Текст книги "Тень Эдгара По"

35

– Как вы могли заметить, Барон благополучно убедил себя в том, что смерти Эдгара По предшествовала последовательность роковых событий, окрашенных жестокостью. Увы, Барон словно гляделся в зеркало – ибо именно такого восприятия собственных неудач и злоключений он ждал от окружающих. В данном случае Барон хотел исключить малейшую вероятность того, что ответственность за собственную смерть будет возложена на Эдгара По, и свел его несчастья к злому умыслу третьих лиц.

– Вы намекаете, что пожар в Бруксовом доме не имел никакого отношения к поискам убежища от портовых бродяг? Что это было простое совпадение?

– Не совсем так, хотя сам подбор слов в вашей реплике отнюдь не вздорен. Эдгар По не нашел, паче чаяния, убежища в доме доктора Брукса, и пожар в сказанном доме имеет прямое отношение к последовавшим событиям. По нашей версии, Эдгар По отправился к Бруксу прямо из порта, с саквояжем – значит, рассчитывал получить не только поддержку с изданием журнала, но и кров.

– А вместо этого оказался на пепелище, возможно, еще дымившемся, – зависит от дня прибытия в Балтимор, каковой день нам неизвестен.

– Именно. Впрочем, в какое бы время ни вспыхнул дом – в ту самую минуту, когда По приблизился к нему, или двумя днями ранее, результат был бы тот же – Эдгару По пришлось бы искать другое пристанище. Тут-то и возникает загвоздка. Доктор Джон Моран, лечивший По, вспоминает, что пациент не мог сказать, ни что делал в Балтиморе, ни как оказался в этом городе. Печатный орган общества трезвости, стремясь преподать убедительный урок всем пьяницам, эксплуатирует данный факт как свидетельство, что По ударился в загул, по логике трезвенников приведший к потере счета времени.

– Но вы же так не считаете, мосье Дюпон?

– Я считаю, что данное объяснение более прочих притянуто за уши; что оно не просто некорректно, а чудовищно ошибочно. Допустим, я спрашиваю вас, как пройти на такую-то улицу; вы объясняете, уходите, через неделю снова встречаете меня, я снова спрашиваю дорогу, и вы делаете вывод, будто я бог знает где плутал целых семь дней! Абсурд, не правда ли? Помните, мы обсуждали предложение, полученное Эдгаром По из Филадельфии? То, насчет редактуры стихов миссис Сент-Леон Лауд за сто долларов? Нам известно, что предложение было принято. По писал своей обожаемой Мамочке: «Мистер Лауд, муж филадельфийской поэтессы миссис Сент-Леон Лауд, на днях заходил ко мне и предложил целых сто долларов за редактирование стихотворений жены. Конечно, я принял предложение. Работа не займет и трех дней». Это собственные слова По, написанные, судя по дате в сборнике его корреспонденции, летом сорок девятого года. Если, как мы уже определили со всей точностью, По собирал средства для нового журнала и если, как мы дополнительно предполагаем, По в последний момент добавил Балтимор к списку городов, которые следовало посетить с целью поиска подписчиков и спонсоров; если собранная сумма уменьшилась не в результате ограбления, а в результате необходимости платить за гостиничный номер, тогда весьма вероятно, что Эдгар По не задержался в Балтиморе. Ибо в Филадельфии его ждала легкая и денежная работа, а надежда на встречу с доктором Бруксом и обретение у него крова не оправдалась по причине пожара. Итак, По поехал в Филадельфию выполнять заказ богатой поэтессы, жаждущей общественного признания. Эдгар По не слонялся в беспамятстве по притонам, как бы того ни хотелось обществу трезвости, – Эдгар По провел одну или несколько ночей в балтиморской гостинице, дожидаясь поезда в Филадельфию. Помните, на смертном одре По сказал доктору Морану, что не знает, как и почему оказался в Балтиморе? Так вот, он имел в виду не первый приезд, из Ричмонда – тогда-то цель была ясна, – а второй приезд в Балтимор. Он говорил о возвращении в Балтимор, случившемся в неизвестный нам день, но не позднее вечера, который предшествовал обнаружению бесчувственного поэта в злополучной закусочной, и не раньше нескольких часов до того, как в процессе поездки в Филадельфию у По помутился разум.

