Текст книги "Тень Эдгара По"

Я открыл блокнот с показаниями, которые намеревался нынче огласить в суде, отыскал строки, напечатанные через неделю после смерти По со слов нью-йоркского корреспондента в Балтиморе, прочел:

«В прошлую среду, в день выборов, он был обнаружен на четвертом участке в бреду, вызванном продолжительной невоздержанностью к спиртному, в ужасающем состоянии. Опознанный несколькими гражданами Балтимора, он был помещен в экипаж и транспортирован в больницу при колледже Вашингтона, где его окружили надлежащим вниманием и заботой».

– Несомненно, мосье Кларк, вы заметили фальшь. Корреспондент всячески старается не отступить от фактов. Например, пишет, что По был «помещен» в экипаж, и не лжет насчет сопровождения в больницу. С другой стороны, нам доподлинно известно: об опознании гражданами Балтимора речи не шло, что следует из показаний свидетеля.

– Вы говорите о записке, которую Уокер передал доктору Снодграссу? Той самой, что мы нашли в Снодграссовых бумагах?

– Конечно. Смотрите, что пишет Уокер: «В закусочной “У Райана”, на 4-м участке, находится джентльмен в весьма плачевном состоянии, называющий себя Эдгаром А. По. Он крайне расстроен…» И далее по тексту. Так вот, для Уокера Эдгар По – «джентльмен»; лишь сделав попытку заговорить с ним, Уокер более-менее определился, что именно следует писать Снодграссу. Его выражение – «называющий себя Эдгаром А. По» – позволяет сделать вывод о подозрении Уокера, что «джентльмена» зовут как-нибудь иначе, что имя Эдгар А. По он выдумал! Будь Уокер уверен в личности По, разве не написал бы он: «Эдгар По находится в весьма плачевном состоянии»?

По просьбе Дюпона я продолжил цитировать версию событий Барона, повлекших смерть Эдгара По: «Возможно, негодяи давали поэту наркотические вещества. Когда же наступил день выборов, По принялись таскать по разным избирательным участкам. Всюду его заставляли голосовать за виговских кандидатов, а чтобы фарс выглядел убедительнее, каждый раз его переодевали в другое платье. Вот почему поэт был обнаружен в грязных обносках не по размеру. Правда, ему позволили оставить щегольскую малакку. Эдгар По был так слаб, что даже отъявленные мерзавцы понимали: без трости он просто-напросто не сможет стоять на ногах… Именно так – вцепившимся в трость, прижавшим ее к груди – его и обнаружили…»

Здесь Дюпон не без удовлетворения заметил, что Барон пытается обосновать факт нахождения Эдгара По на избирательном участке и его внешний вид ловкой аргументацией, в то время как надо бы основать аргументацию на истинных причинах нахождения и внешнего вида.

– Итак, По оказался без крыши над головой в городе, где раньше жила его семья, где и до сих пор жили его родственники; иными словами, в городе, некогда ему близком и дорогом, а ныне враждебном. Прибавьте к этому угрызения совести за слабину, что он позволил себе в компании мосье Ли или другого приятеля, и получите образ человека ужасно одинокого или считающего себя таковым, что в данном случае одно и то же. Идти ему некуда – он бредет под проливным дождем, одежда его постепенно намокает, грозя навлечь на хозяина целый букет недугов, будто мало ему последствий «стаканчика». Полагаю, мосье Кларк, вы успели уяснить одну особенность одежды, о которой обычно человек даже не думает, пока не угодит в соответствующий переплет. Промокнув до нитки, мы говорим: «Моя рубашка испорчена, от нее никакого толку». Но, мосье Кларк! В отличие от других «испорченных» вещей порча эта временная; поистине загадка, достойная Сфинкса[30]30
  Аллюзия на греческий миф о чудовище Сфинксе, которое убивало всякого, кто не мог разгадать его загадку: «Какое существо утром ходит на четырех ногах, днем – на двух, а вечером – на трех?»


