Текст книги "Тень Эдгара По"

19

– Мосье Дюпон, я должен попросить вас кое о чем, – заявил я во время одного из наших молчаливых ужинов в просторной прямоугольной столовой «Глен-Элизы». Дюпон милостиво кивнул.

– Барон своей лекцией о смерти Эдгара По может безнадежно исказить истину. Давайте сделаем так: я стану шуметь за кулисами, Барон отвлечется, пойдет посмотреть, кто там безобразничает, а вы в это время подниметесь на сцену и откроете людям правду!

– Ни в коем случае, сударь, – покачал головой Дюпон. – Ничего подобного мы предпринимать не будем. Дело куда, гм, многослойнее, чем вы полагаете.

Оставалось только со вздохом принять его решение, однако до конца ужина кусок не лез мне в горло. Ибо я проверял Дюпона. И Дюпон проверки не выдержал. За весь вечер он не проронил больше ни звука.

Рассеянность и безразличие завладели мной. К моему крайнему неудовольствию, нагрянула группа субъектов, чье основное занятие сводилось к отслеживанию капиталовложений моего отца; я отослал их прочь. Ни о цифрах, ни о ежегодных отчетах я не мог думать.

Мысли мои занимал, вгоняя меня в тоску, рассказ «Похищенное письмо» – третий из серии о К. Огюсте Дюпене, после «Убийств на улице Морг» и «Тайны Мари Роже». Сюжет таков: К. Огюст Дюпен находит письмо, похищенное и спрятанное министром Д. Суть же в том, что письмо спрятали «на самом видном месте»[19]19
  Перевод И. Гуровой.


[Закрыть]. Именно очевидность местонахождения письма ставила в тупик всех искавших, кроме одного человека. Великий аналитик нанял какого-то бродягу, чтобы тот устроил на улице пальбу. Суматоха позволила Дюпену подменить настоящее письмо фальшивым.

Я изложил здесь содержание рассказа с целью провести параллель между литературным Дюпеном и мосье Дюпоном. Литературный Дюпен доверяет своему преданному товарищу как в ситуации с письмом, так и в других рассказах трилогии.

В отличие от литературного Дюпена мосье Дюпон едва ли вообще считает меня товарищем и соратником, ибо упорно и без объяснений отметает мои идеи и предложения, будь то беседа с Генри Рейнольдсом, из-за которой Дюпон высмеял меня, или недавний план сорвать Баронову лекцию. Зато сам Барон Дюпен во всех своих начинаниях только приветствует как свидетелей, так и помощников!

Затем я подумал о способности Барона менять внешность и повадки. И снова возникла параллель с литературным Дюпеном, использовавшим зеленые очки, чтобы одурачить своего оппонента, хитроумного министра Д., героя «Похищенного письма».

А как быть с адвокатским прошлым Барона Дюпена? В последние дни я стал подчеркивать в трилогии о Дюпене те строки, где внимательный читатель может усмотреть намек на профессию К. Огюста Дюпена. В «Тайне Мари Роже» имеются пассажи, указывающие на близкое знакомство Дюпена с законодательством, позволяющие предположить, что он имел адвокатскую практику. Совсем как Барон Дюпен.

А инициалы, это загадочное «К», едва ли интересное поверхностному читателю? К. Огюст Дюпен. К. Дюпен. Не расшифровывается ли «К» как «Клод»? И ведь уже ко второму рассказу из серии герой Эдгара По фигурирует как «шевалье» – то есть «кавалер» – то есть «К»! Шевалье К. Огюст Дюпен. Барон К. Дюпен.

Все это хорошо, но как быть со сребролюбием Барона Дюпена? Увы, в тексте достаточно указаний на материальную выгоду, получаемую – притом охотно и согласно собственному плану – К. Огюстом Дюпеном; во всех трех рассказах его способности щедро вознаграждаются!

Вдобавок Барон Клод Дюпен спорил со Снодграссом, яростно отрицал, что смерть По наступила в результате злоупотребления алкоголем. А в тот же самый день в «Глен-Элизе» Огюст Дюпон позволил себе согласиться с этим оскорбительным предположением. Его равнодушный комментарий относительно пьянства Эдгара По звенел у меня в ушах, наполняя все мое существо горечью и стыдом. «Сумеем мы доказать, что По не пил в тот вечер? Насколько мне помнится, я не выражал подобной уверенности». Каково?

