Текст книги "Кавказ. Выпуск XI. Народы. История завоевания"

Спустя некоторое время Шамиль решил сделать набег на Кахетию, поручив Хаджи-Мурату поднять лезгин Джаро-Белоканского округа, однако и то и другое предприятие не удалось. Шамиль терпел неудачу за неудачей и в Чечне, и в Дагестане, и у лезгин…

Воронцов настойчиво рубил леса, проводил дороги, заселял занятые места русскими поселенцами и мирными горцами и строил укрепления. Так было на Алазани у лезгин. Так было и у Чечни. Здесь свирепствовал Бакланов. Он приобрел какую-то легендарную молву. Вот один из его личных рассказов[117]117
  Потто В. А. Яков Петрович Бакланов. 1885.


[Закрыть].

«Пятнадцатого августа 1851 года в Кюринском укреплении произошло следующее. В самый праздник Успения Пресвятой Богородицы я, по обыкновению, лег отдохнуть в маленькой темной каморке, из которой дверь выходила прямо на крытое крылечко, где помещались ординарцы и висело мое оружие. Тут же у этого крыльца всегда стояла на случай тревоги оседланная лошадь. День был нестерпимо знойный и душный. Раскинувшись на горском ковре, совершенно разделся, снял даже рубашку и, оставшись в одних сафьяновых чевяках, заснул как убитый. Не знаю, долго ли я спал, но меня разбудил гром орудийного выстрела, от которого, дрогнув, зазвенели стекла в моей квартире, и в ту же минуту ординарец, распахнувший дверь, крикнул:

– Чеченцы в форштадте!..

Выстрелы участились, шум, крик, скачка и суматоха на улицах показали, что дело вышло нешуточное. Спросонья я прямо бросился к двери, вырвал из рук ординарца шашку, вскочил на коня и, только очутившись на площади, увидел свой легкий костюм, или, вернее сказать, не увидел на себе никакого костюма, кроме красных чевяков и шашки».

Заботиться о туалете, однако, было не время. Яков Петрович накинул на себя какую-то бурку и в этом убранстве с голыми ногами и грудью явился перед своими казаками. Две сотни оказались в сборе. Тотчас выскочили за укрепление и, прогнав небольшую кучку чеченцев, крутившихся возле форта, наткнулись на новую, весьма значительную партию, спускавшуюся с Качкалыковских гор. Здесь было до 800 всадников. Озадаченные сотни остановились. Но Яков Петрович в ту же минуту выхватил из рук ординарца пику и с криком «Вперед!» кинулся в рукопашную свалку. Казаки не отстали от любимого начальника, и горсть их врезалась в массу неприятельской конницы. Работая пикой, Яков Петрович, как сказочный богатырь, валил вокруг себя толпы неприятеля. Горцы, дрогнув на первых порах, не могли оправиться и скоро бежали, так что подоспевшая из крепости пехота видела только пыль, поднятую бежавшими.

В наших руках осталось несколько пленных, которые были смущены чрезвычайно и приписывали все дело наваждению – Боклю, который в понятиях их был если не самый Даджал, то уж, наверное, один из близких родичей.

– Во-первых, с Качкалыковских гор мы видели ясно белеющую скотину, которая ходила между форштадтом и укреплением.

Самые зоркие из нас были убеждены в этом так же, как и в том, что при этом стаде не было ни пастухов, ни прикрытия. Но едва, призвав Аллаха на помощь, мы ринулись вниз, чтобы захватить добычу, как скот провалился будто сквозь землю и перед нами очутились веревки с развешанным на них вашим солдатским бельем. Это поразило всех ужасно, потому что чудо это видели мы собственными нашими глазами и сомневаться в нем не могли.

Несколько человек поскакали назад, чтобы сообщить наибу об этом. Тот не поверил. Но когда ваша горсть ударила на нашу главную партию, когда наиб и окружающие его чеченцы увидели голого всадника, скакавшего со страшной пикой, и когда от дуновения этого всадника (пикой нельзя было повалить столько народу) наши чеченцы стали валиться с лошадей, как опаленные небесной молнией, мы бежали назад. Многие из нас узнали голос Бакланова, но был ли то он или сам шайтан в его образе – мы этого не знаем.

Рядом с Баклановым там же работал не менее знаменитый генерал Слепцов. Он так был страшен для чеченцев, что они нередко пугали детей: «Слепцов идет!».