[Закрыть]. Так вот, эта особенность подвигла Эдгара По обменять свое промокшее платье на сухое, которое, конечно, дурно сидело на нем, ибо не было специально для него пошито. Это случилось неподалеку от закусочной «У Райана». Заметьте: кто бы и в каких выражениях ни описывал одежду По, какие бы эпитеты к ней ни применял – ни разу не мелькнуло слово «мокрая». Не будь одежда сухой, это слово стояло бы первым в ряду. Как нам известно, дорогую трость с потайным клинком Эдгар По не продал и не обменял – ибо даже в помрачении рассудка помнил, что трость ему не принадлежит. Он хотел вернуть ее владельцу, доктору Картеру. Именно из страха лишиться трости – а не из страха за свою безопасность – поэт прижимал ее к груди.

– Вот мы и добрались, фигурально выражаясь, до закусочной «У Райана» и до выводов Барона о Джордже и Генри Геррингах. Не следует, по примеру Барона, смешивать сопутствующие обстоятельства с главным предметом нашего расследования. По вашим словам, основанным на признании доктора Снодграсса, последний, видя, как плох По, поднялся на второй этаж с целью снять для него номер. Потом он собирался послать за родственниками, которые, он знал, живут поблизости. Однако Генри Герринг возник у подножия лестницы прежде, чем за ним было послано. Снодграсс, равно озабоченный собственными проблемами и состоянием Эдгара По, кажется, не слишком удивился столь быстрому появлению Генри Герринга, да и в разговоре с вами, мосье Кларк, он не заострил на нем внимания. Но нам-то кое-что известно, а именно: Джордж Герринг, дядюшка Генри, является председателем вигов четвертого района, той самой группы, что перед выборами неоднократно собиралась в злополучной закусочной. Собрание имело место и за два дня до выборов. По версии Барона, после своих трудов Джордж Герринг должен был оставаться в закусочной, сей виговской твердыне, и в самый день выборов – когда там обнаружился По. Согласитесь, пока звучит убедительно. Однако далее Барон утверждает, будто Генри и Джордж Герринги, зная о неадекватных реакциях По на все виды алкогольных напитков, сговорились использовать его в качестве подставного лица на избирательных участках по всему городу.

– И все же, мосье Дюпон, по-моему, это очень странное совпадение; я бы даже сказал, подозрительное совпадение!

– Ах, мосье Кларк, совпадение здесь только одно, да и то простое, а не подозрительное, и вдобавок многое объясняющее. Под совпадением вы разумеете одновременное присутствие Джорджа Герринга и Эдгара По в закусочной, не так ли? И что же в этом загадочного? Джордж Герринг находился там как председатель вигов четвертого района – не забывайте, закусочная «У Райана» служила избирательным участком. Его присутствие естественно и логично. К присутствию По мы вернемся через несколько минут. Что касается Генри Герринга, он доводился Эдгару По дядей постольку, поскольку был женат первым браком на его родной тете. Едва похоронив жену, Генри Герринг вновь сочетался браком – вероятно, этот поступок заставил Эдгара По в одном из писем дать мосье Генри характеристику «беспринципный человек». Но вернемся в нашу закусочную. Эдгар По оказался в заведении тройного назначения – гостинице, закусочной и избирательном участке – с человеком, который доводился дядей его бывшему родственнику. Боюсь, совпадением это можно назвать с большой натяжкой; впрочем, Барон у нас любитель притягивать за уши.

