Текст книги "Субъективный реализм"

Темнело, Свете было пора домой. Неверный, уже старый свет уходил на покой.

Уходя, она заметила:

– Слушай, а зачем ты мне подмигнул? Могли же ведь заметить – что бы мы тогда сказали в своё оправдание?

– Я улучил момент, – уверил её Даня и зашторил окно. – Да и людей-то в зале к вечеру осталось – с гулькин нос. А если бы кто-то и заметил – пусть бы порадовался свой наблюдательности. Разве это не веский повод для радости?

– А что, – спросила Света, укрываясь их любимым пледом, – я произвожу впечатление женщины, которой можно подмигнуть с трибуны, причём научной конференции?

Даня укрылся их любимым пледом и попробовал ответить:

– На кого-то ты, наверно, производишь впечатление девушки, глядя на которую не хочется ей подмигнуть. Это – ошибочное впечатление. Впрочем, ошибкам тоже можно радоваться.

Света что-то ответила, улыбнувшись…

12

Ехать в В-р, кажется, расхотелось. То есть не расхотелось, как же расхотеться, но дождь хлестал, словно возница в чёрно-белом фильме хлещет лошадь кнутом. Пройдёт, конечно, я знаю, – но ведь после такого дождя всегда парит, нечем дышать. А там и осенние дожди не за горами, дорогу развезёт, хоть она и асфальтовая. Или засыплет снегом… Легко сказать – оставайся оптимистом. Останешься тут.

Водопад изогнулся подковой на счастье. Шумит то грозно и грустно, и так монотонно, словно не хочет, чтобы поняли, о чём он расшумелся…

– «Расшумелся», – Света тоже обняла его, – это если бы только что, а он шумит с незапамятных времён…

Даня перестал смотреть на незатихающий водопад и согласился:

– Мог бы уже и наговориться за столько-то лет.

Вода падает в озеро и вздымается туманом, закрывающим огромную, наверняка приносящую счастье подкову. А та не шумит, кажется, а позвякивает о давно не существующую булыжную мостовую.

Даня задумался, обнял её и проговорил:

– Я всё рассказал Люде.

Света прижалась к нему – то ли поддерживая, то ли ожидая поддержки от него:

– Всё?…

Он пожал плечами, хотя сделать это равнодушно не получилось и не хотелось:

– Без деталей, конечно.

Нет, он не мог так ответить. Нет-нет, он просто промолчал. В крайнем случае кивнул вроде бы.

– Что же с нами будет? – Света спросила почти неслышно.

– Она ушла к маме с Даней… Теперь всё зависит от тебя.

Света молчала.

– Ты сказала Саше?

Она снова не ответила, снова прижалась к нему.

– Расскажи ему, пожалуйста, и приходите ко мне. Анюте будет хорошо, и тебе, – он даже улыбнулся, кажется, – и тебе тоже, надеюсь.

– Я ему сказала, что тебе нравлюсь… Он спросил, как я отношусь к тебе.

Часы стучали в висках.

– А ты? – ухитрился спросить Даня.

– Сказала, что не знаю…

Снег попал в глаза, дорогу в В-р замело, летнее солнце почти не помогало.

– Ну, и что же он? – почти весело сказал Даня. Спросить не удавалось.

– Отвернулся… Сделал вид, что спит…

Даня опустил водительское окно, выставил руку навстречу ветру. За окном была неподвижная, несмотря на скорость его машины, стоячая жара. Снежинки влетали в открытое окно прямо из того январского… кажется, январского дня, когда он катал Свету с Аней на санках в парке.

– Это был ботанический сад, помнишь?

– Да-да, конечно, ботанический сад.

На Свете была огромная белая шапка, которую она туго завязала под подбородком. Света улыбалась ему и тогда, когда он оборачивался, и тогда – он был уверен – когда он, щурясь, смотрел вперёд, стараясь не сбиться с пути, с почти невидимой, петляющей дорожки.

Ане снег совсем не мешал. Она глядела по сторонам и ничего не говорила, только тоже щурилась от безобидного снега, да и что скажешь, когда санки едут себе и едут, и мама сзади обнимает, и в садик идти сегодня не нужно, и день толком и начался ещё, а только медленно-медленно начинается. Жаль, что рано утром нужно было просыпаться и уходить побыстрее, пока Аня ещё спала. В опущенное окно летел снег, заставляя щуриться, и вместе с ним влетал запах Светиной шапки, пахнущей тающим снегом. Снег превращался в капельки, и те медленно падали на пол прихожей.

