёлый взгляд.

– Так вот, я прилетела сюда с тобой добровольно, но перед этим мне нужно было убедиться, что ты этого хочешь, Лазарро. Когда не знаешь, куда двигаться, а внутри тебя всё тянется к человеку, то становится страшно. Боязнь отказа и понимание того, что ты ничтожество, вещь, тряпка, намного хуже, чем тишина. В тишине ты можешь строить догадки, и у тебя остаётся надежда на что-то лучшее. А когда тебе уже сказали, что ты не нужен, отвернулись, забыли, то вот это, действительно, больно. Вся суть в добровольности, и не только с одной стороны, но и со второй. Есть вещи, о которых не стоит долго думать, их нужно или сделать, или забыть о них, потому что ещё одного шанса не будет. Подвернутся другие, но этот исчезнет навсегда. Мы едем домой? Я готова. – Похлопываю его по руке и отпускаю. Поднимаюсь на ступеньках, отряхивая юбку и смотрю на задумчивое выражение лица Лазарро.

– Хочешь пойти со мной, Белоснежка?

Неожиданный вопрос ударяет по моему сердцу, и оно стучит так быстро от радости. Даже глаза моментально начинают слезиться от решения Лазарро.

– Если я тебе нужна, то буду рядом, – шепчу.

– Предупреждаю, я хреновый собеседник. Поэтому останови меня, если занесёт. Я могу врезать и…

– Я поняла. Я знаю тебя, Лазарро. Я же обещала. – Протягиваю ему руку, и он хватается за неё.

Я не уверена, можно ли так сильно гордиться мужчиной в подобной ситуации. Но я горжусь. Горжусь тем малым для других, а таким многим для себя, что он пересилил столько лет обиды и злости на ни в чём не повинного человека, признал свою ошибку внутри и теперь пойдёт к нему, чтобы всё исправить. Да, от этого он, возможно, не станет в будущем лучше, но мне он оставит надежду на хорошее внутри него. Я вижу, что он не сгнил, как Сэл или кто-то другой из Боссов и Донов. Он убийца. Он жестокий тиран. Он матершинник и богохульник. Он другой мужчина, и в его мире он лучший.

Глава 39

Идти по коридорам чужих воспоминаний, страхов и переживаний очень волнительно. Настолько, что это кажется невыполнимым, ведь нужно сохранять спокойствие и стараться как-то поддерживать доверившегося тебе человека. Это, наверное, схоже с тем, когда ты летишь с ребёнком в самолёте, а сама жутко боишься полёта. Ты страдаешь от аэрофобии, тебя всю трясёт от страха, ты покрываешься липким потом, но, когда малыш смотрит на тебя, улыбаешься и подбадриваешь его, рассказывая об облаках или каких-то других вещах, только бы он не понял, что на самом деле творится у тебя внутри. Так и сейчас. Лазарро ведёт меня по безлюдным коридорам, и кажется, что вокруг всё словно вымерло. Нет никаких признаков пребывания живых людей, и от этого мне становится страшно. Я опасаюсь не того, что увижу, а того, что будет дальше. Не знаю, смогу ли успокоить Лазарро, не позволив ему совершить ещё одну ошибку. Видимо, у меня развивается Боссофобия.

Мы спускаемся по очередному пролёту и замедляем шаги. Оказавшись на улице, я вижу новое двухэтажное, очень похожее на больницу, белоснежное здание. Хмуро смотрю на постройку и бросаю вопросительный взгляд на Лазарро.

– Здесь что, есть свой госпиталь? – шёпотом спрашиваю его.

– Именно. Фабио построил это для него. Личное пространство. Куча персонала и самое лучшее оборудование. Тренеры. Логопеды. Медсёстры. Хирурги. Операционные. Есть всё. Иногда этим пользуются люди Фабио, если нужно из кого-то немедленно вытащить пулю. Это удобно. Фабио живёт в отдалённом месте, и пока врачи будут ехать сюда, пациент умрёт. Так что, дядя успешно прикрывается этим.

– То есть Фабио построил госпиталь для своих людей, но якобы для твоего брата? – уточняю я.

– Нет, наоборот. Он не хочет, чтобы его считали слабым по отношению к племяннику, поэтому он объясняет это организацией помощи именно для своих людей. Но всё это хрень. Он построил госпиталь и всё остальное для него и только для него, – холодно произносит Лазарро. Он недоволен таким решением дяди и видит снова это как камень в свой огород. Словно его опять никто не замечает, а все силы отданы брату-инвалиду, как было и в ситуации с его отцом. Но я вижу всё иначе. Брат куда слабее Лазарро, и ему, действительно, требуется постоянная медицинская помощь, чтобы хотя бы относительно нормально функционировать. Если он обездвижен, то это серьёзная работа с пациентом. Я тоже об этом много знаю.

