Текст книги "Тайна Босса"

Глава 45

Мы входим в спальню. Лазарро спускается в ванную, продолжая держать меня за руку. Он откупоривает бутылку и делает несколько глотков прямо из неё. Молча, входит в душ, отпуская меня. Я так же без каких-либо комментариев наблюдаю, как он моется и при этом напивается. В моей груди появляется странное ощущение, словно меня ждёт очередная боль. Если Лазарро так готовится к обычному бритью, то это не просто для него. Он не из тех, кто будет так поступать, чтобы обмануть или оттянуть время. Алкоголь нужен ему для спасения. Но от чего?

Лазарро выходит из душа. Вытирается полотенцем, допивая при этом содержимое бутылки. Ужасаюсь, подумав о том, сколько он уже выпил, хотя всё ещё довольно уверенно стоит на ногах. Никак не понять другому человеку, что он уже в очень хорошей стадии опьянения. Пододвигает небольшой стул и достаёт из-под тумбочки кожаную сумку. Протягивает её мне и садится, наклоняя голову над раковиной.

– Давай. Сделай это, Белоснежка, – он нервно сглатывает, словно ему очень трудно решиться на бритьё, закрывает глаза, как будто ожидая смерти. Почему?

Подхожу к раковине и достаю из сумки всё, что может понадобиться для бритья. И это всё есть, что довольно удивительно.

– Откуда это? – интересуюсь и мою руки.

– Не сегодня, так завтра ты бы возмутилась появлению красных пятен у себя на лице. Я знаю твою кожу, Белоснежка. Я видел, что было у тебя между ног, после того свидания в лесу. В какой-то момент ты бы всё равно начала этот разговор, – язык Лазарро уже немного заплетается, но всё же он говорит довольно чётко, чтобы я понимала.

– То есть ты снова всё угадал? Это так странно. Ты всегда знаешь, что я захочу. Тебе не скучно со мной? – усмехаюсь, оценивая тип бритвы, ширину лезвия и остроту. Немного точу его о ремень.

– Я всё жду и жду, когда мне будет скучно. Ни хрена не приходит это время. Ты всегда делаешь что-то такое, отчего мне становится паршиво.

Кусаю губу от этого пьяного признания. О да, он уже очень пьян. Алкоголь прилично проник в его кровь.

– Почему паршиво? – спрашивая, взбиваю пену в чашке помазком и пробую у себя на руке.

– Ты ждёшь, охренеть как, слишком много от меня. Я не могу тебе этого дать. Даже свидание просрал. Чувствую, что теряю власть над тобой. Она ускользает…

– О какой власти ты говоришь? – Мажу его лицо пеной, оставляя на некоторое время.

– Ты должна бояться меня, как другие. Ты должна по первому моему приказу делать так, как я сказал. А ты ни черта не делаешь. Ты играешь со мной, и мне это так нравится. Ты меня раздражаешь своей… добротой и жестокостью. – Лазарро неожиданно распахивает глаза и смотрит на меня тяжёлым взглядом.

– Ты же грёбаная женщина, которой насрать на меня, как и остальным. Зачем тебе власть надо мной, Белоснежка? Что ты с ней будешь делать? Сможешь ли ты, вообще, удержать её? – спрашивает он.

– Мне не нужна власть над тобой, Лазарро. Я не собираюсь ломать тебя, как другие. Я хочу лучше понять тебя. Мне это важно. Не знаю, почему я так зациклилась на поиске твоей души, но верю в то, что она есть. Ты удивительный человек, так что я не пытаюсь овладеть тобой, а просто пытаюсь быть ближе к тебе.

– Как пре-тен-ци-оз-но, – тянет он по слогам и глухо смеётся. Всё. Он пьян окончательно.

– Надо же, какие слова ты знаешь на самом деле. Не только сквернословить умеешь.

– Я хорош, – довольно улыбается он, закрывая глаза.

– Ты постоянно хвалишь себя, чтобы убедить самого себя в этом?

– А как иначе, Белоснежка? Кто ещё меня похвалит? Для всех я грёбаный убийца. Для тебя – такой же. Им насрать на то, что я не всегда хочу убивать. Не хочу их бить. Не хочу всего этого дерьма и вони кожи, изрубцованной мной. Но я такой. Я справляюсь с собой, как умею, и других спасаю от себя, – с отвращением выдавливает он.

– Спасаешь? Как это?