Итак, я внимательно рассмотрел семена этого соображения и позволил им прорасти; действительно, что если Барон Дюпен и есть настоящий Дюпен, а я жестоко заблуждался? В конце концов, разве не во вкусе Эдгара По этот жизнелюбивый философ, этот эксцентричный мистификатор, так пугавший и терзавший меня? В письме ко мне По объяснял, что рассказы про Дюпена остроумны не столько потому, что в них описаны методы гениального аналитика, но главным образом благодаря «атмосфере». И ведь Барону очевидно, насколько важны эффектные «выходы на сцену» и как помогает в расследовании трепетное поклонение, в то время как Дюпон упрямо игнорирует и даже презирает всякий «антураж». Я никак не ожидал, что эти мысли – в том числе мысль о собственном столь продолжительном заблуждении – сбросят груз с моей души.

Озарение наступило поздно вечером, однако я прокрался вниз по лестнице и бесшумно покинул «Глен-Элизу». Я направился к гостинице, где жил Барон Дюпен, и через полчаса был у его двери. С трудом переводя дыхание – это гулкое, предательское эхо крамольных мыслей, – я постучал, даром что волнение и трепет наверняка помешали бы говорить. Из-за двери донесся шорох.

– Возможно, все эти месяцы были отравлены моими заблуждениями, – пролепетал я. – Пожалуйста, позвольте мне сказать несколько слов. Постараюсь не докучать вам долго.

Я оглянулся с целью удостовериться, что за мной не следят. Дверь приоткрылась, я поспешил сунуть ногу в щель. Я знал – времени на объяснения в обрез.

– Барон Дюпен, прошу вас! Мне кажется, мы должны поговорить сию минуту! Мне кажется – нет, я уверен, – что вы тот, кого я искал.

20

– Барон?! Неужели в этой гостинице живет настоящий барон?

За дверью стоял бородач в ночной сорочке и шлепанцах, со свечой в руке.

– Простите, это номер Барона Дюпена?

– Нет, барона мы не видели! – огорченно ответствовал бородач, на всякий случай оглянувшись, – словно некий барон, не замеченный им поначалу, мог притаиться под стеганым одеялом. – Впрочем, мы только нынче прибыли из Филадельфии.

Я промямлил «Извините» и поспешил в холл, а оттуда на улицу. Барон часто менял гостиницы, а я в своем расстройстве проворонил последнее перемещение. Мысли мои путались, противоречивые планы рождались в воображении. И вдруг я почувствовал на затылке чей-то взгляд. Я замедлил шаг. О нет, то была не галлюцинация – то был красивый негр, уже виденный мной. Спрятав руки в карманы пальто, он стоял под уличным фонарем. Впрочем, мне могло и померещиться – фонарь освещал негра лишь мгновение, затем он шагнул из круга и растворился во тьме. Зато с другой стороны маячил один из двоих старомодно одетых субъектов, что следили за Бароном. Сердце упало, затем запрыгало. «Окружили! – думал я. – Окружили!» Я пошел быстро, почти побежал, вскочил в наемный экипаж и велел кучеру гнать обратно в «Глен-Элизу».

Ночь я провел не во сне, а в полубреду. Перед мысленным взором Дюпон и Барон менялись местами, сопровождаемые звонким, сладостным смехом Хэтти Блум. А утром явился посыльный с запиской от библиотекаря. Записка касалась человека, что передал для меня статьи об Эдгаре По, – те самые, в которых содержался намек на существование настоящего Дюпена. Библиотекарь вспомнил, кто передал эти статьи; точнее, он вновь увидел этого джентльмена и поспешил взять у него визитную карточку и переслать мне.

Человек этот был Джон Бенсон; имя мне ничего не говорило. Судя по глянцевой визитной карточке, уроженец Ричмонда; впрочем, от руки приписан балтиморский адрес. Выходит, некто хотел сподвигнуть меня на поиски истинного Дюпена? Некто имел мотивы для доставки Дюпена в Балтимор, с тем чтобы он расследовал обстоятельства смерти По? И для этой миссии некто избрал меня?

