Текст книги "Записки Кота Босиком"

Глава 20. Предчувствие кульминации

Мари на встречу явилась с платком на голове и в каком-то церковном балахоне весьма отдаленно напоминающим широкое, длинное – до щиколоток серое платье и поповскую сутану. Она в таком сиротском наряде свободно рассекала по городу. Васильку пришло в голову, что она только с распевок, то есть с клироса и потому он дивился её непринужденности.

– Ты мне все ближе и ближе. И далее мне не хочется без тебя, и не хочется, чтобы тебя в моей жизни не было. Я буду искать путь к тебе. И найду его. С Божьей помощью. И чтобы храм твой к тому никак не был препятствием, напротив, чтобы наша Любовь не была бы в очах твоих преступлением. А иначе – для меня страдание.

– Я вместо храма сегодня дома – вот, а ведь надо бы помолитися, ведь сегодня Суббота Родительская – в память всех усопших и не только родителей. Нерадивая, увлекающаяся я, а… – А чего же «а» Мари-Анна не сказала.

– Я хочу, чтобы и храм был, и мы были, – говорил тем временем Иоанне Василий. – Чтобы вместе и чтобы не противоречило одно другому: наша любовь и вера. Посему сам предлагаю тебе, чтобы молилась и с храмом всё было в гармонии. И чтобы не гложило тебя разделение между мною и храмом, но вместе всё и давало бы тебе радость жизни и себя в ней ощущение светлое, себя, то есть тебя, моего Солнышка.

Н-да, заливался Василёк так, как говорят сейчас, мол, парит мозги. Но я не сомневался в искренности его чувств, и потому поведение его перед Марихуанной мне лично не виделось карикатурным, наоборот, очень серьёзным. Да вот и сами послушайте, что говорили они дальше…

– А иначе, – продолжал необыкновенно воодушевленный и одухотворенный Василий, – я пропаду и страдать буду от этого, если ты корить себя будешь за чувства ко мне. И я уже борюсь за тебя и за любовь твою ко мне. Но не с храмом и не с Богом мое противостояние. Потому что для меня твой храм свят. И все твое освящено и не может быть от тебя отделяемым. Потому что твой выбор я никак не хочу волею своею определять, но чтобы все ты сердцем своим решала. И путь не так уж и легкий, сразу скажу и ныне, думаю, ты при свете дня сама об этом все знаешь. И радости прибавится от близости нашей, но и того, что нужно нести пред Богом – прибавится. И как Он не будет помогать нам в этой ноше, то – горе нам и любви нашей – ущерб постоянно щипающий. А я хочу, чтобы она, любовь наша и наша взаимность не были чем-то не угодным Богу. А иначе как ты будешь со мною счастлива?! А не будешь счастлива – зачем тогда я?! В твоей, любовь моя, жизни. А без тебя – зачем я?

…И от тебя трудов еще немало потребуется духовных и в предстоянии пред Богом за нашу Любовь, за её укрепление. За её воплощение и её нескончаемость. А другой любви нам и не надобно. А иначе все – просто мечтания. И уже груз для души гораздо более тяжкий, а не любовь и не радость. И я опять умирать начну, видя это в тебе борение. Если возникнет оно в тебе: между Богом твоим и мною. Мне дороже цельность твоя моего тебя хотения. Мне дорого все твоё. И если я не в твоем храме, то ты в нём за меня. Со всею ответственностью. Но если и будет так все время стоять – между мною и твоей Верою, храмом твоим, то я умалю себя и упраздню и сам тебя за руку в храм твой приведу и поставлю. И скажу Богу, вот привел, и нет на мне, чтобы я Тебе, Господь мой, препятствовал. И слезами буду обливаться от горести. Что никак мне в земные года мои не добиться и не устроить гармонии, и самая дорогая мне душа, моей Марихуаннушки, не находит во мне себе продолжения. И посему уповать мне останется о слиянии с тобой только на небе. Чего и буду ожидать и чаять, сколь мне Боже даст. А здесь – в скорби так и продолжится.

– Спаси Бог! Мы с тобою одним дышим воздухом! Говорю это многосмысленно. И за что нам такое, – авансом, ведь! Отрабатывать будем вместе! Я с тобою во всем согласная. И какое в этом счастье! Только трепет есть. От ответственности, что лежит крестом на раменах.

Мари понравилось построение речи у Василька, и она сама вошла в азарт такого вот душещипательного и обстоятельного исследования их отношений. Кстати, и он на встречу явился далеко не в котелке и не во фраке или еще с тонкой тростью и изящным на ней набалдашником. Напротив, оделся так, как это более подходило для последующей после недолгого свидания с Мари поездки в пригород Рыльска на ботанический питомник местного биологического института, где ему пообещали место бригадира и, возможно, служебную квартирку. Так что наряды каждого вполне соответствовали их индивидуальностям и самому предмету сердечных разговоров.