– Я не настолько пьян, чтобы всё своё дерьмо на тебя выливать. Дай мне сконцентрироваться и начинай уже брить меня, – фыркает Лазарро.

– Ты в любом состоянии контролируешь свои слова, так что не прикрывайся сейчас алкоголем, словно ты совсем не хотел этого говорить. Ты хотел, и мне нравится, что ты открыт со мной. А также я считаю, что ты спасаешь людей, потому что знаешь, что после убийства находишься в трансе. Фабио рассказал мне о твоём первом убийстве, и как ты тогда завалил огромного амбала. Если ты ждёшь, что я восприму это, как нечто ужасное или неприемлемое, то нет. Я бы хотела помочь тебе справиться с этим…

– Грёбаная Мать Тереза, мать её, – смеётся Лазарро. – Желаешь спасти потерянную душу из лап дьявола и вернуть её на путь истинный, во благо святым писаниям.

– Не богохульствуй, Лазарро. Это не умаляет твоих достоинств и не делает тебя мудаком, каким ты пытаешься сейчас быть. Я знаю другого Лазарро. Теперь закрой рот, иначе я тебя пораню, – резко произношу и беру бритву.

На самом деле я немного волнуюсь. Это ведь Лазарро. Пьяный Лазарро, и он может специально дёрнуться, чтобы пораниться и получить от этого выгоду. В его голове может быть куча каких-то жутких приёмов, только бы наказать меня. Поэтому я не опускаю сильно лезвие и медленно веду им, как в то время, когда только училась брить папу.

– Приятно, – на выдохе говорит Лазарро.

– Молчи. Я очень нервничаю, – шёпотом прошу его.

– Боишься причинить мне боль или боишься, что рука дёрнется, и ты вспомнишь, что я с тобой сделал, и перережешь мне горло? – едко произносит он.

– Хватит думать, что я тебя хочу убить. Нет. Я опасаюсь поранить тебя. Ты всегда считаешь, что каждый человек жаждет увидеть твою кровь. Ошибаешься. Не все такие безумные ублюдки, Лазарро, есть и другие люди…

– Есть ты. Моя Белоснежка, которая всегда прощает. Всегда помогает. Всегда прикрывает. Всегда заботится. Всегда со мной, – его голос хрипит.

Останавливаюсь и вытираю бритву.

– Твоему отцу повезло. О нём ты заботилась чаще, чем обо мне, – добавляет он.

– Ты же не начнёшь сейчас ревновать и к нему, правда? Это глупо. Он мой отец.

– Я чертовски ревную. Получить столько ласки и затем отправить тебя в рабство. Вот она… грёбаная любовь.

– Хватит, я прошу тебя. Мои родители ни о чём не знали. Они бы никогда так со мной не поступили, – с болью шепчу.

– Держать тебя рядом всю жизнь, а потом ради каких-то денег отпустить? Я бы не отпустил. Сам бы поехал, но не отпустил бы тебя в неизвестность одну. Не отпустил… я бы спрятал. Замуровал. Только моя… никому больше не достанешься. Моя!

На несколько мгновений прикрываю глаза, подавляя в груди щемящую тоску и муку от его признания. Лазарро так одинок. Мне жаль его. Очень жаль.

Я стараюсь быстрее брить его, но лезвие постоянно за что-то цепляется. Я не понимаю. Протираю пальцами подбородок и замечаю, как Лазарро весь напрягается.

– Там у тебя…

– Шрам, – практически шёпотом говорит он.

– Ох, хорошо, я буду осторожнее. У папы тоже был шрам, сам себя когда-то порезал, и я знаю, как его обойти. Просто не шевелись, ладно? С отцом я так не нервничала. Всё делала на автомате, а с тобой… мне страшно увидеть твою кровь, – едва слышно признаюсь.

Лазарро втягивает в себя воздух, когда я, абсолютно не надавливая, осторожно скольжу по подбородку. Вытираю лезвие и снова подношу его к коже, чтобы срезать волоски, и вот тогда отчётливо вижу два шрама. Они слегка впалые. Четыре небольших углубления на челюсти. Перехожу к другой щеке и, на всякий случай, провожу пальцами по коже, осторожно растирая по ней пену. Нащупываю выпуклый и длинный шрам. Лазарро немного дёргается от моих прикосновений. Откуда столько шрамов на лице? Теперь понятно, почему он не хочет бриться и всегда носит щетину. Так он их скрывает.

