Текст книги "Труды по истории Москвы"

Другим страшным бедствием, опустошавшим Москву, были эпидемии. Современникам больше всего запомнился «великий мор», погубивший множество людей. Он принесен был по Волге «с низу» в Нижний Новгород, оттуда перекинулся в Коломну, из Коломны в Переяславль Залесский, а на следующий год (1364) появился в Москве и во всех московских волостях. В Переяславле в иной день умирало 20–30, порой 60 и 70 человек, «а таковы дни бывали – поболе ста человек на день умирало». Страшная болезнь, несомненно, чума восточного происхождения, описана летописцем следующими приметами. «А болезнь была такова: сперва как рогатиной ударит за лопатку или против сердца под грудь, или между крил (т. е. на спине), и разболеется человек и начнет кровью харкать и разобьет его огнем и потом бывает пот, потом дрожь его возмет, и так полежав в болезни иные один день, другие два дня, а иные три дня, умирают. А прежде мор был, кровью харкая умирали. Потом железою разболевшись умирали, так же полежав два или три дня. Железа же появлялась не одинаково: у одного на шее, у другого на стегне (бедре), у третьего под пазухою, у иного под скулою, у иного за лопаткою. Увы мне, восклицает далее москвич, записавший эти слова, как могу рассказать о той грозной беде и страшной печали, бывшей в великий мор… Плакали живые по мертвым, потому что умножилось множество мертвых, в городе мертвые, и в селах и в домах мертвые, и в храмах и у церквей мертвые. Много мертвых, а мало живых».[679]679
  ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. 2–е изд. Рогожский летописец. С. 76–77.


[Закрыть]

Мор перебросился и на другие города. Люди мерли десятками и сотнями в Твери, Суздале, Кашине и других городах. Этот великий мор, грозной волной прокатившийся по русским городам, надолго оставил о себе память у русских людей и служил своего рода памятной датой.

Тяжелыми испытаниями для Москвы были две «литовщины», как современники называли походы литовского великого князя Ольгерда на Москву. Наступление на русские земли литовских князей в середине XIV столетия сделалось угрожающим. После захвата Ржевы и Брянска литовские владения сомкнулись с границами Рязанского и Тверского княжеств. Смоленское княжество оказалось почти в литовском окружении.

К середине XIV века литовские владения стали подходить непосредственно к московским рубежам. Мелкие русские княжества в верховьях Оки быстро делались вассалами литовского великого князя, в то время замечательного полководца и политика Ольгерда Гедиминовича. Он не столько силой, говорит о нем летописец, сколько умением воевал.

Уже в княжение Симеона литовский великий князь осаждал Можайск, сжег посады, но города не взял. С этого времени начались изнурительные «литовщины» – непрерывные военные столкновения на протяжении ряда лет. Все недовольные действиями московских князей обращали свои взоры в сторону Литвы; наоборот, враги Ольгерда искали помощи в Москве.

Предприняв свой первый поход на Москву, Ольгерд действовал так скрытно, что в Москве очень поздно узнали о приближении литовского войска. Тотчас же были разосланы грамоты по городам для сбора рати, но войска не подоспели сойтись из отдаленных мест. Тем временем Ольгерд вошел в московские пределы и ознаменовал свое движение пожарами и грабежами, «порубежнаа места жечщи, сечи, грабити, палити, пленити». Он дошел до реки Тростны к востоку от Волоколамска и тут разбил московский сторожевой полк (21 декабря 1368 года). Отсюда Ольгерд поспешил к Москве.

В Кремле засел великий князь Дмитрий Иванович с двоюродным братом Владимиром Андреевичем и митрополитом Алексеем. Все деревянные строения вокруг города были заблаговременно сожжены, и Кремль приготовился к осаде. Ольгерд простоял под Москвой три дня и три ночи, предал пламени церкви, монастыри и остатки строений вокруг Кремля, разорил окрестные села и со множеством пленных тронулся в обратный путь.

Поход Ольгерда произвел громадное впечатление на москвичей. Прежде того столь великое зло Москве от Литвы не бывало в Руси, если и от татар бывало, пишет о первой литовщине современник.[680]680
  Рогожский летописец. С. 90.


