Текст книги "Записки Кота Босиком"

Глава 21. Монастырь на двоих

– Я уже дома, теперь – надолго, – писал через сутки Василий из Бельска. – Вот я. Рядом. С Тобой. Иди ко мне, давай говорить. Давай называть просто друг друга по имени. Сядем на облако. И станем ногами болтать. Но теперь я буду в горести, если хоть на чуть-чуть вдруг пропадут мне ответы…

Марихуанна долго не появлялась. Васек уже начал придумывать тому причины и даже решил, что Мари-Анна могла почему-либо свернуть с ним отношения или поменьше оставить фитилек в их лампе, чтобы с церковью не слишком разминаться.

Он написал:

«Пытаюсь внедрить в себя терпение и успокаиваю себя, что ты сейчас просто сильно занята и тебе не до меня. Но ты вернешься, и все вернешь своим приходом, и мы снова будем вместе, потому что и не разлучались. А другой голос говорит: «Она ушла. Она не знает, как вернуться». Милая, нежная, добрая, великая, чудная, родная, близкая! Самая– самая прекрасная. И желанная. Мари, радость моя и душа моя, ты мое отражение, я перечислил выше то, что есть ты для меня, как для мужчины. И для человека простого, немало в борениях пребывающего и имеющего разве что стремление к искренности, но все же так или иначе мирским крепко схваченного. И посему в этом я не солгал. И не приписал того, чего нет в Тебе. И это для нашей Мери мои слова, и для Иоаннушки.

Как же здорово, что мы поговорили немало и так, что это для нас в самом деле было важно и стало таковым еще более. Наше общение. Если ты прочла это, то сообщи мне, потому что оно не закончено, а только начало письма».

Однако к концу дня связь восстановилась.

– Целый день я в себе вынашивала это чувство – черезкрайрадости, и теперь, когда не нужно отвечать на телефонные звонки и вопросы клиентов, когда никто не ревнует к твоему превращенью, нет посторонних глаз и ушей – я не могу дотянуться до Тебя даже в эфире! Я умру от эха наших голосов, что звучат во мне неугомонно. Поговори со мной о себе.

«Мирех, святе, священнодействитель показался еси: Христово бо, преподобие, Евангелие исполнив, положил еси душу твою о людех твоих, и спасл еси неповинныя от смерти; сего ради освятился еси, яко великий таинник Божия благодати.»

– Как восхитительно с тобой!

Она продолжала, не обращая внимания на реплики Василька:

– Правило веры образ кротости, воздержания учителю, яви тя стаду твоему, яже вещей истина. Сего ради стяжал еси смирением высокая, нищетою богатая, отче священноначальиче Николае, моли Христа Бога спастися душам нашим.» (гл.4, тропарь св. Николаю Мирликийских Чудотворцу) Я пою этот тропарь каждое утро, не так давно: около двух месяцев. Он «добавился» сам собой (?) к четырем другим: св. еп. Новгородскому Никите, вмч. Марине, муч. Валентине, преп. Лаврентию Черниговскому Чудотворцу. Не правда ли и это – «странно»?

– Знаки путеводительные! Сама говорила! Радость моя, а может, так и есть?.. В любое время дня, в мороз и зной ты слышишь, я зову: будь со мной, будь со мной…

– Понятно, что встреча наша и для Тебя – испытание. И перед Тобой стоит вопрос: «Та ли я в действительности, что нужна тебе?» До Христа я с упоением вгрызалась во все мистически-исторически-эзотерическое, без разбора, что от майя и ацтеков, что от индусов и буддистов, что от протестантов и католиков. Зачарованно гуляла в реинкарнациях, медитировала, гороскопировала и верила в «светлые силы добра». Все это (как сейчас знаю) – несовместимо с православием, а для человека, ищущего Истину, по-настоящему враждебно и смертельно.

Теперь, когда мы и впрямь близки, я ведь могу говорить с тобой в духе? Цена вопроса – спасение. Стать «чадом века сего, которые женятся и замуж выходят» и трудиться над продолжением тленного смертного бытия? Или «трудиться в усвоении внутренней тайны христианства в достижении иного века и воскресения из мертвых, где «ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах?»