Оставив без вопросов наличие шрамов, брею щёку и замечаю на ней не один, а целых три. Два маленьких, а третий длинный и довольно крупный. Потом ещё и четвёртый на скуле. Сглатываю, не зная, что сказать, и перехожу к шее.

– Ты же не собираешься умереть, да? – уточняю я.

– Пока нет. Почему спросила?

– Не знаю… в голове вопрос появился. Просто… сложно объяснить. Увидела, что когда я брею, ты при этом резко поднимаешь шею. Представляю, что лезвие проходит по ней, и потом… столько крови. Я боюсь. Не дай мне увидеть этого, – наклоняясь, целую его в лоб. Лазарро открывает глаза и внимательным, хоть и пьяным, и слегка затуманенным взглядом, смотрит на меня.

– Ты не узнаешь, когда я умру. Клянусь, ты этого не увидишь, – серьёзно обещает он.

– Я бы, вообще, не хотела, чтобы это произошло. У тебя столько лет впереди. Интересных лет. Так когда у тебя день рождения?

Он усмехается и закрывает глаза.

– Я не скажу тебе.

– Ладно, всего лишь попыталась узнать. Но почему не хочешь говорить? Я вот не скрываю, что родилась третьего сентября, и мне будет двадцать восемь. Почему ты не говоришь?

– Про тебя я всё знаю, Белоснежка. Мне не нужно чёртово «Лего».

Тихо смеюсь, удивляясь, что он помнит об этом.

– Брось, соберём его вместе. Я всегда хотела «Лего», но у родителей не было денег на него. Они покупали похожие конструкторы…

– Я куплю тебе акции этой компании или всю её.

– Господи, не надо. Закроем тему. Ничего больше не покупай, Лазарро. Я прошу тебя. Твои траты безумные и странные. Лучше направь эти деньги на что-то другое. Машину себе новую купи, – быстро тараторю, аккуратно сбривая волосы и вытирая лезвие.

– Я помню, тебе и это не нравится. Что тебе, вообще, нравится, кроме моего члена и секса?

– Прекрати. Это не всё, что мне нравится, – цокаю я.

– Тогда что? Скажи мне, – Лазарро резко распахивает глаза. – О чём ты мечтаешь?

Меня словно отбрасывает назад, в воспоминания, когда этот же вопрос задал Карл, и тогда я просто не смогла ответить. И сейчас ничего не изменилось. Вопрос продолжает ставить меня в тупик.

– Ни о чём. У меня нет никаких желаний, кроме как прекратить череду убийств этих несчастных девушек. И я не вру. Мой ответ не изменился за всё это время. Карл тоже интересовался когда-то, но ничего нового в голове не появилось. На самом деле меня немного раздражают, ваши мысли и вопросы о том, что я должна чего-то желать и делать постоянно. Почему вы все спрашиваете об этом? – фыркаю я.

– Даже не упоминай его, Белоснежка. Не сравнивай. Блять. Меня. С этим. Сукиным ребёнком Сэла, – рычит Лазарро.

– Тогда не спрашивай всякие глупости. И я не сравнивала. Но к слову, у вас обоих серьёзные проблемы с восприятием друг друга. Вы почему-то сильно нервничаете, когда разговор касается одного из вас. Но тебе бы стоило расслабиться, Лазарро. Мне не нравится, когда ты так двигаешь челюстью. Ты злишься и ревнуешь, хотя это сущий идиотизм. За всё время, пока мы находимся в Италии, ты дал мне всё, чего лишал в Америке. Были и флирт, и странная романтика, и смех, и сложности. Маленький кусочек жизни. Нашей жизни. Я наслаждалась плохим и хорошим. Так что расслабься. О Карле я не думаю так, как о тебе. О нём я, вообще, не думаю. Вот так. – Перехожу к другой части его горла, наклоняясь чуть ниже.

– Осталось ещё немного, и ты даже не дёрнулся. Спасибо. Ты снова сделал меня счастливой, – улыбаясь, добавляю.

Быстро сбриваю оставшиеся волоски и выпрямляюсь.

– Готово. Теперь ты чисто выбрит, – говорю довольно и, открывая кран с водой, мою лезвие.

– Умойся, чтобы убрать пену. Тебе так будет комфортнее. Может быть, и протрезвеешь немного, хотя я даже и не поняла, почему ты так сильно боялся бритья. Всё удачно прошло. – Бросаю весёлый взгляд на Лазарро, убирая все приспособления для бритья обратно в сумку.