– Далее Барон заявляет, что Джордж Герринг, по-родственному зная о плохой переносимости алкоголя Эдгаром По, решил использовать его в качестве подставного лица. Лично мне эта версия уже в зубах навязла. Именно в неадекватности реакций По на алкоголь всякий разумный человек, и мосье Джордж в том числе, усмотрел бы вескую причину выбрать для своих неблаговидных целей кого-нибудь другого, кто употребляет спиртное с удовольствием и без последствий! Впрочем, оставим россказни Барона о выборных подтасовках и вернемся к так называемым совпадениям. Учитывая, что Джордж Герринг был знаком с Эдгаром По через Генри Герринга, его действия представляются вполне логичными: он видит По в плачевном состоянии и посылает за мосье Генри Геррингом. Первое совпадение – тот факт, что Джордж Герринг и Эдгар По оказались в одно время в одном месте, – развенчивает второе совпадение – тот факт, что Генри Герринг явился в закусочную прежде, чем доктор Снодграсс послал за ним. Разберемся теперь с последовавшими событиями, а именно с отправкой Эдгара По в больницу. Снодграсс предложил снять для По номер тут же, «У Райана». Джорджу Геррингу отнюдь не улыбалось оставлять несчастного поэта в виговской штаб-квартире – как председатель, он боялся любых свидетелей, впоследствии способных уличить его в подлоге; по иронии судьбы, Барон все равно обвинил вигов в нечистоплотности. Генри Герринг, недолюбливавший По (как верно подметил Барон), отказался приютить поэта у себя в доме, ибо часто с негодованием вспоминал давнее ухаживание По за своей дочерью Элизабет. Доктор Снодграсс не мог вспомнить, сколько в закусочной было родственников По – один или два. Несомненно, такая неуверенность объясняется тем, что перед Снодграссом стояли оба Герринга – Джордж и Генри. Как бы то ни было, поэта отправили в больницу, а уже оттуда сообщили о его состоянии Нельсону По.

– Допустим, мосье Дюпон, за их действиями не кроется злой умысел, тогда почему и Генри Герринг, и Нельсон По – другой родственник Герринга – проявляли столь сильное нежелание говорить о смерти Эдгара По и были категорически против полицейского расследования?

– Вот вы сами и ответили на свой вопрос, мосье Кларк. Они не хотели привлекать внимания к трагедии, ибо практически ничем не помогли своему родственнику. Подумайте об этом, мосье Кларк. Джордж и Генри Герринги видели По прежде Снодграсса и бездействовали. Потом они сподобились хоть что-то предпринять, но что? Их поступок едва ли тянет на благодеяние. Беспомощного, чуть живого человека они кое-как разместили поперек сидений в наемном экипаже и отправили в Богом забытую больницу – кстати, даже не удосужившись заплатить кучеру, как вам известно со слов доктора Морана. Они скрепили печатью смертный приговор, объявив, что По просто пьян, поскольку вообще злоупотребляет алкоголем; об этом было сказано в записке, переданной Морану через кучера. В результате, вместо того чтобы лечить поэта от серьезной болезни или даже нескольких болезней сразу, возникших по причине переутомления и долгого пребывания под холодным дождем, персонал больницы ограничился чисто формальными процедурами, применяемыми ко всякому перебравшему бродяге. Нельсон По, правда, пришел в больницу, но даже не видел своего кузена. Согласитесь, мосье Кларк, история вряд ли из тех, какие рассказывают у камина детям, внукам и добрым знакомым семьи. Особенно может она навредить столь амбициозному человеку, как мосье Нельсон, который не готов мириться даже с крошечным пятнышком на своем имени. Этим же объясняется нежелание семьи устроить приличные похороны или хотя бы сообщить об их дате. Герринги и балтиморские По не стали афишировать свое преступное равнодушие, а заодно и напоминать почтеннейшей публике об исполненных горечи, но, увы, правдивых характеристиках, которые Эдгар По дал Нельсону По и Генри Геррингу. Помните, как писал Снодграсс в своем стихотворении: «Ах, похорон твоих позор…» Вот, оказывается, о каком позоре идет речь! Порой, мосье Кларк, для того чтобы уяснить мотивы того или иного лица, следует принять во внимание не поступки, а бездействие и недомыслие.

– И все-таки (по Дюпоновой интонации я прикинул, что он готовится сделать некий вывод) Барон не зря усматривал в обнаружении По в день выборов нечто большее, нежели простую игру случая. Барон хотел выявить причину и следствие; мы же с вами, мосье Кларк, займемся поисками причины – и причины. Итак, сударь, попробуйте охарактеризовать ваш родной город Балтимор в дни выборов.

– Поведение балтиморцев в дни выборов отличается непредсказуемостью, – признал я, – а порой и буйством. В отдельных кварталах находиться просто опасно. Вы намекаете, что По похитили?