Говоря по правде, я не особенно надеялся пролить свет на личность и помышления этого человека. «Скорее всего, – думал я, – престарелый библиотекарь, пусть и из лучших побуждений, попросту обознался – и не мудрено, ведь прошло два года и видел он этого Джона Бенсона мельком».

Не Джон Бенсон, а образы, нынешней ночью словно выползшие из теней, меня окружавших, занимали мои мысли. И прежде чем выйти из дому, я достал коробку, где отец хранил револьвер, пригождавшийся ему в деловых поездках по не столь цивилизованным, как штат Мэриленд, районам. Револьвер я спрятал в карман пальто и лишь затем отправился по адресу, указанному в визитной карточке Бенсона.

Я шел по Балтимор-стрит и вдруг в отдалении, у витрины модного магазина, заметил Хэтти. Я несмело помахал ей, не представляя, какова будет реакция; может быть, Хэтти просто уйдет, притворившись, что не видит меня.

Неожиданно Хэтти бросилась ко мне и заключила меня в объятия. Невозможно выразить, как я обрадовался этому проявлению нежных чувств, с каким наслаждением обнял Хэтти; но сразу же испугался, как бы сквозь пальто она не почувствовала револьвер, как бы не вернулись, чтобы терзать ее, сомнения в моей преданности и здравом уме. Хэтти вдруг отпрянула, словно опасаясь недобрых глаз.

– Милая Хэтти, мой вид не вызывает у вас отвращения?

– Ах, Квентин, я прекрасно понимаю: вы открыли для себя некие новые занятия, которые я не могу разделить с вами, как некогда делила детские забавы.

– Вы не знаете, кто на самом деле эта женщина. Она воровка; она проникла в мой дом! Я все объясню; вы все поймете. Выслушайте меня – только не здесь, а где-нибудь в тихом месте.

Я взял Хэтти под локоть. Она осторожно высвободилась.

– Поздно, Квентин. Я приезжала в «Глен-Элизу» лишь за тем, чтобы объясниться. Помните, я говорила вам, что обстоятельства изменились?

Нет, только не это!

– Хэтти, я должен был поступать так, как считал нужным. Скоро все вернется на круги своя; все будет как раньше.

– Тетя запрещает произносить ваше имя и всем нашим друзьям сказала, чтоб не упоминали о помолвке.

– Ничего, тетю мы быстро умаслим. Что она там писала – будто вы нашли другого? Но это же неправда?

Хэтти чуть заметно кивнула:

– Правда, Квентин. Я выхожу замуж.

– Не может быть, чтобы вы решились на такой шаг из-за недоразумения в «Глен-Элизе».

Хэтти покачала головой; по лицу ее ничего нельзя было прочесть.

– Кто ваш жених?

Ответ не заставил себя ждать.

Из магазина, у витрины которого стояла Хэтти, вышел, пересчитывая сдачу, не кто иной, как Питер. При виде меня он виновато потупился.

– Питер? – вскричал я. – Нет, только не он!

Питер не знал, куда девать глаза.

– Здравствуй, Квентин, – наконец промямлил он.

– Значит, вы… вы помолвлены с Питером, Хэтти! – Я шагнул к ней ближе и зашептал так, чтобы слышать могла только она. – Дорогая мисс Хэтти, дорогая Хэтти, скажите только одно – вы счастливы? Одно слово, Хэтти!

Она помедлила – и кивнула, и протянула мне руку.

– Квентин, нам всем троим нужно поговорить, – вмешался Питер.

Но я не стал ждать объяснений. Я устремился прочь, я проскочил мимо Питера, не коснувшись рукой шляпы. Больше всего мне хотелось, чтобы они оба исчезли, растворились в воздухе.

– Квентин! Подожди! – звал Питер. Он даже пробежал за мной несколько футов, но прекратил преследование, поняв, что я не остановлюсь, или заметив ярость в моих глазах.

Я совсем забыл про револьвер; теперь его смертоносная тяжесть явилась для меня открытием. По иронии судьбы, путь к мистеру Бенсону лежал по самым рафинированным балтиморским улицам.