Старанием Бакланова, Слепцова и других русские достигли того, что чеченцы очень стихли. Они увидели свою слабость. Они поняли свое бессилие. Виной тому был Шамиль. Значение Шамиля пошатнулось в Чечне. Он это понял, и все его старания поправить дело ни к чему не вели.

Тем не менее Шамиль еще раз захотел попытать счастья в Чечне. Он привел с собой дагестанцев, набрал значительное количество чеченцев и решил показать русским свою силу; но отчаянные подвиги Барятинского и необыкновенно скрытые и неожиданные походы Бакланова вырвали успех у Шамиля и заставили его удалиться в Дагестан.

Тавлинцы

Теперь Воронцов решил пустить в Чечню «золотого осла». Это необыкновенно могущественный и чрезвычайно сильный деятель. Щедрость Воронцова быстро оказала влияние на жителей, и Шамиль скоро заметил, что в Чечне делается что-то неладное.

Шамилю нужно было выполнить такое предприятие, которое унизило бы русских и подняло его в глазах горцев. С этой целью, собрав более 10 тысяч горцев, он предпринял поход на Грозную. Однако и здесь горцы потерпели страшное поражение. Принятые в два огня, горцы бросились в реку, не разбирая брода, и, провожаемые выстрелами, гибли во множестве. Погром был полный. Шамиль жестоко был наказан и еще больше потерял.

Шамиль был особенно недоволен действиями Бакланова и желал во чтобы то ни стало от него избавиться. Он не прочь был даже найти наемного убийцу.

Однажды в Кюринское укрепление явился лазутчик и заявил, что чеченцы нашли стрелка из гор, который поклялся на Коране убить Бакланова. Правда, чеченцы не особенно доверяли горцу и предупреждали его, что если он не убьет Бакланова, то Бакланов уж, наверное, убьет его.

– Ну и что же горец? – спросил офицер.

– Ничего, немножко побледнел, однако скоро оправился. «Я, – говорит, – во всю жизнь дал один только промах, да и то когда был семилетним ребенком».

– Ты знаешь, – продолжал лазутчик, обращаясь к Бакланову, – что за Мичиком, как раз против кургана, где ты обыкновенно становишься, есть батарейка, брошенная нами. Завтра к утру в нее зайдет тавлинец и будет ожидать твоего появления. Я пришел сказать тебе, чтобы ты был осторожен и завтра не выезжал на курган.

Щедро наградив лазутчика, Бакланов отпустил его домой и попросил офицеров, чтобы все слышанное ими осталось в секрете.

«На следующий день, как только рассвело, войска, по обыкновению, вышли из Кюринского. Зная, что меня ожидает, – рассказывал сам Яков Петрович, – я остановил колонну несколько далее обыкновенного и в сопровождении одного ординарца поехал к кургану. Скоро посреди орешника показались черные прогалины, место нашей недавней рубки. Я подъехал к Мичику и увидел ту батарейку, из-за которой должен был последовать выстрел. Признаюсь, с минуту я колебался: ехать ли дальше? Но вспомнил, что на меня смотрят тысячи глаз, и, взяв у ординарца штуцер, поднялся на пригорок. В эту минуту странная тишина воцарилась у нас и в неприятельских завалах. Я не скажу, чтобы был совершенно спокоен: кровь бросалась мне в голову, то приливала к сердцу. Однако, отпустив поводья, я стал неподвижно и пристально смотреть на батарею, до которой через Мичик было не более полутораста или двухсот шагов. Вот, наконец, за гребнем мелькнула черная точка и через минуту, не более, я увидел блестящий ствол, направленный на меня. Провидение спасло мою жизнь. Пуля пролетела мимо, едва зацепив только край моего полушубка. Когда тавлинец поднялся до пояса, чтобы посмотреть на свой выстрел, он с ужасом увидел, что я сижу на коне и, пригнувшись за бруствер, принялся вторично заряжать винтовку. По той торопливости, с которой он это делал, я вывел заключение, что нравственные силы этого человека подорваны, и пришел к убеждению, что новый выстрел не может быть верен. Тогда поверив в самого себя и убедившись, что нервы мои совершенно успокоились, я вынул ногу из стремени, положил ее на гриву лошади, оперся на нее рукой и приготовил штуцер. Как только раздался выстрел, я быстро вскинул ружье. Курок брякнул – и мой татарин, взмахнув руками, опрокинулся навзничь. Пуля попала между бровей и прошла через голову».