– Конечно, нет. Люди склада Барона в принципе не способны глядеть в корень, и корень жестокости – не исключение. Они стремятся обосновать жестокость и найти в ней смысл – в то время как сие явление по природе своей как раз и характеризуется отсутствием и оснований, и смысла. Однако не стоит недооценивать вторичные эффекты, могущие произойти из уличных беспорядков. Итак, вообразите мосье По, одного, под проливным дождем, в промокшем платье, не сумевшего получить легкие деньги в Филадельфии, слабого, чуть живого после «стаканчика» и совершенно беззащитного перед двумя главными врагами здоровья, из коих первый – это страх, а второй – паника. Не затруднит ли вас, мосье Кларк, достать из саквояжа и положить на стол балтиморские газеты, поисками которых вы занимались по возвращении в Америку?

Первая статья, выбранная Дюпоном, была из балтиморской «Сан» от четвертого октября – дня выборов. «В городе преобладают спокойные настроения, – сообщал репортер. – Редакция не получала известий о нарушениях общественного порядка ни на избирательных участках, ни на улицах или в питейных заведениях».

Другая статья от того же числа явно противоречила первой:

Вчера днем некий гражданин, в чьем организме количество горячительного не превышало того уровня, при котором он мог держаться вертикально, обосновался у входа на Лексингтонский рынок и в течение целого часа атаковал прохожих, каковые, к счастью для бедняги, оказывались, как один, людьми чрезвычайно добродушными и не предпринимали попыток призвать обидчика к порядку. Нескольких граждан Балтимора он ударил в лицо, однако они воздержались от ответа, оправдывая действия пьяницы белой горячкой. Затем он направился в закусочную, а оттуда – в контору «Истоки правосудия» (закрытую по причине обеденного перерыва), вероятно, взыскуя справедливости.

Наконец, в третьей статье я прочел следующее:

Вопиющее хулиганство. В среду вечером, когда уже стемнело, к перекрестку Ломбард-стрит и Лайт-стрит приблизился экипаж с четырьмя пассажирами, среди которых был мистер Мартин Рудольф, машинист парохода «Колумбия». Внезапно некий отвратительный, свирепый субъект метнул в окно экипажа увесистый булыжник, угодивший мистеру Р. в голову. К счастью, пострадавший отделался только внушительной ссадиной.

– Заметьте, мосье Кларк, – заговорил Дюпон, – по версии одного репортера газеты «Сан», во всех кварталах преобладали спокойные настроения. Однако в двух других заметках описано поведение, которое иначе, как хулиганским, не назовешь. Видите ли, в издательствах, особенно тех, где тиражи высоки, левая рука зачастую не знает, что делает правая, или, точнее, статьи противоречат друг другу. Поэтому лишь по ознакомлении со всей газетой – а не с отдельной статьей – можно утверждать, что чтение имело место. О «спокойных настроениях» наверняка сообщил какой-нибудь констебль. В Европе полиция хочет, чтобы преступники уяснили: власть не дремлет, власть всегда рядом; в Америке полиция старается внушить обывателям, что преступников нет вовсе. Теперь давайте рассмотрим эти два проявления хулиганства. В первом случае буян ударил по лицу нескольких прохожих, однако никто и не подумал сдавать его в участок. Редактор, сидящий в безопасности своего кабинета, ничтоже сумняшеся объясняет подобную лояльность «чрезвычайным добродушием» жертв, а хулигана называет «беднягой», однако я позволю себе вопрос: часто ли применяется термин «бедняга» к субъектам, которые ни за что ни про что отвешивают прохожим оплеухи? Полагаю, мы имеем полное право счесть подобное поведение обычным для дня выборов, не стоящим ни особого внимания полиции, ни возмущения горожан. Иными словами, таких хулиганов было достаточно, и наш «бедняга» напрасно рассчитывал на должный общественный резонанс. Ну-с, мосье Кларк, не расширяет ли сие обстоятельство наши с вами горизонты; не обогащает ли деталями картину балтиморской жизни? Ответ положительный, что бы там ни воображали журналисты. Рассмотрим же третью статью. Насколько я понял, события имели место неподалеку от закусочной «У Райана». Прочтите снова эти строки, повествующие о бессмысленном нападении на судового машиниста и его попутчиков, совершенном неким дурным человеком посредством булыжника. Прочтите и представьте себе Эдгара По, уворачивающегося от града камней; не исключено также, что По, разбитый злополучным «стаканчиком», продрогший в мокром платье и полубезумный от недосыпания, сам докатился до швыряния камнями в воображаемых или реальных головорезов и прочих каналий, которыми четвертого октября кишели балтиморские улицы. Впрочем, был ли По мишенью или метателем, или ни тем и ни другим, совершенно не важно. Сути дела это не меняет. Мы знаем только, что Эдгар По, насмотревшийся на бесчинства в Балтиморе, подвергся приступу мании преследования. Избирательный участок (по мнению Барона – темная берлога, смердящая от зла и жестокости) мог показаться ему надежным убежищем, местом, где стоит искать хотя бы видимость порядка. Поэт вошел в надежде на помощь, но было поздно. Итак, мосье Кларк, мы с вами проследили за Эдгаром По с момента высадки из поезда в Балтиморе до формальной попытки Снодграсса помочь ему.

