Текст книги "Тень Эдгара По"

17

Милостивый государь,

В закусочной “У Райана”, на 4-м участке, находится джентльмен в весьма плачевном состоянии, называющий себя Эдгаром А. По. Он крайне расстроен; утверждает, будто знаком с Вами. Уверяю Вас, ему требуется срочная медицинская помощь.

Эту записку написал случившийся на избирательном участке наборщик по фамилии Уокер; написал, видимо, в большой спешке, ибо карандашный грифель почти проткнул грубую бумагу. Записка была датирована третьим октября 1849 года и адресована доктору Джозефу Снодграссу, который жил неподалеку от закусочной, во время выборов в конгресс и в органы штата служившей избирательным участком.

Через несколько дней после того как мы с Дюпоном проникли в кабинет доктора Снодграсса, а Хэтти застала меня в неприличной близости от другой женщины, Барон Дюпен снова наведался к Снодграссу.

Я следил за Бароном, видел, как на углу Балтимор-стрит он вдруг замедлил шаг, словно запамятовал, какая забота привела его сюда. Я находился на другой стороне улицы. Вечерняя сутолока служила мне надежной ширмой. Люди спешили в рестораны и гостиницы – приближалось время ужина; носильщики, как рабы, так и свободные, перемещались по мостовой, удерживая на головах огромные корзины. Ожидание затягивалось – Барон ничего не предпринимал. Внезапно раздался грохот экипажа; я отвлекся от Барона. Экипаж едва не задел меня, проехал еще немного и остановился.

– Эй, что ты делаешь! – донеслось изнутри. – Кучер! Мне не сюда нужно!

Бросив взгляд на Барона и убедившись, что он не сменил позицию, я решил выяснить, кто этот недовольный пассажир. Я двинулся к экипажу – и застыл как громом пораженный. В окне маячил человек, впервые виденный мной на кладбище, на углу Грин-стрит и Файетт-стрит. В тот день – на похоронах Эдгара По – он нервничал, переминался с ноги на ногу.

– Эй, кучер, ты меня слышишь? – раздраженно повторил он. – Кучер!

По странному капризу Вселенной, тот, кого я впервые увидел в царстве тьмы и вечного сна, в туманную и слякотную пору, был явлен мне при свете погожего вечера, среди оживленной, принаряженной публики. Я уже имел дело с Нельсоном По и Генри Геррингом; теперь передо мной оказался третий из четверых, провожавших Эдгара По в последний путь. Оставался только Закхей Коллинз Ли – однокашник По, если верить слухам, недавно получивший должность окружного прокурора.

Я шагнул к экипажу. Однако пассажир успел переместиться к другому окну и продолжал ругать кучера, одновременно дергая дверную ручку. Я хотел заговорить с ним через окно, но тут дверь отворилась.

– Доктор Снодграсс! Какая приятная неожиданность!

При звуке этого голоса я отпрянул от окна и шагнул к лошадям, откуда меня не было видно.

Голос, разумеется, принадлежал Барону Дюпену.

– Опять вы! – раздраженно выкрикнул Снодграсс, выбираясь из экипажа. – Что вы здесь делаете?

– Ровным счетом ничего, – отвечал Барон, невинно хлопнув ресницами. – А вы?

– Извините, сударь, я вынужден с вами распрощаться. У меня важная встреча. А этот каналья кучер…

Я взглянул на кучера и узнал раба Ньюмана. Все сразу стало понятно. Барон не просто так прогуливался – он ждал, когда к нему доставят Снодграсса. Без сомнения, Барон велел Ньюману объявиться возле дома Снодграсса как раз в то время, когда, он знал, Снодграсс станет искать наемный экипаж. В первый раз, подслушивая разговор Барона со Снодграссом, я не сумел толком разглядеть последнего. Теперь Барон извлек из кармана записку, подписанную Уокером (текст приведен выше), и развернул ее перед носом своей жертвы.

Снодграсс изменился в лице.

– Кто вы такой?