Когда Бакланов повернул лошадь и начал спускаться с кургана, обе стороны, с напряженным вниманием следившие за тем, чем кончится странный поединок, приветствовали его восторженными криками. В войсках гремело «ура!». Чеченцы, махая шапками, вскочили на завалы и оглашали воздух неистовым: «Якши, Боклю!.. Браво, Боклю!.. Молодец, Боклю!..»

Такой бесспорно необыкновенный геройский поступок имел самое могущественное влияние на чеченцев. У них установилась даже поговорка, если кто зарывался в хвастовстве: «Не хочешь ли убить Бакланова?».

Вот отзыв самих чеченцев Шамилю о Бакланове:

– Напрасно, Шамиль, ты сторожишь эту старую лисицу здесь, на открытом месте. Боклю не пойдет к тебе в зубы. Сторожи его там, где мышь не пролезет, иначе кончится тем, что он будет за Мичиком.

– Но где он пройдет со своими пушками?

– Где пролетает птица, где проползет змей, там и дорога Бакланову, – говорили старики, советуя Шамилю сторожить все броды[118]118
  Потто В. А. Яков Петрович Бакланов. 1885.


[Закрыть].

Успехи русских сильно поколебали влияние Шамиля. Многие немирные аулы, чувствуя невозможность дальнейшего сопротивления, громко изъявили желание переселиться в наши пределы и только ждали для этого благоприятного случая. Кавказское начальство спешило со своей стороны воспользоваться таким настроением горцев и обратилось к ним с воззванием, в котором именем монарха обещало переселенцам ненарушимость их земельных прав, религии, обычаев, а в будущем даже давало надежду, что им отведены будут опять те самые места, которые они покидали.

Чтобы закончить характеристику тогдашних русских воинов на Кавказе, я позволю себе привести еще два случая из жизни Бакланова.

* * *

В феврале 1853 года при разорении аулов по Мичику Бакланов перед лесом стоял на открытом месте. За пнями прятались чеченцы. Начальник конвоя, правая рука Бакланова, Скопин, заметил, что в Бакланова метят из винтовки, стал между метившими хищниками и Баклановым. Раздался выстрел, и Скопин, обливаясь кровью, обратился к Бакланову:

– Это готовилось вашему превосходительству. Будьте вперед осторожнее. Вы еще не раз пригодитесь нашей матушке-службе.

* * *

Девятнадцатого декабря 1853 года на Ханкалке шел усиленный бой. Перелетая с одного конца боя на другой, Бакланов наскочил на командира казачьего полка полковника Ежова, который стоял и плакал.

– Это что значит?

– Разве вы не видите в крови вашего храброго сына?

– Так что же? Пал молодец, казак, оттого что был впереди. А вы по какому праву остановились над одним, когда восемьсот сынов вашего полка, быть может, в эту самую минуту требуют вашей помощи и не видят вас перед собой. На конь и к полку!..

Ну разве это не живой Тарас Бульба?..

* * *

Война русских с турками в пятидесятых годах взволновала всех исламистов Кавказа, особенно же Чечню и Дагестан. Явилось утешение, что глава мусульман поразит гяуров. Явилась надежда, что мусульмане Кавказа возвратят свои былые вольности к грабежу и хищничеству среди гяуров – уруса, грузин и армян. Явился соблазн и у Шамиля, и у его приверженцев попользоваться случаем и напасть на гяуров. Не было секретом, что часть русских войск Восточного Кавказа была передвинута на запад, и потому у Шамиля являлось больше расчета на успех.

И вот Шамиль задумал сделать вторжение на Алазань, Джаро-Белоканы и даже в саму Кахетию. 10 августа 1853 года Шамиль двинулся из Ведено. С ним было более 15 тысяч лезгин и чеченцев. На пути к нему пристало не меньше охотников. С ним шествовал его сын, Кази-Магома, и бывший султан Елисуйский, Даниял-бек. Последний особенно был важен в данном походе, по своим прежним связям с Елисуем и Джаро-Белоканами.

Во главе Закатальского отряда стоял полковник князь Орбелиани. Слух о походе Шамиля в Джаро-Белоканы носился здесь давно, но Орбелиани не придавал ему особенного значения. Между тем Шамиль двинулся, тихо и покойно, к намеченной цели. Через две недели он был уже у цели. Положение Орбелиани было не из завидных. Отряд был незначителен, укрепления слабые, а Месельдельгер даже не закончен укреплениями. Тем не менее беда была налицо. Медлить было нельзя. Нельзя было дать укрепиться неприятелю. Нельзя было ждать помощи и потому, что всякое промедление было бы сочтено за трусость. Это нравственно усилило бы врага. Это повлияло бы скверно и на туземцев, которые пока находились в выжидательном положении.

