Текст книги "Тень Эдгара По"

– К чему это вы клоните? – воскликнул я. Лицо мое пылало – то ли от презрения к нелепому требованию, то ли от оскорбительного эпитета «пупсик». – Как вы смеете говорить с Огюстом Дюпоном в таком тоне? Неужели вы рассчитываете, что мы подчинимся?

Ответ Дюпона потряс меня больше, чем угроза Барона.

– Для вашего полного спокойствия, – сказал Дюпон, – обещаю также не говорить ни с одним из свидетелей.

Удовлетворение Барона было мне невыносимо.

– Вижу, Дюпон, вы наконец-то поняли, что вам во благо. Дело Эдгара По станет главным вопросом литературы наших дней, а отвечу на этот вопрос я. Кстати, мной уже начаты мемуары. Назову их, пожалуй, так: «Воспоминания Барона Клода Дюпена, представителя Эдгара По и защитника его чести, истинного прототипа героя рассказа «Убийства на улице Морг» Огюста Дюпена». Братец Квентин, вы у нас ценитель изящной словесности – как вам такое название?

– Во-первых, Эдгар По написал рассказ «Убийство на улице Морг», а во-вторых, прототип – вот он, перед вами. Это Огюст Дюпон.

Барон расхохотался. Поодаль уже несколько минут ждал наемный экипаж, а чернокожий слуга держал дверцу распахнутой для Барона, словно для особы королевской крови. Барон провел пальцем по изящной резьбе, украшавшей дверцу.

– Превосходный фиакр. Ваш город предоставляет удобства высшего уровня, братец Квентин. Впрочем, это относится ко всем самым зловещим городам.

Сказав так, Барон схватил за руку Бонжур, которая уже удобно устроилась в экипаже. На прощание он обернулся.

– Не будем, господа, усугублять внутренние разногласия поступками. Мы же цивилизованные люди. Поедемте с нами, зачем вам в темноте спотыкаться? Я бы сам взялся за вожжи, но, увы, за годы жизни в Лондоне привык держаться левой стороны улицы. Видите – мы не злодеи; совсем не обязательно полностью прекращать сношения с нами. Садитесь скорее!

– А что вы скажете, – начал вдруг Дюпон с такой интонацией, словно его посетила блестящая идея. Барон сразу выказал крайнюю заинтересованность. – Что вы скажете насчет титула «герцог»? Сами подумайте: если обществу так по вкусу пришелся «барон», «герцога» оно должно полюбить еще больше. Герцог Дюпен – каково звучит?

Барон помрачнел и хлопнул дверцей экипажа.

Экипаж укатил, а я еще несколько минут не мог прийти в себя.

Дюпон исподлобья смотрел в ту сторону, откуда появился Барон.

– Он рассердился, что мы с ним не поехали. Как вы думаете, сударь, он хотел завезти нас в какое-нибудь глухое место и причинить нам вред?

Дюпон пересек улицу и принялся рассматривать какой-то старый дом, совсем неинтересный, с кирпичным фасадом без архитектурных подробностей. И вдруг я сообразил: мы же на Ломбард-стрит, той самой улице, где расположена гостиница «У Райана» и при ней закусочная. Именно здесь нашли Эдгара По, именно отсюда увезли в больницу. Из-за стены глухо доносились звуки вечернего сборища – по всей вероятности, безобразного. Дюпон замер прямо перед злополучной гостиницей. Я стал плечом к плечу со своим товарищем.

– Пожалуй, Барон разозлился не потому, что не смог завезти нас в глухое место, а потому, что не смог увезти нас отсюда, – проговорил Дюпон. – Случайно не из этого здания вышли Барон и его спутница? Вы не заметили, мосье Кларк?

Да, так и было; увы, я не смог ничего сказать Дюпону ни о владельце здания, ни о репутации заведения. И я еще предлагал свои услуги в качестве гида по Балтимору! Мне было известно лишь, что здание примыкает к пожарному депо компании «Огневой дозор» и, возможно, ей и принадлежит. Дверь, из которой появились Барон и Бонжур, была плотно закрыта, но не заперта, и вела в темный коридор с уклоном, к другой двери. Коренастый крупный мужчина – наверное, пожарник – распахнул ее перед нами.