– Привет, – максимально приветливо сказал он первым.

– Уже уходишь? – ответил Саша.

– Побегу, столько дел ещё… – махнул он рукой и хлопнул дверцей машины. В-р был рядом, и до него оставалось ехать и ехать, разгадывать и разгадывать.

– Вот бы Танька порадовалась! Виселица получается на загляденье, не говоря уже о человечке. Кстати, вылитый ты.

– Ещё неизвестно, кто бы порадовался! И кто вылитый.

– Ладно, не дуйся. Лучше следи за дорогой.

– Я слежу, слежу… Интересно, она в этом В-р – дома?

Нет, должно быть, он сказал:

– Надеюсь, она в В-р – дома.

Он старался надеяться…

Дорога была пустой, словно вылизанной коровьим языком, и гладкой. Ни щербинки, ни обещанного лося, переходящего дорогу именно в этом месте или чуть дальше, ни, к счастью, захудалой чёрной кошки. Только брезжил какой-то суеверный, необычный, даже – чем-то – новый свет. Брезжил, словно дразнясь и не подпуская к себе. Заменяя чёрную кошку, наверно.

У него это получалось, хотя он об этом не имел понятия. Брезжил просто.

13

Ехали без устали и остановки, глядя туда, где по-прежнему скрывался В-р. Ехали, надеясь и опасаясь приехать. Даня поспешил к Свете утром, когда она уже отвела Аню в садик и вот сидела на их диване, читала «Розу Мира», которую недавно взяла на неделю у подружки. Отложила свою «Розу», поставила в вазу принесённую Даней – на длинном черенке. Позвала его на кухню.

– Никуда не деться от тёзок, – проговорил Даня через полчаса, когда они, переведя дух, сели наконец завтракать. – Кстати, какая из двоих лучше?

Света рассеялась:

– Ты же помнишь: ты – вне конкуренции.

– Так-то оно так, – улыбнулся он в ответ. – Но Роза Мира вполне соответствует твоему имени, а моя – твоя то есть – просто красивая.

– А я? – весело поджала она губки, как Дане особенно нравилось.

– А ты – непросто, – ответил он.

Потом добавил, уже не улыбаясь:

– С тобой всё непросто…

Света помолчала. Долго смотрела на ту стену, к которой так легко отвернуться, если нечего сказать. Или есть, но – всё равно что нечего. Легла на Данину руку.

– Он говорит, что ты меня всё равно бросишь.

Даня рассмеялся:

– Это он так себя успокаивает? Или тебя?

Света ответила не сразу.

– Я первой никогда никого не бросала. И положительная, и отрицательная инициативы исходили всегда от другой стороны… Это стало моей недоброй традицией.

Даня снова рассмеялся, на этот раз с трудом. Ответил не сразу, сразу ответить не получилось.

– Были похожие ситуации?

Света подтянула плед.

– На тебя никто не похож. Но если подходить формально, то была.

Даня разгладил плед на её плече.

– А как звали эту формальность?

– Ты же знаешь, у меня ничего не бывает формально. Всё – только фактически… Лёва.

Пролетело очередное предупреждение о лосях, иногда якобы выходящих в этом месте на трассу из леса. Что толку в вывесках? Можно подумать, что объявление спасёт от здоровенного рогатого психа, если тому вздумается вылететь на дорогу.

Попробовал отнестись к этому спокойно – тоже не получилось.

– Сколько это у тебя длилось?

Света ответила, как будто слегка махнула рукой:

– Три месяца.

Нет, ему показалось. Она не махнула.

В дверь постучали, звонка на Светиной двери не было.

Вскочили быстрее, чем звонок отзвучал. Света ринулась к двери, как-то сразу успев застегнуться на все или почти на все пуговицы.

Даня, как в глупом водевиле, оделся в ванной и вышел из неё навстречу Светиной маме, удивлённой избыточной весёлостью дочери и тем, что ванная, оказывается, не просто не свободна, а из неё вышел не Саша.

– В водевиле, тем более глупом, вместо ванной был бы балкон. Да и где ты видел умный?

