Текст книги "Субъективный реализм"
Автор книги: Михаил Блехман
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)
Сценарий
Рассказ
Я – видная фигура
Хуан Карлос – весьма видная фигура
Жан-Шарль – весьма видная фигура
Джон Чарлз Младший – весьма видная фигура
Билл – виднейшая фигура
Комната в моём доме. Я смотрю хоккей по телевизору.
Звонит телефон.
Я. Нет.
Хуан Карлос. Отвергаешь, не поговорив?
Я. Тогда – да.
Выключаю телевизор.
Хуан Карлос. Не помешал?
Я (с оптимизмом). В прошлый раз ты позвонил в 5 утра и спросил то же самое.
Хуан Карлос (подозрительно). А что ты ответил?
Я (с оптимизмом, бьющим через край). То же, что могу ответить сейчас.
Хуан Карлос (облегчённо). Тогда приступим прямо к делу.
Я (с оптимизмом, переходящим в ликование). Не сомневался.
Хуан Карлос. Понимаешь, какое дело… Нет, не так. Дело это – всемирной важности. Дело в том, что я задумал новый сериал.
Я (задумчиво). С этого нужно было начинать! Сколько серий? Надеюсь, не меньше, чем в прошлый раз?
Хуан Карлос. Больше! Ровно 250. Интрига зиждется на интригах. Захватывающая вещь. Роковые страсти, испепеляющая любовь, коварство, подбрасывание детей, измена, интриги родственников, оставление без наследства, возведение напраслины, подлые убийства, размышления о смысле жизни, недолгое торжество отрицательных героев, вечное торжество любви. Но (профессиональная пауза) без всех этих набивших оскомину счастливых концов и зефира в шоколаде. Страсть, воплощаемая в трагедии, – вот моё новое кредо. Побольше крови, рвания жил, несправедливых гибелей и безвинных жертв. Да, любовь будет торжествовать – но в вечности. (Поднимаясь над повседневностью). Я покажу потрясённому зрителю зло во всём его страшном величии…
Я (озадаченно). Чем тебя так разочаровал зритель?
Хуан Карлос. Страшное величие не у зрителя, а у зла, не сбивай с мысли. (Поднимаясь ещё выше). И добро – в его беззащитном великолепии. (Переводит дух).
Я. Потрясающе! И эту лавину чувств ты хочешь втиснуть в какие-то 250 серий? Я бы на твоём месте не комкал.
Хуан Карлос (заносчиво). Сразу видно непрофессионала. Нужно поскорее закончить этот сериал, чтобы начать новый! Сериалов должно быть как можно больше, намного больше, чем серий – это важнейший закон искусства.
Я (осознавая свою неподготовленность). Глубоко.
Хуан Карлос. Так-то оно так, но для реализации моей идеи мне нужен крепкий сценарий. Ты следишь за мыслью?
Я (с убеждённостью дилетанта). Ещё бы!
Хуан Карлос. Тогда продолжаю. Целый месяц я шарил в твоей электронной библиотеке.
Я (с чувством законной гордости). Моя библиотека – единственная в своём роде. Самая полная. В ней есть всё.
Хуан Карлос. Я тоже так думал.
Я (с чувством задетого профессионального самолюбия). Почему в прошедшем времени?
Хуан Карлос. Потому, что ничего не нашёл.
Я (с тем же чувством). В каких разделах ты искал?
Хуан Карлос (вздыхая). Во всех.
Я. В разделе «Ослепляющая ревность» искал?
Хуан Карлос (вздыхая). Искал.
Я. А в «Родственниках-мучителях»?
Хуан Карлос (вздыхая). Искал.
Я. А в «Брошенных детях»?
Хуан Карлос (вздыхая). Искал.
Я. А в «Непокорных жёнах»?
Хуан Карлос (вздыхая). Искал.
Я (грустно). А в «Любовниках-отравителях»?
Хуан Карлос (вздыхая). Искал.
Я (убито). И ничего не нашёл?
Хуан Карлос (вздыхая). Ничего подходящего.
Профессиональная пауза.