Мы входим в небольшой частный госпиталь. Здесь нет стойки регистрации, но есть пост охраны, которой довольно много, и сильно пахнет медикаментами. Всё вокруг светлое, даже белоснежное. Заметив нас, все мужчины напряжённо следят за Лазарро. Один из них сразу же направляется следом за нами.

– Фабио в курсе, что мы здесь? – приглушённо спрашиваю.

– Он этого и хотел, но приставил ко мне мудака, чтобы я здесь никого не убил, – зло цедит Лазарро.

– Но ты же не собираешься, это гнусно. Зачем давить на тебя психологически и морально, словно ты монстр? – фыркаю я.

Лазарро усмехаясь, бросает на меня взгляд.

– Ещё несколько дней назад я в твоих глазах выглядел и похуже, – напоминает он.

– Не утрируй. Ты поступил плохо со мной, но я не думаю, что ты убьёшь брата, и эти меры просто унизительны, – говорю, передёргивая плечами и поднимаясь с Лазарро на второй этаж.

– Это безопасность, Белоснежка. И мне насрать.

Не верю. Лазарро умеет отлично скрывать свои эмоции и сейчас снова успешно это делает. Закрывается от всех, внешне становясь ледяным и чересчур хладнокровным. Но я знаю, что ему страшно. Его детские обиды никуда не делись за три минуты.

Оказавшись в длинном коридоре, где полно медсестёр и врачей, замирающих при виде нас, мы идём дальше, пока не останавливаемся перед стеклянной стеной. Лазарро сглатывает и глубоко вздыхает.

– Следующая дверь слева. Ему нравится смотреть на виноградники, освещённые лучами заходящего солнца, да и восходящего тоже. Фабио говорил, что от этого он чувствует себя лучше, – тихо сообщает Лазарро.

– Осталось ему ещё только зад вылизывать, – язвительно добавляет он.

– Прекрати. Ты же сам понимаешь, что он болен, и Фабио старается сделать всё, чтобы он не чувствовал себя здесь обузой. Когда моя мама находилась в госпитале, мы тоже все носились вокруг неё, да и после тоже. Мы старались сделать всё, чтобы она не думала, что не нужна нам. Мы постоянно дежурили в её палате и зачастую я не спала, прислушиваясь к её дыханию. Долгие минуты страха в ожидании, что оно внезапно прекратится. И с каждым наступившим утром отмечаешь это, как маленькую победу над болезнью. Вымученно улыбаешься ей, заверяя, что ничего страшного не происходит, ведь она так важна нам. А внутри вся сжимаешься от желания поспать хотя бы час, а не бесчисленное количество раз протирать её тело, постоянно переворачивать её, убирать дерьмо, и продолжаешь улыбаться ей. Для неё. Это сложная работа, всегда улыбаться и убеждать пациента в том, что тебе несложно быть рядом, перечеркнув при этом собственную жизнь, – горько шепчу, незаметно смахивая выкатившуюся слезу.

– Странно такое слышать от тебя, Белоснежка. Тебе же нравилась роль дочери, которая пожертвовала всем ради спасения матери. Ты же кайфовала от этого.

– Ты прав. Так и было. Я многого не знала и не понимала. Я просто делала то, что мне говорили, точнее, то, что от меня ждали, без возмущений. Понимаешь, в то время я боялась потерять маму. Я люблю её. Очень люблю. Она всегда меня поддерживала и волновалась обо мне. Она моя мама, и в то время я не чувствовала себя жертвой. Может быть, я и не осознавала этого, хотя каждый день вспоминала о прошлой, беззаботной жизни и горевала, что не могу вернуться обратно. Но сейчас я вижу всё иначе. Вся моя жизнь была чередой жертвенности и поиска благодарности за это. Это гадко, но я не жалею, что помогла матери. Как бы это ни видели другие, но я всё сделала по совести. Мне не стыдно за свои ошибки и за свои решения, – пожимаю плечами и отворачиваюсь к стеклу, рассматривая установленные внутри тренажёры.