[Закрыть]

«Другая литовщина», как называет ее летописец, произошла через два года после первой. Литовское войско под командой Ольгерда двинулось в путь осенью 1370 года. С Ольгердом шли его братья и сыновья, тверской и смоленский князья. На этот раз предприятию Ольгерда сопутствовали неудачи. Ольгерд два дня бился под Волоколамском и не мог его взять. Героем, «хоробром», обороны Волока был князь Василий Иванович Березуйский, погибший от раны, полученной необычным путем. Он стоял на мосту у городских укреплений, когда какой—то литвин пронзил его дротиком («сулицею») из—под моста. Раненый князь разболелся и умер. «Тому хоробру такова слава», – восклицает о нем современник.

Безуспешно простояв под Волоколамском два дня, Ольгерд поспешил к Москве. На зимний Николин день (6 декабря) литовское войско подошло к Москве. На этот раз Ольгерд стоял под Кремлем восемь дней, но «города Кремля не взя». Город оборонял великий князь Дмитрий Иванович, тогда как митрополит Алексей был в Нижнем Новгороде, а Владимир Андреевич вместе с подошедшей рязанской помощью стоял в Перемышле, заняв фланговую позицию. Конец второй литовщины был несколько неожиданным. Боясь нападения московских войск, Ольгерд начал переговоры с Дмитрием. Великий князь, по настоянию Ольгерда, согласился «на вечный мир», закрепленный на следующий год брачным союзом князя Владимира Андреевича с Еленой, дочерью Ольгерда, принявшей крещение с именем Евпраксии.[681]681
  Там же. С. 94–95.


[Закрыть]

Обе литовщины причинили большой вред Москве, особенно городским предместьям («посаду») и окрестным селам. Воспоминание о них было настолько прочным, что нашло свое отражение в былинах. Они поют о женитьбе князя Владимира на литовской королевне Апраксии, явно спутав Владимира Андреевича XIV века с любимым былинным персонажем Владимиром Красное Солнышко.

Поэтому в былине о женитьбе Владимира в сборнике Кирши Данилова так странно говорится о «короле» Золотой Орды и об Афросинье «Королевишне», которая в той же былине названа Евпраксией. Какие—то неясные воспоминания о Елене—Евпраксии найдем и в былине о молодце и литовской королевичне, которая зовется Еленой.[682]682
  См.: Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом. С. 608–610.


[Закрыть] Вообще цикл песен о королевичах из Кракова, о литовских князьях заслуживает большого внимания со стороны исследователей русского фольклора как отражение определенного исторического этапа в развитии наших былин и исторических песен.

В самой Литве сложился легендарный рассказ о литовских походах: Ольгерд и Дмитрий поддерживали дружеские отношения. Вдруг Дмитрий Иванович без всякой причины прислал к Ольгерду своего посла с упреками, а с ним огниво да саблю, со словами «буду в земли твоей по красной весне и по тихому лету». Ольгерд вынул из огнива губку и кремень, запалил губку и отдал ее послу с обещанием: «Я у него буду на Велик день и поцелую его красным яйцом – щитом, и с сулицею, а Божиею помощию к городу Москве копье свое прислоню». На самый Великий день (то есть на Пасху) князь великий с князьями и с боярами рано шел из церкви, а Ольгерд показался под Москвою на Поклонной горе. Испугавшись литовской силы, Дмитрий Иванович сам выехал к Ольгерду, поднеся ему большие дары, и помирился, но Ольгерд этим не удовлетворился. В знак победы он сел на коня и с копьем в руке подъехал к городу, «и копие свое под Москвою приклонил».[683]683
  ПСРЛ. Т. XVII. С. 378–379.


[Закрыть] В этом рассказе чувствуется отголосок какого—то предания, а возможно, песни, сложенной в честь Ольгерда, с ее народными мотивами о красной весне и тихом лете. Для историка Москвы в этом рассказе имеется, впрочем, одна интересная деталь – высокое представление о значении Москвы как стольного города. Ольгерд в легенде поступает примерно так же, как древний Олег, повесивший щит на вратах Царьграда.

