Текст книги "Субъективный реализм"

Уходить со скамейки не хотелось, но пришлось, как всегда.

Уходить – в этом тоже не было ничего непривычного. Я привык уходить.

* * *

Света читает стихи Ивана Бунина, Зинаиды Гиппиус, Владимира Набокова, Ивана Савина, Анны Ахматовой, Афанасия Фета, Марины Цветаевой.

Спасибо им за помощь.

– Присоединяюсь. Рассказчик ведь ты, тебе виднее.

Дикая кошка

Бывают ли дикими соседские кошки? Ну, уж эта – наверняка.

Дикая кошка. Соседская, дикая-предикая – и тем, что ли, притягательная. Именно дикостью, не соседскостью же. Попробуй, представь её мурлычущей, да ещё и с бантиком. Она – сама по себе, как и полагается настоящей дикой кошке.

Дикая соседская кошка – она здесь повсюду, и поселилась тут неведомо – мне во всяком случае неведомо – когда.

– А знаешь, ведь и мне, как ни парадоксально, тоже…

Не найдётся дерева, на которое удалось бы её загнать. Ну, разве что то самое дерево желания – древо… – да и то она, дикая кошка, сама заберётся туда, если захочет, по собственному желанию, – она же сама по себе. Ну, а уж пса, который ухитрился бы загнать её на дерево или в угол, нет и помине, хотя многие пробовали.

– И лай временами стоит оглушительный.

А вот, наконец, и река: заигрывает, хмурится, петушится…

Тутошняя дикая кошка живёт у горной реки, на минутку сорвавшейся с горы и забежавшей сюда, в гости, и так же не похожа на соседскую, как горная река не похожа на горное озеро, у которого живёт её такая же дикая соседка.

Над речкой, хотя и горной и игривой…

– … но и городской в не меньшей степени, – курчавились облака. И гора, ну чем не одноимённая винная бутылка, со спокойной отрешённостью поглядывала, как чересчур уж по-городскому петушится сорвавшаяся с проторенного пути отступница.

– Ну что, откупорим? Чем не гора, от которой голова кружится так же, как от содержимого нашей старой бутылки?

Тучные облака курятся – а что же им остаётся, как не куриться над не на шутку – или всё же в шутку? – разошедшейся, растрепавшейся рекой? Неужели же закрыть собою солнце цвета свежевымытой тигровой шкуры, когда-то растерявшей свои пятнышки, упавшие и разлетевшиеся по старым склонам и таким же не признающим асфальта улочкам…

– Кружится, ты прав… Слушай, а почему в твоих застольях нет ни одной женщины? Одни только мужчины, к тому же такие бравые, словно без женского общества им веселее?

– Ты и сам ведь знаешь ответ: потому, что она обязательно улетит с одним из них, и тигровые краски сольются для них в одну – прекрасную, но другую, жёлто-чёрную. Другая – вовсе необязательно чужая, но всё же – другая. Как две дикие кошки.

– Бравада обманчива…

Малыши веселы даже когда плачут, а взрослые, ну, или самые взрослые, – грустят даже когда смеются…

В не знающем ничего, кроме асфальта, тротуаре была хорошо заметна лопатка с неподходящим ей уменьшительным суффиксом. Не детская: детская лежала бы в песке, и ненадолго оставивший или оставившая лопатку вернулся или вернулась бы к ней после сна, после обеда, после дождя, чтобы продолжить важное дело… И не взрослая: взрослая лежала бы на земле, или её прислонили бы к стене, чтобы вернуться и тоже продолжить не менее важное дело.

А эта – торчала из пробитого асфальта. И было понятно, что к ней уже не придут, потому что асфальт заменил и песок, и землю, и стену. И важное дело делать здесь уже было некому.

Олень – вроде бы маленький, не похожий на взрослого, но по-взрослому печальный. Рядом с ним, в самом углу, что-то заметно.

– Ты этого не задумывал, что же это может быть?

Я отпил вина, носящего гордое горное имя.

– Обязательно попробуй воды, она незабываема, даже если на время забудешь её имя. Вернее, их – она ведь разная.

Не речной, не озёрной, а какой-то непостижимо разноцветной, раскрасившей каждый кувшин особым цветом, отличным от другого, потому что у каждого цвета был свой собственный привкус.