Отрекомендовавшись человеком, мистеру Бенсону незнакомым, но имеющим до него небольшую надобность, и извинившись за отсутствие пригласительного письма, я был препровожден чернокожим швейцаром в гостиную, на диван. Мебели в комнате оказалось меньше, чем требовали модные тенденции, зато на стенах красовались бумажные обои в восточном стиле – по нашим понятиям, совершенная экзотика, – служившие фоном для нескольких миниатюр и одного внушительного портрета. Портрет висел над диваном; поначалу я не обратил на него внимания.

Я не из научной среды и не знаю, способен ли художник добиться, чтобы изображенный на портрете как бы следил глазами за зрителем, или этот эффект – чистая игра зрительского воображения и нервов. Скажу только, что ожидание мое затягивалось; некое странное, беспокойное чувство заставило повернуть голову к портрету, а в следующий миг – и вскочить с дивана. Изображенный смотрел прямо мне в глаза. Лицо у него было несколько одутловатое, с отпечатком не слишком праведных привычек, а все-таки живое, полное бодрости – казалось, озаренное светом прошлых удач. Но глаза… «Нет, Квентин, не глупи, – сказал я себе. – Ты просто переутомился; ты перенапряг нервы. У этого человека, на портрете, больше морщин, волосы почти совсем седые, намечается второй подбородок – в то время как у него лицо худощавое и подбородок заостренный». И все же эти глаза! Они словно были вынуты из-под темных век Фантома, чей образ с достойной лучшего применения регулярностью возникал перед моим мысленным взором, чей голос настоятельно не советовал «тревожить напев похорон»; Фантома, с подачи которого начались мои изыскания, столь далеко меня заведшие. Я тряхнул головой, чтобы избавиться от нездорового наваждения, но тревога никуда не делась. А мистер Бенсон все не шел. Визит к Бенсону представлялся мне заведомо бессмысленным; теперь я остро чувствовал, до чего спертый воздух в этой проходной гостиной. Я решил оставить визитную карточку и возвратиться в «Глен-Элизу».

И тут послышались шаги.

Медленные, они доносились с лестницы; через несколько мгновений на площадке между лестничными пролетами появился мистер Бенсон собственной персоной.

– Фантом! – выдохнул я.

Да, это был он. Тот самый человек, что почти два года назад предупреждал меня не расследовать обстоятельства смерти Эдгара По; копия изображенного на портрете, только моложе. Тот самый человек, который словно растворился в сыром смоге; призрак, за которым я гонялся под балтиморским улицам. Теперь, вовсе не сознавая, что делаю, что свершу в следующий миг, я запустил руку в карман и нащупал рукоять револьвера.

– Что вы сказали? – переспросил человек на лестнице, прикладывая ладонь к уху. – Фентон? Нет, сэр, не Фентон, а Бенсон. Джон Бенсон…

Мысленно я уже приставил дуло револьвера ко рту Джона Бенсона – в конце концов, именно его рот искусил меня начать расследование, а что из этого вышло? Я принял целый ряд неверных решений, забросил друзей, спровоцировал на предательство Хэтти и Питера!

– Нет, я не называл вас Фентоном. – Не знаю, что за импульс заставил меня вселить в Бенсона мысль о том, что он – мой давний враг, наконец явившийся без антуража в виде сумерек, мороси и смога. – Я назвал вас Фантомом. – На последнем слове я скрипнул зубами.

Бенсон окинул меня изучающим взглядом, приложил палец к губам, как бы обдумывая мой ответ.

– Конечно!

Затем он возвел очи горе́ – так припоминают стихи – и продекламировал:

 
Сей фарс – сей неподъемный том
Заигранных клише!
Блазнит из-за угла Фантом —
И тошно на душе.
 

– Стало быть, вы мистер Кларк? Вот так сюрприз.

– Зачем вы передали мне ту статью? Вы хотели, чтобы я его нашел? Вы сумасшедший? У вас был особый план? – закричал я.

– Мистер Кларк, по-моему, имеет место недоразумение, – молвил Джон Бенсон. – Позвольте задать встречный вопрос: что привело вас ко мне?