– Что ты всё время обижаешься? Хорошо, не в водевиле, тем более не в глупом. Извини, пожалуйста, сравнение никогда ничего не решает.

– Зачем тогда сравнивать?

– До свидания, Софья Леонидовна! – сказал Даня, удивляясь собственной бодрости.

Софья Леонидовна кивнула ему и пошла, кажется, на кухню. Да, на кухню, не в комнату же. А он снова уехал. Нужно было спешить: В-р по-прежнему отказывался приближаться – но где-то был же.

14

На ту сторону ведёт мост. Не очень большой – бывают намного больше, – зато солидный, с изогнутыми и висячими металлическими конструкциями по бокам и двусторонним движением. Мост пытается соединить два далеко отстоящих один от другого берега реки. Но разве соединишь несоединимое? У каждого из берегов – своя жизнь, своё прошлое. На одном берегу стоишь и думаешь: а что – на том? Наверно, там всё не так, как здесь, не может же на том берегу быть так, как на этом… Вот бы побывать там когда-нибудь, разгадать загадку. И оттягиваешь это, оттягиваешь. Возможно, чтобы не разочароваться, не узнать, что оба берега – вполне похожи друг на друга, несмотря на всё отличие. А на достигнутом наконец-то другом берегу смотришь на тот, изначальный, и думаешь: там теперь, наверно, всё не так, как было прежде, надо бы посмотреть. И снова откладываешь, снова, наверно, опасаешься встречи…

Но ближе они от этого не становятся, и мост им сблизиться не поможет, разве что послушно и отстранённо, хотя и старательно, сыграет роль очередной иллюзии – красивой, с изогнутыми и висячими боками, с двусторонним движением.

Как соединить несоединимое? Мост пробует, и думает, что у него это получилось. Чтобы у него-то, такого эффектного и неповторимого, не получилось?

И ещё вот чего мост не умеет, и это – главное, наверно: на нём машина едет равнодушно, не постукивая, как вагонные колёса в детстве постукивали на рельсах, в такт каким-то неясным, невыразимым, так никогда и не понятым мыслям. Поезд постукивал, соединяя вроде бы несоединимое. У него получалось – соединить. Куда до него мосту!..

– Любопытно, что ты имеешь против мостов? Да и разве без них обойтись? Как, скажи на милость, жить без моста?

– Разве можно не быть против того, без чего не обойтись?

Проводница, отстранённая, как этот мост, положила их билеты в свою кожаную папку, – папкой, что ли, она у неё называется? – и пошла в следующее купе.

Вагон, как обычно, был спальный, каждое купе – на двоих, поезд ехал целую ночь, и можно было не бояться, что вдруг придёт мама, или что Саша, тоже вдруг, вернётся с работы.

Света приехала на вокзал первой, Саша проводил её до вагона. Конечно, она не сказала ему, что едет не одна.

– Даже более чем не одна, – проговорил Даня. – А как же твой принцип: говорить только правду, никогда не врать?

Света покачала головой:

– Промолчать – не значит обмануть!.. Выключи свет, пожалуйста, я переоденусь.

Глубокой ночью поезд постукивал почти так же, как тысячу лет назад, в детстве. Только в окно не смотрелось, и в большой город, куда они ехали на несколько дней, приехать не хотелось.

Даня лежал на своей верхней полке и пытался понять то, что – ну как понять? Пытался, словно пытая себя, спрашивал себя, словно допрашивая. Но ответ не находился, юркнул куда-то, затерялся, словно и не было его, – а может, и вправду не было?

Лежал один и слушал постукивание колёс, и не было ответа. Затерялся – один небанальный – среди бесчисленных банальных, хотя, возможно, чем-то похожих, кто их знает.

Но отличных – в главном. Непонятно только, в чём…

Когда они всё-таки приехали, снег уже присыпал асфальт на тротуарах, как солью или, лучше, сахаром присыпают чёрный хлеб… Нет, уже не присыпают, это было давно и ушло вместе со стуком колёс на стыках рельсов.

А мост – чего от него ожидать? Он этого никогда не умел. И сколько людей, чувствующих себя вон там, за мостом, дома, даже не догадываются, как это: постукивать на рельсах и посыпать чёрный хлеб солью. Лучше – сахаром.