Значение Москвы как объединительного центра русского народа особенно сказалось в 1380 году – в памятные дни Куликовской битвы. Москвичи приняли горячее участие в общерусском деле борьбы с татарами и обеспечили победу над грозным врагом. Москва была тем центром, куда сходились отряды из русских городов, «снидошася мнози от всех стран на Москву к великому князю». Сюда пришли белозерские полки, ярославские, ростовские, устюжские, но главная сила русского войска составилась из москвичей. Это видно из рассказа об уряжении полков на Коломне и на Куликовом поле. В числе других воевод в передовом полку находим московского боярина Микулу Васильевича, в большом полку при самом великом князе находились московские бояре Иван Родионович Квашня и Михаил Бренк.

Замечательно описание проводов русского войска, отправлявшегося из Москвы в поход против татар. «В слезах и во кричании ни единаго слова не может рещи от жалости сердца», – рассказывает повесть о Мамаевом побоище. Великая княгиня Евдокия в слезах не могла произнести ни одного слова, и сам великий князь едва удержался от слез, но не прослезился «народа ради», в душе жалостно плакал, а словами утешал княгиню.[684]684
  Шамбинаго С. К. Повести о Мамаевом побоище. С. 14 (приложение).


[Закрыть] К этой картине проводов воинов, такой простой и понятной, трудно что—либо добавить. Другая повесть о Мамаевом побоище поясняет причины этой всеобщей скорби в Москве и в других русских городах.

Нигде не хотели утешиться об ушедших воинах, потому что они пошли с великим князем за всю землю Русьскую на острая копья.[685]685
  ПСРЛ. Т. VI. С. 93.


[Закрыть]

Московская рать составила ядро русских войск, сражавшихся на Куликовом поле. Она и выдержала главный удар татарских войск.

Под княжеским знаменем в княжеских доспехах на Куликовом поле стоял Михаил Бренк. Сюда и устремился неодолимый напор татар. Бренк погиб, но войско знало, что это не решает исхода битвы. Ведь под княжеским стягом погиб не великий князь, а боярин.

Дмитрия Ивановича отличало бережливое отношение к воинской силе. После битвы он объезжал Куликово поле, заваленное трупами убитых воинов, и оплакивал своих сподвижников – «и проплака о всех князь великий горким плачем с великими слезами».[686]686
  ПСРЛ. Т. XI. С. 62–63, 65.


[Закрыть]

Сказания о Мамаевом побоище передают нам речи Дмитрия Ивановича, сказанные им воинам перед началом сражения. Конечно, подлинные слова Дмитрия Ивановича всячески изменялись под пером позднейших переписчиков и составителей сказаний о Мамаевом побоище, но общая мысль речей Дмитрия передается почти одинаково – это мысль о необходимости пострадать за Русскую землю. На слова приближенных: «Аще ли спасемся, а тебя единаго не будет, чей успех будет?» – Дмитрий отвечал такой речью: «Сами разумеете, коль красно есть з добрыми людьми умрети, а прияти себе смерть мученическая». В другом случае Дмитрию Ивановичу приписываются не менее замечательные слова: «Да приях от Бога на земли власть болши всех, чести и дарове, зла ли не могу терпети, и како могу терпети, а како вас могу терпети и видети побежаемых».[687]687
  Приводится по списку сказания о Мамаевом побоище (ГИМ. Забел. собр., № 261. Л. 283 об. Хронограф XVII века).


[Закрыть]

В собрании Государственного исторического музея имеется замечательная рукопись, которая возвращает нас ко времени памятной Куликовской битвы. Это Синодик, написанный на пергамене полууставом XV века, с добавлениями позднейшего времени. В нем мы находим почти современную запись о погибших на Куликовом поле: «Князю Федору Белозерскому и сыну его Ивану (на полях Константину Ивановичу), убиенным от безбожнаго Мамая, вечная память. И в той брани избиеным: Симеону Михайловичу, Никуле Васильевичу, Тимоф(е)ю Васильевичу (на полях Валуеву), Андрею Ивановичу Серкизову, Михаилу Ивановичу и другому Михаилу Ивановичу, Льву Ивановичу, Семену Мелику и всей дружине их по благочестию скончавшихся за святые церкви и за православную веру, вечная память». В рукописи тут написано: «возглас». На церковных службах тут возвышали голос, поминая убиенных на Куликовом поле.[688]688
  Рукопись ГИМ. Синод. собр., № 667. Синодик. Л. 68–68 об. Этот Синодик напечатан в «Древней российской вивлиофике», но очень неисправно.