Сверху, с длинной лестницы, доносились довольные возгласы и взрывы хохота. Как знать, может, хохот этот был вызван глумлением над какой-нибудь жертвой.

Предполагаемый пожарник занял твердую позицию в дверном проеме и мрачно воззрился на нас. Я счел за лучшее застыть на месте. Лишь когда «пожарник» сделал неопределенный жест рукой, мы с Дюпоном рассудили, что надо приблизиться к нему.

– Пароль, – прошипел «пожарник».

Я в замешательстве взглянул на Дюпона. Дюпон смотрел в пол.

– Если хотите пройти наверх, говорите пароль, – пояснил «пожарник» приглушенным голосом, с интонацией, смоделированной в расчете вызывать в клиентах страх и трепет, каковой расчет полностью оправдался.

Дюпон впал в некое подобие транса; взгляд его блуждал по полу, стенам и ступеням, а также по мощной грудной клетке нашего стража. «Ах, – досадовал я, дрожа всем телом, – разве можно в такое время расслабляться!» Тут из горла мнимого пожарника послышались звуки, очень похожие на собачий рык. Казалось, любой самый незначительный жест способен спровоцировать его к нападению.

И действительно – он стиснул мне запястье.

– Последний раз предлагаю назвать пароль. И помните – с такими пижонами, как вы, я шутить не привык!

«Если дернусь, он мне кости передавит», – подумал я.

– Добрый господин, отпустите молодого человека, – мягко заговорил Дюпон, поднимая взгляд на моего мучителя. – Будет вам пароль.

«Пожарник» несколько раз моргнул, затем разжал хватку. Я поспешил отдернуть руку и на всякий случай спрятать за спину. «Пожарник» занялся Дюпоном. Чуть подавшись к моему товарищу, он произнес слово «пароль» с такой интонацией, что у меня не осталось сомнений: никогда прежде он не требовал пароля и никогда в будущем не потребует – сразу убьет без лишних разговоров.

Итак, мы с «пожарником» недоверчиво смотрели на Дюпона.

Дюпон расправил плечи и произнес два слова:

– Румяный бог.

13

Конечно, моя вера в аналитические способности Дюпона была непоколебима; конечно, я наслушался рассказов о подвигах Дюпона от комиссионеров и жандармов; начитался газет; был свидетелем проявления его аналитического таланта в Тюильри и на пароходе; помнил, что сам Эдгар По превозносил его гений – и все же там, в темном и сыром коридоре сомнительного здания, я отказывался поверить собственным глазам. Ибо во взгляде «пожарника» свирепость сменилась пристальностью, затем он шагнул в сторону и жестом пригласил нас войти…

Сигналом к этому, точно в детской волшебной сказке, стали два слова: «Румяный бог». Я слышал их на улицах и знал: это эвфемизм «красного вина». Неужели Дюпон углядел на полу, а может, на стене или на ступенях, а то и в гримасе или костюме «пожарника», некий шифр, благодаря которому вычислил код входа в заведение – пароль, который меняют, возможно, каждые три месяца или даже каждый час; пароль, позволивший нам проникнуть в это тщательно охраняемое логово?

– Сударь, как вы сумели, – заговорил я, остановившись посреди скрипучей лестницы, – вычислить этот их пароль?

– Поберегись! – раздалось сверху, и со ступеней кубарем скатился какой-то человек. Дюпон ускорил шаг. В хриплых выкриках стало можно разобрать слова.

На верхнем этаже обнаружилась тесная и шумная комната, наполненная едким табачным дымом. Пожарники и разные подозрительные личности сидели за игорными столами, требовали еще вина и виски. Напитки разносили девушки в платьях, воротники которых почти не скрывали молочной бледности их шей. Один из посетителей распластался на бильярдном столе, уткнувшись в блюдо с устричными раковинами, но был бесцеремонно отодвинут приятелями, расчищавшими место для игры.