– Но как же, сударь! Вы ведь сами доказывали, опираясь на название издательства «Тикнор, Рид и Филдс» и стихотворение «Удел незнакомца», что Эдгар По так и не отредактировал стихи миссис Сент-Леон Лауд и что она, судя по эпитету «незнакомец», так и не дождалась его в Филадельфии. Вы еще сказали, что сборник – первая улика; значит, есть и вторая? А теперь вы говорите о поездке в Филадельфию. Вы изменили мнение?

Дюпон поднял указательный палец:

– Осторожнее, мосье Кларк. Разве я сказал, что По приехал в Филадельфию?

– Вы правы, я действительно говорил, что По не добрался до Филадельфии. Тут доказательств особенных не нужно – достаточно взглянуть на название издательства, рискнувшего пристроить лирический багаж мадам Сент-Леон Лауд. А помните ли вы, мосье Кларк, что По просил Марию Клемм адресовать письма к нему в Филадельфию на имя «Э.С.Т. Грэй, эсквайр»? Вас не затруднит зачитать сию странную просьбу, процитированную в Бароновой лекции?

Я повиновался.

Не медлите с ответом, но пишите сразу в Филадельфию. Письмо может не попасть мне в руки; чтобы избежать этого, не указывайте моего имени, но адресуйте его мистеру Э.С.Т. Грэю, эсквайру.

На этих словах я отложил блокнот.

– Сударь, умоляю – скажите, что можете расшифровать этот ни на что не похожий код!

– Код! Да еще ни на что не похожий! Имеющий глаза да увидит, а не имеющий пускай думает, что перед ним шарада.

Дюпон открыл саквояж, принесенный коридорным. До самого верху саквояж был набит газетами.

– Прежде чем искать вас в суде, я заглянул в «Глен-Элизу». Ваша служанка Дафна, девушка с золотым сердцем и трезвым умом, любезно позволила забрать порядочное количество из вашей коллекции газет, каковая коллекция уже несколько месяцев без толку пылится в библиотеке. В скромности своей Дафна не пошла дальше намека, но мне и этого было достаточно. Итак, ваша служанка хочет, чтобы я убедил вас избавиться от газет, ибо они не дают поддерживать порядок в помещении. Но вернемся к Э.С.Т. Грэю, эсквайру. Не затруднит ли вас, мосье Кларк, указать, в каких конкретно словах вы усматриваете таинственность?

Я прочел письмо, на сей раз про себя: «Письмо может не попасть мне в руки; чтобы избежать этого…»

– Во-первых, Эдгар По, судя по всему, испытывал сильный и нехарактерный для себя страх, что письмо может пропасть.

– Правильно.

– И с целью предотвратить это обстоятельство Эдгар По разработал весьма сложный план – прибег к фальшивому имени Э.С.Т. Грэй!

– Кое-кому данный факт может представиться лучшим доказательством сумасшествия Эдгара По.

– Кое-кому, но ведь не вам, мосье Дюпон?

– Ни в коем случае! Я придерживаюсь прямо противоположного мнения. Решения человеческие одновременно являются гораздо менее рациональными и гораздо менее предсказуемыми, чем кажутся; запомните это, дражайший мосье Кларк. Именно по этой причине человек мыслящий сравнительно легко их предугадывает. В нашем случае следует учитывать, что мосье По относился к числу людей неординарных; его решения, на первый взгляд иррациональные, представляются таковыми исключительно потому, что на самом деле от начала и до конца продиктованы логикой. Нам с вами немало поможет информация о том, куда направлялся По осенью 1849 года и куда намеревался писать своей обожаемой теще.

– Это просто. По собирался в Филадельфию, а оттуда – в Фордхэм, в Нью-Йорк, за миссис Клемм. После женитьбы на Эльмире Шелтон он хотел забрать тещу к себе. Письма приходили к миссис Клемм в Нью-Йорк, в маленький коттеджик. Как я уже сказал, тут ничего загадочного нет.

– Ваши последние слова могут послужить отличным ответом на поставленный вами вопрос. Вы говорили, что По часто менял города, нигде не жил подолгу.

