Текст книги "Субъективный реализм"

Главная новость

Она вышла из вращающейся двери больницы. На улице было свежо, но в носу ещё оставался хорошо знакомый запах перемешавшихся лекарств. Хотя они уже давно не раздражали. Без них – она улыбнулась – было бы даже непривычно и одиноко. Кабинет совершенно пропах этим знакомым запахом, и ей это было намного ближе, чем, скажем, прокуренные стены. Или даже запах обеда.

Надевая варежки, посмотрела на часы. Оставалось ещё больше часа, можно не спешить в метро. До ресторана – километра два с половиной. Если идти в такт мыслям – останется ещё около десяти минут. Она сядет за предварительно заказанный столик на двоих, поправит причёску, попросит официанта принести и зажечь свечи. Через десять – максимум пятнадцать, ну, в худшем случае двадцать – минут придёт он. Поцелует ей руку, скажет:

– Ты сегодня ещё красивее, чем обычно.

Ах да, не забыть немного духов, чтобы не пахло больницей. Вот, теперь он может прийти, поцеловать ей руку и сказать:

– Сегодня ты даже красивее, чем обычно.

Она легко улыбнётся и ответит:… Ну, сейчас неважно, получится само собой. Предположим:

– Может быть, потому, что у меня для тебя важная новость.

Нет, неправильно. Нужно его подготовить, иначе получается с плеча. Нужно подготовить… Огни машин были уже не белыми, но ещё не стали красными. Почему между волком и собакой? Или между собакой и волком? Хорошо, не будем отвлекаться, нужно его подготовить. Закрыла меню, увлекающе посмотрела на него и так же улыбнулась:

– Полагаюсь на твой вкус. Как всегда.

Он ответил ей – тоже как всегда – слегка снисходительной улыбкой сильного мужчины. Подозвал официанта, сказал:… В общем, сделал заказ. Взял её за руку. Подготовила, теперь можно:

– У меня для тебя важная новость.

Забрал руку, отпил своего любимого вина. Ах, да, не забыть: она заказала вина. Нет, не так. Вино всегда заказывает он. Он подозвал официанта, заказал вина, а уже потом она закрыла меню и сказала, что полагается на его вкус.

– Скажите, где здесь метро?

Показала рукой в варежке:

– Там, возле больницы.

Не отвлекаться, сосредоточиться.

– У меня для тебя важная новость…

Неужели уже пришла? Ресторан оказался ближе, чем хотелось предположить. Сняла варежки, посмотрела на часы: оставалось ещё целых десять минут. Вошла, оставила в раздевалке верхнюю одежду, привела волосы в порядок, добавила духов, чтобы не пахло больницей. Села за заказанный столик, попросила официантку принести и зажечь свечи. Посмотрела на часы. Он придёт вовремя, 15–20 минут не в счёт.

– У меня для тебя важная новость.

Да нет же, сначала нужно подготовить, и только потом сказать:

– У меня для тебя важная новость.

Он заберёт руку, отопьёт из бокала. Тут важно не расслабиться, не начать ждать его реакцию. Улыбнуться так, чтобы он вспомнил прошлую ночь, и только потом сказать:

– Теперь наша жизнь изменится.

Максимум – что он может ответить? Заказ он сделал, вино отпил, руку поцеловал, сжал, отпустил. Обязательно ответит. Максимум:

– Почему – наша?

Посмотрела на часы: оставалось минут пять, возможно, даже четыре. Не отвлекаемся, думаем. Впрочем, этот вариант уже проанализирован. Она размышляла над ним ещё прошлой ночью и сегодня в кабинете, пропахшем лекарствами.

– Потому, что…

А, вот и он. Ещё бы минут пять, но всё равно получается вполне приемлемо.

– Здравствуй, – сказал он, улыбаясь, поцеловал ей руку и протянул розу на длинном черенке.

Ну, вот: о розе не подумала. Будем надеяться, что больше ошибок не будет. Не расслабляться, сосредоточиться. Понюхала розу, улыбнулась, потом ещё раз – ему. Подошла официантка, поставила розу в длинную, узкую вазу.