Дюпон выбрал небольшой стол в центре комнаты; там мы и уселись, словно завсегдатаи притона. До стола и расшатанных стульев нас провожали весьма недружелюбные взгляды. Дюпон кивнул официантке, словно находился в респектабельном кафе в центре Парижа.

– Сударь, – зашептал я, едва обосновавшись на стуле, – скажите прямо – откуда вы узнали пароль?

– Объяснение самое простое. Это был не пароль.

– Почтеннейший мосье Дюпон! Эффект «румяного бога» сравним разве что с эффектом знаменитого «Сезам, откройся!». Лет двести назад вас бы на костре сожгли как колдуна. Или вы немедленно раскроете секрет, или… или я не знаю, что сделаю!

Дюпон потер веко, словно только что пробудился ото сна.

– Мосье Кларк, зачем мы с вами пришли в это, гм, заведение?

Я ничего не имел против сократовского диалога, если в конце меня ждал исчерпывающий ответ.

– Мы пришли, чтобы узнать, был ли здесь нынче Барон Дюпен, а если был, то что вынюхивал.

– Вы совершенно правы, мосье Кларк. Теперь скажите: владей вы некоей тайной или будь главой подпольной организации, имели бы вы интерес в беседе с человеком, который сразу назвал правильный пароль, как сделал каждый из присутствующих в этом притоне простофиль и негодяев? – Фразу эту Дюпон произнес, не понизив голоса, так что на нас обернулись сразу несколько субъектов. – Или вы предпочли бы побеседовать с человеком, совершенно не похожим на завсегдатая; с человеком, что весьма дерзко вламывается в заведение посредством абсолютно неправильного пароля?

Я немного подумал.

– Пожалуй, второй вариант, – признал я. – Уж не хотите ли вы сказать, что выбрали фразу на свой вкус и что именно по причине неправильности пароля нас впустили с такой готовностью?

– Именно так, сударь. Словосочетание «румяный бог» вполне годилось, как и всякое другое словосочетание. Мы могли выдать практически любой пароль, ведь мы уже сами по себе представляли интерес для хозяина этого притона. Сразу было видно: мы здесь не завсегдатаи, не члены их сообщества, но очень хотим войти. Далее. Если здешние обитатели сочли, что мы представляем опасность – а именно так они и думали поначалу, – то разве не предпочтительнее для них было бы залучить нас внутрь, в окружение головорезов, притом наверняка вооруженных, нежели держать на пороге, когда того и гляди набегут наши товарищи? Полагаю, сударь, на месте хозяина заведения ваш ход мыслей был бы примерно таким же. Разумеется, столкновения нам не нужны. Мы здесь ненадолго; нескольких минут вполне довольно, чтобы уяснить цели Барона.

– Но как нам добраться до хозяина?

– Он сам до нас доберется, будьте уверены, – отвечал Дюпон.

Действительно, не прошло и нескольких минут, как перед нами возник убеленный сединами, почтенный с виду бородач. За нашими спинами вырос страж. Таким образом, мы оказались окружены. Мы поднялись из-за стола. Бородач неожиданно резким тоном сообщил, что является президентом партии вигов от четвертого избирательного участка первого округа Балтимора и спросил, кто мы такие.

– Мы явились с единственной целью – помочь вам, – учтиво поклонившись, ответствовал Дюпон. – Около часа назад у ваших дверей был замечен некий джентльмен. Он пытался войти, а возможно, и подкупить вашего швейцара с целью выведать некую информацию.

Бородач резко повернулся к «швейцару»:

– Это правда, Тиндли?

– Да, сэр, он предлагал большие деньги, – втянув голову в плечи, промямлил Тиндли. – Но я прогнал его, сэр.

– Что конкретно его интересовало? – спросил Дюпон.

Страж, похоже, забыл, что у Дюпона нет никаких полномочий задавать вопросы, и не колеблясь ответил:

– Он смерть как хотел выведать, не занимались ли мы подтасовками на выборах в октябре сорок девятого. Я ему говорю: господин хороший, тут у нас частный клуб вигов, надобен пароль, а не знаете – ступайте себе подобру-поздорову.