– Из Балтимора он вместе с Сисси и Марией Клемм перебрался в Ричмонд, штат Виргиния, где провел несколько лет. Затем лет шесть прожил в Филадельфии. Последние его годы прошли в Нью-Йорке, где он делил кров с тещей.

– Отлично! Сами теперь понимаете, почему мадам Клемм следовало писать на имя «Э.С.Т. Грэй, эсквайр».

Я с недоумением воззрился на Дюпона:

– Нет, не понимаю, сударь!

– Это же элементарно, мосье Кларк! Разгадка лежит на поверхности! Что касается меня, мне повезло – несколько раз в течение моего пребывания в Балтиморе вы рассказывали об особенностях работы американских почтамтов. В интересующий нас 1849 год, если я ничего не путаю, американцам не доставляли письма на дом, за ними нужно было ходить на почту. Что получается? Получается, если в 1849 году на имя Эдгара А. По приходит письмо в Нью-Йорк, Эдгар А. По забирает письмо на почтамте. Если в том же 1849 году письмо на то же имя приходит в Филадельфию… Полагаю, вы уже сообразили, что тогда будет. Филадельфийский почтмейстер, сверившись со списком лиц, некогда проживавших в Филадельфии и обнаружив фамилию По, перешлет письмо по месту настоящего жительства мосье По. Иными словами, письмо из Нью-Йорка от мадам Клемм для Эдгара А. По будет сочтено отправленным в Филадельфию по ошибке и возвращено в Нью-Йорк!

– Конечно же! – воскликнул я.

Дюпон продолжал:

– Мадам Клемм, которая также одно время жила в Филадельфии, поняла беспокойство своего Эдди и не усмотрела в его просьбе ничего странного в отличие от нас. Выходит, страхи По, на первый взгляд нелепые, были вполне обоснованны. Если бы Эдгар По назвал на филадельфийском почтамте свое имя, писем бы для него точно не нашлось – они были бы уже благополучно отправлены в Нью-Йорк; зато письмо на вымышленное имя, заранее сообщенное корреспонденту, непременно дождалось бы адресата.

– Но почему он просил тещу не подписывать письмо?

– Потому что волновался. Потому что, кроме мадам Клемм, у него не осталось родной души. «Не медлите с ответом, но пишите сразу в Филадельфию». Это письмо крайне важно для По, он демонстрирует признаки перестраховки, продиктованной не нервным расстройством, а несокрушимой логикой. Он знает: когда письмо складывают и запечатывают, подпись может оказаться на месте адреса, и наоборот. В таком случае филадельфийский почтмейстер сочтет, что письмо адресовано Марии Клемм, а не подписано Марией Клемм, и злополучный клочок бумаги опять же отправится обратно в Нью-Йорк. Вы сами могли заметить, как волновался Эдгар По из-за почты – вы ведь с ним переписывались, пусть и недолго. В этих немногочисленных письмах По выражает беспокойство, что письмо потерялось или отправилось по неправильному адресу. «Десять к одному, что я ошибся с адресом, ибо в подобных вещах мне свойственно проявлять непростительную рассеянность» – так, если я правильно помню, Эдгар По писал некоему лицу, не ответившему на его письмо. Нам известно, что первый сердечный удар связан у Эдгара По с перепиской. Любовные послания юного поэта к Эльмире перехватывались ее родней. Второе ухаживание, за кузиной Элизабет Герринг, было жестоко прекращено отцом девушки, Генри Геррингом, который прочитывал посвященные ей стихи. Ах эта вечная суматошность получателя, который носится с листком бумаги, заклеенным и надписанным определенным образом, не зная, где бы его понадежнее спрятать; ах этот вечный страх отправителя, как бы сокровенные строки не были прочтены потенциальным врагом! Не зря же Эдгар По развил тему писем в одном из самых сильных своих рассказов о дедукции – ну да вы его читали. Однако остается открытым вопрос, почему По решил назваться Э.С.Т. Грэем. На самом деле не важно, какой он взял псевдоним, коль скоро он его вообще взял; разумеется, глупо было бы выбрать сочетание Джордж Смит или Томас Джонс – слишком распространенное, увеличивающее риск для письма попасть в чужие руки. Нет, наш дальновидный мосье По измышляет сочетание с тройным именем, сводя возможность дублирования к минимуму. По вашим глазам вижу, мосье Кларк, что вам желательно получить нечто вроде расшифровки этих инициалов и фамилии как таковой; объяснение, почему выбраны именно эти буквы и именно это слово. Извольте. В последних номерах «Бродвей джорнал», которому не суждена была долгая жизнь, редактор Эдгар По дважды помещал призыв оказать финансовую поддержку сему печатному органу – к слову, уже обреченному. Корреспонденцию на эту тему он просил адресовать «сотруднику» Э.С.Т.Г. – явный показатель нежелания афишировать сбор денег. Подумайте теперь, чем занят По летом сорок девятого года? Опять же сбором денег на собственный журнал – на сей раз «Стилус». Неудивительно, что он использует тот же псевдоним – Э.С.Т. Грэй. Возможно, это имя вспомнилось ему из-за сходности ситуации, возможно, в его мозгу сформировалась слишком устойчивая зависимость будущего успеха от своевременного получения тещиного письма. Что касается самих букв, они не несут никакой дополнительной смысловой нагрузки, в них только зашифрована параллель между двумя периодами жизни, но других шифров нет. Вообще, мосье Кларк, искать всюду шифры и совпадения – удел тех, кто слишком много ставит на человеческий разум. Полагаю, миф о таинственности просьбы Эдгара По к Марии Клемм полностью развенчан. Не так ли, мосье Кларк?