Я (встрепенувшись). Слушай, а не поискать ли тебе в Скрижалях?
Хуан Карлос (с пиететом). Советуешь замахнуться на полотно?
Я (с энтузиазмом). А почему бы и нет?!
Хуан Карлос (грустно). Нет, полотно мне не потянуть. Не обладаю необходимой мощью… (Плачет).
Я. Очень даже обладаешь!
Хуан Карлос (сквозь слёзы). Ты мне льстишь.
Я. В моих словах нет ничего лестного. (Слышу громкие всхлипывания Хуана Карлоса). Не реви, а слушай. Припоминаю, что в Скрижалях есть один писатель – драматург, зовут его Билл, фамилию не помню, длинная такая. Вот он-то тебе и нужен! Хочешь, я переговорю с ним? Попрошу написать на основе его шедевров сценарий 250-серийного фильма. Чтобы интрига зиждилась на интригах – рвание жил, отравление, измены, коварство, торжество – ну, в общем, всё как ты хочешь.
Хуан Карлос (успокаиваясь, но недоверчиво). А он правда из Скрижалей?
Я (убедительно). А откуда же, по-твоему, если его нет ни в «Любовниках-отравителях», ни в «Родственниках-мучителях» – ну, в общем, нигде? Остаются только Скрижали.
Хуан Карлос. Думаешь, согласится?
Я. Да что ему стоит? У него же весь материал готов, осталось только оформить как следует, и вся недолга!
Хуан Карлос (заискивающе). Слушай, поговори с ним, а? Я тебе по гроб жизни буду благодарен! Понимаешь, мне уже пора браться за новый сериал, а тут ещё старый не закончен. Вернее, даже не начат. Поговоришь?
Я. Не сомневайся. Считай, что сценарий у тебя в кармане!
Хуан Карлос (ликуя). Жду и надеюсь! (Видя неведомые дали). Человечество спасено!
Та же комната. Я шарю в своей компьютерной библиотеке вместо того, чтобы смотреть хоккей по телевизору.
Я. (с усталой радостью профессионала). Наконец-то. Попробуй найди то, что нужно, в этих Скрижалях. Тысячи шедевров, и каждый – потенциальный сценарий сериала. (С небезосновательной гордостью). Неудивительно, что Хуан Карлос обратился именно ко мне.
Звоню по телефону.
Я. Это Билл?
Билл (сдерживая гордыню). Он самый.
Я (дружелюбно). Как поживаете, уважаемый?
Билл. Читайте мои шедевры – там всё сказано.
Я (мудро избегая конфликта). Уже прочитал. И убедился в мысли, что вы – как раз тот, кто мне нужен.
Билл (польщённый, но не до конца). Смею полагать, что не только вам?
Я (обеспокоенно). А что, Хуан Карлос вам уже звонил?
Билл (снисходительно). Я имел в виду не Хуана Карлоса, а человечество.
Я (облегчённо). С человечеством найти общий язык легче, чем с Хуаном Карлосом. (Поспешно). Я хотел сказать, что это легко вам – единственному в мире знатоку человеческой природы. (Замолкаю, чтобы убедиться, что не перебрал).
Билл. Тонко подмечено. В чём же причина вашего звонка?
Я. Билл, дорогой, прочитав… то есть, разумеется, пере-читав ваши тексты… лучше сказать – полотна, точнее говоря, не побоюсь этой метафоры, фрески (набрав воздуха в лёгкие), окунувшись в пучину вечных истин, щедрой рукой мастера выплеснутых на белоснежные страницы, подобные вечно живому папирусу, то есть пергаменту…
Билл (удовлетворённо). Вы говорите банальности, известные даже школьнику. Перейдём к сути.
Я (выдыхая). Хуан Карлос хочет снять 250-серийный блокбастер. (Энергично). Для этого ему нужен мега-сценарий. Интрига зиждется на интригах. Роковые страсти, рвание жил, испепеляющая любовь, коварство, подбрасывание детей, измена, интриги родственников, оставление без наследства, возведение напраслины, подлые убийства, размышления о смысле жизни, недолгое торжество отрицательных героев, вечное торжество любви.