Вот, что Тебя во мне постоянно настораживает и кажется, будто я ухожу от Тебя. Если и «ухожу» то, чтобы всматриваться в себя, вслушиваться в голос духа в себе, такой тонкий, неявный, не такой, который властно звал в июне 20**.

Ничего общего с нелюбовью к Тебе в этом нет! Я бы отдалась и отдаюсь – в общении – Тебе с полной открытостью, знаешь ведь! Когда я говорила о трех ежедневных поклонах, могущих раскрыть чистому сердцу ответ Бога, – это не было метафорой. (Ты как, бьешь челом?) Но мы пошли (вместе, причем) другим путем – своим, т. е. своевольным! И сразу попали в колею, до нас протоптанную миллионами пар ног. А узкий путь (думаю, что для двоих он есть) – иной. Прочувствуй в предшествующем письме тон: в нем любовь и только любовь и ничего кроме ЛЮБВИ!!! Твоя М+И+… Я никуда не ухожу от Тебя! (я просто на работе)

Поздним вечером Василько превращал в письмо размышления дня.

«Любовь. Любовь? Преступная? Грешная? Которая ломает Тебя и размножает, я не говорю уже о том, что раздваивает? Или ты говоришь о той любви, которую пред иконами исповедуют, и со свечами, и взирая на кресты? Или о той, которая вызывает в тебе дискомфорт, содрогание от множественности грехов на тебе и вот добавленных – за нашу виртуальную близость ныне по утру, за настоящую духом или душами уже и сбывшуюся? И на которую мы взаимно пошли и вкусили её. И так ты помышляешь с какого бы боку подойти ко мне, но привесть меня в место, где и ты стоишь с убеждением в вере истинной. Поучусь-ка я у тебя! Каким образом? Вопросы задавать буду, а ты их будешь развеивать и в клочья мелкие превращать.

И вот вопрос, Любимая: знать мне хочется, что ты размышляешь о нижеследующем?

Вот имеем мы то, что Писанием названо, Завета два. И Словом Бога почитаемое. Изъясни-ка мне, черному и заблудшему, отчего так сложилось в мироздании: первоначально в Книге этой поощряется совокупление двоих и благословляется дважды, и после потопа в том числе сразу же. А в Конце Книги, в части её, Евангелием именуемой, по существу, предлагается прекратить всякое на Земле совокупление? И вот о кончине мира сообщается?

Изъясни мне и далее, Князю Твоему, слушающему Тебя и тебе внимающему и по честности упреждающего, что ты говори, говори, я послушаю, а после этого возьму на руки и в постельку отнесу тебя, и облачение твое сану соответствующее, сниму с тебя обстоятельно и примкну к тебе и возьму тебя с Любовию».

А утром и не слишком рано он читал ответ Марихуанны:

«Ты спал в эту ночь? Я на работе. Мне сегодня предстоит вести двойное существование: одна часть меня должна быть собранной, но не слишком активной (чтобы не смять ткань бытия в сегодняшнем дне) – предстоит принять, проверить, подготовить документы, назначить время у нотариуса по трем сделкам; другая я должна остаться чутко настроенной, но не медузоподобной по бесформенности, чтобы слышать и чувствовать Тебя, давая непрерывное тонкое (как французский парфюм) ощущение присутствия. Как насчет многовариантности? Похоже я слишком эротизировала модель нашего предстоящего взаимодействия? Спаси Бог за Твои преисполненные безпредельной нежности письма, я в них купаюсь, как в лучах ласкового солнца! Маша ушла. Я, реагируя на ее проницательность, рассказала о Тебе, мой дорогой…

Ой, и Ларисе рассказала, она только что звонила. Зовет приехать в Бельск во вторник на Д.Р. или в четверг на именины ее доченьки Лизуни. Ты как? Может, я приеду, и увидимся в Бельске? Я влюблена в Тебя поуши! (я правильно написала последнее слово?) Мозг мой автономно от всего остального (общения с Машей, надуманно-сердитой мамой) планирует посещение холдинга (еще одна, помимо «ЛН», фирма), и вообще работает в этом направлении. Я – идеальный секретарь-референт (с опытом работы). Вообще, у меня столько талантов (от Бога все, ничего моего), все их – готова подчинить Твоим планам и интересам, как и жизнь мою в целом. Я преисполнена Тобой! Уже Твоя, почти вся М+И+…»