[Закрыть]

Москва видела и радостное событие – возвращение великого князя Дмитрия Ивановича, отныне навсегда прозванного Донским. Позднейшие версии сказаний о Мамаевом побоище говорят, что великий князь прибыл в село Коломенское и ждал здесь своего брата Владимира Андреевича, также прозванного Донским. В день торжественного вступления победоносного войска в Москву, оно выстроилось по обеим сторонам Яузы. Это было 1 октября 1380 года. Митрополит Киприан встречал великого князя в Андроникове монастыре с крестным ходом. Отсюда шествие пошло к Кремлю. Во Фроловских воротах великий князь увидел великую княгиню с княгинею Марьей, женой Владимира Андреевича, «с воеводскими женами и с воинскими». Евдокию сопровождали два малолетних сына, Василий и Юрий. Дмитрий Иванович пошел в Архангельский собор для поклонения гробам предков, а оттуда в Успенский собор.

Так рассказывается в названном нами Новгородском Хронографе, и дело будущих исследователей – определить, с чем мы тут имеем дело – с позднейшими припоминаниями и домыслами или с действительными событиями. Впрочем, указание на митрополита Киприана, отсутствовавшего в 1380 году в Москве, заставляет нас несколько осторожно отнестись к повествованию о церемониале торжественной встречи в Москве; в остальном рассказ не вызывает особого сомнения и, во всяком случае, правдоподобен.[689]689
  Рукопись ГИМ. Забел. собр., № 261. Л. 290–292.


[Закрыть]

О Тохтамышевом разорении говорилось уже выше. Спустя четверть века, в 1409 году, Москва испытала новые разорения от татар. Современные летописцы не скрывают, что успех нового татарского нахождения в немалой степени зависел

от неумелой и излишне доверчивой политики Василия Дмитриевича: татары «яко волцы ухитряюще покрадают нас».[690]690
  ПСРЛ. Т. XI. С. 206.


[Закрыть]

Татарский набег был хорошо подготовлен князем Едигеем, тщательно скрывавшим свои замыслы и даже помогавшим Василию Дмитриевичу во время его трехлетней войны с Витовтом. Едигей вел двуличную политику и посылал свои войска на помощь московскому князю, желая возможно дольше продлить распри между русскими и литовцами, «да не вскоре устраяють мира». Замыслы Едигея стали известны в Москве, и одному московскому боярину поручено было сообщить о движении Едигея, но последний перехитрил великого князя, задержал боярина и поспешно пошел к Москве. Известие о приближении татарского войска пришло в Москву тогда, когда враг уже находился поблизости от города («близ сущу града»). Великий князь тотчас же покинул город вместе с княгиней и детьми, направившись в Кострому. Часть горожан бежала из города, где начались разбои и грабежи. Смятение еще более усилилось, когда были зажжены посады, чтобы очистить место вокруг стен Кремля, так как строения помогали врагам скрываться за ними. Люди бегали и кричали, а пламень огненный подымался к небесам с громом, пишет об этом летописец.

В пятницу (1 декабря)[691]691
  ПСРЛ. Т. XVIII. С. 157. См. также в ПСРЛ. Т. XXIII. С. 142–143; Т. XXIV. С. 174–175. По другим известиям, Едигей подошел к Москве 23 ноября в пятницу и стоял у города месяц (Русские летописи по списку Никифорова. С. 61, отд. оттиск из Чтений ОИДР за 1897 г.). Однако летопись прямо указывает на 1 декабря (ПСРЛ. Т. XXIV. С. 174).