Билл (сухо). Чем могу помочь?
Я (бесстрашно). Кроме вас, некому.
Пауза длиной в вечность.
Билл (с величественной свирепостью автора полотен и фресок). И вы с вашим Карлосом Хуаном посмели обратиться ко мне с нелепым предложением состряпать сценарий… не могу даже произнести это ругательное слово… сериала?!
Собирается бросить трубку.
Я (с поспешностью утопающего). Нет-нет-нет-нет!! Совсем наоборот!! Я хотел продолжить прославление вашего имени в веках!!
Билл (позволяя мне продолжить). В ваших ли это силах, милейший?
Я (радостно). В том-то и дело, что не столько в моих, сколько, само собой разумеется, – в ваших!!
Билл (снисходя). А именно?
Я (подобострастно). Вас читают миллионы…
Билл. Обойдёмся без банальностей.
Я. А я настаиваю…
Билл. Что-о?!
Я… чтобы вас смотрели миллиарды.
Приятная пауза.
Я (не смея нарушить величественную тишину). Кхм…
Продолжение приятной паузы.
Билл. Каким же, собственно говоря, образом?
Я (мгновенно). Билл, дорогой, для вас нет ничего проще!! Вы ведь всё уже давным-давно написали именно так, как нужно Хуану Карлосу.
Билл. Что значит – «как ему нужно»? Я пишу так, как нужно человечеству.
Я. Вот именно!! Вот именно – как нужно человечеству!!
Билл. Ну, и?
Я. Отсюда – главный вывод: вам осталось просто создать синопсис главных своих шедевров…
Билл. Все мои шедевры – главные.
Я. Виноват, оговорился!.. Я хотел сказать – любых своих 4–5 шедевров, на ваше усмотрение. Ну, и по возможности – добавить трагизма и драматизма…
Билл (с профессиональной озабоченностью мастера). Куда же больше? И потом – выдержит ли народ?
Я (бодро). А что ему, то есть нам, остаётся? Мы не то что выдержим, а просто-напросто категорически требуем от вас как от властелина наших душ: сделайте нам так трагично и драматично, чтобы мы содрогнулись и все 250 вечеров не выходили из этого состояния…
Судьбоносная пауза.
Билл. Думаете, получится?
Я (с услужливой готовностью). Чтобы у вас – и не получилось?
Билл. Не у меня, милейший, а у народа. (Настойчиво). Думаете, получится?
Я (с покорной уверенностью). Постараемся!.. (С уверенной покорностью). Рады стараться!
Пауза непревзойдённой грандиозности.
Билл. Ну, хорошо, так и быть. Чего не сделаешь для моей постоянной аудитории – человечества.
Я. Ура!!! Билл, вы спасли нас!!!
Та же комната. Я звоню Хуану Карлосу.
Хуан Карлос (скептически). Алло!
Я. Привет, Хуан Карлос! Поздравляю тебя, и себя в придачу!
Хуан Карлос (не веря своему счастью). Неужели согласился?…
Я (с умеренной развязностью). А ты думал? Для человечества он на всё согласен!
Хуан Карлос плачет от переполняющих его чувств.
Я (профессионально). Судя по всему, придётся переделывать рубрикатор моей библиотеки. Не додумайся я поискать в Скрижалях – не бывать твоему сериалу.
Хуан Карлос. Ты прав, как всегда! (Слегка заискивающе). Ну, а как же насчёт сценария? Когда можно ожидать?
Я (небрежно). Ожидать не нужно.
Хуан Карлос (в ужасе). Так он всё-таки отказал?
Я (с небрежностью, бьющей через край). Ожидать не нужно, потому что сценарий – у меня. Билл только что прислал по электронной почте.
Хуан Карлос рыдает от счастья.
Я. Хочешь – перешлю тебе?
Хуан Карлос (рыдая). Боюсь, не смогу прочитать. Глаза застилают слёзы. Не согласишься ли зачитать прямо сейчас?
Я. С радостью. Вещица получилась, скажу я тебе, преотменнейшая. Рейтинги и прайм-таймы тебе гарантированы.