– В тот день вам была отведена некая роль, – молвил Барон. – Вам надлежало позаботиться о мистере По. Стоит мне только захотеть, и этот недлинный текст попадет в газеты как свидетельство того, что вы несли за мистера По известную ответственность. Отдельные лица, не располагающие более подробной информацией, придут к выводу, что вы скрываете нечто важное, потому что, дражайший доктор Снодграсс, вы не сообщили никаких сведений, а главное – отправили мистера По в больницу одного.

– Вздор! Почему они так решат? – сварливо спросил доктор Снодграсс.

Барон добродушно рассмеялся:

– Потому, что именно такой тон я возьму в беседе с издателями.

Снодграсс колебался; желание уступить боролось в нем с гневом.

– Вы что же, проникли в мой дом? Если вы украли эту записку, сэр, тогда я…

Рядом с Бароном возникла Бонжур.

– Тесс! Вы здесь откуда?

Поступая на службу, Бонжур назвалась именем Тесс.

– Значит, это дело рук моей горничной! – Маятник Снодграссовых колебаний качнулся в сторону гнева. – Я сейчас полицию вызову!

– Пожалуй, вы сумеете предъявить полиции доказательства того, что в вашем доме пропал некий пустячок. Зато мы сумеем предъявить доказательства… Даже не знаю, говорить вам или не говорить… – Барон приложил палец к губам, как бы сам себя сдерживая. – Говорить вам или не говорить, дражайший доктор, что мы по чистой случайности наткнулись на некие сугубо личные ваши бумаги. Не сомневаюсь: публика, а также все эти ваши высоконравственные комитеты и общества и тому подобные организации будут нам премного благодарны за стряхивание многолетней пыли. Ты того же мнения, душенька моя Тесс?

– Да это шантаж! – воскликнул Снодграсс и сразу осекся.

– Действительно, ситуация некрасивая, – закивал Барон. – Однако вернемся к мистеру По, ибо только он интересует нас в данный момент. Если общественность узнает об истинном положении вещей, она, возможно, поверит, что вы пытались спасти жизнь мистера По. А такая уверенность способна коренным образом изменить и ваш, гм, портрет. Но сначала вашу историю должны услышать мы.

Интонациями и словами Барон Дюпен манипулировал с ловкостью фокусника; стоило ему захотеть, и угроза или требование оборачивались соблазнительнейшей приманкой. Такой же трюк он продемонстрировал в свое время доктору Морану в больнице, где умер Эдгар По.

– Полезайте обратно в экипаж, дражайший доктор. Мы едем в закусочную «У Райана»!

Полагаю, раздавленный шантажом, сокрушенный доктор Снодграсс, еще не успевший придумать ответную реплику, услышал от Барона нечто аналогичное. Сам я не стал дожидаться конца разговора, а поспешил в закусочную, чтобы успеть занять место где-нибудь в уголке, в тени. Я уже знал, куда Барон повезет доктора.

– Едва получив записку от мистера Уокера, я помчался в это, гм, питейное заведение самого низкого пошиба, едва ли достойное называться даже и закусочной. – Снодграсс явно продолжал речь, начатую еще в экипаже. – Разумеется, он был здесь.

Я сидел за столиком в самом темном углу обеденного зала, невидимый Барону и Снодграссу еще и благодаря тени, что отбрасывала лестница, ведущая в номера на втором этаже. Номера эти снимали в основном гости заведения, недостаточно трезвые для того, чтобы отыскать дорогу домой.

– Эдгар По! – Барон Дюпен уточнил местоимение «он».

Снодграсс остановился возле засаленного, облезлого кресла.

– Вот здесь он сидел, свесив голову на грудь. Я сразу с прискорбием заметил, что в записке – читать которую вы, кстати, не имели никакого права, – что в записке мистер Уокер ни на йоту не погрешил против истины.

Барон лишь усмехнулся в ответ на упрек. Снодграсс продолжал со скорбью в голосе:

– Но что за разочарование! Какой контраст между всегда оживленным джентльменом, одетым аккуратно и даже с лоском, и человеком, представшим моему взору в тот памятный вечер! Поистине при других обстоятельствах я не отличил бы его от одурманенных алкоголем мужланов, привлеченных в сие злачное место предвыборным угаром.