[Закрыть] к вечеру под городскими стенами показались татарские полчища. Они расположились лагерем в некотором расстоянии от Кремля, а сам царь остановился в селе Коломенском. Едигей хотел зимовать под городом, чтобы овладеть Кремлем, и потребовал от тверского князя прийти к нему на помощь с пушками. Тверской князь сделал вид, что идет к нему на помощь, но дошел только до Клина и повернул обратно. Дело решила смута в самой Орде. Один ординский царевич внезапно напал на Сарай и чуть не захватил самого хана, который спешно послал за Едигеем, призывая его немедленно вернуться домой. Воспользовавшись общим смятением, Едигей взял с москвичей большой выкуп и освободил Москву от осады.

Каменный Кремль на этот раз выдержал испытание, но московские посады были разорены. Жалостно было видеть, говорит современник, как чудные церкви, которые были созданы многолетними временами и высокими зданиями украшали величество града, в один час загорались пламенем, а величество и красота града, чудные храмы, от огня погибли. В тот час было страшное время, люди бегали и кричали, а великое пламя с громом поднималось на воздух, тогда как город был в осаде от беззаконных иноплеменников.[692]692
  ПСРЛ. Т. XVIII. С. 157–158.


[Закрыть] Разорение «Едигеевой рати» особенно коснулось московских посадов и окрестностей. Едигей простоял под городом 3 недели и отошел 20 декабря.

Едигеево нашествие было страшно не только для Москвы, но и для других русских городов. Татарские отряды взяли и разорили Переяславль Залесский, Ростов, Дмитров, Серпухов, Верею, Нижний Новгород, Городец. Много народу замерзло, спасаясь от татар бегством, потому что зима 1409 года была студеной, со многими метелями и ветрами.

В 1415 году «погоре град Москва». В том же году (7 июня) москвичи видели затмение солнца («изгибе солнце и скры луча свои от земли в 4 час дни… и звезды явившася яко в нощи»). Суеверные люди считали это небесное «знаменье» предостерегающим знаком грядущих опасностей, особо отметив, что оно случилось в 26–й год великого княжения Василия Дмитриевича.

Страшнее пожаров был великий мор, который начался в русских городах в 1417 году. Люди мерли в Новгороде, Пскове, Твери, Дмитрове, в Москве и во многих других местах. Многие села и городские посады окончательно запустели, богатые дворы стояли пустыми, здоровые едва успевали погребать мертвых. Признаки болезни были примерно такими же, как и в великий мор середины XIV века. И столь велик был мор, пишет летописец, что живые не успевали мертвых погребать, не хватало здоровых, чтобы обслуживать больных, но один здоровый обслуживал десятерых больных, и многие дворы были пусты, а в иных по одному человеку осталось, а где и один ребенок.[693]693
  ПСРЛ. Т. XI. С. 232–233; Т. XVIII. С. 163–164.


[Закрыть] Великий князь избегал жить в Москве и пребывал в подмосковных селах. Болезнь свирепствовала в Москве («на Москве начался мор злее первого») и унесла в могилу нескольких представителей княжеского дома. Одновременно умерли три сына Владимира Андреевича Храброго (Ярослав, Василий, Семен). Умер и младший брат великого князя Петр Дмитриевич.

Новое бедствие произошло в 1422 году. Начался голод, охвативший многие русские земли. Голодавшие ели трупы павших лошадей, ели кошек и собак, «и люди людей ядоша». Многие люди, по летописи, умерли от голода, а иные из Руси в Литовское княжество ушли, иные на дорогах умерли от голода и стужи, иные мертвых животных ели, и коней, и псов, и кошек, и люди людей ели. В Москве, впрочем, было благополучнее, чем в других городах. Оков ржи стоил в Москве полтора рубля, в Костроме два, в Нижнем Новгороде шесть рублей.[694]694
  ПСРЛ. Т. XI. С. 238.


[Закрыть]

Большие бедствия выпали на долю Москвы во время княжеских междоусобий, получивших у современников название «Шемякиной смуты». Они начались борьбой за великое княжение между великим князем Василием Васильевичем, прозванным впоследствии Слепым («Темным»), и его дядей Юрием Дмитриевичем, князем Галицким и Звенигородским. Смерть Юрия не приостановила этой борьбы, так как войну продолжали его сыновья – Василий Косой и Дмитрий Шемяка.