Хуан Карлос благоговейно замолкает.
Я. Итак, зачитываю.
Непохожие судьбы
Сценарий лучшего в мире 250-серийного фильма
В центре повествования – многодетная семья. Три дочери-красавицы растут без матери, их воспитывает престарелый отец. Младшая дочь отличается неземной красотой, проницательностью ума и непокорностью нрава. В наказание за непокорность отец лишает девушку наследства. Оставшись без куска хлеба, юная златокудрая красавица вынуждена выйти замуж по расчёту за своенравного немолодого человека, в результате чего в ней пробуждаются черты тайной злодейки. От этого несчастливого брака у них рождается сын – задумчивый красавец.
Красавица всячески отстаивает свою независимость и вынашивает планы мести супругу за ограничение личной свободы. Внешне она ничем не проявляет коварства и озлоблённости, достигающих апогея на вечеринке, на которую приглашён весь местный beau monde, в том числе брат её мужа, тайно влюблённый в доселе недоступную красавицу.
Желая отомстить супругу, красотка принимает ухаживания его брата и становится тайной возлюбленной последнего. Они сговариваются убить несчастного, и, когда он спит, брат-злодей вливает ему в нос смертельную дозу быстродействующего яда.
Хуан Карлос. Лучше в ухо. Так будет трагичнее.
Я. Хорошо, ухо так ухо. Билл, я думаю, возражать не станет.
Сын коварно убитого, задумчивый красавец, берётся расследовать загадочную смерть отца, отказываясь для этого от любви невинной девушки и убивая её брата, своего лучшего друга. При этом в результате коварства отчима и бездеятельности матери он погибает сам.
Безутешная мать разводится со злодеем – братом мужа – и выходит замуж за страстно влюблённого в неё темнокожего романтика. Тот души не чает в супруге. От хорошей жизни и глубокой любви её характер меняется в лучшую сторону. Она молодеет и превращается в ту златокудрую красавицу, которой была до лишения наследства.
Однако тайно влюблённый в красотку омерзительный еврей…
Хуан Карлос. Еврея лучше убрать. То есть не еврея как такового, а упоминание о том, что он еврей.
Я. Хорошо, уберу. Попрошу Билла оставить только подозрительное имя.
Итак, тайно влюблённый в красотку омерзительный субъект с подозрительным именем плетёт интриги, в результате которых честный, но простодушный муж, ослеплённый ревностью, убивает свою златокудрую супругу.
Хуан Карлос. Хорошо бы её задушить.
Я. Молодец, догадался. Он так и сделал.
Задушив собственными руками любимую жену, её убитый горем супруг налагает эти же руки на себя.
Коварный ревнивец, по вине которого произошла трагедия, раскаивается и удочеряет грудную девочку – дочь его покойной возлюбленной и её покойного же супруга. Одновременно к его порогу подбрасывают годовалого младенца – едва дышащего мальчика. Подрастая, девочка превращается в пылкую черноглазую красавицу, а мальчик – в пылкого златокудрого юношу. Их взращивает старая, мудрая кормилица.
Несмотря на юный возраст, юноша и девушка пылко влюбляются друг в друга. Однако их любви суждено быть недолгой, поскольку родственники с обеих сторон категорически возражают против счастья молодых, даже не отдавая себе отчёта в причине обоюдной ненависти.
Старая кормилица раскрывает юным влюблённым страшную тайну, известную только ей. Оказывается, погибший от руки сына златокудрой красавицы брат возлюбленной сына златокудрой красавицы был не её братом, а тайным возлюбленным, и в результате их тайной страсти на свет появился мальчик, ставший теперь златокудрым юношей. Становится понятной взаимная нелюбовь семейств. Семейства плетут интриги, в результате которых златокудрый юноша гибнет, а темноокая красавица налагает на себя руки. В результате всех этих трагических событий любовь, разумеется, торжествует, хотя и на пустом месте, точнее – на руинах.