– Значит, в тот вечер здесь был избирательный участок? – уточнил Барон.

– Да, выбирали местную власть. Вся картина до сих пор так и стоит у меня перед глазами. Лицо у Эдгара По было измученное, изможденное, если не сказать опухшее, – продолжал Снодграсс, нимало не смущаясь взаимоисключаемостью определений. – Вдобавок он был грязен, волосы всклокочены, общий вид внушал отвращение. Его лоб, всегда изумлявший шириной, его огромные глаза, взгляд которых отличался мягкостью и в то же время одухотворенностью, – эти глаза потухли, а взгляд сделался пуст.

– Вы успели надлежащим образом рассмотреть его одежду? – Барон со скоростью поезда строчил в записной книжке.

Снодграсс, казалось, дивился способностям собственной памяти.

– Увы, едва ли слово «надлежащий» применимо к тому, что я увидел. Первой бросилась в глаза грязная, с оборванными полями, истрепанная соломенная шляпа, без какого-либо намека на ленту вокруг деформированной тульи. Далее я отметил широкое пальто из линялой черной шерстяной материи, истончившейся от долгой носки. В нескольких местах пальто разорвалось по шву и было заляпано грязью. Панталоны были из полушерстяной ткани в мелкую клеточку, также сильно изношенные и вдобавок не по размеру. Ни жилета, ни шейного платка; сорочка спереди помятая и в пятнах. На ногах, если память мне не изменяет, были грубые башмаки, пожалуй, и не ведавшие, что такое вакса и щетка.

– И что же вы предприняли, доктор Снодграсс?

– Я знал, что у По в Балтиморе имеются родственники. Поэтому я тотчас снял для него номер. Я прошел с официантом на второй этаж, выбрал подходящую комнату и вернулся вниз, с тем чтобы препроводить По в это пристанище, где никто бы его не потревожил. А я бы тем временем отправил посыльного к его родственникам.

Барон и Снодграсс приблизились к лестнице. Снодграсс указал вверх и в сторону – вот, дескать, номер был выбран подальше от скрипа ступеней. Я, с целью не быть обнаруженным, предпринял попытку раствориться в тени.

– Стало быть, вы сняли для мистера По номер, а сами послали за его родней? – переспросил Барон.

– Не совсем так. Странное дело – мне не пришлось ни за кем посылать. Едва спустившись на первый этаж, я нос к носу столкнулся с мистером Генри Геррингом; он мистеру По не кровный родственник, а муж его покойной тетки, то есть неродной дядя.

– Мистер Герринг появился прежде, чем вы за ним послали? – уточнил Барон.

Мне эта подробность также показалась странной, а от ответной реплики Снодграсса напрягся каждый мой нерв.

– Именно так. Герринг был в трактире – кажется, даже с другим родственником По. Точно не припомню.

Очередная нестыковка. Нельсон По говорил мне, что узнал о состоянии Эдгара По, когда последний лежал в больнице. Если с Генри Геррингом был другой родственник и если это был не Нельсон, то кто?

– Я спросил мистера Герринга, – продолжал Снодграсс, – не желает ли он взять мистера По к себе в дом, но мистер Герринг наотрез отказался. «По, когда пьян, отличается грубостью и не испытывает никакой благодарности к приютившей его семье» – вот как мистер Герринг объяснил свой отказ. И сделал встречное предложение – отправить По в больницу. Так мы и поступили – наняли экипаж и велели кучеру ехать в больницу при колледже Вашингтона.

– Кто сопровождал мистера По в больницу?

Снодграсс потупился.

– Значит, вы не поехали с вашим другом. Значит, отправили его одного, – подытожил Барон.

– Видите ли, нам пришлось уложить его. Он занял все сиденье. Больше в экипаже места не было. Он не мог передвигаться самостоятельно! Мы взяли его, точно бездыханное тело, втащили в экипаж. Он сопротивлялся, бормотал что-то нечленораздельное. Откуда нам было знать, что дни его сочтены? Увы, его разум помутился от алкоголя. Этот демон с юности преследовал Эдгара По, и он же свел его в могилу, – вздохнул Снодграсс.