Он поднимается со стула, и я быстро отодвигаю его. Лазарро немного шатает, поэтому я опасаюсь, что он может пораниться. Отхожу немного в сторону, наблюдая за тем, как он умывается. Протягиваю ему полотенце и выключаю воду. Но Лазарро опирается ладонями о раковину. С его носа капает вода, плечи поднимаются в такт глубоким вдохам.

– Лазарро, – шепчу, осторожно касаясь его руки.

– Не трогай, – цедит он. Недоумённо убираю руку. Что не так? Не понимаю.

Он хватает полотенце и вытирается.

– Давай, я смажу твоё лицо кремом? Папе я всегда мазала, чтобы не было неприятных ощущений. Любой жирный крем подойдёт. Он хорошо питает кожу, можно использовать даже обычное растительное масло. Конечно, запах так себе, но зато результат хороший. Иногда папа забывал покупать крема, и мы использовали именно его, – замолкаю, понимая, что Лазарро не слушает меня. Он продолжает смотреть вниз, на раковину, и думает о чём-то своём.

Наконец-то, он поднимает голову, и я охаю от отражения, которое вижу в зеркале.

– Боже мой, никогда бы не подумала, что ты настолько молодо выглядишь без щетины. Тебе идёт. На самом деле ты такой красивый! – восторженно шепчу. И ведь не лгу. С щетиной он выглядит намного старше, она придаёт ему более жёсткий и властный вид. А сейчас Лазарро просто невозможно прекрасен и нежен. Как будто оборотень, внезапно превратившийся в чёртового принца из сказок. Наверное, именно такими я их и представляла. А его скулы. Они ещё резче выделяются на лице, подбородок выглядит… точёным. Губы стали выглядеть объёмнее и словно пухлее.

Лазарро резко поднимает кулак и с силой ударяет им по зеркалу. Вскрикиваю и отскакиваю к стене, прижимаясь к ней спиной. Осколки сыплются в раковину и на пол. Лазарро всего трясёт. Его челюсти скрежещут. Он поворачивает ко мне голову с потемневшими от злости глазами.

– Ненавижу. Ненавижу это отражение, – цедит он, приближаясь ко мне. Вжимаюсь от страха в стену.

– Почему? Ты же остался собой, и всё это не делает тебя хуже. Что такое? – дрожащим голосом шепчу я.

Лазарро поднимает руку, и я вижу порезы на костяшках пальцев. Они блестят от сочащейся крови, но ему словно всё равно. Кончиками пальцев проходит по моей щеке и, закрыв глаза ненадолго, глубоко вздыхает.

– Твоя кожа безупречна. Она идеальная. Сама природа. Первозданность. Нежность. Как много их было. Загорелые. Упругие. Гладкие. Но есть особенная кожа. Её нельзя создать при помощи хирургов. Она никогда не будет такой, как у тебя, – шепчет Лазарро, не сводя глаз с моей щеки. Затем находит мою ладонь и кладёт её на свою скулу. Под пальцами я ощущаю выпуклость шрамов.

– Кожа говорит о человеке больше, чем он сам, о том, какой он внутри. Посмотри на кожу человека, и тогда сможешь узнать о нём всё. Поэтому все стремятся к совершенству. Они лечат, отбеливают и очищают свою кожу, думая, что это как-то поможет их душе в чистилище. Они наедятся, что, получив такую кожу, как у тебя, сами станут лучше. Нужно быть честными с собой. Не глаза зеркало души, а кожа. И ты знаешь какая она у меня. Такой я на самом деле и внутри. Весь в шрамах, оставленных человеком, которого я любил, – тихим, охрипшим голосом произносит Лазарро, и мой взгляд мутнеет от слёз и огромной боли, разрывающей сердце.

– Никто не должен знать о моих ошибках. Никто не должен их видеть. Но тебе я открыл очередную тайну. Больно. Это так больно. – Лазарро отпускает мою руку и немного покачиваясь, задевает меня плечом. Он уходит, и, споткнувшись, падает на лестнице, но поднимается и исчезает наверху, оставляя меня одну и страдающую вместе с ним.