Армянин-бамбак

Орбелиани решил действовать один и бросился на отряды Шамиля, занявшие Старые Закаталы. Неравная и жестокая была битва, но лезгины были разбиты и прогнаны из Закатал.

Между тем Орбелиани шла помощь. Из Дагестана в тыл Шамилю двинулся славный генерал Аргутинский-Долгоруков. Положение Шамиля становилось неприятным. Теперь он занял неприступные горы у укрепления Месельдельгер, желая воспользоваться его незаконченностью и совершенно снести его. Уже одно присутствие Шамиля волновало местных жителей, увеличивало его отряды и ставило русские войска в невыгодное положение. Силы Орбелиани были ничтожны. Рассчитывать одними этими отрядами уничтожить и выбить Шамиля было невозможно. Первый успех русских мало смутил хищников, а малейший неуспех русских вызвал бы всеобщее восстание населения, преданность которого была всегда прямо пропорциональна количеству наличных русских штыков.

У Белокан стоял Даниял-бек. 31 августа Орбелиани бросился на Белоканы. Несмотря на несравненное свое численное превосходство, Даниял-бек был разбит и бежал. Он присоединился к отряду Кази-Магомы, стоявшему у Чердаклы. 1 сентября Орбелиани бросился на Чердаклы – и Кази-Магому постигла та же судьба, что и Даниял-бека.

Теперь все силы Шамиля были направлены на Месельдельгер. Между тем в тыл Шамилю двинулся Аргутинский-Долгоруков. Шамиль чувствовал себя непокойно. Он знал, что сделанные им завалы, засеки и другие предосторожности не спасут его от русских. Он рассчитывал на помощь природы. Действительно, путь, по которому пришлось шествовать Дагестанскому отряду Аргутинского, был тяжелым. Спуск с Гудур-Дага был сопряжен с величайшими затруднениями. Узкая, скалистая тропинка, пролегающая по гребню крутой возвышенности, то поднималась на остроконечные утесы, то опускалась в обрывистые овраги. Отряд следовал поодному, но нередко встречались такие места, где для навьюченных лошадей не было никакого прохода. Кавалерия поминутно спешивалась, а пехота поддерживала вьючных лошадей артиллерии и обоза, неоднократно развьючивала их и на руках переносила тяжести (С. Порембский)[119]119
  Порембский С. Вторжение Шамиля в Джаро-Белоканский округ в 1853 г. // Кавказский сборник. 1887. Т. 11.


[Закрыть].

Шамиль решил Месельдельгер уничтожить во что бы то ни стало. Там сидели подполковник Кримский с 200 нижними чинами. Крепость была окружена отрядом дагестанцев, в 25 раз превосходившим русских.

Четвертого октября дагестанцы двинулись на укрепление. На первом пути они захотели овладеть башней. Башню защищали девять человек под командой юнкера Умнова. С бешеным азартом дикари лезли на приступ, но защитники каждый раз отражали наступающих. Так неудачно действовали дагестанцы 4-го и 5-го. Шестого решено было взять крепость. 48 значков с диким гиком, воем и стрельбой бросились на крепость. Русские молчали. Вскоре дикари взбирались на стены. Но здесь постигла их штыковая смерть. Много раз бросались отчаянные дикари на приступ и каждый раз встречали на стенах укрепления смерть. Волей-неволей пришлось отступить. Тогда уже русские бросились на лезгин, и те спаслись в бегстве.

Приближение Аргутинского-Долгорукова заставило Шамиля исчезнуть и пробираться окольными путями в Дагестан.

«В продолжение двух недель злополучная судьба ни разу не порадовала Шамиля ни одним даже ничтожным частным успехом. Груды мертвых тел, брошенных вопреки обычаям на поле брани, поредевшие ряды своих сподвижников, безвозвратная потеря влияния и проклятия местного населения – вот плоды задорного вторжения, какие пожал Шамиль на Лезгинской линии… Действия Лезгинского (Орбелиани) отряда, удерживавшего в течение двух недель многочисленного неприятеля, переход Дагестанского отряда через снеговой хребет, так живо напоминающий переходы через Альпы Суворова, Аннибала, Наполеона; наконец оборона двумя ротами Месельдельгерского укрепления против неприятеля, в 25 раз превышавшего гарнизон своей численностью, – это такие факты, которые история Кавказской войны внесет золотыми буквами на свои страницы» (С. Порембский).