Мнение доктора Снодграсса о предполагаемом пьянстве Эдгара По уже не было для меня секретом. Среди бумаг в Снодграссовом кабинете Дюпон обнаружил черновик стихотворения на смерть По. «Над этой сценой взор скорбит!» – сетовал поэт-трезвенник и продолжал в том же ключе:

 
Змий насмеялся над тобой,
О вдохновенный эрудит!
Могучих образов прибой
Сошел на пену; мысль твоя
В грехе погрязла пития.
Ужели этой головой
Измышлен «Ворон»? Боже мой!..
 

– Довольно об этом, – мрачно отрезал Снодграсс. – Надеюсь, вы удовлетворены полученными сведениями и не намерены проливать лишний свет на прискорбную слабость Эдгара По. Публике достаточно известно о его грехах, я же со своей стороны сделал все возможное, чтобы сей ящик до поры не открывался.

– Насчет этого не извольте волноваться, доктор, – отвечал Барон. – По умер не от пьянства.

– Что вы имеете в виду? Тут не может быть никаких сомнений. Его уничтожили неумеренные возлияния. Он умер от патологического опьянения – иначе этот недуг зовется mania a potu; так и в газетах писали. Поверьте мне – я располагаю фактами.

– Боюсь, милейший доктор, вы не более чем свидетель фактов; быть может, вы даже ими располагаете; но факты и истина далеко не одно и то же. – Барон Дюпен поднял руку, предупреждая протест Снодграсса. – Не трудитесь защищаться, доктор. Вы были нам крайне полезны. Однако не вы и не алкоголь довели Эдгара По до столь плачевного состояния. О нет; в тот день против поэта ополчились силы, я бы сказал, демонические. Но он будет оправдан; попомните мое слово – он будет оправдан и отмщен! – Барон обращался теперь не столько к Снодграссу, сколько к себе самому.

Снодграсс, впрочем, по-прежнему жестикулировал, словно намеренно оскорбленный.

– Сэр, я, к вашему сведению, специалист в данной области. Я председатель балтиморского Общества трезвости. Я способен с одного взгляда отличить человека умеренного от… от опустившегося пропойцы! Чего вы добиваетесь? С тем же успехом можно пытаться предотвратить бурю!

Барон медленно развернулся. Ноздри его трепетали, как у боевого коня. Четко, веско он повторил свои слова:

– Эдгар По будет оправдан и отмщен.

18

– Барон сказал, что По не пил и вообще смерть наступила не в результате злоупотребления алкоголем, хотя именно так писали в газетах.

С этими словами я примостился на краешке стула в собственной библиотеке; Дюпон сидел напротив.

Честно говоря, я вовсе не хотел выражать удовлетворение Бароновой беседой со Снодграссом; не хотел слишком превозносить способности и дар убеждения Барона. В конце концов, Барон был нашим главным соперником; Барон мешал нам более, чем кто-либо.

– Видели бы вы, мосье Дюпон, как доктор Снодграсс изменился в лице! – воскликнул я неожиданно для себя самого. – Словно Дюпен нанес ему удар в челюсть – ни больше ни меньше! – Я не мог сдержать смеха. – По-моему, Снодграсс, этот фальшивый друг, этот предатель, вполне заслужил подобное обращение.

Вдруг мне пришла в голову не относящаяся к делу мысль, а точнее, нечто вроде праздного вопроса. Есть ли в текстах Эдгара По намеки, что прошлое К. Огюста Дюпена связано с адвокатской практикой – вот о чем я подумал. Мысль оказалась назойливая. Вопрос звенел в висках, не оставлял иного выбора, кроме как отыскать ответ.

– Что еще?

– А? – Я вздрогнул, сообразив, что слишком затянул паузу.

– Что еще вы заметили нынче, сударь? – уточнил Дюпон, отодвигаясь вместе со стулом от письменного стола, заваленного газетами.