Бросаю взгляд на осколки зеркала и смахиваю с щёк слёзы. Быстро собираю их и выбрасываю в урну под раковиной. Полотенцем убираю маленькие кусочки, и вместе с ними оно летит туда же. Машинально занимаю себя уборкой, чтобы не поддаться желанию побежать за человеком, который не хочет, чтобы я сейчас это делала. Хотел бы, чтобы я была с ним, остался бы. Теперь я больше понимаю Лазарро, и мне так стыдно за то, что я, как дура, требовала от него сбрить бороду, а он, оказывается, ломал себя. Он словно хотел и в то же время ненавидел эту необходимость открыться мне. Вот для чего и нужен был алкоголь. Для его сердца, которое – вот такое разбитое и покрытое шрамами из-за жестокости людей, которых он любил, и которые его разочаровали, сломали и бросили.

Подавленное состояние из-за случившегося изводит меня внутри. Я поднимаюсь в спальню, попутно выключая свет в ванной, и замечаю Лазарро, сидящего в кресле на балконе. В его пальцах тлеет сигарета, а сам он смотрит куда-то вдаль. Моё сердце рвётся к нему. Я никак не могу унять его. Не могу запретить себе дать Лазарро так необходимую ему ласку. Я хочу этого.

Глава 46

Тихо подхожу к Лазарро и, наклоняясь, обнимаю за шею. Нежно целую его в висок.

– Я лягу спать. Ты приходи ко мне, когда будешь готов, – шепчу я.

Лазарро затягивается сигаретой. Понимая, что разумного ответа сейчас не получу, похлопывая его по плечам, выпрямляюсь. Но он резко хватает меня за руку и дёргает, усаживая к себе на колени. Падаю на них и шумно выдыхаю от испуга. Когда он прекратит так делать?

Бросаю взгляд на лицо Лазарро и никак не могу привыкнуть к его новому виду. На самом деле я не особо вижу шрамы на его лице. Нет, они есть и немного выделяются, но не так явно, как ему, наверное, хочется думать. Это просто комплекс, и он с ним справился, отрастив щетину.

Он накрывает мою щеку рукой, всё ещё держа между пальцев сигарету.

– Уроды никому не нужны, да, Белоснежка? – спрашивает, горько приподнимая уголок губ.

– Прекрати говорить глупости, Лазарро. Ты не урод. Это всего лишь шрамы. Они есть у всех…

– Не у тебя, – замечает он, перебивая меня. Снова затягивается сигаретой и выдыхает дым прямо мне в лицо.

– У меня их достаточно внутри, – кривлюсь от едкого дыма и кашляю. – Или тебе нужны внешние, чтобы я была такой же, как ты? Отомстишь мне за то, что было у тебя в прошлом? Если захочешь это сделать, то сделаешь, поэтому я даже дёргаться не буду. Я даже могу предположить, что сейчас ты видишь в своей голове, как тушишь сигарету о мою кожу. Только даст ли это тебе то, чего не хватает? Причинив боль мне, станет ли тебе легче?

– Ты так хорошо меня изучила, Белоснежка. Ты права. Я вижу это. Я вижу, как зализываю твою рану. Вижу, как ты кусаешь губу и тихо плачешь. Я вижу, сколько страдания в твоих глазах, и как ты меня жалеешь. Это мне не нужно. Я не испорчу твою кожу, пока она моя. Хоть что-то пусть будет в моей жизни прекрасным. – Закурив ещё раз, он тушит сигарету в пепельнице, стоящей на столике. И он не так пьян, каким был в ванной комнате. Его взгляд осознанный, хотя и какой-то странный, блестящий от эмоций. Но внешне он спокоен. Это напрягает.

– Расскажи мне. Почему тебя так страшат эти шрамы? Почему они тебе приносят боль, и ты никому их не показываешь? На твоём теле тоже есть мелкие шрамы, но ты, как будто гордишься ими. А эти… кто их тебе нанёс? – с опаской интересуюсь.

– Почему спросила?

– Потому что ты хочешь мне об этом рассказать. Я просто… – пожимаю плечами и тяжело вздыхаю, – чувствую это. Твои глаза горят от скрываемого желания. Тебе нужно это. Нужно рассказать об этом хоть кому-нибудь…

– Кто-то безликий не подойдёт. Ты права. Чёрт, ты, правда, стала прилично разбираться в моих желаниях. Это так плохо, – он смеётся безрадостно и низко.

– Нет, это не плохо. Лазарро, поделись со мной тем, что сейчас происходит у тебя в груди. Я пойму. Я же всегда это делаю, как бы сложно ни было. Я стараюсь быть рядом с тобой, держать за руку. Сними этот груз с души, – мягко касаюсь ладонью его щеки и скольжу по большому шраму.