С видом несколько самодовольным Дюпон спрятал бумаги обратно в саквояж.

– Да, но только… – начал я, но от прищура Дюпона запнулся на полуслове.

– Что – только?

– Разве вы, мосье Дюпон, не говорили о втором доказательстве в пользу того, что По не появлялся в Филадельфии?

– Говорил. Без сомнения, в вашей памяти сохранился некролог из филадельфийского печатного издания «Паблик леджер»? Если нет – поищите в подборке, что я принес из «Глен-Элизы».

Некролог был напечатан девятого октября 1849 года, через два дня после смерти По. Я нашел газету и вручил Дюпону. Он передал ее обратно мне.

– Что это такое?

– Газета, которую вы просили, мосье Дюпон!

– Никаких газет я не просил! Я просто сказал, что газета имеется в саквояже. Положите ее на место. Текст этого некролога нуждается в корректировке не меньше, чем прочие аналогичные тексты. Но вы, надеюсь, помните, как вскоре после нашего прибытия в Балтимор я потребовал все выпуски газет за неделю до появления каждой из вырезанных вами заметок и через неделю после.

– Отлично помню, сударь.

– Вам следует сосредоточить внимание на публикациях, увидевших свет до того, как появился некролог. Вот и сосредоточьте. А когда прочтете, вспомните, о чем молил Эдди свою обожаемую Мамочку. А молил он «не медлить с ответом». В этом же самом письме он повторяет просьбу, словно Мария Клемм способна была ее проигнорировать: «Не забудьте: писать надо сразу в Филадельфию, чтобы письмо уже ждало меня в этом городе». Как вы думаете, могла Мария Клемм не внять столь страстной мольбе о ласковых словах, в которых По нуждался всегда, а особенно во время путешествия?

Я собрал все выпуски филадельфийской «Паблик леджер», что теснились в недрах саквояжа. Дюпон велел найти выпуск от третьего октября 1849 года и ткнул пальцем в «почтовую колонку» – рубрику на последней странице, «Список лиц, которых на почтамте в Филадельфии ожидает корреспонденция». Среди прочих имен я не без труда (шрифт был очень мелкий) обнаружил имя «Грэй, Э.С.Ф.». В газете от четвертого октября в той же рубрике также значился «Грэй, Э.С.Ф.».

– Это он; без сомнения, он!