Я изложил остальные важные моменты – в частности, сообщил, что в закусочной неизвестно почему находился Генри Герринг, а также дал подробное описание одежды Эдгара По. Я проявил довольно осторожности, чтобы не называть более имени Барона Дюпена, – оно равно резало мой и Дюпонов слух.

– Сначала Нельсон По, потом Герринг! А теперь Снодграсс! – воскликнул я с неприязнью.

– Вы о чем, сударь?

– Все они были на похоронах Эдгара По; предполагается, что они должны его превозносить. Однако Снодграсс называет великого поэта опустившимся пропойцей. Нельсон По не предпринимает никаких действий в защиту доброго имени своего кузена. Генри Герринг появляется в злополучной закусочной прежде, чем Снодграсс за ним посылает, но лишь за тем, чтобы отправить своего племянника одного в больницу.

Дюпон потер подбородок, поцокал языком и вместе со стулом развернулся ко мне спиной.

Приблизительно в это время в моем мозгу начала формироваться, а затем и требовать внимания следующая мысль: Дюпон поощряет меня шпионить главным образом для того, чтобы я не путался под ногами. После приведенного выше разговора, который заметно усилил мою тревогу, я лишь периодически докладывал Дюпону о своих последних изысканиях; доклады, как правило, принимались с небрежным безразличием. Порой я возвращался поздно, когда Дюпон уже спал; в таких случаях я в сжатой форме, однако ничего не упуская, излагал для него сведения на бумаге. Дюпоново бездействие при обнаружении Бонжур в библиотеке; бездействие необъяснимое и окрашенное презрением; бездействие, повлекшее непристойную сцену и серьезную размолвку между мной и Хэтти, не находило оправданий с моей стороны. Полагаю, от Дюпона не укрылось мое охлаждение к нему, хотя он и не подавал виду.

Однажды за завтраком я сказал:

– Вот подумываю, не написать ли письмо в печатный орган нью-йоркского Общества трезвости. Они заявили, будто Эдгар По скончался от пьянства, а это ложь. Пусть представят имена своих так называемых свидетелей, а не могут – так нечего и клеветать.

Дюпон долго молчал, наконец возвел на меня затуманенный рассеянностью взгляд.

– Что вы думаете о статье в печатном органе Общества трезвости? Что вы думаете, мосье Дюпон?

– Я думаю, что это словосочетание – печатный орган Общества трезвости – говорит само за себя. По официальной версии, их цель – повсеместное сокращение употребления спиртных напитков, но это лицевая сторона. На самом деле они хотят прямо противоположного – стабильного удлинения списка известных людей, погубленных пьянством. Таково условие существования печатного органа; в противном случае читатели усомнятся в его необходимости. К сожалению, Эдгар По невольно упрочил репутацию сего издания.

– То есть вы сомневаетесь в подлинности их доказательств?

– Да, сомневаюсь.

Я воспрянул; на миг мне показалось даже, что приятельские отношения с Дюпоном полностью восстановлены.

– У вас ведь есть что противопоставить нью-йоркским трезвенникам, верно, сударь? Сумеем мы доказать, что По не пил в тот вечер?

– Насколько мне помнится, я не выражал подобной уверенности.

Я не нашелся с ответом – так сильно было потрясение. Не то чтобы Дюпон сделал окончательный вывод, но я испугался, что вот-вот сделает, и притом прямо противоположный недавнему выводу Барона. Захотелось сменить тему или вовсе прекратить разговор.

– На самом деле, – продолжал Дюпон, готовый подтвердить мои опасения, – Эдгар По почти наверняка пил в день выборов.

Я не ослышался? Дюпон и впрямь проделал такой путь, в прямом и в переносном смысле, с единственной целью – надежнее закрепить за великим поэтом репутацию пьяницы?

– А теперь расскажите-ка поподробнее о подписке, которую начал Барон, – распорядился Дюпон.