– Вы остерегали меня расследовать смерть Эдгара По. У вас не хватит духу отрицать это, сэр!

Бенсон выпрямился с печальной усмешкой.

– Из вашей взволнованности осмелюсь заключить, что вы не послушались совета.

– Я требую объяснений!

– Буду счастлив их предоставить. Но сначала… – Бенсон вдруг обвел комнату неопределенным жестом.

На миг смешавшись, я извлек револьвер (моя рука до сих пор находилась в кармане) и уставился на руку Бенсона, словно ожидая, что сейчас он станет меня душить.

– Сердечно рад подобающему знакомству с вами, мистер Кларк. Я обязательно объясню, чем был вызван мой интерес к вашей особе. Но прежде удовлетворите любопытство, мучившее меня с нашей первой встречи, а именно: что вам за дело до Эдгара По?

– Я защищаю его имя от нечестивцев и предателей, называющих себя друзьями этого великого человека! – воскликнул я, с преувеличенной бдительностью ожидая реакции Бенсона.

– Значит, мистер Кларк, у нас действительно общие интересы. Около двух лет назад я был в Балтиморе по делам; к этому периоду и относится наше столкновение на Саратога-стрит. Я живу в Виргинии, являюсь председателем ричмондского общества «Сыны Воздержания». Летом сорок девятого года – как вам, по всей видимости, известно – Эдгар По приезжал в Ричмонд, останавливался в гостинице «Лебедь», где и встречался с членами нашего Общества, в том числе с мистером Тайлером, который пригласил мистера По на чай.

Мне вспомнилась короткая заметка из газеты, издаваемой в городе Роли; действительно, Эдгар По пополнил ряды Сынов Воздержания. «Мы сообщаем об этом событии, льстя себя мыслью, что членство такого джентльмена, как мистер По – одаренного от природы и отмеченного выдающимися достижениями, – не разочарует адептов воздержания». А всего через один месяц и три дня Эдгар По обнаружился в закусочной с сомнительной репутацией.

– Мистер По, подобно всем нам, дал зарок не притрагиваться более к спиртному. Он приблизился к бюро и с необычной для себя твердостью поставил подпись. Он влился в наши ряды позже всех; мы гордились тем, что среди наших братьев теперь человек столь выдающийся. Впрочем, были и скептики – хотя лично я их скептицизма не разделял. Ибо узнал, что бдительные члены комитета тайно следовали за Эдгаром По всюду, куда бы он ни направился в Ричмонде, и нашли, что он верен клятве. Вскоре после его отъезда, то есть в первых числах октября сорок девятого года, мы с ужасом узнали о его смерти в балтиморской больнице и с еще большим ужасом прочли, что смерть явилась результатом пьяного загула, начатого По в Балтиморе. Тогда мы, Сыны Воздержания, попытались собрать факты на месте, в Ричмонде, и к какому же выводу пришли? Что Эдгар По не пил. Увы, мы находились слишком далеко от места гибели поэта и соответственно места скопления фактов, чтобы повлиять на общественное мнение.

– Я всего несколькими годами моложе Эдгара По, – продолжал Бенсон. – Я присутствовал при его клятве, а также являюсь большим почитателем его творчества, поэтому Совет Общества направил меня в Балтимор для выяснения обстоятельств его смерти. Видите ли, я родился в Балтиморе и жил здесь до совершеннолетия, вот братья и решили, что шансов на успех у меня больше, чем у любого из них. Мне поручили провести тщательные изыскания и доставить в Ричмонд правдивые сведения о смерти Эдгара По.

– И что же вы обнаружили, мистер Бенсон?

– Первым делом я переговорил с врачом больницы, где умер По.

– С Джоном Мораном?

– Верно, его фамилия Моран. – Бенсон взглянул на меня, очевидно, впечатленный моей осведомленностью. – Доктор Моран признал, что не может утверждать, будто По выпил лишнего; однако он был в таком возбужденном, близком к помешательству состоянии, что доктор Моран не стал бы и утверждать обратное – иными словами, что По не пил.

Именно такой комментарий я сам слышал из уст Морана; совпадение подвигло меня больше верить рассказу.

– Когда вы виделись с доктором, мистер Бенсон?