– Конечно. Несмотря на букву «Ф» вместо «Т», имя следует читать как «Грэй, Э.С.Т.». При размашистом почерке эти буквы легко спутать, а у По был размашистый почерк, в чем вы, мосье Кларк, имели случай убедиться. Мария Клемм приняла его «Т» за «Ф»; возможно, почтовый служащий принял ее «Т» за «Ф»; наконец, не исключено, что наборщик «Леджера» принял «Т» почтового служащего за «Ф». Выдуманное имя претерпело еще одно изменение, но это оно, даже не сомневайтесь. Речь идет о том самом письме Марии Клемм, которого По так ждал. Мысленно прикиньте сроки почтовых отправлений и поймете, что мадам Клемм не медлила с ответом на письмо По от восемнадцатого сентября, что она очень быстро сочинила ответ, адресатом сделала мосье Грэя и послала письмо с нью-йоркского почтамта.

– «Леджер» упоминает о письме в двух выпусках.

– Что показательно, если я уяснил правила, действующие на американских почтамтах; правила, которые вы столь любезно мне изложили.

– У нас так заведено: за первое объявление о письме с адресата взыскивается два цента в дополнение к почтовым расходам. За второе, и последнее, объявление – еще два цента. Вскоре после этого письмо считается «мертвым» и уничтожается.

– Третье октября, день первого упоминания в «Леджере», стал последним днем, когда Эдгара По видели вне больницы, – рассеянно констатировал Дюпон. – В этот день вы могли зайти на филадельфийский почтамт, назваться Э.С.Т. Грэем, эсквайром, или Э.С.Ф. Грэем, эсквайром, это уж как вам угодно, и получить письмо, ибо вы не менее Грэй, чем покойный По.

– Наверное, это последнее письмо к Эдгару По, – сник я. Печаль мою усугубляло соображение, что письмо это – последнее, непрочитанное, давным-давно уничтоженное, было маркировано вымышленным именем и предположительно даже не содержало имени женщины, пожалуй, преданнее всех любившей адресата.

– Да, наверное, – эхом отозвался Дюпон.

– Я бы много дал, чтобы прочесть это письмо.

– В этом нет необходимости. Я имею в виду, нашему делу содержание письма ничего не добавит. Сам факт упоминания в газете показывает, что в интересующий нас период Эдгар По не был в Филадельфии. Вспомните, как настоятельно просил он тещу писать без промедления, чтобы письмо ждало его по прибытии; если бы прибытие состоялось, первым делом По поспешил бы на почтамт.

– Таким образом, у нас появилось очередное основание признать, что По не добрался до Филадельфии, – продолжал Дюпон. – Зато мы имеем немало оснований – которые уже перечисляли – полагать, что По пытался добраться до Филадельфии, что он проделал изрядный путь.

– Но если он пытался и не сумел, что же ему помешало?

– Помните наш разговор о непереносимости Эдгаром По алкогольных напитков?

– Помню. По не был невоздержан – он был от природы не способен усваивать алкоголь, и об этой особенности мало кто знал. Единственный бокал вина мог до неузнаваемости изменить нрав Эдгара По; этот факт подтвержден неоднократно близкими ему людьми и указывает отнюдь не на регулярные возлияния. Нет, вывод прямо противоположный – По родился с гиперчувствительностью к спиртному. Слишком многие люди в разных местах и в разные периоды времени подтверждают это – нет причин считать их свидетельства попытками выгородить друга или родственника. Единственный бокал зачастую приводил к обмороку или вызывал неадекватные реакции. Как вы думаете, мосье Дюпон, могло такое случиться по дороге в Филадельфию?