– А деньги ты у него взял? – строго спросил бородач.

– Конечно, нет! Я ж не дурак, мистер Джордж!

Стражу достался ничего хорошего не обещавший взгляд мистера Джорджа.

– А вам что за дело до нашего клуба? Вас демократы подослали?

Дюпон был явно доволен, что нужная информация выяснилась так быстро: мы в клубе вигов, Барон интересовался выборами, имя хозяина названо. Вдруг лицо Дюпона озарилось новой идеей.

– Я прибыл издалека и не отличу вига от демократа, – сказал он. – Мы лишь хотели проявить дружеское участие. Джентльмен, который предлагал деньги, ни за что не удовольствуется ответом вашего швейцара. Кажется, я знаю, как уличить этого мошенника. Он хотел поставить под сомнение нравственные принципы вашего клуба.

– Вы так думаете? – насторожился мистер Джордж. – Что ж, спасибо за участие. А теперь уходите оба, а то, не ровен час, беспорядок получится.

– К вашим услугам, мистер Джордж, – поклонился Дюпон.

14

На следующий день я подступил к Дюпону. Основной мой вопрос был: почему Дюпон столь легко согласился с требованием Барона Дюпена не разговаривать со свидетелями? По моему разумению, начиналась гонка по сбору сведений, мы не могли позволить себе такой роскоши, как уступки Барону. Еще я жаждал узнать, как Дюпон планирует справиться с Бароном.

– Полагаю, сударь, вы тогда сказали неправду? Вы, конечно же, опросите всех, кому хоть что-то известно о визите По в Балтимор?

– Нет, я выполню обещание. Никаких свидетелей, никаких разговоров с ними не будет.

– Но почему? Разве Барон хоть в малейшей степени заслужил подобное проявление благородства? У него нет никакого права на свидетельские показания. Как мы узнаем, что случилось с По, если не будем говорить с теми, кто видел его в последние дни?

– От свидетелей никакого толку, мосье Кларк.

– Но, сударь, воспоминания о смерти По должны быть свежи в их головах – ведь еще и двух лет не прошло!

– Воспоминания как таковые, мосье Кларк, едва ли наличествуют в настоящий момент; скорее их можно отнести к категории россказней Барона. Искусная софистика Барона успела, подобно опасному поветрию, распространиться на балтиморские газеты и на самих балтиморцев. Все свидетели заражены его ложью или заразятся к тому времени, как мы их найдем.

– Думаете, они станут нам лгать?

– Не нарочно. Их настоящие воспоминания неминуемо трансформируются под влиянием россказней Барона. С тем же успехом Барон мог бы подкупить нескольких человек, чтобы они дали в суде ложные показания. Нет, мы с вами немного добьемся от них – разве что в очередной раз выслушаем самые основные факты, которые можем узнать и сами по ходу дела.

Возможно, почтенный читатель, Дюпон представляется вам крайне педантичным субъектом, этаким сухарем. Если так, вы и правы, и не правы. Дюпон крайне мало значения придавал этикету, хорошим манерам и развлечениям в общепринятом смысле этого слова. Например, он курил сигары в помещении даже в присутствии дам; был склонен игнорировать вас, если не имел сообщить ничего существенного, и отвечать односложно, если считал, что этого достаточно. Отношения с Дюпоном не отягощались обычным балластом взаимных клятв в вечной преданности, но прочность их была очевидна. Кланяясь или сидя за столом, он демонстрировал идеальную осанку, но сутулился в вертикальном положении. К работе относился с чрезвычайной серьезностью. Казалось немыслимым потревожить Дюпона, погруженного в раздумья. Каким бы пустяком Дюпон ни был занят, этот пустяк представлялся стократ важнее любого дела, подвигнувшего вас подступиться к Дюпону, нарушить его мыслительный процесс. Полагаю, даже обрушение балок вследствие пожара странным образом удержало бы меня от попытки испортить Дюпону очередной сеанс анализа.