Начиналось утро. Ответа Даня так и не нашёл – слишком много было похожих, в них легко затеряться.

– Поедем обратно, – сказал он Свете.

Она грустно посмотрела на него.

Он не ответил ей взглядом. Словами – тем более.

15

– Ты с ними видишься? – спросила Света.

Даня кивнул. Ответ, в отличие от того, затерявшегося, был очевиден, да и вопрос – риторический.

– Как твой Даня? Он уже всё понимает?

– Ему проще, – усмехнулся Даня. – В его возрасте ещё нет вопросов. Зато в моём – уже нет ответов…

Он устал, решил отдохнуть, тем более что как раз подъехал к очередной площадке для отдыха. По пути их было много, через каждые 100 километров, что ли.

– Странное слов – «наступила», – поделился он со Светой. – Разве могла осень наступить на горло собственной своей песне?

– Могла, наверно, – ответила Света. – От её безропотности и не такого можно ожидать.

Даня кивнул.

– Вот почему она такая тихая, почти безголосая, – разве что утки дружно крякают, улетая неизвестно куда.

Площадка была, как обычно, на опушке леса. И весь её традиционный набор – стоянка, домик, столики с навесами от дождя и скамейками. На клёнах мирно уживались зелёное «Ещё» и красное «Уже».

– Скамейки здесь неудобные, – сказала Света, садясь за столик, смахнула с него острые сосновые иголки. И быстро повесила трубку их рабочего телефона, поспешно и тихо проговорив:

– Я сейчас не могу разговаривать.

– Ты никогда не передаёшь от меня привет своему Вадику, – заметил Даниил. – Говоря точнее, нашему.

Света улыбнулась, достала из белой сумки с чёрными разводами термос, овощи, открыла баночку с супом.

– Обожаю, когда ты меня ревнуешь!..

Не дала ему возразить, налила суп в маленькие пластмассовые тарелочки.

– Попробуй, я не пересолила?

Всё ещё горячий суп охладил, но не расхолодил. Он выпил супа из ярко-красной пластмассовой ложки, съел клёцку, посмотрел, как Света зачерпывает суп своей ложкой, такой же ярко-красной, и улыбнулся ей:

– Эти скамейки ещё терпимые. А вот здешние кафе, проще говоря – забегаловки, почему-то называются ресторанами, как будто они и впрямь кому-то напоминают рестораны. В них диванчики ничуть не лучше вот этих скамеек, а стулья – твёрдые, пластмассовые, как будто из большой тарелки сделали сидение.

– И кофе горчит даже сильнее, чем положено кофе в кафе. Но мы с тобой сахар в кофе никогда не клали. Не положим и теперь, я думаю…

Ох уж эти местоимения…

Здешние места, где растёт два дерева, не говоря уже о трёх, называются парками, словно они и впрямь – парки. Скамейки в них ещё неудобнее, чем диванчики в ресторанах-забегаловках. На них отсидишь себе всё, что не отсиделось в забегаловках и на площадках отдыха.

– Мы с тобой сидели совсем на других, и не уходили.

– Как хорошо, что никто не подсаживался. Может, просто скамеек хватало на всех… Впрочем, разве может хватить скамеек?

– Не уйдём и сейчас, я надеюсь.

Ох уж эти местоимения…

– А здешние поезда – без купе. Вернее, банальные электрички здесь возвышенно называют поездами, – можно подумать, они и впрямь – поезда. Не много ли чести?

– Мы с тобой ездили в настоящих…

– И там было не одиноко. И на скамейках было, и в кафе…

– И сегодня, наверно, будет.

– Я надеюсь.

Ох уж эти местоимения…

– Значит, не было?

16

А это был – настоящий парк. Собственно говоря, обычным парком была только первая часть, от центрального входа и чуть дальше, если идти по центральной аллее. Там было и чёртово колесо, и ещё несколько разных каруселей, – но всё это хорошо, если прийти втроём – Света с Сашей и Аней. Или когда – когда-то – Даня приходил с Людой и Даней. Тогда парк имел смысл, и люди не только не мешали, а даже, если вдуматься, наоборот.

Но вдвоём они ближнюю часть парка не любили, им она напоминала проходной двор – хотя проходных дворов давно уже не было. Ну, или плацкартный вагон. Вдвоём они уходили в дальнюю часть парка, где был уже не парк, а, скорее, лес. В настоящем лесу они никогда не бывали, поэтому могли только догадываться, да и чем этот – не настоящий?