– Но как же быть с криками в больнице, мосье Дюпон? Помните, По всю ночь звал: «Рейнольдс, Рейнольдс»? Не указание ли это на плотника Генри Рейнольдса; не знак ли, что он несет некую ответственность или располагает некоей информацией? Не зря же Рейнольдс был наблюдателем на четвертом участке!

Дюпон рассмеялся искренним смехом.

– Или вы не верите словам доктора Морана? – удивился я.

– У меня нет ни единой причины подвергать сомнению сам факт криков, если вы об этом, мосье Кларк. Некоторые полагают, будто способны проникнуть в тайны разума Эдгара По. Наивнейшее из заблуждений, ибо разум любого человека – потемки, не говоря уже о разуме человека гениального. Читайте его рассказы, его стихи и познаете ход его мыслей, не свойственный более никому. Но чтобы понять причины его смерти, надо вспомнить о чертах, которые По делил с остальными людьми, даже самыми заурядными; о чертах и поступках, компрометирующих его гений. Это и будут ответы.

– Поверьте, мосье Кларк, – наставительно вещал Дюпон, – то обстоятельство, что Эдгар По ночь напролет выкрикивал имя Рейнольдс, вообще не стоит принимать во внимание, если, конечно, наша цель разобраться, как он умер. По был в помрачении рассудка, вызванном нагромождением нелепых случайностей, уже нами перечисленных. А то обстоятельство, что Барон и прочие зацикливаются на Рейнольдсе, демонстрирует лишь банальное непонимание природы и смысла человеческих поступков. Давайте абстрагируемся от многочисленных подробностей и сложных умозаключений; давайте вспомним, какое одиночество ощущал Эдгар По. В подобном состоянии он мог звать кого угодно. Вероятно, фамилия Рейнольдс была последней из слышанных им; не исключено, что имелся в виду плотник, приходивший в «Глен-Элизу»; а может, По ссылался на человека, чья роль в некоем давнишнем деле такова, что лучше нам с вами о нем вовсе не говорить. (Я настоятельно потребовал распространить сию зловещую фразу, и Дюпон сдался, однако при условии, что я никогда не доверю выданную им информацию бумаге. Возможно, придет день, когда я смогу открыть эту тайну – допустим, своему дневнику.) Впрочем, скорее всего этот конкретный Рейнольдс не имел отношения к смерти По, и личность его мы с вами установить не сумеем, да это и не нужно. Как человек, попавший в западню, думает о спасении, а не о западне, так и По думал не о близкой смерти, а о пройденном жизненном пути.

– Надеюсь, мосье Кларк, теперь для вас не осталось белых пятен. Все, что делал Эдгар По, после того как сошел по трапу ричмондского парохода, можно расценивать как попытки сбежать из Балтимора, ибо в этом городе поэт с особенной остротой чувствовал свою неприкаянность. Балтимор некогда был ему домом, родиной его отца и деда, жены и обожаемой тещи, которую он называл не иначе как Мамочкой, но постепенно утратил все качества, присущие дому, ассоциируемые с домом.

 
Я в дом родной вернулся – но
Чужим, пустым он стал давно[31]31
  Перевод В. Брюсова.


[Закрыть].
 