– Терпение, мосье Кларк; терпение. Опираясь на всю раздобытую нами информацию, мы предположили, что По предпринял попытку выехать в Филадельфию, однако до места не добрался. Остается открытым вопрос, каким образом По вернулся в Балтимор. Барон, если бы дошел в своих выводах до этого пункта, наверняка выдвинул бы следующую гипотезу: в поезде до Филадельфии к По пристал некий криминальный элемент, с какой-то непостижимой, но дурной целью вынудивший поэта пересесть на поезд до Балтимора. Барон, доложу я вам, мосье Кларк, обладал романтичностью того же толка, что авторы слезоточивых любовных романов. Преступнику, какой бы злобностью и беспринципностью он ни отличался, нет ни малейшей выгоды отправлять По обратно в Балтимор. Однако из сказанного мной не следует, что пересадить По на поезд до Балтимора не мог некто с намерениями отнюдь не дурными, а, напротив, благими. Пересаживанием и высаживанием пассажиров занимаются обычно кондукторы, и причин для таких действий несколько – хулиганство, обморок, скверное самочувствие, попытка проехать без билета и тому подобное. Для человека, который, подобно Эдгару По, успел пожить и в Балтиморе, и в Филадельфии, гораздо логичнее было бы столкнуться в поезде не с преступником, а со старинным знакомым. Вы, мосье Кларк, разумеется, вправе счесть, что моя гипотеза недалеко ушла от обывательских домыслов, но поверьте, слово «домысел» не зря родственно словам «мыслить» и «смысл»; порой только посредством домыслов можно разобраться в событиях. Профессионалы сыска привыкли отводить домыслу подчиненное положение, а между тем способность мыслить – и строить домыслы – это одна из самых возвышенных способностей человеческого разума, притом такая, задушить которую труднее, чем прочие. Строить домыслы куда интереснее, чем мыслить логически или приводить доказательства, – ведь этот процесс напрямую связан с воображением. Так вообразим же неожиданную встречу Эдгара По с неким знакомым, а не с врагом; вообразим, что этот знакомый – но не близкий друг – приглашает По выпить либо в вагоне-ресторане, либо в станционном буфете. Вообразим, что По, быть может, надеясь на дополнительную финансовую поддержку для журнала, принимает приглашение, ибо приглашающий настойчив и является потенциальным жертвователем, да и пропустить предложил «всего по стаканчику» – ибо помнит По лишь мальчиком или юношей и понятия не имеет о его проблемах с алкоголем. Вероятно, это друг детства или бывший кадет из Вест-Пойнта. Почему бы и нет – ведь отставные военные, как ни одна другая категория населения, имеют тенденцию рассеиваться по штатам. Или же это однокашник по колледжу. Быть может, в собранных нами сведениях даже мелькало его имя.

– Закхей Коллинз Ли! – воскликнул я. – Он учился с Эдгаром По в колледже, а сейчас он окружной прокурор. Вдобавок он был четвертым из присутствовавших на похоронах.

– Без сомнения, мосье Ли – кандидатура интересная; что касается участия в похоронах, его заслонили трое других господ. Это следует учесть, мосье Кларк. Ведь кто собрался проводить По в последний путь? Кладбищенский сторож Спенс; сотрудник похоронного бюро; могильщик; священник – это, так сказать, официальные лица. Всего же скорбящих было четверо, не так ли?

– Да. Доктор Снодграсс, Нельсон По, Генри Герринг и мистер Коллинз Ли. Больше никто не пришел.

– Как по-вашему, мосье Кларк, что общего у первых троих – разумеется, кроме того обстоятельства, что все они были знакомы с Эдгаром По? Мало ли кто был с ним знаком – он ведь провел в Балтиморе несколько лет. Здесь могли остаться бывшие школьные наставники, возлюбленные юных дней, друзья, родственники. Но нет, дело не в этом. Куда показательнее другое обстоятельство – все трое, так или иначе, имели отношение к последним дням Эдгара По. Мосье Герринг оказался в закусочной «У Райана», где обнаружили По и куда вызвали Снодграсса; Нельсон По, узнав о плачевном состоянии своего кузена, ходил в больницу. О похоронах не было сообщено заранее – ни через газеты, ни иным способом; ясно, что эти трое господ могли бы, если бы захотели, собрать на похороны куда больше народу.

– В свете сказанного почему бы нам не предположить, – продолжал Дюпон, – что наш Закхей Коллинз Ли также имел сношения с По незадолго до его смерти? Ли – состоятельный человек; почему бы ему не путешествовать поездом, почему бы, вспомнив дни юности – которые, как правило, отмечены весельем и кутежами, – не пригласить По в ресторан или буфет? По, в свою очередь, знал мосье Ли как влиятельную персону в сфере правоведения и хотел проявить максимум дружелюбности, показаться этаким милягой в надежде на поддержку своей кампании со «Стилусом». Если наши домыслы верны, мы получаем объяснение сразу двух фактов – не только инцидента в поезде, но и присутствия мосье Ли на похоронах, о которых почти никому не было известно. Идем дальше. После единственной поблажки По страдает, используя вашу терминологию, от неадекватных реакций организма. Именно этот факт никак не желали принять ричмондские Сыны Воздержания, к каковым Сынам принадлежит и ваш мосье Бенсон. Им было важно, чтобы По не выпил ни капли, в то время как трезвенники из других городов старались представить его осушившим целую бочку. Вы совершенно справедливо заподозрили мосье Бенсона в утаивании неких фактов. Наверняка он раскрыл сей небольшой инцидент вскоре после приезда в Балтимор.