– Если не ошибаюсь, через неделю после смерти По.

Выходило, что этот человек, этот неуловимый Фантом, взялся за расследование смерти По еще раньше меня.

– Ох, эти газеты! – вздохнул Бенсон. – Какой только напраслины не возводили они на Эдгара По! Какой только чепухи не писали! Балтиморское и нью-йоркское общества воздержания жаждали изрубить беднягу на куски. Да вы, наверное, в курсе. Вам ведь известно это их настроение – преподать урок всем пьяницам на примере человека, который дважды мертв, ибо после физической гибели попрано его достоинство. А я, мистер Кларк, знал, что Эдгар По неповинен в грехе пьянства, и всегда считал его гением; вообразите теперь мою… мое…

– Бешенство, – подсказал я.

Бенсон кивнул:

– От природы я человек спокойный и рассудительный, но вы угадали – я был взбешен. Где только я ни оставлял сообщения о своем желании узнать подробности о последних днях По, с тем чтобы подтвердить: он хранил клятву Сынам Воздержания. Однажды, штудируя в читальном зале газетные публикации, я случайно услышал, как вы просили библиотекаря собирать статьи об Эдгаре По. Я принял вас за одного из субъектов, что находят удовольствие в сочащихся ядом публикациях о предполагаемой деградации и бесчисленных прегрешениях Эдгара По. И вот я узнал у библиотекаря ваше имя, у прочих посетителей выяснил, что вы – местный адвокат, одаренный ясным умом, но обреченный подчиняться людям более напористым и самоуверенным. Еще мне сказали, что вам уже случалось представлять интересы периодических изданий. Я заподозрил вас в ангажированности печатным органом балтиморских трезвенников, пожелавших изобразить Эдгара По пьяницей в назидание прочим. Мне представилось, будто вы получаете мзду за то, что сводите на нет результаты моей миссии и мешаете ричмондским Сынам Воздержания. Вот почему, завидев вас на пути в читальный зал, я предостерег вас от вмешательства в это дело.

– Так вы считали меня очернителем доброго имени Эдгара По? – опешил я.

– В то время я всех считал очернителями, а себя – единственным защитником. Так-то, мистер Кларк! Знаете, каково это? Я обивал пороги издательств, домогался аудиенций с редакторами. Никто из них и слышать не хотел о том, чтобы помещать опровержения своих же статей. Тогда я сделал подборку газетных публикаций прошлых лет – тех, где Эдгара По превозносили, где отдавали должное его гениальным произведениям, – и вручил каждому редактору по толстой пачке. Таким способом я рассчитывал внушить этим щелкоперам, что покойный заслуживает большего уважения. Несколько статей я оставил библиотекарю для передачи вам – с той же целью. Полагаю, именно об одной из этих статей вы заикнулись в самом начале нашей пылкой беседы.

– То есть вы подбирали статьи наобум? – уточнил я.

– В общем, да, – согласился Бенсон, явно не понимавший причин моего недоверия.

– И не преследовали цель с помощью статей спровоцировать меня на определенные действия?

– Я только надеялся, что похвалы в адрес По, напечатанные в не столь кровожадные времена, заставят издателей задуматься об истинной ценности его трудов. А потом я возвратился в Ричмонд. В этот раз я приехал в Балтимор повидаться с родственниками и наткнулся на старого знакомого – библиотекаря. Каково же было мое изумление, когда этот достойный человек в великом волнении попросил мою визитку для передачи вам, мистер Кларк.

– Тогда, на Саратога-стрит, вы посоветовали мне не тревожить «напев похорон».

– Неужели? – Бенсон прикрыл глаза, как бы припоминая; в следующий миг на лице его мелькнула тень улыбки.

– Это цитата из стихотворения Эдгара По об умирающей молодой женщине по имени Линор. «Peccavimus; но не тревожь напева похорон; чтоб дух отшедший той мольбой с землей был примирен».

– Полагаю, вы правы, – последовал простодушный ответ.

Это простодушие взбесило меня.

– Неужели вы не вложили в эти слова некий двойной смысл? Неужели станете отрицать, что это было тайное, зашифрованное послание; что и эту цитату, подобно хвалебным публикациям, выбрали наобум?