В то же время ему было свойственно совершать весьма легкомысленные поступки. Как-то на улице один джентльмен примечательной наружности, с элегантным шейным платком, ниспадавшим красивыми складками, громко назвал Дюпона самым занятным субъектом из когда-либо им виденных. Дюпон ничуть не обиделся – напротив, пригласил этого джентльмена (он оказался довольно известным художником из местных) посидеть в ближайшем ресторане.

– Сэр, я жажду услышать историю вашей жизни, – заявил художник.

– С радостью поведаю вам ее, сударь, – отвечал Дюпон извиняющимся тоном, – только учтите: существует опасность, что взамен мне придется выслушать историю вашей жизни.

– Идет! – воскликнул художник, нимало не смутившись.

Затем он выразил желание запечатлеть Дюпона на холсте. И Дюпон пригласил его для этой цели в «Глен-Элизу». Я считал затею абсурдной, ведь у нас дел хватало, однако не возразил ни слова, ибо Дюпон прямо-таки загорелся этим портретом.

В случае нужды он, вместо того чтобы самому пойти поискать меня в доме, отправлял с запиской горничную. «Глен-Элиза», конечно, обширна и довольно беспорядочно выстроена, но не настолько же, чтобы пользоваться услугами посыльных! Впервые получив такую записку, я долго не мог понять, отправил ли ее Дюпон от избытка лености или от избытка сосредоточенности. Мои невольники, готовя Дюпонов костюм для выхода в свет, неизменно получали от него скромную плату за труды. Правда, такая привычка наблюдалась у многих европейцев, но, пожив в Балтиморе некоторое время, эти сердобольные господа постепенно черствели и в конце концов забывали платить неграм. Что касается Дюпона, он давал деньги рабам не из человеколюбия и не из принципа. Это я знаю наверняка, ибо не раз слышал от него, что на самом деле рабами являются очень многие де-юре свободные граждане – только сами этого не сознают, причем некоторые из них закабалены куда безнадежнее, нежели негры американского Юга. Нет, не человеколюбие двигало Дюпоном, а предубеждение к качеству бесплатных услуг. Большинство моих рабов испытывали к нему благодарность, кое-кто смущался, а были и такие, что встречали каждую монетку в штыки.

После возвращения из Парижа я нанял несколько слуг; у них-то и возникали проблемы с Дюпоном. Без сомнения, наш обычай отправлять записки из гостиной в библиотеку и обратно добавлял слугам работы, но не она вызывала недовольство. Очень многие мои слуги почти сразу взбунтовались против Дюпона. Одна девушка, свободная негритянка по имени Дафна, то и дело отказывалась прислуживать ему. Сколько я ни спрашивал о причинах такой неприязни, Дафна твердила одно: ваш-де гость, мистер Кларк, жестокий, злой человек. «Он что же, обидел тебя, Дафна? Выбранил за какую-нибудь оплошность?». – «Нет». Дюпон крайне редко обращался к Дафне и всегда был нарочито учтив. Девушка не умела объяснить, что конкретно не так с Дюпоном, лишь повторяла свое: «Жестокий, злой человек. Уж поверьте, сэр, я в таких делах понимаю».

Периодически – и всегда безуспешно – я пытался встретиться с Хэтти. Пессимистическое замечание относительно необходимости моего вмешательства в ситуацию оказалось вполне справедливым. Матушка Хэтти, которая всегда отличалась хрупким здоровьем и большую часть времени проводила в постели (если, конечно, не бывала увезена в сельскую местность или на воды), за минувшее лето совсем ослабела. После отдыха на побережье бедняжка уже не вставала. Эти печальные обстоятельства, разумеется, не добавляли Хэтти свободного времени, зато делали тетю Блум практически полновластной хозяйкой в доме. Когда бы я ни пришел, лакей докладывал, что ни мисс Хэтти, ни тетушки Блум нет дома. Наконец мне удалось перекинуться с Хэтти словечком – я подкараулил ее у ворот.

– Милая Хэтти, неужели вы не получали моих писем?

Хэтти настороженно огляделась и, увлекая меня подальше от экипажа, в который собиралась сесть, заговорила шепотом:

– Квентин, вам нельзя здесь находиться. Многое изменилось теперь, когда матушке стало хуже. Мои услуги нужны сестрам и тете.