– Я пьян. Я хочу тебя удержать. Ты должна понять, Белоснежка, это я делаю для себя. Тебе нравятся мои тайны, и я раскрываю их, чтобы ты не захотела узнать чужие. Спрашивай про каждый. Я твой. – Он раскидывает руки в стороны, а его слова причиняют мне боль. Он всегда пытается выглядеть безразличным к своему прошлому, но все его поступки, все его выводы и стиль жизни и есть огромная причина, вытекающая из его прошлого. Ему проще быть бесчувственным мудаком, ведь они ничего не испытывают.

– Вот этот, – касаюсь шрама на подбородке.

– Мать, – быстро произносит он, словно подготовился. Его голос звучит сухо.

– Она ударила тебя? – шепчу я.

– Она меня укусила. За подбородок. Она вцепилась в него зубами, а я орал от боли. Мне было восемь. Она ненавидела меня. Ненавидела за то, что я похож и на неё, и на отца. Больше на отца. Она всегда пыталась причинить мне боль в периоды своего неуравновешенного состояния. Они наступали внезапно. Я был слишком мал, чтобы реагировать и замечать это. А вот эти два были первыми, я получил их за два года до этого, – он переносит мои пальцы на маленькие шрамы на другой щеке.

– Вилка для фруктов. Мы сидели у бассейна, было тепло, и мама читала мне сказку. Она замолчала, потом схватила вилку и воткнула её мне в щеку…

Прикрываю глаза, скрывая печаль и сожаление.

– Господи…

– Было много крови и страха. И я не особо помню, что было потом. Но отлично запомнил удовольствие, отразившееся в её глазах. Ей понравилось причинять мне боль. По словам Амато, меня сразу же отвезли в госпиталь, в котором наложили швы. Я пролежал там два дня. Отец был очень зол, но её не тронул. Он кричал и винил меня в том, что я спровоцировал мать. Я вышел из больницы, меня привезли обратно в дом. Я так боялся маму. Любил и боялся своего желания увидеть её. Я хотел спросить, почему она причинила мне такую боль, но не мог. Отец сказал, чтобы я никогда и нигде не упоминал тот случай. Но я был мал… слишком мал, чтобы запомнить его слова. И я спросил её, когда она качала меня, держа в своих руках и напевая какую-то песню. Я смотрел на её лицо, она улыбалась мне, гладила меня. И я спросил: «Мама, почему ты так меня не любишь? Почему ты делаешь мне больно»? Она словно обезумела и бросила меня на пол. Я испугался и начал отползать, но она схватила меня за ноги и укусила. Я кричал, звал на помощь, папу звал. Амато оторвал её от меня. Ему пришлось её ударить. Её рот был весь в крови. Она посмотрела на меня, сидящего на руках у Амато, и сказала: «Ты не будешь больше красивым. Он тоже был красивым. Он чудовище, и ты такой же. Я ненавижу его в тебе», – Лазарро замолкает.

От его рассказа я всё больше и больше ужасаюсь жестокости его отца. Не матери, а именно мужчины, который сломал столько жизней ради своей похоти, ради своего чёртового члена и ради своих амбиций. Он не воспринял отказа. Не старался стать любимым. Он сделал всё, чтобы остальные страдали. Мне не жаль, что он умер. Не жаль, хотя это кощунственно так думать о покойнике, но ему нет места в жизни Лазарро.

– Амато. Чёртов ублюдок, – Лазарро опускает голову и качает ей. – Он всегда меня защищал. Всегда. Он фактически заменил мне отца, чтобы впоследствии сдохнуть от моей руки.

– Он тебя предал. Не вини себя, – быстро шепчу, поднимая его голову, крепко обхватив ладонями.

– Ты сможешь убить своего отца, если узнаешь, что это он договорился о твоей продаже? Сможешь? – рычит Лазарро, схватив меня за запястья.

– Что? Что ты сказал? – Я ощущаю, как кровь отливает от лица. – Мой папа…

– Сможешь поступить так же, как я? Рука поднимется, чтобы его задушить? – продолжает он с горящими от боли глазами.

– Лазарро…

– Нет! Не сможешь! А я смог! Я! Смог! – Он толкает меня от себя, и я лечу к перилам. Хватаюсь за них, шокировано глядя на Лазарро.