– Погодите, мосье Дюпон! – запальчиво перебил я. – Вернемся к винопитию в поезде. Разве настоящий друг, будь то мистер Коллинз Ли или некто нам неизвестный, не позаботился бы о занемогшем Эдгаре По?

– Если, как мы предполагаем, этот друг не в курсе сложных отношений Эдгара По со спиртными напитками и если сам По, стесняясь этой особенности и боясь опозориться, всячески подавляет прискорбные последствия бокала вина, друг спокойно распрощается с ним и уйдет, не подозревая или почти не подозревая, что бросил человека в беде. Конечно, По все равно чувствует обиду, но условному мосье Ли даже невдомек, что какой бы то ни было инцидент вообще имел место. Человек вроде Закхея Коллинза Ли, окружного прокурора с множеством обязанностей, мог узнать о несчастье лишь несколько дней спустя, например, встретившись с коллегой Нельсоном По и упомянув, что недавно виделся с его родственником. Вспомните, как отреагировал По на слова доктора Морана, имевшие целью утешить беспокойного пациента. Доктор Моран пообещал разыскать друзей По, а что ответил несчастный поэт?

– «Лучшее, что может сделать для меня мой самый дорогой друг, – это выпустить мне мозги посредством пистолета!»

– Именно! Умирающий По не видел в друзьях ни поддержки, ни утешения – один только вред. И разве так уж трудно назвать причину; разве так уж трудно, мосье Кларк? По-моему, причина сыскивается в последних шагах поэта по нашей полной скорбей земле. Итак, что мы имеем? Эдгар По, переступив через собственную гордость, решается просить приюта у доктора Брукса, а находит пепелище. Встречает в поезде однокашника и сталкивается с искушением, которому не в силах противостоять, несмотря на неминуемую опасность. Уже в закусочной называет имя доктора Снодграсса и вынужден терпеть его брезгливые взгляды и молчаливое, но от этого не менее очевидное обвинение в пьянстве. Его родственник Генри Герринг обнаруживается в закусочной, но, вместо того чтобы приютить поэта у себя дома, отправляет его, притом без сознания и без сопровождения, в захудалую больницу. Теперь подумайте, мосье Кларк – кстати, жаль, что здесь нет представителей печатного органа общества трезвости, им бы тоже не повредило раскинуть мозгами, – подумайте, говорю я, вот о чем: разве доктор Снодграсс не был бы последним из всех, кого хотел видеть едва живой Эдгар По, будь Эдгар По действительно жертвой пьяного загула? Мы не отрицаем: мосье По действительно случалось впадать в запой; он неоднократно пытался завязать с возлияниями, и были в его жизни периоды, когда воздержание сменялось чрезмерным винопитием, и наоборот. Однако именно потому, что нам известна история его отношений с алкоголем, мы способны правильно интерпретировать тот факт, что По назвал мосье Уокеру имя доктора Снодграсса; мы способны взглянуть на эту деталь сквозь подходящие очки. Будь Эдгар По в загуле, нарушь он клятву не оскверняться спиртным – он позвал бы кого угодно, только не председателя балтиморского общества трезвости. Более того: из разговоров в закусочной По мог понять, что мосье Уокер служит наборщиком в газете «Сан», следовательно, является крайне нежелательным очевидцем плачевного положения поэта – если таковое вызвано невоздержанностью. Но и это не все. Если мосье По, перед тем как занемочь, прочел хоть одну газету, он должен был знать: второго октября Снодграсс отстранил кандидата от трезвенников Джона Уотчмена именно за пьянство и, как всякий политик, жаждал если не смыть это пятно, то хотя бы замаскировать его новым. О нет, Эдгар По назвал имя Снодграсс, причем не кому попало, а наборщику Уокеру, не просто так. В одно слово им было заключено целое послание: «Я не в загуле, я веду такую умеренную жизнь, можно сказать, полностью воздерживаюсь от соблазнов, что с чистой совестью называю человеку, связанному с прессой, имя другого человека, верой и правдой служащего трезвости, в надежде на его помощь».

