Текст книги "Рождение от Духа. Что значит жить в православном Предании"

И происходит неприметная для нас мешанина, смешение. Суть первородного греха не в том, что праведный человек стал грешным, а в том, что добро и зло смешались. Вот к этому смешению человек возвращается. Это с печалью могут сказать про себя многие люди, которые после обращения переживали радостный период неофитства, когда Бог был с ними и ничто другое не имело для них ценности, но постепенно происходил возврат к тем деревьям, от которых они силой Божией благодати были оторваны.

Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую, приносящую плод, Он очищает, чтобы более принесла плода (Ин. 15: 2). Господь говорит в этой притче, что

Его Отец-виноградарь ветвь, не приносящую плода, отсекает, а приносящую плод очищает. Как очищает? Очищение, о котором говорит Господь, – это те скорби, те искушения, те мучения, которые иногда кажутся нам бессмысленными, невыносимыми, но только через них, приняв их с верой, мы имеем возможность стать членами Церкви. И чем больше человек своей верой и постоянством в вере выказывает свое намерение быть в Церкви, тем более человек проходит через горнило очищений. Наше членство в Церкви, соединенность со Христом углубляется, если мы согласны идти тем путем, который заповедал Господь. А Он заповедал путь, которым шел Сам, – путь Голгофы, путь страдания, путь Креста.

Дальше Господь говорит: Вы уже очищены через слово, которое Я проповедал вам (Ин. 15: 3). Как это понять? Как можно вообще очищаться через слово? Слово Божие, как говорит апостол Павел: …острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов… (Евр. 4: 12). И вот тогда, когда слово Божие проходит до составов и мозгов, тогда и совершается очищение через слово. Возможно ли такое очищение через Слово Христово помимо нашей воли? Нет. Если мы будем закрывать свое сердце, если мы будем чисто внешним слухом воспринимать Слово жизни вечной, тогда это Слово останется вне нас. А принять его (что в первую очередь значит исполнить, например, заповедь: блаженны вы, когда будут поносить вас… (Мф. 5: 11) или любите врагов ваших (Лк. 6: 27)) и быть им очищенным – значит исполнить его жизнью, что, как правило, связано со страданием, и тогда только совершается это очищение.

И после того, как Господь завершает этот образ Церкви как виноградной лозы, виноградаря и ветвей, Он сразу же переходит к заповеди о любви и говорит: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15: 13). И эти две темы – пребывание на лозе Христовой подлинными живыми ее ветками и заповедь о любви, жертвенной любви – не разделены между собой. Вот какую глубину духовного смысла предполагает этот символ.

Второй путь, который приводит нас к постижению того, что́ есть Церковь, – это путь догматики. Глава Церкви – Христос. Христос и Церковь нераздельны между собой. И потому догматы, касающиеся Святой Троицы, и догматы, касающиеся Природы, Личности, Воли, Действия Богочеловека Иисуса Христа, – это путь к тому, чтобы познать, что такое Церковь. Догматы возникали почти всегда как реакция на ереси, в основном христологические: арианскую, несторианскую, монофизитскую и т. д. Аналогичные ереси, противоположные православному взгляду, существуют и по отношению к Церкви.

Учение о Церкви называется экклесиология. (Церковь по-гречески – экклесия.) Какие ереси, соответствующие христологическим, можем мы рассмотреть применительно к вопросам экклесиологии? В монофизитской ереси человеческая природа Иисуса Христа подавляется, игнорируется, целиком подчинена Божественной природе. Иисус Христос, в соответствии с монофизитской ересью, не был Богочеловеком, как в православном Предании утверждает христологический догмат, принятый на Халкидонском Соборе, а имел только одну Божественную природу. У этой ереси есть аналог применительно к Церкви. В чем он состоит? Он состоит в утверждении того, что Церковь во всех своих частных проявлениях на земле от «а» до «я» действует Божественным образом, что в Церкви нет места человеческой деятельности, человеческому творчеству, нет места ошибкам. Это аналог монофизитской ереси.

А ересь Нестория, суть которой заключается в том, что Христос родился как человек, а потом уже приобрел Божественный статус, – противоположная. Ее аналог состоит в видении Церкви исключительно как человеческой организации, которая подвержена ошибкам, хотя каким-то образом в нее может проникать и Божественное, но в сущности своей Церковь – установление человеческое. Протестантские конфессии, формулируют они это или нет, в основном видят Церковь именно так.