Зимой в их лесу было неуютно и одиноко, сколько ни гуляй в обнимку по хрустящим дорожкам, и хочется обратно домой, там ведь любимый диван и такой же любимы плед.

А вот летом трава всегда была чуть прохладной, густой, даже запутанной, как задача, не имеющая решения. И кусты: если лечь под ними, покажется, что верхушками они щекочут ярко-голубое небо. И домой можно не спешить, растягивая удовольствие: того, что обязательно скоро наступит, или боишься сильнее, чем дождя в этом лесу, или ждёшь, как того дня, когда, наконец, можно будет, ничего не опасаясь, приехать сюда, где трава чуть прохладная и кусты, если посмотреть вверх, не ниже деревьев и щекочут небо.

Но вот что досадно и необъяснимо: когда вокруг никого, кусты кажутся густыми и даже непроницаемыми, поэтому за ними так надёжно и уютно. А если там кто-то есть, то ни с этой, ни с той стороны непроницаемости нет и в помине. Даня увидел, что вроде бы пробежали двое, но они сразу исчезли, так что он и подумать не успел ни о чём постороннем. Света и вовсе не заметила никого, она и не могла заметить. Но вдруг эти двое появились: сосредоточенные и недовольные, словно, как сказал бы он сейчас, объелись пиццей с мухами. Они чувствовали себя в лесу как дома, поэтому заговорили по-хозяйски, не перебивая, а дополняя один другого:

– Нехорошо. Тут родители с детьми, а вы что им подаёте такой пример.

– Пройдёте с нами или заплатите штраф?

Света вскочила на ноги, как только те двое вышли из-за оказавшегося прозрачным куста. Даня был не в состоянии отвечать, но всё-таки сказал что-то, кажется, в таком же водевильном духе, как появление двоих блюстителей. Наверно, что они со Светой – муж и жена.

– Значит, пройдёте с нами? – настойчиво уточнил один.

– Или заплатите как полагается? – настырно повторил другой.

– Ничего не плати им!.. – сказала Света.

Даня подумал – или наоборот, не подумал, – вытащил из своего «дипломата» две купюры, по одной на каждого, отдал им и даже хлопнул одного из них по плечу. Блюстители кивнули и ушли, больше не заботясь о порядке и примере, подаваемом детям. Да и не было в лесу никаких детей.

17

 
И окно тотчас затворит
Чернобровая вдова;
Только слышатся в светлице
Поцелуи да слова.
 

– Откуда ты узнал название моего города?

– Я до сих пор полностью его не знаю… И потом: ты не оставляешь мне права на пустяковый секрет?

– Ты всё оставил себе сам, помнишь? И секрет не был пустяковым. Впрочем, пусть остаётся ещё один.

Саша был в командировке, на математической конференции. Сегодня он должен был вернуться, поэтому Света снова довела их с Сашей однокомнатную квартиру до блеска. Но, несмотря на привычку, Даня выразил восторг. Убирая постель, Света благосклонно приняла похвалу и сказала почти серьёзно:

– Иначе светлица превратится в темницу.

Ответа у него уже не было, поэтому он промолчал. Или – ещё… Вместо ответа спросил:

– Ты не поедешь на вокзал?

– Командир, – почти несерьёзно ответила Света, – должен оставаться на лихом коне, то есть дома.

– Прими благодарность от рядового! – обнял её Даня. – Попробую соответствовать своему почётному званию, особенно – при наличии прочих рядовых.

– Как прекрасно, когда ты меня ревнуешь!.. – успела проговорить Света.

Саша приехал часа через два или три, как всегда, неожиданно и ожидаемо.

– Хорошо, пусть будет и на этот раз ожидаемо, только не спорь, не мешай рассказывать. Почему, когда о ком-то рассказываешь, этому человеку кажется, что рассказчик – он?

– Значит, хорошо рассказываешь.

– А вот за то спасибо. Итак, ожидаемо.

Когда Саша открыл дверь, они сидели на разных диванах: Даня – на их любимом, Света – на Анином. Аню бабушка должна была вечером забрать из садика и привести к родителям. С нею, как всегда, было бы о чём поговорить, но папы не было целых сколько там дней… Так что сегодня вряд ли было бы.