Казалось, Дюпон готов декламировать «Тамерлана» и дальше, забыв о моем присутствии, но внезапно он остановился.

– О нет, этот Балтимор не был ему родным. Здесь остались другие По, но Эдгар не доверял им до такой степени, что не счел возможным даже сообщить о приезде. Устыдившись своего поведения в предсмертные дни поэта, а также жалкой церемонии похорон, эти люди своим недальновидным замалчиванием только навлекли на себя подозрения. Не был домом для Эдгара По и Нью-Йорк, где скончалась и обрела последнее пристанище Вирджиния, откуда он рвался прочь. Что касается Ричмонда, там планы сочетаться браком с возлюбленной юных лет так и оставались планами. Эдгар По однажды утратил Ричмонд и не мог забыть о этом – равно как и о покойной матери, и о приемных родителях. Филадельфия? Что ж, в Филадельфии он прожил несколько лет, там родились некоторые его произведения; но для этого города он был вынужден измыслить фальшивое имя, чтобы наверняка получить последнее, исполненное любви и нежности письмо от единственной родной души, до сих пор обожавшей его. Какой болью отзывалось в нем осознание, что он не сумел даже доехать до Филадельфии!

– Надеюсь, теперь перед вашим мысленным взором возникла карта запланированных передвижений Эдгара По в последние дни жизни. Из Ричмонда он не доехал до Нью-Йорка, из Балтимора – до Филадельфии. Следует учесть, что во всех четырех городах ему доводилось жить и курсировать между ними. Если бы в больничной палате собралось двадцать Рейнольдсов, можете не сомневаться – интересующий нас Рейнольдс, будь он человек или фантом, не имел бы к ним никакого отношения – равно как и к болезни и смерти поэта. Этот Рейнольдс имел отношение к прошлому Эдгара По, к тем временам, по которым По тосковал. Фамилия Рейнольдс не открывает нам с вами, мосье Кларк, никаких новых подробностей смерти Эдгара По; она навечно пребудет достоянием покойного поэта, и потому – самой загадочной и самой важной деталью мозаики.

Отмеренные судьей сорок минут истекли, публика решила вернуться в зал и обнаружила дверь запертой изнутри. Естественно, это обстоятельство вызвало новый приступ паники. Позднее меня сравнивали с сумасшедшим мартовским зайцем – я ведь рискнул прогневить и без того раздраженного судью. В разговоре с Дюпоном еще не была поставлена точка, когда раздались первые тяжелые удары и дверь зашаталась. Сделав словообильный вывод из сказанного (весь почти непрерывный Дюпонов монолог явил лишь две-три подробности, ранее мной не упомянутые), великий аналитик взглянул на дверь и снова повернулся ко мне.

– Можете передать суду все сказанное здесь, – разрешил он. – Я имею в виду, все сказанное мной. Состояние вы не потеряете; «Глен-Элизу» отстоите. Не все пункты расследования будут осмыслены отдельными вашими коллегами – тем хуже для них. Но в целом сойдет.

– Я не актер; я не сумею убедить публику и присяжных, будто сам додумался до таких выводов. Я не мистификатор – у меня язык не повернется заявить, будто до них додумался Барон. Я буду вынужден упомянуть вас, сударь; открыть правду о ваших гениальных способностях. Велик риск, что убийцы, вроде поверившие в вашу безобидность, решат, что поторопились складывать оружие. Вдруг они возобновят охоту?..

– Выкладывайте все, не думайте обо мне, – перебил Дюпон и медленным кивком выразил полное осознание риска и искренность своего позволения.

– Мосье Дюпон! – Я собирался рассыпаться в благодарностях, но вдруг поднял взгляд. К внутренним окнам прилипли любопытные физиономии, рты разевались в беззвучном требовании открыть дверь. Зрелище загипнотизировало меня. Наконец засов был отодвинут. Напрасно я искал глазами Дюпона – он растворился в хлынувшей толпе. Ко мне ринулся Питер, оттащил в сторону.

– Это что, тот самый… с кем ты сейчас говорил, Квентин? – горячился Питер.

Я безмолвствовал.

– Это он? Это Огюст Дюпон, да? – повторял Питер.