И вот какие слова Василько после признаний Мари-Анны в ответ складывал:

«Я знаю, что ты очень самостоятельная, Ты очень взрослая, Ты очень серьезная. Но Ты у меня Моя Девочка… И даже не одна! А сразу две! В одной! Я как султан! У меня есть Мери и Иоанна. Почти. Видела бы ты мою моську, как она расплылась в улыбке на это. И я не хочу, чтобы одна из них умалилась, пусть будут, потому что, если посмотреть эдак с прищуром, то ведь и Васюшек в одном мне самом много… Так и пусть будет девочек много. Что бы всем нам вместе дружно жилось. И мы их будем назидать с тобою и помаленьку воспитывать и приучать друг к дружке, чтобы любили другу друга, помогали и жили бы душа в душу… Или ты считаешь, много шуму и гаму будет, а то еще и неразберихи? И надо сократить население нашего маленького, но жизнелюбивого и совершенно суверенного государства?

Ответ пришел только на следующий день.

«Сегодня случился знаменательный (?) эпизод: я подошла к Чаше, назвала четко свое имя, однако священник (который меня знает лично) оговорился и назвал меня… Мария. И тут же прокомментировал это, добавив: «Значит, в постриге будешь Мария…» Дома немирно. Сестра с маменькой в ссоре и меня сумели вовлечь. Ужасно, для воскресного дня, да и после причастия – подобное очень расстраивает… Все лицо мое опухло от слез и такая тяжесть на плечах и во всем теле, словно мне дали что-то огромное. Я когда шла в храм, никак не могла утешиться, пока не вручила Господу эту ношу раздумий, для меня тяжелую. Стало легче и сразу подумалось: «А Ты приезжай, если еще хочется. Я Тебя буду ждать. Готовиться». Я прочла все, что получено. Жду еще весточку».

Василий ответил кратко: «Мне кажется, что я Тебя нашел. Родная».

– Yosinava, я ничего не слышала о дзен. Не мог бы ты для меня в двух словах и простоте объяснить что, куда и откуда? мне интересно.

– В двух словах не могу. Могу посоветовать только почитать Такуана Сохо и сборник «кости и плоть Дзен. 101 история дзен». Прочитав эту малую основу можно начать что-то понимать. Может, неправильно. Но дзен нельзя просто так взять и объяснить. К его пониманию нужно придти самому.

(Из чужого разговора в Интернете)

И вот точно те же самые слова, о невозможности изъяснить кратко, говорят о Дао, говорят о Бон, говорят о Школе Дурака и Пути Воина, и в конце концов о той же вере христианской, как впрочем, и обо всех остальных способах самовнушения или еще какого-то способа наполнения и начинения сознания, и очень часто элементарными манипуляциями с этим самым сознанием. Вживи в свой мозг электродик удовольствия, точно так же, как это делают крысам в лабораториях – и она после того в эйфории, не знает горя и печали! Наполни себя звоном беззвучного Дзена, открой третий глаз, освой сознание Ктулху. Ну, что-нибудь сделай с собой – вывернись наизнанку, вынь из себя мозги и положи их на тарелочку перед собой, вытащи душу свою из себя и натяни её на… светофор, что мигает, сломанный, на перекрестке…

А так-то чего бы казалось проще – открой в своем сердце Любовь. Любовь ко всему живому, к себе и к ближнему своему, к небу и к облакам, деревьям и птицам, и храни Любовь эту, сколько возможно. Да, не изнеможешь! Не иссякнешь, не устанешь! И Дзен, и Дао, и Йога, и теософия, и религиозное или псевдодуховное изыскание окажется Тебе ни к чему, ибо Ты будешь иметь в себе сразу весь мир, и все души, и всю Любовь, какую только можешь вместить, будучи открытым, проницаемым для всего. И перестанешь сопротивляться. Но с каждым днем все более и более будешь сливаться с Мирозданием в этом простом, казалось бы, и легком и всему доступном Акте Всеобщей Любви…