Когда он уже выходил, Света проговорила, открывая перед ним дверь:

– Ну кто мне поверит, если я скажу, что люблю всех присутствующих?…

Солнце садилось неспешно и осторожно, словно присаживаясь ненадолго: в гостях засиживаться не принято, тем более в становящееся неурочным время. Даня ехал в своём троллейбусе, смотрел в окно, держась за вертикальный поручень. За троллейбусным окном, с какой стороны ни посмотри в него, было пусто от нескончаемой толпы людей.

– А ты говорил, что одиноко – только вдвоём…

Он всё спрашивал себя, надеясь и опасаясь, что ответ всё же найдётся. Если только не потерялся, пока он шёл к троллейбусной остановке от их – Сашиного и Светиного – дома. Или не завалился за одно из протёртых троллейбусных сидений.

Или не закатился куда-то под их – его и Светин – диван.

– Опять ты споришь. Ну ладно, Сашин и Светин.

18

Света и Даня вышли из гостиницы, пошли к мосту через речку: их ожидали на деловую встречу часа через полтора.

Света сняла тёплую кофту, отдала её Дане. Накануне вечером показалось, что с утра будет холодно, под утро они даже укрылись вторым одеялом.

– Не кури, пожалуйста, – попросила Света. – И не прячь от меня сигареты… Люда разрешала тебе курить?

Даня усмехнулся – или всё-таки улыбнулся:

– Ей нечего было мне запрещать, я тогда не курил.

– А почему же сейчас? – Света взяла его под руку, в которой он нёс её фиолетово-белую кофту.

– А сейчас, – он поцеловал её, – хочется, чтобы ты, как и полагается командиру на лихом коне, наставляла меня на истинный путь. Чем больше поступит наставлений, тем лучше. Что бы мне ещё придумать такого, от чего ты меня отучишь?

Он бросил пачку с сигаретами в урну, они не спеша двинулись по мосту, нависшему над шумно сумасшествующей речкой.

«Ты хочешь сказать, что этому беснующемуся чудищу подходит уменьшительно название? Что этот бесконечный грязно-жёлтый, ревущий, как вредный избалованный ребёнок, поток пенистой воды вперемешку с ветками непонятно каких деревьев и обломками невесть чего, – это всего-навсего речка?»

Света улыбалась, поэтому ему хотелось продолжать.

– Кто знает, откуда и что это за обломки? Не напоминают ли они тебе куски баркаса, фелюги или даже – а вдруг? – клиппера?

«Ах да, как же я мог забыть: поскольку рассказ – о тебе, то и рассказчик – ты. Ну что ж, рассказывай. Будь первым – самым первым – лицом. Хочешь?»

«Нашёл чем испугать… Прекрасно знаешь, что не захочу, вот и шантажируешь. Сам ведь сделал так, чтобы я не захотел. Кстати, ты же сам сказал, что будет не рассказ, а повесть».

«Совсем даже не кстати. Но я не спорю: повесть, конечно же повесть».

Бушующее море – вообще всё, что бушует, – опасно и бесполезно стискивать берегами, загонять в границы, очерчивать для него рамки.

– Черти, не черти – ни черта не очертишь, – заметил Даня и снова обнял Свету, потому что мост под ними качался от каждого шага идущих впереди и сзади людей.

Но те, идущие, шли из дома или домой, поэтому бояться им было нечего, и чем бесноватее, тем привычнее для них была река.

А Дане казалось, что это сама река, само загнанное в рамки море, рыча, раскачивает хлипкий, робкий подвесной мост.

– Не смотри на воду, – собирая капли бодрости воедино, посоветовал он Свете, то ли прижимая её к себе, то ли прижимаясь к ней. – Когда вода в таком состоянии, она только и ждёт, чтобы на неё посмотрели. Вот доберёмся до того берега, тогда посмеёмся над ней и над её бессильным рёвом.

Хотелось, чтобы Света сказала что-нибудь приятное своей банальностью, мол, «с тобой мне ничего не страшно». Но ей, кажется, было так страшно, что ничего банального и приятного она выговорить не могла.

Конечно, обратно в гостиницу они поехали на такси, в объезд.

Перед этим, выйдя из последнего на сегодня кабинета, ходили по бесчисленным магазинам, купили колбасы и Свете в подарок кофту, похожую на её фиолетовую, только сиреневую.