Православное Предание применительно к данному вопросу, так же как и применительно ко многим другим, употребляет такой термин, как синергия, по-русски содействие, то есть со-действие Божественного и человеческого. Как во Христе Иисусе со-действуют неслитно и нераздельно две природы – Божественная и человеческая, так со-действуют они и в Церкви, как Теле Христовом. Она на всех своих уровнях, во всех своих проявлениях – осуществление взаимодействия Божественной воли и человеческой воли. Из этого, в частности, следует, что Церковь в своем чисто человеческом земном плане не застрахована от ошибок. Эти ошибки в перспективе исправляются. Проводились, например, иконоборческие соборы, которые себя сами исповедали как вселенские, но потом их решения были опровергнуты, не говоря уже, конечно, о более мелких уровнях[93]93
  См.: Лосский В. Н. Очерк мистического богословия Во сточной Церкви. Глава IX.


[Закрыть].

Взять, например, такой вопрос, как взаимоотношения в Церкви между духовным чадом и духовным отцом. Здесь аналог несторианской ереси заключается в том мнении, что отношения эти – чисто человеческие, в которых, в лучшем случае, духовный отец житейски является более опытным, более мудрым, и потому можно брать у него советы, но чисто человеческие.

Противоположная крайность, аналогичная монофизитской ереси, состоит в восприятии всего, что говорит духовный отец и всего, что он предлагает как полностью соответствующего воле Божией. Первое худо, потому что игнорирует благодать Божию, которая почивает на отношениях ради Бога, в Боге, во Христе между духовным чадом и духовником. А второе – совсем опасно, потому что при таком отношении духовника к самому себе и таком отношении духовного чада к духовнику могут быть просто покалечены души, покалечены судьбы. К сожалению, такое случается. Здесь необходима мудрость. Эту мудрость проявил еще в XIX веке святитель Игнатий (Брянчанинов), который говорил о том, что, наверное, единственный сейчас нормальный способ отношений между духовником и духовным чадом – «жить по совету». Священник (строго говоря, не обязательно священник, у человека может быть и духовная мать, и мирянин может быть духовным наставником, это не противоречит природе Церкви) что-то предлагает, а тот, кто его слушает, свободен принимать или не принимать его слова. Это и называется «жить по совету».

Еще одним путем постижения, что такое Церковь, являются Таинства Церкви. В Символе веры мы читаем: «[Верую] во Единую Святую Соборную и Апостольскую Церковь» и дальше продолжение: «Исповедую едино крещение во оставление грехов». Традиционно, когда в катехизисе излагается вторая часть, то говорится не только о Крещении, но обо всех Таинствах Церкви. И в этом смысле как бы считается, что сначала есть Церковь, а потом, уже внутри Церкви, – Таинства. Но это не совсем так, потому что Таинства – это не столько Таинства в Церкви, сколько проявление самой природы Церкви. Это относится в разной степени ко всем Таинствам, но, может быть, в особенности – к Евхаристии, или Литургии, или Причащению. Эти три слова имеют не совсем одинаковый смысл, потому что причащение – это действие уже в конце литургии, литургия – внешнее название, в переводе на русский язык литургия значит общее дело, а Евхаристия – благодарение. И последнее, может быть, самое адекватное имя этого Таинства. Так вот, Евхаристия является не одним из семи Таинств Церкви, а Таинством самой Церкви. Когда совершается Евхаристия, самое главное состоит не в том, что каждый отдельный верующий, включая служащих священников, причащается Святых Христовых Таин, а в том, что в литургии Церковь себя раскрывает как Церковь, как Тело Христово. Поэтому и участие в Таинствах, и вникание в природу Таинств есть одновременно проникновение в природу того, что это за таинственная реальность, которую мы называем Церковь.

Глава XXII
Собрание и Дом Божий

Если мы хотим, чтобы богословие Церкви было связано с реальным духовным бытием, то тогда оно не может быть сведено в какую-либо систему, тем более что апостол Павел говорит о Церкви, что это… тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей (Еф. 4: 16). И потому, если воспользоваться математическим термином, Церковь не есть нечто одномерное, где из предыдущего вытекает последующее. Это очень сложная ткань.