Он заказал вина. Сделал заказ.

Улыбнулся, взял её за руку.

Улыбнулась так, что он не мог не вспомнить прошлую ночь.

Сказала:

– У меня для тебя важная новость.

Отнял руку. Отпил вина. Не ждать его реакцию, продолжать улыбаться, чтобы он думал только о прошлой ночи, ну, и о сегодняшней, конечно. Говори, не жди. Сказала почти без паузы:

– Теперь наша жизнь изменится.

Ну, что он может ответить? Обязательно что-нибудь ответит – важно не потупить глаза и не отвести их. Продолжать улыбаться, увлекающе смотреть на него. Сейчас ответит, других вариантов вроде бы нет. Итак?

Закурил. Обвёл взглядом зал. Остановил на официантке. Затянулся. Не исключено. И всё-таки сейчас ответит. Максимум -

– Почему – наша?

Это – максимум. Возможно -

– Что ты имеешь в виду?

Или – ну, это вряд ли, но – с лёгким юмором:

– Солнышко, ты не боишься радикальных перемен?

Закурил. Отпил. Обвёл взглядом зал. Остановил на официантке. Затянулся.

– Значит, твоя жизнь – уже наша? И моя тоже?

Вот тебе и максимум… Мельком посмотрел на официантку, потом в окно, потом наконец-то на неё.

Не поддаваться настроению, всё под контролем. Не переставать улыбаться. Ещё немного, всё получится.

Отпила, понюхала розу, поставила обратно в вазу. Улыбнулась – теперь беззащитно:

– Мне бы очень хотелось этого.

И без паузы – ну, возможно, одна, от силы две секунды:

– Я только что из больницы. Ещё, наверно, пахну лекарствами. У меня для тебя важная новость…

Разведка боем.

Он строг:

– Мы же договаривались.

Не терять мужества. Наоборот:

– У нас будет…

Он без подготовки:

– У тебя. Я правильно понимаю? Мы же договаривались.

Снисходительно – нет-нет – ещё чего! – ласково улыбнулась:

– Не совсем. Именно – у нас. У нас будет всё, о чём мы с тобой мечтали.

Отпила:

– Меня приняли в штат.

– Взяла его за руку:

– Теперь у нас с тобой будет постоянная работа.

Слишком резко обрушила. Нужно было ещё немного подготовить. Например:

– Я хочу, чтобы у тебя было больше свободного времени.

Ах, да не так же плоско и прямолинейно!

– Я хочу, чтобы ты не мучил себя унизительными поисками издателя и случайными, унизительными подработками.

Лучше. Только не «я», а просто -

– Чтобы ты не мучил себя унизительными поисками издателя и случайными, унизительными… Пусть сами тебя ищут, ты вполне заслуживаешь. Они выстроятся в очередь – вот увидишь. Теперь мы можем действовать с позиции силы. Теперь мы с тобой сильны.

Примет или нет? Если примет, можно двигаться дальше. А если нет?

Саркастически улыбнётся. Нет, скептически ухмыльнётся.

– В отличие от меня, ты молодец.

Или – стоит надеяться – внешне равнодушно:

– Поздравляю, ты, как всегда, молодец.

И обязательно:

– В отличие от меня.

Он отпил, саркастически и немного скептически улыбнулся и сказал внешне равнодушно:

– Поздравляю, ты, как всегда, молодец. В отличие от меня.

Это не проблема, тут подводных камней нет. Он ждёт утешения. Что может быть проще утешения?

– Если бы не ты, они никогда бы меня не приняли.

Ах, Господи, ну не так же примитивно!

Взяла за руку, сжала его пальцы. Посмотрела в глаза поддерживающе и ещё более увлекающе:

– Если бы не ты, мне бы это никогда не удалось.

Не останавливайся, развивай! Ну, что ты замолчала? Объясни ему:

– Зачем им не уверенный в себе хирург с мокрыми от волнения руками и дрожащими поджилками?