Ан, нет. Нам нужен Дзен. Или Баунти. Или еще какая-нибудь экзотика. И церковь какая-нибудь нездешняя. И школа какая-нибудь волшебная. Потому как нам нечем заполнить пустоту на сердце и тоску серых дней. И в себе самих мы не находим покоя, и бежим, кто куда – в Японию, на Корфу, в книги и рукописи, в хижины отшельников и в людные места, в Тибет, в Африку, на Луну, а то – и на тот свет уже готовы в гости. А куда от себя самого убежишь? И где найдешь покой, где мир, и где Любовь? Если не в самом себе, то этого нет нигде!

Ты – Вселенная. И Ты прекрасно знаешь все, и что по чем, и что такое зло, и что такое свет. Знаешь – и не веришь. Самому себе.

И кости, и плоть Тебя тяготят. Даже если звенят колокольчики Дзена. Тебе нужен Дух!

И тогда пытаешься поверить Такуано Сохо! Или Кастанеде. Или Блаватской, или Штейнеру. Ну, кому-нибудь другому. Но, вот, в туалет, например, обыкновенный надо идти самому. И никто за Тебя не сходит. И умирать тоже самому. Такуано не умрет за Тебя. И жить Тебе. Самому. Самой. Сколько сможешь. В этом чужом для Тебя мире. Потому что он отвергает Любовь. А ты – не отвергай! И будешь всех живее! И с вечностью решишь вопрос. Бессмертие в тебя войдет сию минуту, сразу, как только ты откроешь сердце и Любовь.

Или я, как всегда, не прав?

* * *

Дни бежали быстро. Таганрог бурлил. Брюссель подозрительно молчал. Между тем, Василий в письменном виде изложил для Мари едва ли не предложение руки:

«Потому как Тебя дороже для меня нет никого, и ближе нет, и потому что ты мое Спасение и возвращение к жизни и причина к её продолжению я только тебе и могу поделиться с событием у меня чрезвычайным и происшествием никак не ожидаемым и, казалось мне, уже не возможным, вопчим, без околичностей, скажу тебе: я влюбился, и кажется, серьезно. И это теперь со мною во все дни мои и ночи, и часы. И не так, что не болезненно, и не так, что без отрады. И вот, теперь мой путь к тебе.

Сколько на это уйдет месяцев там или событий еще, и что еще потребуется для этого, сказать точно и безошибочно не могу, но! Я иду к Тебе. Навсегда.

Если можешь, прими и не отвергни. И Господа я умоляю освятить мой путь к Тебе и устроить так его, чтобы он точно и без всякого сомнения привел и поставил меня пред Тобою мужем. Твоим. Что скажешь? Солнце мое, моя голубушка, которой я и сердце своё вручаю, а с ним, значит, и жизнь свою и всего себя, и любовь свою человеческую».

Марихуанна приняла предложение Василька как должное:

«А теперь, когда все так понятно Ты изложил и доходчиво, нужно нам до поры успокоиться и не требовать большего: ни от Господа, ни от жизни сей, – в ней инертность ведь есть, претерпи ее. Если вместе мы, со смирением, до зела склоним выи, Будет ВСЕ, в это верю я!»

Василько поспешил закрепить их помолвку:

«Верую я и вера моя вот час от часу возрастает, что поставит тебя Господь рядом со мной и при мне в одном для нас доме и под одною крышею, чтобы ты делала то же самое пред Господом, за душу мою молилась бы непрестанно, и меня перед собою имея, и еще чтобы помощницей была мне во все дни жизни моей. И не знаю только, чего будет больше тебе из этого: радости или как события в наказание, в послушание. Но все равно такой вот дар я уже предощущаю от Господа.

И только одного из нас или общее нерадение или малодушие отменить могут событие сие. И тем обличить нас в неискренности и в неспособности даже к той самой любви, и негодности нашей потому перед Господом еще большей, чем думали мы о себе».

А Иоанна ответила:

«Я готова и в монастырь уйти, чтобы душу Твою вымаливать, если вместе нам нет Пути».