Я замотал головой, но понял, что малоубедителен.

– Квентин, не отпирайся – это был Дюпон! – Питер обрадовался, вероятно, сам себе не отдавая в том отчета. – Значит, он сообщил тебе правду! Теперь ты знаешь все, ты сумеешь раскрыть тайну смерти По! И утереть нос им всем, и бабуле Кларк в первую очередь! Это же чудесно!

Я кивнул. Препровождая меня к свидетельской трибуне, Питер не переставал улыбаться. Судья принес извинения за непредвиденную заминку, отчитал меня за то, что я заперся, заверил собравшихся в поимке и обезоруживании буяна и предложил продолжить давать показания.

– Нет, – едва слышно отвечал я.

– Как это «нет», мистер Кларк? – опешил судья. – Мы должны услышать все, что вы имеете сообщить. Говорите же!

Я поднялся. От раздражения судья прищурился, вокруг глаз образовалась сетка морщин.

Зрители возбужденно перешептывались. С Питерова лица сползла улыбка. Он закрыл глаза, как бы в ужасе перед неизбежным финалом, и уронил голову в ладони.

Я отыскал глазами бабулю Кларк. Не обращая внимания на отчаянную жестикуляцию Питера, призывающую меня сесть, я навел трость прямо на свою престарелую родственницу.

– Память о моих родителях принадлежит мне, а «Глен-Элиза» со всем содержимым моя по праву рождения. И знайте, тетя: за свою собственность я буду драться как лев, даже если мне не суждено победить. Я буду жить счастливо, если сумею, и умру в нищете, если таково предназначение рока. И ни вы, ни тетушка Блум, ни форт Мак-Генри в полном составе не принудят меня отступиться. Человек по имени Эдгар По скончался некогда в Балтиморе; возможно, так случилось потому, что его мечты и сны были лучше наших, и мы его использовали – до тех пор, пока от него осталась одна только тень. Но спекулировать на его тени больше никто не будет – я этого не позволю. А еще… – Тут я выписал тростью широкую дугу, как бы адресуясь к каждому из присутствующих, – мне казалось, я должен сделать это дополнение. – Еще завтра утром, на заре, на лугу возле «Глен-Элизы», я сочетаюсь браком с мисс Хэтти Блум, и это будет хорошо и правильно. Приглашаются все жители Балтимора!

Кажется, одна из сестер Хэтти хлопнулась в обморок, а сама Хэтти просияла, выскользнула из объятий тетки Блум, более похожих на клещи, и, освобожденная, бросилась ко мне. Питер остался сдерживать натиск семейства Блум посредством объяснений и увещеваний.

– Что ты наделал, Квентин? – испуганно зашептала Хэтти.

Толпа гудела, судья силился навести порядок.

– Наверное, Хэтти, я доказал правоту бабули Кларк. Теперь за тобой не дадут приданого, а я успел влезть в долги. Быть может, я даже пустил на ветер все наше с тобой состояние!

– Нет, Квентин, ты оправдал мои надежды. Твой отец гордился бы тобой – ты весь в него!

Хэтти чмокнула меня в щеку, уклонилась от объятия и поспешила к родственникам, нуждавшимся в успокоительных словах.

Питер схватил меня за локоть.

– Что происходит, Квентин?

– Где он? Ты не видел, куда делся Дюпон?

– Квентин! Почему ты не выложил все, что сообщил тебе этот француз? Почему не сказал правду – не зря же вы с Дюпоном столько сил потратили на ее поиски?

– А зачем, Питер? Ради собственного спасения? По расчетам этих людей, я именно так и должен был поступить. Тогда бы они возомнили, будто могут читать в моей душе; сочли бы, что я ниже их – потому что не таков, как они. Нет, я не открою им правды. Пусть общественное мнение катится к дьяволу – тайна смерти Эдгара По остается тайной. Ничей язык более не осквернит ее. Есть лишь одна девушка, для которой я нынче разворошу прошлое – далекое и не очень. Я хочу, чтобы она всегда меня понимала, как раньше; она получит отчет из первых рук.

– Квентин, Квентин! Подумай, что ты делаешь!