Тут же, для усиления, мягко пошутила:

– Чтобы вместо гланд удалить язык?

Он не возразил и даже не забрал руку. Развей успех:

– Ты меня поддержал. Спасибо тебе. Давай выпьем за это, и за тебя.

Он потушил сигарету. Накрыл её руку своей:

– Лучше бы не ты, а я удалял гланды вместо того, чтобы сочинять эти мои бездарные истории.

Получилось! Успех близок! К тому же официантка вовремя принесла закуски. Осталась заключительная фраза – совершенно дело техники:

– Тому, что делаешь ты, нельзя научиться. Вот почему я говорю, что наша жизнь изменится. Теперь ты можешь не думать ни о чём, кроме своих историй. И не называй их, пожалуйста, бездарными. Твёрдо:

– Ты же знаешь, что они для меня значат.

Всё точно, только сейчас аккуратнее, чтобы не переусердствовать на радостях от достигнутого успеха. Отпила, откинулась, посмотрела в окно, отъела, отпила. Он ждёт решающей фразы.

Вот она:

– Если бы не твои, как ты выражаешься, бездарные истории, у меня руки продолжали бы дрожать. А сейчас – видишь? Мне ничего не страшно.

Ну, вот, теперь можно немного расслабиться. Кажется, получилось. Спокойно перекусить, послушать о завистливых приятелях и неталантливых редакторах. Заказать ещё бутылочку красного… Нет, это лишнее: впереди ночь, а завтра рано утром в больницу. Сняла варежку, посмотрела на часы: остаётся минуты две-три, не больше. Огни всё же покраснели. Вошла, оставила в раздевалке верхнюю одежду, привела волосы в порядок, добавила духов, чтобы не пахло больницей. Села за заказанный столик, попросила официанта принести и зажечь свечи. Посмотрела на часы. Он придёт вовремя, 15–20 минут не в счёт. Кажется, всё продумала, сюрпризов быть не должно.

Итак, не отвлекаться. Гланды, неумные издатели, дрожащие поджилки, завистливые друзья, небездарные истории…

Если всё пройдёт хорошо, в следующий раз можно будет перейти к самой главной новости.

Но только если пройдёт хорошо.

Вот и он. Ещё бы пару минут, но всё равно получается вполне приемлемо.

Она готова.

Можно начинать.

До следующей остановки

Он был обыкновенным днём.

Зинаида Гиппиус

– Как по-твоему, что лучше: когда телефон звонит или когда не отзывается?

Он вздохнул в ответ: на простые вопросы невозможно ответить, спроси что-нибудь посложнее.

Когда мы поднялись в автобус и сели у окна – то есть я у окна, он рядом – получилось забыть о телефоне и думать о том, что то, чего ждёшь как соломинку, случается неожиданно и совсем не так, как то, чего и не ждала вовсе. Я схватилась за него, прижалась, съёжилась, и автобус увёз меня от телефона, который молча звонит и умолкает, не зазвонив. И зазвонив, тоже ведь умолкает.

– Ожидаемое нельзя торопить, – произнёс он полусонно, под аккомпанемент нашего зашуршавшего автобуса.

Было так рано, что, казалось, поздно не будет никогда. В автобусе включили свет.

– Наверно, тебе всё равно, – сказала я, глядя на застывший, потом уплывающий и, наконец, убегающий город, в котором затаился умолкший или зазвонивший телефон. – Конечно, всё равно – пришёл себе и ушёл. Но я ждала тебя уже сильнее, чем звонка. Никого и ничего не ждала так, как тебя, хотя тебе и безразлично.

Он обнял меня, ни к чему не обязывая.

– Я пришёл, потому что мне не безразлично. Знаю, как сложно быть безразличным тому, кому не безразличен ты. Но я бы пришёл, даже если бы ты меня не ждала. А ведь ты ждала, уж я-то знаю.

Мы выехали из города.