– Я все понимаю, – промямлил я в ужасе от мысли, что мои действия добавили забот бедной Хэтти. – Я насчет наших планов… Хэтти, дорогая, дайте мне еще немного времени…

Хэтти замотала головой, как бы с целью остановить мою речь, и повторила:

– Многое изменилось, Квентин. Сейчас не время и не место это обсуждать, но, обещаю вам, мы обязательно поговорим. Я дам знать, когда смогу вырваться. Не подходите к моей тете. Ждите, пока я сама вас найду.

Из дома донеслись какие-то звуки. Хэтти жестом велела мне уходить, да поскорее. Я повиновался. Моего слуха достигли слова миссис Блум, сказанные крайне подозрительным тоном:

– С кем это ты там стояла, дражайшая племянница?

Мне слышался даже шорох воображаемых перьев на воображаемой шляпе тети Блум. Я ускорил шаги, не смея оглянуться, – не то, казалось мне, тетя Блум велит кучеру переехать меня, распластать на мостовой.

А в «Глен-Элизе» напротив Дюпона уже устроился этот портретист, фон Данткер; разложил кисти, натянул холст на подрамник. Дюпон трепетал – перспектива быть запечатленным для потомков в масле по-прежнему волновала его. Фон Данткер, сам весьма темпераментный, настоятельно советовал Дюпону сидеть смирно, так что во время нашего разговора двигались только губы великого аналитика. На мое замечание, что вести беседу в такой манере невежливо, Дюпон парировал: позирование-де не мешает ему вникать в суть, и вообще он проводит эксперимент – проверяет, можно ли одновременно думать о разных вещах. Порой мне казалось, я разговариваю с живым портретом.

– Так что, по-вашему, является истиной для Барона, мосье Кларк? – спросил Дюпон однажды вечером.

– Простите, сударь, я не вполне вас понимаю.

– Вы спрашивали Барона, ищет ли он правду. А ведь правда неодинакова для разных людей, даром что большинство уверены, будто знают, какова она, или жаждут выяснить ее. Однако в мире по-прежнему случаются войны, а ученые каждый день опровергают гипотезы других ученых. Так что для него правда – для нашего друга Барона?

– Барон по профессии адвокат, – отвечал я, поразмыслив. – Полагаю, в юриспруденции правда – предмет практический, ведь достаточно нанять адвоката, а уж он придумает способ защиты и явит суду нужные улики.

– Согласен. Будь у Иисуса Христа адвокат, он убедил бы Понтия Пилата в том, что улик недостаточно или состав преступления расплывчат. Глядишь, приговор был бы мягче, и исправление рода человеческого отложилось бы на неопределенное время. Допустим. Итак, если Барон Дюпен говорит на языке юриспруденции, значит, истина для него – не те события или явления, что могли произойти на самом деле, а те, вероятности которых у него имеются доказательства. Это не одно и то же. Скажу больше: между этими двумя категориями нет практически ничего общего, и не нужно пытаться их объединить.

– Да, но если Барон фальсифицирует улики в отношении смерти По, как мы об этом узнаем?

– Действительно, Барон может попытаться состряпать улику-другую, но за основу обязательно возьмет некое реальное событие. Насколько нам известно, Барон намерен опубликовать результаты своих изысканий по поводу смерти По и рассчитывает заработать на лекциях по этой теме; значит, он не позволит себе откровенную ложь, ведь тогда его легко будет уличить. Понимаете вы это, мосье Кларк? В конце концов, Барон сам через газету известил своих кредиторов, что по возвращении в Париж удовлетворит их требования и освободится от их назойливого внимания. Он делает ставку на лекции в Балтиморе; лекции должны спасти его от долгов. Ему понадобятся факты – даже если некую порцию фактов он измыслит лично.

Большую часть времени Дюпон по-прежнему проводил в «Глен-Элизе» и в пререканиях с фон Данткером относительно обязательности полной неподвижности модели. Специально для портрета он придумал себе весьма странную гримасу – подобие полуулыбки, чуть приподнимавшей уголки рта, такие острые, словно они были процарапаны ножом.