Хуан Карлос. Здорово!! Это даже лучше, чем я мог ожидать!! Слушай, передай Биллу, что хорошо бы, чтобы от тайной любви черноглазой красавицы и златокудрого юноши родилась златоглазая, то есть златоглавая чернокудрая девочка с непокорным нравом, о судьбе которой я сниму следующий блокбастер.
Я. Не перегружай гения. Снимай, а там посмотрим.
Гостиная в доме Билла на речке… забыл название, ничего, бывает. Мы с Биллом сидим в креслах у камина и попиваем глинтвейн. Угли, как положено, потрескивают.
Я (задумчиво). Билл, что это вы только что отбросили?
Билл (со сдерживаемым величием). Тень.
Я (задумчиво и глубокомысленно). Почему же она так разительно отличается от отбросившего её?
Билл (после непродолжительной, но от этого не менее важной паузы). Это тень не моя, а отца одного из моих главных персонажей. Нас невозможно представить друг без друга.
Пауза, в которой так много скрытого смысла.
Билл. Жизнь, скажу я вам, это сценарий. (Отпивает глинтвейна. Я тоже). А люди – актёры. (Я отпиваю глинтвейна. Билл тоже). Одним суждено играть главные роли, другим – эпизодические. (Мы оба отпиваем глинтвейна). А голоса некоторых – или их смех – звучат за кадром.
Пауза, в которой заключена великая суть. Отпиваем глинтвейна.
Билл (с проницательностью гения). И все события сериала развиваются так, как говорят те, что за кадром.
Звонок на мой сотовый телефон. Звонит Жан-Шарль.
Жан-Шарль. Ну что, нашёл что-нибудь для меня?
Я. Нашёл. Как всегда – в Скрижалях. Психологическая драма: любовный треугольник, трагическая страсть, измена, брошенный ребёнок, ревнивый муж. Кульминация блокбастера – неотвратимо надвигающийся поезд – примерно так, как в вашем первом фильме. Подходит?
Жан-Шарль. Ура! Это как раз то, что нужно человечеству!
Мы с Биллом отпиваем глинтвейна.
Звонок на мой сотовый телефон. Звонит Джон Чарлз Младший.
Джон Чарлз Младший. Ну что, нашёл что-нибудь для меня?
Я. Нашёл. Как всегда – в Скрижалях. Многосерийная драма из жизни высшего общества. Любовный четырёхугольник. Глава семейства находится в коме. Безответная любовь, розовые очки, женщина первой объясняется в любви, кровавое выяснение отношений, гадкий утёнок, превращающийся в светскую львицу, неблагодарные наказаны, счастливый конец. Подходит?
Джон Чарлз Младший. Ура! Это как раз то, что нужно человечеству!
Мы с Биллом отпиваем глинтвейна.
Я (тонко). Да, человечество нуждается в помощи. Рубрикатор явно следует переделать.
Билл идёт на кухню и приносит ещё глинтвейна.
На этой грустной, но высокой ноте рассказ заканчивается – до нового сценария.
За море
Почему-то совсем не устаю карабкаться.
Выше, выше… По-моему, выше…
Сами собою собираются все мои серебристые, сладкие с кислинкой, сочные, совсем свежие ягоды, каких нет нигде больше, на всём свете.
По-моему, нигде…
Их бесконечно, неисчислимо много, от них светло: ночью как днём, днём – как утром…
Чем выше, тем, оказывается, легче. Не проще, куда уж там, – а просто легче. Потому, наверное, что чем больше воздуха, тем больше его хочется, и тем больше остаётся. Этого воздуха нет внизу – или мне уже кажется, что он остался только здесь, вот я и карабкаюсь куда глаза глядят, и то ли не могу, то ли не хочу остановиться… И собираю, собираю свои – мои ведь! – серебристые ягоды, и чем больше их набирается, тем сильнее хочется, чтобы их было ещё, ещё больше.
Чтобы не закончились.
А говорили, что будет наоборот, что от воздуха закружится голова, что почувствую себя невольником, пленником, что захочется не воздуха, а сломя голову спуститься.