Мимо нас уходили дорожные указатели, придорожные бензозаправки, силосные башни, прохудившиеся и отремонтированные сараи. Трактор застыл посреди поля, словно кораблик на рейде. Олень спешил семимильными шагами, то ли убегая неизвестно от кого, то ли пытаясь кого-то догнать.

– Не могла тебя дождаться, – сказала я. – Телефон требовал ждать и мешал ожиданию.

Он понимающе молчал, и я продолжала:

– Чем дольше ждёшь, тем сильнее боишься ожидаемого. Но больше всего боишься, что телефон зазвонит, а ты не найдёшь ответа.

Он задумался. Чуть слышно проговорил:

– А если вопроса не будет?

– Тогда вопрос должна буду найти я, и это так же сложно, как найти ответ.

Красивые забегаловки послушно убегали от нас, будто их и не было вовсе. Когда у тебя что-то есть, это становится само собой разумеющимся. Потом на их место приходят другие, а то, что было, забывается так же просто, как потом забудется пришедшее.

– Ты надеялась, что я помогу тебе не думать о телефоне? Попробую… Хотя уехать – не только самый надёжный, но и самый безнадёжный способ забыть. Он, твой телефон, будет ждать тебя с таким же нетерпением, как ты ждала меня. А дождавшись, зазвонит или нет – не всё ли тебе равно? Ответа у тебя всё равно не будет, и вопроса тоже.

Указатель предупреждал, что лоси и олени в этом месте переходят дорогу. Стоило ли бежать за нами или от нас, чтобы перейти дорогу перед самым нашим носом?

Солнце только-только начало подниматься над автобусами, телефонами, оленями, силосными башнями, опрятными забегаловками. Мы уезжали так надолго, что, казалось, уезжаем навсегда.

– Вопрос у меня есть, но он такой простой, что вряд ли я дождусь ответа.

– А ты ждёшь его? – переспросил он. И поспешил добавить:

– Лучше жди меня, я не подведу.

Чем дальше от нашего города, тем спокойнее: телефон вроде бы и есть, но так далеко, что его почти нет. То, что не рядом, всегда нереально. И кажется, что всё устроится само собой, и не будет ни молчаливых звонков, ни звенящего молчания.

Туча, отдалённо похожая на сильно подгоревшую отбивную, затарабанила горохом об стенку.

– У тебя – целый, огромный, бесконечный день. Чтобы он не заканчивался, забудь о телефоне, зато думай о каждой минуте своего дня. Та минута, которая у тебя сейчас, не менее важна, чем следующая, поэтому не думай о следующей, думай о той, что сейчас. Чем больше о ней думаешь, тем дольше она длится, тем дольше длится состоящий из этих бесчисленных минут день. Бесчисленных – если не бросить их на самотёк. Кому знать, как не мне!

А иначе – от минуты до минуты, от этого дня до следующего – рукой подать, как подают милостыню. И ведь берут – за неимением ничего другого и лучшего.

– Впереди у тебя бесконечная вечность, – пообещал он, когда мы приехали на автовокзал цвета мокрого асфальта.

Было не так рано, как в самом начале, но ещё совсем, совсем не поздно.

– Будущее начинается только тогда, когда о нём начинаешь думать.

Он не смог бы уйти от меня, даже если бы захотел, потому что я не переставала изо всех сил держаться за него. Но захотеть он не мог, мне ли не знать. Впрочем, он тоже не отпускал меня и уходить не хотел. Кажется, не хотел. И, кажется, не собирался. Мы никуда не спешили из нашей вечности, шли куда глаза глядят по улицам, к которым приятно возвращаться и от которых не хочется, хотя и приходится, уезжать. Но я не думала об отъезде, старалась не думать, поэтому отъезд казался почти несуществующим, как и всё, о чём не думаешь.

В книжном магазине, куда мы вошли, не было, к счастью, никого, кроме неназойливой продавщицы, и, тоже к счастью, книг. А значит, не похожего ни на какой другой запаха.