Междоусобная княжеская борьба нанесла немалый ущерб для города, переходившего из рук в руки, от одной борющейся стороны к другой, так как в этой борьбе вопрос о владении Москвой был центральным, и все события долгой междоусобной войны в той или иной мере были связаны с Москвой. Москвичи явно разделились на две группировки: сторонников Василия Темного и приверженцев Юрия Галицкого с его сыновьями. В заговорах против Василия Темного принимали участие многие из москвичей («бояре же и гости, были и от чернецов в той же думе»). Внутренние распри усиливали опасность от внешних врагов, в первую очередь от татар, и от постоянных местных бедствий, подобных пожарам и эпидемиям.

Для москвичей особенно страшным был 1445 год, когда Василий Темный потерпел под Суздалем поражение от татар и был взят в плен татарами (7 июля). Василий Темный не раз терпел поражения и скорее был несчастлив, чем удачлив в своих военных предприятиях, но он обладал несомненной личной храбростью, своеобразными рыцарскими чертами, которые напрасно отнимаются у московских князей В. О. Ключевским, нарисовавшим мастерский, но далекий от истины портрет московских князей, якобы серых и скопидомных. Во время Суздальского боя с татарами Василий Васильевич мужественно сражался. На великом князе было много ран на голове и на руках, тело его было все избито, он сам мужественно сражался, говорит современник.[695]695
  ПСРЛ. Т. XXII. С. 258. О том же рассказывается с любопытными подробностями в кратком Временнике (рукопись ГИМ. Забел. собр., № 262. Л. 198 об.): «В лето 955–е в зиме царь Махмет приходил к Мурому, а князь великий сам тогда был в Муроме и татар побили множество по селам. Того же лета прииде Маматяк царевичь изгоном с братом своим с Якупом (л. 199) на великого князя Василья Васильевича и бысть бой и сечя зла у града Суждаля на поле, и убитых бысть много, и сам князь великий крепко ратовашеся, яко до ста татаринов ссе—чи, и самого его ранили во многих местах, правыя руки три перста отсекоша, а левую руку насквозь пронзоша, на главе же болши 13 ран. И взяша царевичь великого князя жива да князя Михаила Андреевичя июля в 6 день».


[Закрыть] Нательные кресты, «тельники» великого князя, привезенные в Москву татарскими посланцами, оповестили великокняжескую семью и москвичей о поражении; «и бысть плач велик и рыдание много».[696]696
  ПСРЛ. Т. XVIII. С. 194–196; Т. XII. С. 65.


[Закрыть] Почти одновременно с этим событием столица была испепелена опустошительным пожаром (в среду 14 июля 1445 г.). Это был один из тех великих пожаров, которые опустошали древнюю Москву. Кремль загорелся ночью. В нем сгорели все деревянные строения, выгорели каменные церкви, а каменные кремлевские стены распадались от невыносимой жары. В этот пожар погибло множество людей, сбежавшихся в Кремль из окрестных городов и сел из боязни татарского нашествия. В городе началась паника, как и в Тохтамышево разорение. Обе великие княгини (мать и жена) захваченного в плен Василия бежали в Ростов с их боярами. А горожане «в велицей тузе (печали) и волнении бяху». Те, кто мог убежать, бежали. И в этот раз черные люди («чернь») взяли оборону города на себя, стали прежде всего укреплять городские ворота, а хотящих бежать из города – хватать, бить и заковывать в оковы.[697]697
  ПСРЛ. Т. XII. С. 66.


[Закрыть] Однако тревога была напрасной, так как татары не пошли к Москве, а великий князь был выпущен на свободу за большой выкуп.