На Восточном Кавказе дела наши шли на улучшение. Благодаря успехам Бакланова и Барятинского Мичик смирился, и, действительно, там жить и работать можно было как мирным чеченцам, так и русским. Точно так же поражения Шамиля у Месельдельгерского укрепления, селения Исич и прочие значительно охладили и Шамиля, и горцев. Единственным успехом можно было признать его набег на Кахетию, через Джаро-Белоканы, и разграбление Цинандал, но это был грабеж, а не военное действие.

Такое неуспешное положение Шамиля было для нас тем важно, что в 1853 году началась турецкая война и Шамиль действовал на Кавказе именем турецкого султана, причем множество турецких эмиссаров раздувало газават как на Восточном, так и на Западном Кавказе.

Если в сороковых годах на Восточном Кавказе шла жестокая кровопролитная сеча, то Западный Кавказ, особенно в начале сороковых годов (1842–1843 и пр.) представлял относительную тишину и спокойствие. Для окончательного замирения требовалось только открыть более надежное сообщение Черноморского побережья с Кубанью. С этой целью устроено было укрепление в Гостогае, и путь между Анапой и Новороссийском становился и короче, и безопаснее. Мало-помалу горцы смирялись и явно делились на признававших над собой русскую власть, ближайших к нам, мирных, и живущих вдали, в горах и пользовавшихся свободой, немирных. К мирным принадлежали: ногайцы, хатукаевцы, баговцы, казильбеки, шамовцы, беглые кабардинцы и бесленеевцы. Все они жили по Кубани, Лабе, Урупу, Зеленчуку, Псефиру, Фарсу, Губау, Ходзе, Тегеням, Кефару и пр. К немирным принадлежали абадзехи (по Белой, Пшехе, Пшишу, Псекупсу), бжедухи, шапсуги, отчасти натухайцы и убыхи. Главными коноводами были абадзехи и убыхи, остальные шли за ними. Постоянные стычки с русскими вели к тому, что горцы исчезали. Не было сакли, где бы не оплакивали павшего в битве с русскими. Черкесы впали в уныние. Настало время, когда с ними можно было бы справиться мирными мерами. К сожалению, край был слишком отдаленный и на него обращали внимания меньше, чем следовало бы.

Для большого успеха Шамилю недостаточно было поднять восстание в Чечне и Дагестане. Одновременно он хотел поднять и черкесов. Для этого он послал к черкесам хаджи Магомета Аминова. Разумеется, черкесы еще раньше были враждебны русским, чему много содействовали турки. Но черкесские неприязненные действия проявлялись отрывочно, в виде отдельных набегов отдельных племен. Хаджи Магомет задался целью соединить отдельные черкесские племена и создать единую великую силу, объединенную религиозным фанатизмом и страшной ненавистью к русским.

В Закубанье хаджи Магомет прибыл в мае 1842 года, прежде всего к абадзехам. Затем он посетил темиргоевцев, хатукаевцев и другие черкесские племена. Он выдавал себя за святого и пророка. Окружил себя отрядом в 400 человек муртазаков из абадзехов, бесленеевцев, темиргоевцев и махошевцев и действовал с ними, как Шамиль с мюридами. Однако дела его шли не вполне удачно.

Сначала хаджи Магомет натравлял черкесов на русских. Но, когда черкесы, вместо побед, терпели страшные поражения и подвергались в наказание жестоким опустошениям со стороны русских, хаджи Магомет запретил нападения и стал стремиться к объединению черкесов. Но вера в него была уже подорвана. Черкесы стали охладевать к проповеди хаджи Магомета и ему пришлось решиться на подлог.

«Узнав, что какой-то убых, возвратившийся из Мекки, привез знамя, заказанное им в Турции, хаджи подкупил его, – говорит Соколов, – чтобы тот публично вручил ему его, с подложной грамотой от египетского паши. План обмана оказался верным, и хаджи Магомет с того времени сделался популярным. Тем не менее и теперь хаджи Магомет не успел овладеть полной властью над народом»[120]120
  Соколов Д. Хаджи-Магомед // Кубанский сборник. Екатеринодар, 1904. Т. 11.


[Закрыть].