Лишь иногда я отлучался из дому под благовидными предлогами, истинной же целью отлучек было спасение моих нервов. В тот год балтиморский почтамт начал доставлять почту гражданам на дом всего за два цента дополнительной платы – отпала надобность самому бегать за письмами. Мой рассказ о прежней работе почты Дюпон начал слушать с готовностью, несколько секунд выражал явный интерес к теме, а затем впал в привычную рассеянность. Получив почту, я всегда сначала искал неожиданные послания – главным образом письмо Эдгара По, которое, как я надеялся, затерялось и могло найтись в любой день. Дюпону писем никто не писал.

Но однажды утром, когда я собрался развеяться, в «Глен-Элизу» был доставлен саквояж такого же размера и цвета, как и привезенный Дюпоном из Парижа. Я удивился, ибо считал, что весь Дюпонов багаж давно находится у меня дома. Дюпон же, по всей видимости, ждал этой посылки.

Каждое утро, прежде чем добавить очередную газету к Дюпоновой коллекции, я прочитывал ее от начала до конца. Несмотря на ажиотаж вокруг смерти Эдгара По, ничего похожего на результаты реальных расследований в газетах не помещали – публикации сводились к сплетням и анекдотам. Однажды я наткнулся на новое объяснение, почему По обнаружили в грязной одежде не по размеру.

– Смотрите, сударь, что пишут! Господину издателю намекнули – намекнул не кто иной, как Барон Дюпен, – будто По нарядился в нелепое платье для маскировки!

– Конечно, мосье Кларк, – пробормотал Дюпон, щурясь в монокль, но без намерения читать статью.

– Вы уже думали об этом? – воскликнул я, потрясенный.

– Нет.

– Почему тогда вы реагируете на мое замечание словом «конечно»?

– Я имел в виду «Конечно, журналисты заблуждаются».

– Но откуда вам это известно?

– Журналисты заблуждаются практически всегда и во всем, – пояснил Дюпон. – Если одна из доктрин вашей религии вдруг появится в печатном виде, пожалуй, не помешает пересмотреть и сами религиозные убеждения.

– Но, сударь! Раз так, зачем вы каждый день по много часов читаете газеты у меня в библиотеке? Зачем тратите время на заведомую ложь?

– Затем, мосье Кларк, что мы с вами должны быть в курсе всех газетных заблуждений. Только так мы сумеем найти истину.

Дюпон замолчал и лишь под моим настойчивым взглядом продолжил рассуждение, предварительно изогнув брови на сугубо французский манер.

– Возьмем, к примеру, одежду, в которой был найден мосье По. Ричмондский «Обсервер» недавно упомянул, что По за несколько дней до приезда в Балтимор по ошибке забрал ротанговую трость своего друга, некоего доктора Джона Картера, а взамен оставил свою. В той же газете читаем: воры раздели По, забрали его добротное платье, а взамен напялили на свою жертву какие-то обноски. Чувствуете разницу между этим заблуждением и прочими заблуждениями, касающимися маскарада? Разница – в глубине заблуждения, мосье Кларк. Сделав акцент на одежде лишь потому, что именно эту перемену прежде всего заметили те, кто обнаружил мосье По, газетчики попрали ростки истины.

– Откуда вы знаете, что одежда не была украдена? Ведь у вас нет никаких доказательств обратного.

– Мосье Кларк, вы когда-нибудь слышали о воре, одевающем ограбленного в другое платье? Абстрагируемся на минуту от того факта, что одежду вообще крадут крайне редко. Такая версия могла прийти в голову лишь человеку, весьма далекому от преступного мира. Газетчики просто применили к мосье По самый распространенный сценарий. Дескать, обычная картина с приезжими – их, плохо знающих город, сразу грабят. А потом они подогнали свою же версию под факты – так нерадивый школяр подгоняет решение задачки под ответ. Нимало, заметьте, не озаботившись аспектом правдоподобности. А ведь одно только наличие у мосье По ротанговой трости разрушает версию, притом до основания.