Потом она позвонила с главпочтамта Саше. Они стояли в телефонной кабине, и Света говорила ему, что заканчивает свои дела и скоро приедет. Потом Даня позвонил Людиной маме – Люда была на работе – сказал, что заканчивает все свои дела и везёт Дане подарок. Вернее – подарки: он накупил много подарков, один – солдатики – был от Светы. Конечно, он не скажет, что от Светы, тем более – не скажет Людиной маме.

Он стоял в телефонной кабине, и был там не один. Это было ещё летом, и снег тогда ещё не присыпал асфальт.

И троллейбус ещё не приехал на пустую остановку.

«Согласен – пусть будет, что улыбнулся».

19

Они не ожидали, что, откуда ни возьмись, откроется им, выплеснется то ли из-за горизонта, то ли из-за деревьев сказочное, баснословно озеро.

Света вытерла мокрые от купания в пока что тёплой воде волосы. Он помог ей вытереться большим, еле уместившимся в сумке полотенцем. Переоделась, надела его любимую сиреневую кофту. Становилось прохладно.

– Помнишь, как я в первый раз пришёл к вам? – спросил Даня и опустил боковое окно.

– Я сидела дома с Анютой, – улыбнулась Света. – Взяла больничный. У неё болело горлышко.

Даня затянулся, выпустил дым в окно, а с другой стороны как раз мелькнуло очередное фосфоресцирующее объявление с нарисованным оленем или лосем.

– Как ты узнал мой адрес? Неужели ходил в отдел кадров?

– Ты снова не оставляешь мне права на секрет? – повторил он, затягиваясь.

– Ты хочешь что-то от меня скрыть?

Он подумал, но ответа больше не было.

– Саша был дома. Твой приход растрогал его: он тогда был уверен, что ты проявляешь заботу о сотрудниках.

– Правильно, я проявлял, – согласился или возразил Даня. – Я тогда ещё не знал, что ты любишь всех присутствующих.

Света вздохнула и пересела на заднее сидение:

– Я тогда не любила…

«Скрыть – не значит обмануть», – подумал он невпопад.

Молча пролетели мимо какой-то почти не заметной в темноте фермы с сараем и силосной башней, гордо торчащей на той стороне дороги.

– Когда я брал тебя измором, – проговорил Даня, – я сам себя спрашивал: «Зачем я сюда лезу?»

Света вздохнула:

– Когда ты впервые пришёл ко мне по-настоящему, – помнишь, вечером, Анечка уже спала, – я открыла тебе дверь и подумала: «Кто он? Зачем я его впускаю?». Но всё равно открыла и впустила, сама не знаю, зачем…

– Потому что любила всех присутствующих? – Даня попытался быть весёлым.

– Вместо того, чтобы ревновал он, – кажется, ответила Света, – ревнуешь ты…

– А он?

– Ты же знаешь, он уехал насовсем.

Даня закурил ещё одну сигарету.

– Ну вот, а ты – за ним. Вернее – к нему.

Света улыбалась ему из зеркальца:

– Сначала ты ушёл…

Нет, не улыбалась.

Смотрела в своё окно и молчала.

Или думала, что это была не кофта, конечно, а лёгкий свитер – правда, тоже сиреневый. Было ещё не так холодно, чтобы надевать тёплую кофту.

А стойкий запах её сандаловых бус и ожерелья не улетучивался, только смешивался с запахом придорожной хвои. И сосны пахли сандалом, а её волосы – хвоей.

20

 
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Всё, что было. Уйдёшь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
 

Они не успели встать с дивана – Саша открыл дверь своим ключом. Даня не слышал, но Света вскочила, почти отбросила его. Это было похоже на продолжение недосмотренного экзотического сериала, состоящего из бесчисленных серий, похожих одна на другую как те самые капли воды…

Саша увидел их, положил принесённый арбуз в прихожей и ушёл, ничего не сказав и заперев за собой дверь.

Даня выбросил окурок из окна, тот сверкнул и улетел, а за ним вслед – ещё не угаданные буквы названия городка. Танька уже приготовилась бы рисовать виселицу, вернее, человечка на ней.

Он подумал, что Света уезжала от него уже тогда, когда он только решился узнать в справочном бюро их адрес.