– Ты только посмотри, Лазарро, сколько всего нужно этому мальчику, чтобы хотя бы не потерять надежду. Это обман на самом деле, ему врут в глаза, только бы он не опустил руки и не сдался. Думаешь, легко быть обузой? Нет. Это хуже смерти. Когда ты умираешь, то освобождаешься от боли, страданий и мучений, как и освобождаешь всех тех, кто был рядом, от непрерывной и постоянной работы и внимания к тебе. Они ненавидят это. Я проходила специальные курсы в госпитале и прослушала много лекций перед тем, как забрать маму домой. Пациенты, прикованные к постели, зачастую ждут смерти, и для них сущим адом является необходимость видеть, как люди целуют их в задницу, только бы они поели, встали, походили или самостоятельно посетили туалет. Для них это унижение. Нет, это не жизнь, а именно страдания в унизительном безвольном теле с живой душой внутри. Ты кричишь, ненавидишь всех, хочешь сбежать от них, но у тебя ничего не двигается. Это страшно. И ты не там ищешь вину этих людей. Они не виноваты, хотя чувствуют себя именно так, – перевожу взгляд на Лазарро.

– Ты должен просто понять, что у тебя, к счастью, есть столько возможностей, коих лишён твой брат. С рождения лишён из-за страшного выбора матери и жестокости отца. Из-за них он наказан, но ведь совсем не виноват в том, что выжил. Может быть, он этого даже не хотел, да и сейчас не хочет. Маленькие радости, Лазарро. Возможность самому поднять руку, услышать свой голос, открыть глаза и пойти туда, что он видел перед собой столько лет. Он лишён всего. Лишён будущего, потому что у него не будет возможности увидеть весь этот мир, познакомиться с другими людьми, полюбить и страдать от неразделённой любви, дружить и учиться на своих ошибках. Это звучит очень жестоко, но именно он отрабатывает грехи ваших родителей. Не делай хуже, ладно? Просто не делай этого, – поворачиваясь, кладу ладонь ему на грудь и натягиваю улыбку.

– Ты и мёртвого задолбаешь своей добротой. Он выберется из гроба ради тебя. Птички ещё не запели, чтобы поддакнуть тебе? – кривится Лазарро.

Цокаю и закатываю глаза.

– Твердолобый истукан ты, – обиженно произношу. – Если ты не собираешься идти к нему, то поехали домой. Не тяни время, Лазарро. Я бы тоже хотела поскорее уйти отсюда, потому что всё это мне напоминает то, что пережила рядом с матерью.

Отхожу на шаг и недовольно складываю руки на груди, буравя его раздражённым взглядом.

– Константин, – выпаливает с отвращением Лазарро. – Его имя Константин. Отец ждал чуда и назвал его именем какого-то святого или что-то вроде этого. А я был просто Лазарь. Никто. Лазарь. Бесчувственное. Сухое. Холодное. Жестокое. Грёбаное имя. Лазарь.

– Ошибаешься. Это тебе ближе. Тебе проще считать так. Не в имени дело, а в тебе. Ты можешь быть Лазарро. Можешь быть, вообще, Питером. Это всё чушь. Хватит. Не хочешь идти туда, я не заставляю, но стоять здесь и уговаривать тебя не буду. Не ищи себе оправданий в том, что ты так жесток к самому себе. Ты любишь боль. Любишь. Не только причинять её, но и упиваться ей. Тебе тоже нравится быть жертвой обстоятельств. Пошёл ты, трус…

Он рывком подскакивает ко мне и грубо хватает меня за подбородок.

– Что ты ляпнула? – шипит он.

– Трус. Трус. Трус, – с усилием двигаю челюстью, чтобы сказать это ему в лицо. – Трус.

В его глазах вскипает такая невероятная ярость, что я ожидаю удара. Сильного удара по лицу. Но Лазарро лишь отталкивает меня в сторону. Отшатываюсь и прижимаюсь к стеклу. Его взгляд становится настолько жестоким, что это меня до жути пугает.

– Не смей этого делать, – шепчу я.

Он резко разворачивается и идёт к палате.

– Лазарро! – Срываюсь с места, и мы вместе буквально вваливаемся в комнату. Он впереди, а я, ударяясь в его спину и стискивая рубашку пальцами.

– Дон Ромарис… мы… я… не ожидала вас, – раздаётся испуганный женский голос.

– Нет. Нет. Не доказывай мне, что ты не трус. Не таким способом. Это жестоко. Это низко. Это ужасно. Ты не чудовище. Ты не твой отец. Ты лучше его. Ты другой. Вспомни об этом, – быстро шепчу я. – Прошу… пожалуйста… не надо…

– Фабио должен был предупредить. Убирайся, – рыкает по-итальянски Лазарро. Жмурюсь от боли. Мои пальцы разжимаются, и я шумно втягиваю в себя воздух, когда мимо меня пролетает испуганная женщина. Я даже не успеваю её разглядеть, как дверь закрывается, и мы остаёмся в тишине. В отвратительной и опасной тишине.

Лазарро не двигается, а я боюсь, что он сейчас натворит ещё худших дел, чем раньше. Он зол и ненавидит себя. Не брата, а себя.