Я листала новые страницы, но старых слов там не находила, а они, старые мои слова, мелькали в памяти как новенькие, никуда, оказывается, не исчезнув. Читать же новые мешал оставленный рано утром телефон – своим ожидаемым молчанием и неожиданным своим трезвоном.

– Вот она, старая, хотя с виду не скажешь, – посоветовал он мне.

– Да, с книгами это случается, – согласилась я и расхохоталась, потому что не только ведь с книгами. Продавщица понимающе улыбнулась, хотя что же тут понятного?

Когда телефона у меня, к счастью и к сожалению, не было, я читала эту книгу в парке, там есть очень удобная скамейка, на которой удобно прогуливать пары. Вот надо же: вместо того чтобы прогуливаться парой, прогуливаешь пару, но книга того стоила, а пара, конечно, нет. Я засиделась до конца всех пар и чего-то дополнительного, но книгу так и не дочитала, а мне её дали до вечера.

Столько воды утекло, и всё же книга и скамейка никуда не исчезли.

– Дочитывай, – предложил он. – Я подожду. Куда мне спешить?

Книга пахла скамейкой, но на одну скамейку дважды не сядешь. Она не река, с рекой было бы куда проще.

А он спешил, мне ли не знать.

– Спасибо, – сказала я продавщице, вставая со скамейки, пахнущей недочитанной книгой.

Продавщица не была разочарована. Думаю, от неё часто уходили, разве что приходили нечасто.

Мы вышли на улицу, и река продолжала течь, так уж ей на роду написано. Было ещё совсем рано, солнце только-только начало отражаться в утекающей воде.

– Куда ты поведёшь меня теперь? – осведомилась, вернее, предложила я. – Ещё всё ещё рано, можно никуда не торопиться, а значит, везде успеть.

– Время не истечёт, – подтвердил он, и я поверила обещанию. – Время – не река, хотя войти в него можно лишь однажды. Зато оно, время, целую вечность никуда от тебя не денется. Главное – не засматриваться в будущее и не задерживаться в прошлом. Договорились?

Он знал, что со мной легко договориться, особенно когда солнце только-только начало отражаться в реке.

– Интересно, почему этот магазин и вино называют марочным? – задалась я игривым вопросом, легко открывая тяжёлую дверь под звон колокольчика.

У него, как и у меня, ответа не нашлось, хотя вопрос вовсе не казался простым. Это на простые нет ответа. Например, что лучше – когда телефон звонит или когда не отзывается?

– Забудь о телефоне! – подсказал или приказал он. – Солнце так высоко, что время телефона ушло надолго.

Навсегда не уходит ничего, поэтому пусть уж надолго, решила я подчиниться его подсказке-приказу, когда дверь за мной медленно закрылась.

Мне известны разные категории продавцов. Одни ненавязчиво скучают, другие скучают навязчиво. Третьи, как этот, невинный, ну то есть не имеющий отношения к марочному вину, выказывают занятость и деловитость. Он знал себе цену, потому что был окружён королевскими ценностями: пальмами, кораблями под парусом, диковинными животными с непроизносимыми именами, фортами, первыми в этих краях железнодорожными линиями, да мало ли чем богаты королевы и короли.

Продавец деловито не снисходил до случайных посетителей, и я могла позволить себе засмотреться на любимых монархов, о которых едва не забыла с тех пор, как стала готовиться к телефонному звонку или его отсутствию. Моложавый король, легко обходившийся без короны, слегка улыбался. Юная королева смотрела вдаль. Одну и ту же даль дважды не увидишь, тем более что со временем она только удаляется.

– Ничего не подобрали? – ответил продавец на собственный риторическмй вопрос, в котором чувствовалось его собственное же достоинство.

Я могла бы ответить на этот ответ вопросом, но меньше всего хотелось спускаться или опускаться для ответа.