– Вот, в чём наша разница, Белоснежка. Не важно, кем был человек для меня в прошлом. Если придёт время его убить, то я убью и не посмотрю на свои эмоции. Я сделаю это без зазрения совести. Я убью. Ты никогда не сможешь быть со мной. Ты не моя. Я вру. Вру. Вру. Не моя. Ничего моего в этой жизни нет! – Он хватается за волосы и опускает голову вниз, как и торс.

– Я всех убиваю. Амато сдох. Следующим будет Итан. Потом ты. Я всё уничтожаю. Я рождён для этого. Ненавижу грёбаный справедливый мир. Это всё хренова ложь! Ложь. Никому мы не нужны. Люди не нужны друг другу, чтобы выжить. Они должны быть одинокими, иначе будут страдать из-за предательства. – Лазарро подскакивает на ноги.

Меня пугает взгляд его безумных глаз. Страшно, что он сейчас раздавлен воспоминаниями. Да он всем раздавлен. Лазарро внешне хороший актёр, а внутри – разбитый и всеми брошенный ребёнок, которого никто не любил. А если и любили, то сейчас он снова увидел, что это было плохо.

– Ты смотришь в глаза матери. Смотришь в них, и она в ответ улыбается тебе. Ты веришь ей. Веришь, что важен для неё. И что потом она делает? Она причиняет тебе боль, втыкая нож в спину, а ты просто защищаешься, чтобы выжить. Чтобы затем прийти к ней снова… сказать, как ты её любишь.

По моим щекам стекают слёзы от страшной муки в его голосе.

– И что в итоге? Твоя любовь ей не нужна. Ей нужна свобода. Свобода от тебя. Свобода от ада, в котором её заперли. Свобода. Жизнь. Она хочет жить и готова ради этого отказаться от тебя. А ты кричишь. Кричишь и просишь её не оставлять тебя. Она вроде бы слышит и понимает. И ты снова надеешься на то, что вот-вот она очнётся и обнимет тебя, но он всё разрушает. Он входит и приказывает тебе убраться подальше от неё. Она его! Его! Не твоя! Его! Ты кричишь, лупишь его, чтобы он отпустил тебя и дал шанс узнать, что такое настоящая любовь и ласка, позволил ощутить, ведь этого было так мало. Мизер, по сравнению с тем, что она дарила ему. Ты винишь его в том, что она тебя не любит. Она любит его и постоянно думает о нём, а не о тебе. О тебе никогда. А потом… она внезапно подлетает к тебе и обнимает, словно просыпаясь на несколько минут, и целует тебя в шрамы, которые сама же и нанесла. И он это видит. Слышит, что она обещает тебя любить больше всех в этом мире. Он слышит, и его это злит. Злит, что она обещает любить тебя, а не его. – На лице Лазарро пробегают сотни эмоций. Он бросает на меня угасающий взгляд и касается пальцем длинного шрама на щеке.

– Он наказывает, Белоснежка. Он наказывает не её, не себя, а меня. Наказывает за то, что никогда не услышит от неё этих слов. Наказывает за то, что я был ей ближе, чем он. Наказывает. Его кулак ударяет по лицу, и перстень разрезает кожу так глубоко, что оставляет раны намного болезненнее, чем просто шрамы. Она кричит. Дышать невозможно. Страшно очень. Появляется Амато и орёт на него, отталкивая в сторону от меня и от матери. Амато её любил… любил по-настоящему. Он поставил крест на своей жизни, став евнухом ради верности ей. Женщине, которая принадлежала другому. Он жил мечтами о том, что мы семья. Он. Я. Мама. Нет этого ублюдка. Нет его. Только мы. Она у всех нас отняла надежду на лучшее. Амато был в трауре двенадцать лет, затем взял из приюта Бруну, увидев в ней женщину, которую потерял. Он искал её среди всех вокруг. Молча. Как я. Он ошибся, а я нет. Ты сама пришла ко мне. И он тебя возненавидел, потому что ты, Белоснежка, намного сильнее, чем она. Ты можешь выжить, а она не смогла. – Лазарро делает шаг ко мне, и я вся напрягаюсь, хлюпая носом. Мне уже достаточно тайн этой семьи. Достаточно боли Лазарро и сожаления о смерти Амато. Достаточно агонии и жестокости вокруг. Но я не могу уйти. Я не в силах двинуться, когда Лазарро проводит внешней стороной ладони по моей мокрой щеке.