– Если бы я не ушёл, ты бы осталась?

Света вздохнула, засыпая:

– Уехала бы, конечно. С тобой.

Нет, конечно: он первым задумал отъезд.

Лучше бы её адреса в справочной не было. Зачем он там? Кому он там был нужен, кроме него?

Городишко – тоже мне город – выстрелил в упор. Можно было увернуться, вернуться, – но Даня решил приехать.

Ну да, ты прав: не столько решил, сколько взял вот и решился…

Да он и раньше не решал, ещё когда не ушёл от неё. Как-то получалось, что скорее – решался.

Как-то получалось…

21

 
В книге сказок помню я картину:
ты да я на башне угловой.
Стань сюда, и снова я застыну
На ветру с протянутой рукой.
 

Стоянка возле ресторана-забегаловки была почти свободна: перерыв уже закончился, а рабочее время – нет ещё.

Даня посидел в машине, старясь не думать о предстоящей встрече, потом, наконец, пошёл.

Света не опоздала.

– Привет! – сказал он, стараясь быть бодрым, но слегка усталым и умудрённым.

– Привет, – ответила Света, прикрепила к столику крючок, повесила на него коричневую сумку.

– Как ты узнал мой телефон? – она через соломинку отпила экзотического с виду коктейля. – Я ненадолго, ждём Аню с её семейством.

Даня через такую же пластмассовую соломинку отпил своего. Коктейль оказался действительно экзотическим, даже экзотичнее сериала.

– Представляешь, как было бы интересно, если бы Аня приехала, они с Даней встретились и у них начался бы роман.

Света усмехнулась, помешала коктейль соломинкой:

– Достойно экзотического сериала… Ты видишься с ними?…

На стоянке возле ресторана почти не было свободных мест: рабочее время недавно закончилось, к тому же завтра – выходной. Даня посидел в машине, старясь подумать о предстоящей встрече, потом, наконец, пошёл.

Светы долго не было. Когда она пришла, все остальные столики были заняты.

– Привет! – сказал он, вставая.

– Здравствуй, – улыбнулась Света, села напротив, положила зелёную сумку на окно.

Официантка принесла кофе.

Даня положил в свою чашку пару кусочков сахара, размешал, отпил.

– С кем это ты здесь? Кто-то новый, или я не узнаю через столько лет?

Света отпила свой кофе без сахара.

– Ну, меня же ты узнал.

Он не ответил. И хотел бы, но ответ по-прежнему не находился.

22

– Знаешь, когда-то я подумал, что правда – это сказка, рассказанная самому себе. А теперь вот думаю ещё, что ложь – это правда, принятая за чистую, ну разве что с небольшой царапинкой, монету.

– Тебе виднее, – ответил Даниил. – Рассказчик ведь – ты.

– Ты пишешь им? – спросила Света почти равнодушно.

Даня так спешил откупорить бутылку их со Светой любимого вина, что даже немного пролил на стол.

В дверь его номера постучали, он ринулся открывать…

23

Город – как оказалось, и впрямь городишко – выстрелил ему в спину своим полуэкзотическим названием. Можно было увернуться, но было уже поздно. Совсем стемнело. Пустота бросалась в глаза, словно бездомная собака на случайного прохожего.

– Разгадал?

– Конечно. Ну, не конечно, а просто – разгадал…

Уходя или уезжая, Даня слышал, как Света, кажется, что-то говорит ему – он не разобрал, что именно…

А вокруг все шли домой – или из дома, что, в сущности, одно и то же, ведь вернуться им предстояло – домой.

Не потому, что она говорила неразборчиво, а потому, что – как разберёшь? И как разберёшься?…

– На всякий случай добавлю: ты долго, даже дольше, чем обычно, ехал в метро и размышлял, о чём будет сегодня, или в крайнем случае завтра, письмо от Дани. Если будет… От Люды писем не было, к этому ты привык.

– Я же говорю: рассказчик – ты, тебе с твоего лихого коня виднее.

А на улице музыкальные аккорды собрались уже, наверно, в огромную светлую тучу. Та поднялась на заоблачную высоту, повременила, словно раздумывая о чём-то скорее небесном, чем земном, и рухнула на пересохшую, растрескавшуюся асфальтовую дорогу дождём нескончаемых звуков.