Я был рад ухватиться за любую тему. Барон Дюпен продолжал поправлять свои дела посредством подписки, организованной им в Балтиморе. В одном из ресторанов, который специализировался на блюдах из устриц, Барон с благосклонностью принял вступительные взносы сразу от целой дюжины энтузиастов. Владелец заведения, недовольный выходками французского подданного, с готовностью изложил мне все сказанное Бароном. «Через две недели, друзья мои, – обещал Барон, – вы впервые услышите правду о смерти Эдгара По!» Однажды он добавил лично для Бонжур: «Дай срок, в Париже узнают о моем успехе; о, что тогда будет!» На слове «будет» Барон замолк – его несытое воображение уже рисовало целую пиршественную залу, двери в которую откроет ему этот пока несостоявшийся успех…

Через несколько дней Барон Дюпен появился в холле своей гостиницы с весьма мрачным выражением лица. Я позднее подкупил коридорного и узнал причину расстройства Барона. Оказывается, чернокожий Баронов слуга не пришел на его зов. Имел место изрядный переполох, но в конце концов от городских властей сообщили, что юный Ньюман получил вольную. Барон понял, что обманут, и догадался, кем именно. Отреагировал он смехом.

– Чему ты смеешься? – удивилась Бонжур.

– Собственной недальновидности, детка, – отвечал Барон. – Следовало быть умнее. Конечно, Ньюмана освободили.

– Ты хочешь сказать, его Дюпон освободил? Но как ему удалось?

– Ты не знаешь Дюпона. Ничего – это дело наживное.

Рассказ коридорного вызвал у меня недобрую улыбку.

По Дюпонову указанию днем раньше я выяснил имя владельца Ньюмана. Этот человек погряз в долгах и срочно нуждался в денежных средствах, поэтому-то он и сдал своего раба Барону на неопределенный срок. Про обещание Барона купить Ньюману свободу он и не слыхивал. Вдобавок он пребывал в уверенности, что Ньюман служит «в небольшой семье»; истинное положение дел крайне возмутило его. Впрочем, ярость, как бы она ни была сильна, не подвигла злосчастного должника гордо отвергнуть выписанный мной чек в уплату за свободу молодого негра. Мне как адвокату нередко случалось иметь дело с должниками; я всегда вел себя так, чтобы не задеть их и без меня уязвленного самолюбия и учесть их нужды.

Я лично препроводил юношу на вокзал и посадил в поезд до Бостона. Закон штата Мэриленд гласит: освобожденный раб должен немедленно покинуть территорию штата, дабы не влиять разлагающе на других чернокожих, оставшихся рабами. По дороге на вокзал Ньюман светился от счастья и в то же время едва сдерживал дрожь; ему все казалось, что земля разверзнется у нас под ногами прежде, чем он окажется за пределами штата. По правде говоря, у Ньюмана были веские основания бояться. До вокзала оставались считанные ярды, когда за нашими спинами раздался грохот, мигом очистивший мостовую от всех пешеходов, включая нас.

Приближались три омнибуса с чернокожими мужчинами, женщинами и детьми. За омнибусами ехали несколько конных. Одного, высокого и седого, я узнал – то был Хоуп Слэттер, самый влиятельный в Балтиморе работорговец. Балтиморские работорговцы обыкновенно держали чернокожих, приобретенных у перекупщиков, запертыми в специальных помещениях (как правило, флигелях собственных домов) до тех пор, пока невольников не набиралось достаточно, чтобы «не гонять порожняком» судно и окупить расходы по доставке «товара» в Новый Орлеан, этот перевалочный пункт, откуда чернокожие отправлялись на плантации. Теперь Слэттер со своими помощниками держал путь в порт. В каждом омнибусе было около дюжины невольников.

Почти вплотную к омнибусам держались другие чернокожие. В надежде на последнее прикосновение они тянули к окнам руки, то и дело переходили на бег, чтобы успеть сказать любимым людям самое важное. Я затруднялся определить, где больше рыдали – в омнибусах или на улице. Особенно выделялся высокий женский голос – невидимая снаружи негритянка громко жаловалась неизвестно кому (а скорее, всякому, кто мог ее услышать) на Слэттера: хозяин, дескать, продал ее на условии, что она не будет разлучена с семьей, а Слэттер условие не выполнил.