– Разве не знаешь ты своего характера? А разве мой многим отличается от твоего? И разве мы с тобой избегли своенравия? И разве оно упразднится с нашей близостью и телесной, и душевной, и духовной? Нет к тому гарантии ни у кого и нигде, кроме трудов обоюдных и немалых, а еще внимания друг к другу, как можно, постоянного и отдавания себя друг другу беззаветного. Не быть любви без этого. Но только повторение ранее пройденного! – вопрошала и искушала Иоанна Василька на его необыкновенные речи, на что он ей горячо заявил:

– Бесполезно это для спасения. И опять я тогда вынужден буду взять тебя за руку и отвести в твой храм и сказать: «Господи, смотри, пред очи Твои я поставил её, привел, и вот, возьми её у меня, потому как я люблю Тебя, но её, может, еще более».

И что ты, читатель, думаешь? Я не плачу сейчас, эти строки в повествовании бесхитростном сохранив и поставив?

От одной только мысли, что такое или подобное может случиться, и в таком исходе может вдруг явиться необходимость крайняя у каждого. А я хочу, чтобы она, любовь ваша человеческая и взаимность, всегда были бы угодными Богу. А иначе как ты будешь счастлив, читатель?! А не будешь счастлив – зачем тогда я, Кот Босиком?!

Марихуанна, не выяснив еще для себя, кто она на собеседовании с Василием больше – Мари или Иоанна, рассказывала ошалевшему от счастья и пылкому, неожиданно набожному Васильку:

– Я день назад за правилом утренним предузнала, как Богу молиться, чтобы тропочки наши раздельные в един путь превратилися, пусть извилистый: а давай-ка с тобой мы, Василек, по земному поклону, а лучше – и по три бы – класть: хоть утром, хоть вечером, – это как у кого получится. И не просто челом бить, с молением: «Просвети, заступи, помолись за нас, Отче Господь Вседержителю!» Вот тогда, может быть, все устроится, что ты скажешь на это, Василек?

– Что я скажу? Да вот с часу этого так и следует поступать до дня последнего. И вымаливать у Господа разрешение на любовь нашу крепкую. Потому что страсти она никак не будет лишена, да еще и немалой. И как же уравновесить иначе нам свое хотение и волю Бога, если у Него мы не будем искать одобрения и даже его благоволения на эту нашу любовь земную? И как без Него нам будет сердцами и всеми существами и телами сливаться? И как мы узнаем радость от этого, если ворами будем себя чувствовать?! Но коли откроет Господь свое к нам благоволение и возьмет любовь нашу под свое покровительство, то нет того, что нам не можно, мужчине и женщине. Того, что в любви только и достижимо. И не греховно ничуть и грех двоих отменяется. Ибо Богом осеняется любовь. И всё в ней сотворяется.

– Спаси Бог! Если бы это было не так, я бы все равно приняла, скрывала бы, внутренне переживала, но – приняла. «Да прилепится муж к жене, а жена – к мужу», – это даже не первая степень родства, это единое, одно, целое, а дети, родители, – уже получают эти самые степени. Как странно, да? Я раньше этого не знала… Твоя! – пролепетала Мари.

Она немало удивилась прыти обожателя своего и смотрела на него с румянцем на бледных щеках, а он вроде бы и не замечал происходящих с нею чувств и продолжал прежнюю мысль самозабвенно:

– Вот о том я и говорил тебе по телефону, но не так, чтобы получалось внятно. И вот об этом вся ночь моя прошла в размышлениях, и не ложился я. Потому что об ответственности горевал пред Богом за любовь свою к тебе и за мое тебя желание, и за ответственность мою еще за тебя перед Господом. И прошу у Всевышнего научить меня, как проявлять ее…

– А про храм ты, прошу, не печалуйся, я же в ангельском чине как певчая. Мне без храма никак, где ж я волю Господню услышу-то? Да и пением славить Господа я поставлена на левом клиросе. Так что сегодня в шестнадцать – на спевочку да и сразу затем – Всенощная.

– И двое вместе в любви сливающихся, отдающихся друг другу уже и не себе принадлежат, и ни один другому, а вместе и оба – Богу! Тогда это – высшая любовь, какая только возможна на земле, мужчины и женщины друг к другу. А без этого – любовь опять ущербная. И не может один другому отдаться до конца и без остатка и испытать желание и восторг от этого, если не будет так, что оба в этот момент – Божьи. Кто сказал, что запретный плод сладок?! Сладко то, что свободное. И что не украдкою, и что не преступление есть, а что – торжество любви истинной. А без Бога внутри себя свободы никто не имеет. И нет без Бога плодов любви, как и нет в любви сладости. Коли она безбожна.

Бельск и Рыльск в это время включили телевизоры и смотрели прямую трансляцию из Таганрога: специальные корреспонденты рассказывали о ситуации в заливе.

На ракетной базе офицеров позвали к самому главному командиру на извещение какого-то особо важного секретного приказа.

Андрюша, он же Эндрю следил за неизвестными объектами в космосе. И в воздухе висело предчувствие кульминации.