– Я смотрю, мистер Кларк, у вас крайне неустойчивая психика. – Из этого комментария я заключил, что Бенсон не намерен и дальше отвечать на мои вопросы, однако он продолжал: – Знаете, почитателю Эдгара По очень трудно – точнее, невозможно – не подпасть под гипноз его текстов. Рискну предположить, что всякий человек, читающий По – будь то мужчина или женщина, – чувствует себя героем того или иного творения, полного тайн, которые автор и не думает раскрывать. Два года назад слова Эдгара По были будто бы пропечатаны в моем мозгу типографской краской; каждое слово, мной прочитанное, воспринималось как бы его глазами. Открывая рот, я подвергался риску выдать какую-нибудь фразу Эдгара По вместо своей собственной; мой голос более не принадлежал мне – им управлял интеллект этого великого человека. Я упивался мечтами и снами Эдгара По, я неосознанно изъяснялся – как с другими, так и с самим собой – образами поэта. Согласитесь, в таком состоянии я вполне мог подвигнуть человека вроде вас – то есть впечатлительного и восприимчивого – начать расследование. Вы в известном смысле угодили в ловушку – мою ловушку. Единственный выход – прекратить читать Эдгара По; вовсе прекратить. Что мне и удалось, правда, не сразу. Я исторг его из памяти и мыслей, однако боюсь, не до конца.

– Но вы ведь расследовали обстоятельства смерти Эдгара По? Что вы выяснили? Вы были одним из первых – если не самым первым – на этом пути; имели преимущества перед теми, кто пожелал узнать правду позднее!

Бенсон качнул головой.

– Почему вы остановились; почему бросили расследование на середине? – воскликнул я.

Он долго молчал, наконец заговорил, словно отвечая на совершенно другой вопрос:

– Мистер Кларк, я всего лишь бухгалтер; забывшийся, возмечтавший бухгалтер. Расследование в Балтиморе едва не уничтожило мою карьеру в Ричмонде. Вообразите человека, который с двадцати лет прилежно ведет гроссбухи и вдруг полностью теряет свои навыки, игнорирует ответственность перед фирмой; который не интересуется более собственным благосостоянием! Так вот, ущерб был настолько велик, что теперь я полностью завишу от своего дяди. Здесь, в Балтиморе, у него бизнес; сюда ваш покорный слуга вынужден приезжать ежегодно для выполнения скромной части работы. Именно с этим связан мой нынешний визит в Балтимор.

«Значит, на портрете изображен этот самый дядя, – прикинул я, – значит, вот откуда почти сверхъестественное сходство с Бенсоном».

– Балтимор во многих аспектах превосходный город; жаль только, что кучера употребляют спиртное на работе, когда от них требуется полный контроль над лошадьми, – посетовал Бенсон.

Я не обнаружил интереса к данному обстоятельству, чем пробудил в Бенсоне притихшего было верного Сына Воздержания.

– Сия пагубная привычка представляет огромную опасность для общества, мистер Кларк!

– У нас еще масса дел, Бенсон, – заметил я наставительным тоном. – Масса дел касательно Эдгара По. В ваших силах помочь нам…

– Нам? Разве еще кто-то занимается расследованием?

Что было ответить ему? Назвать Дюпона? Или Барона? Я ограничился повтором.

– В ваших силах помочь, мистер Бенсон. Вместе мы справимся. Мы раскроем правду, которую в одиночку вам раскрыть не удалось.

– Нет, мистер Кларк, я умываю руки. Кстати, вы ведь адвокат; неужели у вас недостаточно обязанностей? Неужели вы не знаете, на что потратить время?

– Я больше не практикую, – тихо сказал я.