Да нет же, этого мне не говорили. Все, кто ждёт меня за морем, если смогу, сумею перебраться через море, – все, кто ждёт меня, у самой воды, оставляющей следы соли и йода на шуршащей гальке, – все они убеждали меня, что чем выше, тем будет легче – не сразу, но будет. Никто не обещал, что проще, скорее даже сложнее, зато легче – почти наверняка.
Если бы не воздух, мне бы не выдержать эту недостижимую, непостижимую сложность, не собрать столько серебристых ягод. И если бы не мои ягоды – не дышалось бы так ненасытно.
Но главное – если бы не они. Ждущие меня у самого края этого объединяющего нас моря, в незапамятные времена наплаканного кем-то бесконечно безутешным – или безудержно счастливым. Моря, по моей просьбе собирающего их всех к себе, так же, как я собираю свои ягоды. Моря, перебирающего бессчётные чётки-камушки на бескрайнем берегу безбрежного в сущности моря.
Чтобы не зря пришли они на берег, чтобы мы встретились, и чтобы им не расхотелось приходить, как мне не перестаёт хотеться собирать ягоды? Самая главная, единственная моя трудность – не смотреть вниз, не увидеть их раньше времени.
Даже не захотеть увидеть.
Делать то, что я делаю, собирать серебристые ягоды – не для них, а для одного лишь себя, и только тогда мне удастся собрать – и ягоды, и всех ждущих меня на берегу, и тогда ягоды мои будут собраны не для меня, а лишь – для них.
Забыть, что каждый, что каждая – ждёт, устало переминаясь с ноги на ногу на податливо шуршащей гальке. Надеяться, что моя свежевыкрашенная лодка выдержит и меня, своего рулевого, и мой им подарок, и не уйдёт под воду, и не сядет на мель.
Единственная, вечная трудность – привезти им мои – собранные для них – серебристые ягоды…
Как хорошо, что воздуха хочется всё сильнее и больше, и голова не кружится, как кружилась бы, останься я на моём вовремя оставленном берегу.
И мне кажется – кажется ли? – что я вовсе и не карабкаюсь, а никуда не спеша иду по ровнёхонькому берегу, и галька похрустывает под ногами, и морская вода беззлобно дразнится, и мне не уйти от неё, потому что уходить от неё не хочется и невозможно, и морской воздух неотличим от горного, а я-то уж думал, что внизу его совсем не осталось…
И здесь, у дразнящейся воды, соберёмся все мы – и бесконечно безутешные, и безудержно счастливые, а собравшись, вместо неопределённо-безличного «они» предстанем личным и личностным «мы». И будем терпеливо, сколько придётся, сколько дано – ждать свежевыкрашенную лодку, которая выдержит и своего рулевого, и его нам всем подарок.
Не сядет на мель, не утонет.
Я увижу их издали, я различу все лица, узнаю каждое лицо, даже если увижу его впервые, – это ведь только лицом к лицу их не увидать, а на разделяющем и не в силах разделить нас расстоянии в неизвестно сколько морских лет и световых миль мы все – как на чьей-то ладони.
Если бы просто идти, или только толкать камень – только тогда было бы тяжело. Но я – делаю то, зачем мы все собрались у весёлой, кем-то когда-то подсоленной воды, зачем они ждут мою лодку, зачем ждут меня. И мне очень трудно и совсем нетяжело собирать серебристые ягоды, кисловатые, слегка сладкие, совсем не то что шуршащая под ногами вода, и такие же, как она, необходимые – только мне, только нам.
Иногда я думаю: если бы не они, продолжал ли бы я карабкаться? Собирал ли бы мои ягоды, никому больше не нужные?
Вот насобирал полную лодку ягод, поднял парус и отправился к ним, они ведь ждут. Ждём, переминаясь с ноги на ногу, и галька сочным яблоком похрустывает под ногами. Мне издалека они ещё не были видны, и лодку я пока не вижу, и не знаю, дождусь ли. И доплыву ли, не знаю. Всматриваемся, вслушиваемся, но пока не видим…
Подо мною и вокруг – сине-зелёная бесконечность, словно бездонной ковш опрокинулся и пролил её, и наполнил такую же бездонную, под стать ему, чашу, из которой и хотелось бы напиться, да соль не позволит утолить жажду, тем более тому, кто попробовал холодного горного воздуха и всё никак не напьётся вдоволь.