В статье «Обсервера», на которую ссылался Дюпон, говорилось, что По, придя с визитом к доктору Картеру, долго вертел в руках его новую ротанговую трость, а потом унес ее с собой – разумеется, чисто машинально. По сообщению Картера, По забыл у него в кабинете «Ирландские мелодии» Томаса Мура – издание 1819 года.

– Тут сказано, что трость ротанговая. Почему вы так заостряете внимание на этой подробности?

Но Дюпон уже сменил тему.

– Не поставьте в труд, мосье Кларк, принесите саквояж, что прибыл нынче утром.

Просьба озадачила меня, а пожалуй, и рассердила. Зачем Дюпону понадобился саквояж? Не хочет ли он уклониться от ответа? И ведь я сразу распорядился отнести саквояж к нему в комнату. Но делать нечего – я поднялся по лестнице и вскоре втащил саквояж в библиотеку.

– Открывайте! – скомандовал Дюпон.

Я повиновался. От увиденного глаза мои округлились. Я наклонился ниже, застыл в благоговении. В саквояже лежал всего один предмет.

– Неужели это та самая…

– Трость Эдгара По, – подтвердил Дюпон.

Я обеими руками с величайшей осторожностью извлек трость. Восхищение мое Дюпоном пережило в ту минуту новый виток.

– Сударь, как же вам удалось достать ее? Как трость Эдгара По попала в ваш саквояж?

– Честно говоря, не эту именно трость сжимали пальцы По в последние дни – не эту, но абсолютно такую же. Трость, позаимствованная По у доктора Картера, была ротанговая, как вы только что изволили прочесть. Торговое название – малакка. И можете не сомневаться – из названия ваш покорный слуга сделал выводы не только о материале как таковом. Я выяснил точное количество проданных в Америке тростей из пальмы Calamus Ascipiounum, что растет в труднодоступных джунглях Малайского полуострова. Помните, недавно мы с вами прогуливались вечером, и я упомянул, что успел заглянуть в несколько магазинов? Из бесед с продавцами тростей я понял, что догадка моя верна – в Балтиморе в продаже имелись всего четыре-пять моделей малакк; вероятно, они же были представлены и в Ричмонде. Я приобрел по одной трости каждой модели. Затем я освободил один из своих саквояжей и с посыльным отправил в нем трости в больницу при колледже Вашингтона, где умер Эдгар По. К саквояжу прилагалась записка для доктора Морана, который пользовал По в его последние дни. В записке я сообщил, что на ричмондском почтамте перепутали посылки и теперь непонятно, которая из тростей была у Эдгара По. Я просил доктора Морана опознать трость и вернуть ее мне на ваш адрес, мосье Кларк.

– Но откуда вы узнали, что доктор Моран отсылал трость Картеру?

– Я был уверен, что никаких тростей он не отсылал, поэтому и моя просьба не показалась ему странной. По всей вероятности, доктор Моран отправил все вещи какому-нибудь родственнику По – очень возможно, вашему знакомцу Нельсону. А вот Нельсон должен был попытаться отправить вещи законным владельцам. В качестве благодарности за хлопоты я предложил доктору Морану оставить себе три из четырех тростей. Моран оправдал мои надежды – отправил мне одну трость. Ну что, мосье Кларк, никаких соображений не появилось?

– Если бы Эдгар По действительно подвергся ограблению, – заговорил я, оценив трость, – воры обязательно забрали бы такой дорогостоящий и красивый аксессуар!

– Вот видите – обнаружив ложь, вы приблизились к истине, – одобрил Дюпон. – И заслужили награду – вот эту трость.

Мой следующий выход в центр города – уж не помню, в какой именно район, – явился отличным поводом обновить мою великолепную малакку. Изысканность ее подвигла меня уделить больше внимания костюму – шляпу и жилет я выбирал, наверное, с той же осмотрительностью, с какой государственные мужи принимают новый закон. Результат оправдал умственные усилия – и шляпа, и жилет выгодно оттеняли изящество малакки. Представительницы слабого пола – равно молодые девицы и их дуэньи – задерживали на мне одобрительные взгляды, пока я добирался до Старого города.