Выхожу из-за его спины и даже на секунду задерживаю дыхание, когда моему взгляду открывается просторная комната с кучей аппаратов и худой, болезненно худой парень, сидящий в инвалидном кресле. Он весь съёжился, но глаза, такие же глубокие орехового цвета смотрят осознанно и удивлённо. Моё сердце сжимается. Парень оказался очень слабым. Внешне, но в его взгляде горит сила, так похожая на ту, что я часто вижу у Лазарро. Они не особенно похожи внешне, потому что один здоров и мощен, а другой – болезненно худой и словно высохший, кожа и кости, да и те не выросли полноценно.

Парень переводит на меня взгляд и осматривает с ног до головы до тех пор, пока не задерживает его на моём лице. Никто не произносит ни слова, и я не могу больше молчать. Это напряжение невыносимо давит на меня. Это так страшно. Я чувствую необходимость защитить… Лазарро от него самого.

– Добрый вечер, Константин. Я Лавиния, – широко улыбаясь, иду вперёд и подхожу к нему. Наклоняясь, целую его шершавые щёки и выпрямляюсь.

– Мы пришли, чтобы проведать тебя. Говорят, ты любишь закаты и рассветы. Я тоже. Удивительно, сколько красоты можно увидеть в обычных солнечных лучах, правда? – мягко добавляю.

Пальцы парня двигаются. Слабо. Дрожат. Но он нажимает ими на какие-то кнопки вмонтированные в подлокотники кресла.

– Нравится, – раздаётся голос компьютера. Чёрт, главное, не расплакаться от сопереживания ему.

– Нравится, – повторяется ещё раз слово.

– Мне тоже нравится. Я в Италии впервые в жизни. Я родилась в Англии и долгое время жила там. Всё то время, пока не прилетела в Америку и не встретила Лазарро…

– Нравится. Нравится. Нравится, – перебивает меня мужской голос, смонтированный компьютером.

– Тебе нравится Англия? Я могу рассказать тебе о ней…

– Нравится. Нравится. Нравится, – быстро повторяются слова.

– Она. Моя! – раздаётся рычание за моей спиной. Я дёргаюсь от страха, а Константин переводит взгляд на брата, рывком дёрнувшего меня к себе.

– Она моя!

Недоумённо смотрю на Лазарро.

– Ты рехнулся? Это здесь при чём? – возмущённо шепчу на английском.

– Ему нравится не то, что ты хочешь рассказать, а то, что он видит, Белоснежка. Видит он тебя. Ты моя. Я не отдам. Я уже достаточно ему отдал, – шипением отвечает Лазарро.

Шокированная охаю от его нелепых выводов. Это же глупость! Боже мой, Константин инвалид, а я не первая красавица этого мира, чтобы вот так реагировать на обычную человеческую эмоцию радости от общения!

– Я ждал тебя, – неожиданно проносит лишённый эмоций механический голос робота.

И я, и Лазарро оборачиваемся к Константину. Тот впивается сверкающим и заинтересованным взглядом в Лазарро. Его палец скрючен, но он упрямо нажимает им на кнопки на подлокотнике кресла.

– Ты приехал. Я ждал тебя. Нравится. Я ждал тебя. Брат.

У меня спирает дыхание от этих слов. Локтем незаметно пихаю Лазарро в бок, а он с силой стискивает зубы.

– Пожалуйста, – едва слышно умоляю его.

– Останься со мной. Я готовил вопросы много лет. Я научился двигать пальцем. Я хочу говорить с тобой. Брат. Останься со мной.

У меня словно ком в горле застрял. Я даже шелохнуться не могу.

– Нравится. Красиво. Нравится, – Константин смотрит на нас. Он словно пытается улыбнуться, но его губы не двигаются. Они статичны.

– Я люблю смотреть на фотографии. Брат. Нравится. Красиво. Я ждал тебя.

Кажется, я сейчас потеряю сознание от бури эмоций, проносящихся через моё тело и сердце.

– Тебе показывали фотографии Лазарро? – нарушаю ставшее уже ненормальным молчание с нашей стороны.

– Да. Нравится, – Константин переключает ответ.

– Фабио часто к тебе приходит? – Отхожу от Лазарро, и парень что-то вновь нажимает на подлокотнике, подъезжая ко мне.

– Нет. Нравится. – Его коляска касается моих ног и немного толкает меня в сторону.

– Нравится.

Он как будто толкает меня дальше, и я делаю пару шагов. Константин едет на меня до тех пор, пока я не падаю на кровать. Тогда он останавливается напротив меня на пару мгновений и отъезжает назад.