Я посмотрел на женщину, которая могла бы улететь с одним из них.

– Ты увидел её такой, какой я, например, никогда не смог бы увидеть, – или не захотел бы, если быть откровенным…

– Ещё по одному бокалу? Закусим, тут всё – как на моих застольях, которые тебе так приглянулись.

– Откуда ты узнал? Кто рассказал тебе об этом?

– Разве ты не сам поделился этим со мною? Итак, попробую объяснить, а ты потом расскажи у себя тем, кому будет по-настоящему интересно, – не знаю, многим ли… Видишь ли, когда любишь – тебе ведь известно, да? – когда любишь, ты или смотришь долго и пристально, или надолго закрываешь глаза. И спрашивается: когда видишь лучше? Ты уже давным-давно себе ответил. Впрочем, можно постараться самого себя не спрашивать, хотя это ведь то же самое…

– Себя я и не спрашиваю – потому что знаю: ты мне ответишь. Вот и ответь: как же тогда – с первого взгляда?

– А что первый взгляд? Моргнул – и нет его, и вместо первого наступил второй… Нет ничего ненадёжнее первого взгляда. Разве что последний.

Вокруг, на выколотом или выщербленном асфальте, наляпаны красные капли, напоминающие скукожившиеся, такие же красные лепестки, – а может, это и есть красные розовые лепестки, напоминающие капли…

– Слушай, – осенило меня, и горное вино перестало кружить мне голову, – слушай, значит, эта история с миллионом цветов – совсем даже не выдумка?

– Ты хочешь сказать, что любовь дорогого стоит? Посмотри вокруг: разве тут есть хотя бы немного красивости?

– Я бы не пришёл сюда, если бы была. Я мало куда прихожу, именно поэтому, уж ты-то знаешь.

– Ну так вот: даже уродство не так отталкивающе, как красивость. Поэтому как же не выдумка? Разумеется, полнейшая выдумка. Причём, что важно, – выдумка по сути, и форма уже не важна. Разве форма, сама по себе, важна для кого-нибудь? Ах нет, важна, как я вижу…

– Извини за категорическое несогласие, но тогда зачем эти многие «кто-нибудь» пытаются засыпать вогнанную в асфальт лопатку твоими – ведь твоими же, ты не отрицаешь? – цветами, словно пытаясь загнать её поглубже в асфальт? Засыпать одну суть – другой. Или что же – их интересует форма – более, как ты горько заметил, видимая, чем суть?

Река петушилась вместе со мной – никакой в ней державности.

– Ну, державность в ней, возможно, и есть, только вот солидности – действительно никакой, в этом вы похожи. Несолидная у нас получается державность, да?…

– Да нет, – просто другая. Дикая кошка не может быть похожа на домашнюю.

Державный богатырь не принимал участия в наших застольях. Он восседал на коне, как на троне, и указывал куда-то – ему было виднее, а мне не было видно из-за горы и облаков.

– Не смеши – тоже мне конь. Этой пресыщенной лошади самое место – в телеге, а не под солидным седоком, да ещё и представляющим уважаемую династию. Пусть она лучше поработает, повозит мешки с виноградом и вином, ей это пойдёт на пользу. А уж потом подставит спину под уважающего нас и уважаемого нами человека.

В бутылочную гору, поскрипывая, уходили вагончики, в них сидели те, кто только что попытался присыпать торчащую из асфальта лопатку лепестками его цветов.

Вот чем настоящая гора отличается от своей тёзки: ей не нужна этикетка. Ей не нужно ничего, – разве что мы с тобой, иначе она прекратит быть тем, чем создана быть. И река прекратит, верно? Ну скажи, обнадёжь меня – верно?

Облака на минуту перестали куриться. Река прислушалась. И гора тоже – вагончики, карабкающиеся к ней, притихли.

– Бывает, что ты есть, но тебя всё равно нет…

Присмотревшись к оленю, я понял, что там – в углу. И как же он, сбившись с пути, забрёл на асфальт – вместо земли, или хотя бы брусчатки?

– … но бывает, что тебя нет, а ты ведь всё равно – есть.

Дикая кошка – …

По мотивам стихов

О.Э. Мандельштама