И ещё вокруг – забавные гребешки – забавные потому, что не красные, как полагается, и потому, что какие же локоны расчешешь такими, и сколько же нужно голов, чтобы на каждую – по гребешку?
И вот заканчивается бесконечность, словно и не начиналась вовсе, или будто это и не она была. Заканчивается, как будто зубная боль: когда болит, кажется, что нет ей конца и не пройдёт никогда, а закончится – смеёшься и думаешь: неужели болело?
Я увидел людей, ожидающих меня у воды, щупающей, нащупывающей, перебирающей гальку, словно пальцы перебирают чётки, и лодку увидел, спешащую к нам под напрягшимся на холодном горном ветру парусом.
Мы увидели друг друга, и, как обычно, путь друг к другу нам перегородил дредноут, напоминающий сторожевую собаку, вышедшую из будки на чужие, непохожие шаги. Капитан дредноута стоял на капитанском мостике, как стоял бы герой старых фильмов, но над головой у него реял, строго глядя одновременно на меня и на всех нас, большой, капитанский Невесёлый Роджер.
– Вход закрыт, – сказал капитан голосом реющего стяга.
Темнело.
Галька зашелестела под нашими многочисленными ногами, и стяг-капитан, перебивая переходящий в ропот шелест, уточнил:
– Вход был и будет закрыт.
И не оставил сомнений, словно гальки на гальке:
– То, что вы привезли, не нужно никому, кроме них.
Мне и им трудно было возразить. Несложно, но трудно. Я истратил все силы на поиск серебристых ягод, а ждущие, хотелось мне надеяться – на ожидание нашей встречи.
Старшие помощники капитана, невесёлые в тон стягу, добавили ещё суровее, но, судя по всему, справедливее, чем капитан:
– Никому, кроме них. А они – не считаются.
– Разумеется, – прибавил капитан строго и удовлетворённо. – Напомню: считаются лишь те, кто считает. А мы – не правда ли? – считаем, что вам пора – называйте как хотите – восвояси, обратно, в ваши горы. Это ведь горы, если мы с помощниками не ошибаемся?
Парус на моей лодке поник, хотя холодный горный ветер дул вовсю, стараясь поднять ему настроение.
Снова, как всегда, стало совсем темно. Далёкий серебристый, как мои ягоды, ковш помахал мне медвежьей лапой, но всё же приветственно, а не прощально.
Мимо проплывали и причаливали лодки, катера, баржи и пароходы, которых мы вроде бы не ждали, но раз уж больше ждать было некого, приходилось стараться ожидать их.
– Вам будет тяжело везти весь ваш груз обратно, – посоветовал мне невесёлый капитан. – Считаем, что лучше добираться обратно налегке.
В солёной воде мои ягоды сохранятся долго. Они чувствуют себя здесь как рыба в воде.
Да и что им сделается, они ведь стойкие, принесены с высокой – попробуй вскарабкаться – горы.
И хотя было темно, мы видели, что сброшенные в почерневшее море серебристые буквы складываются в слова и фразы и тянутся незатоптанной серебристой дорожкой к людям, ждущим, устало переминающимся с ноги на ногу на берегу. Не считающимся, но бессчётным.
А потом, утром, под солнечным светом, бело-чёрный негатив сам собою проявится – и тогда отпечатаются чёрным на белом уже не просто буквы, а собранные мною для себя – и для них – фразы, страницы, главы.
Возможно, это будет не следующее утро, или когда-нибудь после него, но без утра не обойдётся.
И поэтому мне по-прежнему легко карабкаться на гору, собирать серебристые ягоды и складывать их в новые слова и новые фразы.
Привозить их в лодке и сбрасывать за борт, чтобы они на утро проявлялись чёрными буквами на белой просоленной бумаге.
И тянулись к тем, кто, не обращая внимания на катера, баржи и пароходы, дождался моей лодки на хрустящем свежим яблоком берегу.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.