– Однако вернемся к событиям в поезде. Мосье По распрощался со своим однокашником – предположим, тот выходил раньше, а может, просто удалился в другой вагон. Бледного, дрожащего, в полуобморочном состоянии, его обнаружил сердобольный и ответственный кондуктор. По мнению кондуктора, пассажир заболел – правда, причины болезни неясны. Бог весть почему сей добрый самаритянин решает, будто у захворавшего пассажира близкие остались в Балтиморе; впрочем, возможно, на подобную мысль кондуктора наводит маловразумительное бормотание самого По. В ближайшем депо (американцы почему-то применяют этот термин к железнодорожным станциям), быть может, в Гавр-де-Грейс, кондуктор из лучших побуждений пересаживает По в поезд до Балтимора. Учитывая большую долю вероятности именно такого развития событий, мы, согласитесь, едва ли сочтем слова Эдгара По, произнесенные в больнице, бредом безумца или пьяницы. Итак, По отвечает доктору Морану, что не знает, как и почему оказался в Балтиморе, – он не может объяснить эти факты, причем не по причине затяжного загула и не потому, что его опаивали наркотическими веществами, как считал Барон. Просто По говорит о втором приезде в Балтимор, после того как он Балтимор покинул. Он не понимает, почему, сев в поезд из Балтимора, оказался в поезде до Балтимора. Как видите, мы опровергли разом и обвинения трезвенников, и Баронову версию о похищении нечистоплотными политиками.

Насчет трезвенников мне все было понятно, но я не видел в словах Дюпона опровержения Бароновой версии и задал соответствующий вопрос.

– Надеюсь, вывод Барона еще не изгладился из вашей памяти, мосье Кларк, вы ведь записали его в блокнот.

Я действительно помнил этот вывод слово в слово.

И вот нечистоплотные виги, штаб-квартира которых находится в притоне рядом с пожарным депо «Огневой дозор» и напротив закусочной «У Райана», заперли беспомощного Эдгара По вместе с прочими своими жертвами – главным образом бродягами (в Америке их называют тунеядцами), а также с приезжими. Этим объясняется, почему в течение нескольких дней никто не видел популярного литератора, которого многие знали в лицо.

– Вам не кажется, мосье Кларк, что в последней фразе Барону изменяет логика? Ведь его же собственные действия в балтиморских и других издательствах заодно с изрядным количеством биографий По и статей о нем – согласитесь, что после смерти поэта этот сегмент книжного рынка испытал настоящий бум, – так вот, в результате действий Барона и биографов портрет По был растиражирован, и вряд ли кто мог не знать его в лицо с того самого момента, как начался ажиотаж вокруг его смерти. Напротив, пока он был жив, в лицо его знали только коллеги по цеху да горстка преданных читателей. Полагаю, вы не станете возражать, что эта категория населения не имеет привычки слоняться по улицам среди дня, а проводит дневные часы в конторах, библиотеках и лекториях. Никто не сообщал, что видел Эдгара По, но удивительно ли это при таком раскладе, да и вообще, стоит ли об этом упоминать отдельно? Вдобавок По не афишировал свой приезд в Балтимор, то есть никто, включая родственников, и не рассчитывал встретить его в эти дни. Данное обстоятельство, вкупе с особенностями человеческого разума и зрения, изрядно затрудняет узнавание. Случалось вам наткнуться на хорошего друга там, где вы никак этого не ожидали? Замечали ли вы, с какой натугой ваш мозг сопоставляет его облик с обликом, который давно хранится в вашей памяти? Совсем другое дело незнакомый человек – он сразу классифицируется мозгом как посторонний, обычный прохожий. Кстати, типичная ошибка газетчиков. Прочтите еще раз статью из нью-йоркского «Геральда» – сами убедитесь.