– Она просто не захотела. Суть была не в тебе, Белоснежка, а во мне. Амато считал, что я тоже предал её память, как и отец. Он наказал меня. Он мстил мне за предательство обещания, которое я давал на её могиле в день похорон отца. Я клялся, что ни одна женщина больше не пройдёт её путь. Ни одна в нашей семье. На мне наш род сдохнет. Прекратит существовать. Я клялся и нарушил всё. Он это знал. Он и Бруну нашёл, чтобы я был кем-то занят. Он искал женщину, которая даст мне минимально необходимое для жизни, но мне нужно больше. Я хочу всё. Хочу узнать то, чего она меня лишила. Дай мне это. Дай мне это. – Лазарро хватает меня за затылок и рывком притягивает в свои руки. Задерживаю дыхание.

– Дай мне это. Посмотри на меня. Ты знаешь, какой я. Ты знаешь, что лучше я не стану. Не принимай меня. Откажись от меня. Возненавидь меня. Живи. Подальше от меня. Закончи свою жизнь достойно. – Он касается моих губ своими, горячими и сухими. Он клеймит меня, причиняя боль гораздо большую, чем от воздействия физической силы. Он разрывает моё сердце, показывая настоящее лицо убийцы. Это его исповедь. Это его тайны. Это его душа. И мне так больно. Мне так тяжело чувствовать глубокие шрамы на его сердце, которые я никогда не зашлифую. Они всегда будут с ним. Это гнилая почва его сути. Её никогда не изменить и не возродить. Она изъедает его и когда-нибудь убьёт окончательно.

– Мне так хреново, Белоснежка, в этой жизни, – произносит он, упираясь лбом в мой.

– Ты не один, Лазарро. Мы закапывали его вместе. Ты и я. Мне не стыдно за то, что я сделала. Не стыдно за то, что я помогала тебе. Мне стыдно за то, что не сразу поняла, что ты на самом деле хочешь. Пойдём. Пойдём со мной, – отклоняюсь назад и беру его за руку. Он шатается. Его взгляд хоть и трезвый, но алкоголь проник в кровь. Я веду его к кровати.

– Ложись. Всё хорошо. Ложись, – шёпотом приговариваю, помогая ему забраться в постель. Он всё понимает и устало прикрывает глаза.

– Завтра будет новый день. Новые возможности. А прошлое пусть останется в этой ночи. – Ложусь с ним рядом. Обнимаю его за голову и прижимаю к себе.

– Не важно, кто и кого любил в то время. Важно, кто тебя любит сейчас. Не живи прошлым, Лазарро. Оно уничтожает тебя, превращая в зверя, которого ты ненавидишь. У всех людей есть сердце, даже у убийц. Нужно только вовремя остановиться, чтобы оно не превратилось в камень. Твоё живое. Я знаю. А он… отец твой недостоин такой памяти. Мы справимся. Вместе. Твои шрамы для меня прекрасны. Они отражение твоей силы. Выносливости. Человечности. И я не откажусь от тебя. Я не смогу. Я твоя, Лазарро. Из всего бесконечного множества одиноких людей у тебя есть я. Всегда.

– Клянёшься? – Он поднимает голову и внимательно смотрит на меня.

– Клянусь, – мягко улыбаясь, провожу ладонью по его гладкой щеке.

– Я противен…

– Да, зачастую так и есть. Ты вульгарен. Ты извращён. Ты вспыльчив. Ты безумен. Ты живой. Это живые эмоции, Лазарро. Их не стоит стыдиться. Меня ты тоже научил не волноваться о том, как я выгляжу рядом с тобой или с другими людьми. Может быть, я никогда не смогу быть такой же жестокой, как ты, но смогу убить, если кто-то попытается это сделать с тобой. Я смогу. Ты считаешь, что женщина – это лишь шлюха, которая только и умеет, что раздвигать ноги. Но женщина может и разорвать в гневе. Ты не встречал таких, кто будет рвать ногтями человеческую кожу за боль, которую причинили важному для неё мужчине? Её мужчине. Единственному во всём мире. Женщина тоже может защищать своё, Лазарро. Не каждая. Но я смогу. Клянусь и в этом. Я научусь ради выполнения своего обещания быть любой. Не обстоятельства меняют нас, а люди. Каждый из них своим присутствием незримо задевает нас плечом и толкает на разные пути. Эти пути важны. Это опыт, как ты когда-то говорил. Опыт, чтобы стать лучше. И ты тоже сможешь, если захочешь. Ты намного сильнее, чем думаешь сам. Морально.