Можно было бы, не выходя из королевских покоев, рассказать о каждой царапинке и каждой щербинке мраморно-безупречной дворцовой лестницы или о том, как, помнится, за мной увязалась соседская кошка, намеревавшаяся собственными глазами увидеть королеву. Она погналась за более чем не королевской мышкой и потому попала в детскую считалку. Но я аккуратно закрыла когда-то открывшийся альбом, и мы вышли на улицу.

– Насчёт мраморных – это я для красного словца, – объяснила я.

Он не обратил внимания, зато воскликнул так тихо, чтобы не услышал никто другой:

– Смотри, как ещё рано: солнце будет опускаться бесконечно долго, у нас с тобой ещё столько времени!

Я была согласна со всем и на всё, только бы удержать его.

Он обнял меня и никуда не ушёл.

– Ты хотела марочного вина вместо магазина? Вот, говоря старым стилем, изволь.

Я изволила, как тут не изволить. Он промолчал, но явно обрадовался моей весёлости.

Дверь показалась тяжёлой – та, помнится, была легче. Хотя мало ли что помнится.

Весёлый до безразличия официант налил марочного вина.

– Тот день был другим, – вспомнила я, хотя, конечно, не забывала.

– Лучше или хуже? – вовсе не обиделся он, просто поинтересовался. Собственно говоря, ревность – это когда просто интересуются. Да? Я отпила, закусила принесённым и пояснила:

– Не люблю сравнительную степень. Превосходная, в отличие от сравнительной, подразумевает единственное число, а моё отношение ко множестенному тебе известно.

– Смотря кто у тебя в единственном и у них – во множественном, – мягко не согласился он.

Тогда дверь была легче, а официанта не было. То есть он был, наверно, даже наверняка, просто не запомнился, и вспомнить его не удавалось. Разумеется, вспоминаешь то, что забыла, незабытое не вспоминаешь именно потому, что оно и не думало забываться.

– Хорошо, когда вспоминать не нужно, – добавил он, хотя откуда же ему знать.

– Потому, что всё равно забыла, или потому, что всё равно помнишь, – согласилась я.

– Смотри, как ещё рано, – успокоил он меня, когда мы вышли из потяжелевших дверей. – Солнце только-только начинает опускаться.

Успокоение подействовало не в полную силу: путь до автовокзала был совсем не таким длинным, как от него, и дорога домой – короче дороги от дома.

День уходил от меня, соседнее сиденье опустело, хотя остановок автобус не делал, да и что изменит остановка.

За окном уже паслись конфетные коровки, вывески на силосных башнях менялись в обратном порядке. В автобусе включили свет.

Мимо нас уходили дорожные указатели, придорожные бензозаправки, прохудившиеся и отремонтированные сараи. Всё – как когда всё только началось, вот только названия на башнях летели в неправильном порядке.

– Просто в обратном, – успокоил бы он, если бы остался.

Но разговаривать со мной было уже некому, и мне – теперь уже не с кем.

Телефон, скорее всего, заждался.

Конечно, заждался, мне ли не знать.

Всё пролетало и проходило.

Наверно, всё, что приходит, приходит для того, чтобы пройти. Приходящее – на поверку оказывается преходящим.

Неужели всё – только для того, чтобы пройти?

Вот и он прошёл, как я ни просила его побыть подольше. Да что там подольше – бесконечно долго, вот о чём я его просила.

Ну что же поделать: он ушёл от меня, потому что был обычным днём, каким бы необычным ни был. Я изо всех сил удерживала его, как, наверно – откуда мне знать наверняка, – всадник удерживает пустившуюся вскачь взмыленную лошадь.

Он был всего лишь днём, а значит, не мог не закончиться.

И телефон не мог не вернуться, и снова молчал, даже когда разражался обнадёживающим и лишающим надежды звонком.

День закончился, оставив после себя пустое автобусное сиденье, на котором никого, кроме него, у меня не могло быть.

Его, моего обычного дня, больше не было нигде, ни за одной из дверей, ни за одним из окон.

Он прошёл.

Хотя начался так рано, что, казалось, не закончится никогда.