В 1844 году дошло до сведения полковника Рихтера, что в области аула Тлабугай собирается очень большое количество черкесов под командой хаджи Магомета. Рихтер не стал ждать нападения. 23 марта вечером, тайно выступив, русский отряд окружил Тлабугай и внезапно напал на него. Много было перебито черкесов, остальные взяты были в плен и скопище было уничтожено. Хаджи-Магомет бежал и скрылся. Память у народа осталась о нем недобрая. Ему дали прозвище «Деля» – дурной…

Однако Магомет-Амин не затерялся. Он вновь всплыл и в начале 1849 года. Магомет-Амин пользовался уже такой властью, что издавал законы, организовал народное правление и создал постоянное войско из муртазаков. Он владычествовал не только по Закубанью, но и по Черноморской линии. Его нападения на русские отряды потеряли значение отдельных хищнических набегов, а приобретали характер строго обдуманного плана. Даже покорные нам племена натухайцев, шапсугов и убыхов вновь, явно или тайно, передались на сторону Магомет-Амина. К нашему счастью, мирные горцы Закубанья оставались нам верными и доставляли нам точные сведения.

Пришлось принимать меры и против черкесов. В 1851 году было открыто новое укрепление – Белореченское, причем нам покорились бжедухи, абадзехи, махошевцы и егерухаевцы. Однако волнение горцев в отдаленных горах не ограничилось Черноморским побережьем. Оно отдалось и на Абхазию, где джигеты стремились освободиться от власти своих господ.

Экспедиция в горы генерала Евдокимова в 1852 году повела к тому, что многие хатукаевцы и темиргоевцы смирились и переселились на левый берег Кубани, а башильбаевцы на Лабу. Проведенная дорога через Маркхот на Наберджай открывала сообщение с отдаленными горными местами и удерживала непокорных черкесов от хищничества. Проповедуемый Магомет-Амином газават не имел успеха и его влияние на черкесов падало.

Война с Турцией, однако, вновь подняла магометанский фанатизм у черкесов. В 1853 году они произвели ряд набегов на русские поселения. Пришлось и здесь вести мирную сапу: вырубать леса, прокладывать дороги и заселять занятые места. Так было на Малой Лабе у Амдрюка. Пришлось принять меры и на Черноморском побережье. Занят был Каракубанский остров, и часть укреплений полковник Кухаренко перенес на приток Кубани – Каракубань.

Из нападений черкесов более или менее выдается нападение 26 июля 1852 года на Гостоевское укрепление. Перед рассветом натухайцы, поддерживаемые охотниками из шапсугов, начали подкрадываться к укреплению. Гарнизон был предупрежден и тихо ждал нападения. Когда заслышался шорох ползущих, защитники встретили их картечью. Вмиг натухаевцы вскочили на ноги и стали перебрасывать товарищей через палисады. Разумеется, кто попал на бруствер, тот уже не вернулся домой. Три раза черкесы с ожесточением нападали, и каждый раз должны были отступать.

В сражении принимали участие женщины и дети. Во главе женского отряда стояла супруга поручика Булича. Неприятель оставил 800 мертвых тел и вернулся ни с чем.

Та же участь постигла черкесов и в Тенгинском укреплении.

Между тем турецкая война действительно подняла сильно дух непокорных горцев. Влияние Магомет-Амина вновь возросло. Сообщение наших береговых укреплений было прекращено. Всем им грозила опасность погибнуть от прекращения подвоза съестных припасов и боевых снарядов. Горцы вновь поднялись и грозили существованию укреплений. Поэтому решено было Черноморскую береговую линию упразднить, и в апреле 1854 года гарнизоны были переведены, а укрепления разрушены.

Разумеется, черкесы все это приписали опасности, грозившей от них, а не от турецких десантов, и торжествовали свою победу.

В мае 1856 года устроено было укрепление в долине реки Шедола. Это послужило тому, что горцы, жившие по Урупу, признали себя покорными России. Рядом шла рубка леса для образования дорог между Псебайским и Надеждинским укреплениями.

В 1854 году Воронцов оставил пост наместника на Кавказе.

С глубоким прискорбием привожу здесь об этом вельможе слова беспристрастного генерала Э. В. Бриммера: «Наш князь М. С. Воронцов старался выставлять только грузин, нисколько не заботясь о справедливости; ведь не постыдился же русский вельможа громко сказать, что русские для него только орудие в этой стране»[121]121
  Бриммер Э. В. // Кавказский сборник. 1896. Т. 17. С. 158.


[Закрыть] (курсив Бриммера).