Напрасно я поторапливал Ньюмана – душераздирающая сцена, быть может, последняя, коей он стал свидетелем, словно парализовала его. Между тем медлить было опасно. Работорговец и его помощники держали кнуты наготове в качестве предупреждения всякому, кто словами или действиями вздумает препятствовать зловещей процессии. Какой-то чернокожий подтянулся на руках к самому окну и повис так, выкрикивая имя своей жены. Женщина пробиралась к мужу, расталкивая пассажиров. Слэттер это заметил и в мгновение ока подскочил к омнибусу.

– А ну прекрати! – велел он негру.

Негр проигнорировал угрозу – жена как раз добралась до него, он тянул руки, чтобы ее обнять.

Тогда в руках Слэттера явилась трость с ремешком, надежно закрепленным на запястье. Этой тростью работорговец ударил негра по спине, затем по животу. Бедняга остался корчиться в пыли.

– Так-то, пес! Проваливай, пока я полицию не вызвал! А то пожалеешь, что на свет родился!

Объезжая на лошади упавшего негра, Слэттер поднял взгляд и увидел нас с Ньюманом. Впрочем, я его мало интересовал – все внимание сосредоточилось на моем чернокожем спутнике.

– А это еще кто? – мрачно вопросил Слэттер, приблизившись и глядя на нас с высоты седла. Трость его указывала Ньюману в грудь.

Губы юноши задрожали; он попытался заговорить, но не издал ни звука. Я надеялся, что Слэттер сейчас отстанет, продолжит свое гнусное занятие, но не тут-то было.

Трость переместилась выше, ко рту Ньюмана, затем обвела всю его фигуру. Со стороны могло показаться, будто Слэттер читает лекцию в медицинском колледже.

– Неплохой товар. Рот здоровый, зубы хорошие, переломов не было – по крайней мере на беглый взгляд. Из него выйдет толковый кучер или лакей – конечно, если вымуштровать как полагается. – Следующая реплика была адресована мне. – Могу продать вашего красавца минимум за шестьсот долларов. Разумеется, за комиссионные. Как вам предложение, приятель?

– Этот человек мне не принадлежит, – отвечал я. – И не продается.

– Уж не прижили ли вы его от какой-нибудь мулатки? – съязвил Слэттер.

– Меня зовут Квентин Кларк, я адвокат, уроженец Балтимора. А этот юноша освобожден от уз рабства.

– Босс, я свободный человек, – пролепетал Ньюман.

– Неужели? – раздумчиво переспросил Слэттер, разворачивая лошадь и пристальнее глядя на Ньюмана. – В таком случае покажи купчую.

При этих словах Ньюман, только утром получивший все необходимые документы, задрожал и попятился.

– Ну же, давай показывай! – Слэттер ткнул юношу тростью в плечо.

– Оставьте его в покое! – крикнул я. – Я лично выкупил его. Этот человек свободнее вас, мистер Слэттер, ибо знает, каково быть рабом.

Слэттер хотел сильнее ударить Ньюмана в плечо и ударил бы, если бы я не блокировал его оружие малаккой.

– Вот вы, мистер Слэттер, требуете документы у моего спутника. А что вы скажете, если власти проверят рабов в ваших омнибусах? Вы можете поручиться, что все они продаются в соответствии с условиями прежних хозяев?

Слэттер одарил меня мрачной усмешкой, с глумливой учтивостью убрал трость, ни слова более не говоря, пришпорил лошадь и поскакал догонять скорбную процессию, которая успела изрядно продвинуться к порту. Ньюман едва дышал от страха.

– Почему ты не предъявил документы? – набросился я на беднягу. – Они при тебе? Ты не потерял их?

Ньюман указал на собственную голову, точнее, на потрепанную шляпу – документы были зашиты в поля. А затем поведал о любимом трюке работорговцев – потребовать документы об освобождении и порвать их на глазах у доверчивого негра. Множество чернокожих, едва освободившись, попадали в лапы работорговцев и продавались в другие штаты, подальше от свидетелей освобождения, чтобы уже навсегда остаться рабами.