– Понятно, – со знанием дела отозвался Бенсон; в тоне я уловил даже оттенок удовлетворения. – Мистер Кларк, известно ли вам, какое искушение сильнее и пагубнее всех прочих? Это искушение забыть о своих обязанностях. Вам следует научиться уважать себя настолько, чтобы ваши интересы не подвергались опасности. Неумеренная забота о ближних – даже если это благотворительность – рано или поздно пустит вас по миру. В глазах общественности Эдгар По – мученик и грешник; поверьте, эти понятия не всегда взаимоисключающие. Мучеником и грешником он останется, по нраву это вам или нет. Если разобраться, какое нам дело, жив По или мертв? Не кажется ли вам, что мы сочли его мертвым из неких соображений? В известном смысле По живехонек. Что до мнения о нем, тут неизбежны постоянные перемены. Если даже вы раскопаете истину, найдутся желающие опровергнуть ее в угоду новейшему поветрию. А мы с вами, мистер Кларк, не можем, не имеем права улечься на алтарь ошибок Эдгара По.

– Надеюсь, вы не подпали под влияние враждебных вам трезвенников? Надеюсь, не считаете, что всему виной постыдная слабость По?

– Ни в коем случае, – вяло запротестовал Бенсон. – Однако сами посудите, мистер Кларк, если бы По был осторожнее, осмотрительнее; если бы приноравливал свои страсти к нормам морали, а не только к потребностям своего беспримерного интеллекта, ничего дурного с ним, возможно, и не случилось бы. Тогда мельничный жернов, что он повесил себе на шею, не переместился бы на наши с вами шеи.

После разговора с Бенсоном меня несколько отпустило. Оказывается, я не в одиночку бился над загадкой смерти Эдгара По. Слова Бенсона подтвердили неправоту Питера Стюарта и тети Блум: расследование мое было начато не по наущению безумца. Совсем наоборот, меня подвиг на это бухгалтер.

Еще я спохватился, что чуть не совершил роковую ошибку касательно Барона и Дюпона; своевременность осознания очень меня радовала. Я был готов предать Дюпона в пользу преступника, фальшивого комедианта. И на каком основании? На основании второстепенных совпадений в прошлом Барона и литературного Дюпена! Но были и прискорбные итоги. Во-первых, я потерял Хэтти; потерял навек. Никогда больше не найти мне женщины, столь же тонко понимающей мою душу. Во-вторых, почти погубил адвокатскую компанию, созданную честным именем моего отца. В-третьих, разрушил дружбу с Питером. Но по крайней мере я не допустил того же в отношении Дюпона. Словом, по дороге домой от Бенсона я ощущал себя очнувшимся от глубокого, тяжелого сна.

Сколько надежд и веры вложил я в Дюпона, сколько времени ему посвятил, сколько усмотрел в нем соответствий персонажу Эдгара По! Если бы Дюпон хоть как-то противостоял деятельности Барона Дюпена; если бы давал мне больше поводов полагать, что в расследовании не отстает от Барона; если бы не бездействовал столь нарочито под громогласные притязания Барона; если бы опрашивал свидетелей и искал улики, подобно Барону, о, тогда взрывоопасное недоверие ни за что не закралось бы в мои мысли!

Итак, Дюпон сидел в моей гостиной. Для начала я вперил в него взгляд, затем приступил с вопросами относительно покорного бездействия в ответ на агрессивную предприимчивость Барона Дюпена. Почему Дюпон молчит, когда Барон Дюпен заявляет о своей победе, самым настойчивым тоном осведомился я. Впрочем, начало разговора читатель наверняка помнит – оно приведено в предыдущей главе. Я тогда предложил надавать Барону пощечин; Дюпон высказал мнение, что пощечины в расследовании не помогут. Я был вынужден согласиться. Вот что я сказал: «Резкие слова или действия лишь напомнят Барону Дюпену, что не один он играет в игру. А ведь он, мосье Дюпон, в свойственном ему самообмане, полагает, будто уже выиграл!» А Дюпон ответил: «Мне нравится ваша терминология, мосье Кларк. Действительно, Барон Дюпен склонен к самообману. Ситуация же прямо противоположная. Барон проиграл. Он дошел до конца; впрочем, как и я».

Тогда-то мои опасения за судьбу расследования перевесили мой же страх услышать правду.

– Что вы хотите сказать, мосье Дюпон?

– Эдгар По пил, – отвечал Дюпон. – Но пьяницей он не был. Напротив, он предпочитал воздерживаться от алкоголя. Мы можем со всей уверенностью сказать, что горячительного он принимал меньше, чем среднестатистический гражданин.