1 октября Москва испытала необычайное для нее явление: «В 6 час нощи тоя потрясеся град Москва, Кремль и посад весь и храми поколебашеся». Землетрясение было небольшим, и спящие его не ощутили, бодрствующие же восприняли его как предвещение бедствий и были «во мнозе скорби».[698]698
  Там же. С. 67–69; Т. XXII. С. 259. Сторонники Шемяки постучали в ворота и на вопрос, кто приехал, ответили: «Князь Дмитрий Юрьевич приехал». Стража открыла ворота по обычаю.


[Закрыть]

Воспользовавшись отъездом великого князя в Троице—Сергиев монастырь, сторонники Шемяки в феврале 1445 года ворвались обманом в Кремль, взяли в плен его мать, жену и детей, разграбили казну великого князя.

Это было следствием длительного заговора, в котором приняли участие многие москвичи, бояре, купцы, даже монахи. Во главе заговора стояли бояре Добрынские, Константиновичи, как их называет летописец. Дмитрий Шемяка начал вместе «с своими советники безвестно вооружатися и искати подобна времени, как бы изгонити великого князя». В Хронографе редакции 1512 года, который использовал какую—то русскую летопись XV века, в заговоре обвиняются князь Дмитрий Шемяка и Иван Андреевич Можайский, «а с ними коромолил Иван Старков с Москвы, да и от гостей, да и от Троицких черньцев».[699]699
  ПСРЛ. Т. XII. С. 67 и т. XXII. С. 436. Ивану Старкову принадлежало дворовое место на Подоле (см. ДДГ. С. 177–178).


[Закрыть] Заговор увенчался успехом. Великий князь был захвачен в Троице—Сергиевом монастыре, привезен и посажен на Шемякином дворе, а в среду на той же неделе, 16 февраля 1446 года, был ослеплен. Сам виновник этого варварского поступка, Дмитрий Шемяка, в это время жил не у себя во дворце, а на каком—то «дворе Поповкине».[700]700
  ПСРЛ. Т. XII. С. 69; по Хронографу, Василий был ослеплен 13 февраля (Т. XXII. С. 436).


[Закрыть]

Великий князь был заточен в Угличе, но вскоре освобожден из заточения, обещав не выступать против Дмитрия Шемяки. Он подтвердил свое обещание, дав грамоту, что он будет проклят в случае нарушения присяги. Подобные грамоты так и назывались проклятыми. Однако он тотчас нарушил свои клятвы и начал новую борьбу за великое княжение. Москва была вновь захвачена, на этот раз боярином Василия Темного, путем обмана. А так пришел весь тот отряд, пишет летописец, никем не видим, к Москве в ночь на Рождество Христово (25 декабря). В самую же заутреню пришли к Никольским воротам, а в ту пору в город к празднику ехала к заутрени княгиня Ульяна, жена князя Василия Владимировича, и ворота были отворены, они же тотчас вошли в город. Наместник Шемяки бежал из города на коне, а других его людей схватили и заковали. Горожан привели к присяге Василию Темному, а город стали укреплять.[701]701
  ПСРЛ. Т. XII. С. 72.


[Закрыть] 17 февраля великий князь вернулся в Москву, но междоусобная княжеская борьба продолжалась еще несколько лет. В конце концов, Шемяка бежал в Новгород, где надеялся найти убежище, но Василий Темный не постеснялся отделаться от опасного врага с помощью отравы. «Людская молва» рассказывала о дьяке Стефане Бородатом, что он привез из Москвы и отдал отраву посаднику Исааку, а тот подкупил княжеского повара, прозванного Поганком, видимо, за свои «высокие» душевные качества. Повар дал отраву в курице, и Шемяка умер внезапной смертью. Подьячий Василий Беда, прискакавший в Москву с радостным известием о смерти Шемяки, тотчас же был сделан дьяком,[702]702
  ПСРЛ. Т. XVIII. С. 208. «И прорекоша ему (кому – подьячему Беде или Василию Темному – неясно) людие мнози, яко не надолго будет времени его и по мале сбысться ему». (ПСРЛ. Т. XXIII. С. 155).


[Закрыть] конечно, не только за радостную весть, но и за участие в отравлении великокняжеского врага (1453 год).

Шемяка оставил по себе тяжелую память: «Шемякин суд» сделался синонимом неправедного суда.