Есть два греческих слова, которые связаны с Церковью. Первое слово – ἐκκλησία (экклесия) означает собрание, а второе – κυριακόν (кириакон) означает буквально Господнее (место) или Дом Божий. Этот же исторический корень в древнеславянском – црькы, от которого произошло слово церковь, в немецком – Kirche и английском – church.

Так или иначе, есть два слова, одно означает Церковь как собрание, другое как Дом Божий. Когда в нашем обыденном языке говорят: «Я пошел (пошла) в церковь», то почти всегда окажется, что он пошел в храм, в некоторое помещение, которое называется «церковь». А вот значение «пошел в Церковь как в собрание», если оно вообще просвечивается, стоит на втором плане. Можно по возможности уяснить единство и различие или, по крайней мере, взаимосвязь между этими двумя пониманиями Церкви – как собрания и как Дома Божия. И настолько, насколько в нашем обыденном благочестии люди имеют в виду в основном второе значение, настолько же в исходном христианском понимании Церковь есть именно экклесия, или собрание.

Упор на это слово – собрание (или собирание) мы видим в Священном Писании Нового Завета, в частности, в посланиях апостола Павла, который очень много говорил о Церкви. Само это слово, собрание (или собирание), унаследовано еще из Ветхого Завета. Точнее говоря, от Ветхого Завета к Новому Завету проходит не столько само собирание, сколько оппозиция между собиранием и рассеянием. Как для Израиля Ветхого Завета, так, кстати говоря, и для современного еврейства – это оппозиция «рассеяние – возможность собраться» означает собраться на Святой Земле перед Богом». А в Новом Завете смысл слов собирание и, соответственно, рассеяние, конечно, преображен.

Речь идет о том, что Церковь в первую очередь как результат собирания людей – это собрание ради Бога, ради Славы Божией, во имя Бога, так что само это собрание, в котором центральным является Таинство Литургии, основывается на благодарении. Именно в этом процессе или акте собирания евхаристического собрания Церковь себя являет как Церковь.

Те, кто молился в церкви во время архиерейского богослужения, могли обратить внимание на то, что во время пения антифонов архиерей находится не в алтаре, а на кафедре посреди храма и входит в алтарь уже по завершении пения антифонов. На самом деле это богословски существенно. Известный литургист XX века протоиерей Александр Шмеман утверждает, что архиерейское богослужение имеет в себе гораздо больше черт древней Евхаристии (под «древней» имеются в виду не первохристианские времена, а те, когда Церковь уже вышла из периода гонений), чем литургия, на которой мы чаще всего присутствуем, – то есть не архиерейская[94]94
  Это его частное суждение, не все литургисты с ним согласны. – Прим. авт.


[Закрыть]. Так вот, эта литургическая особенность свидетельствует о том, что было на древних, IV–V веков, богослужениях. Именно в каждый большой праздник из всех церквей города совершались ходы, которые сейчас называют крестными, в центральный храм города, где обычно была архиерейская кафедра. По дороге к этому храму пели антифоны, и к моменту завершения этих песнопений люди входили в церковь. То, что сейчас называется малым входом, но что уместнее было бы назвать выходом, потому что священник и дьякон выходят из алтаря, тогда действительно было входом. Такое шествие как раз и выражало Церковь как собрание. Верующие со всех сторон города собирались вместе. Это является лишь одним из проявлений понимания Церкви как собирания и собрания.

В первых строках древнехристианского памятника, который называется «Дидахе», или «Учение 12 апостолов», приводится молитва, в которой предстоятель, обращаясь к Богу, говорит: «Как сей преломляемый хлеб был рассеян по холмам и собранный вместе стал единым, так и экклесия Твоя от концев земли да соберется в Царствие Твое, ибо Твоя есть слава и сила чрез Иисуса Христа во веки». В общем, понимание Церкви как собирания и собрания более фундаментально по сравнению с пониманием церкви как дома, даже Дома Божия. Подтверждением этого является свидетельство из Апокалипсиса. Иоанн Богослов говорит о Новом Иерусалиме, символически представляющем Вечное Царство, что храма же я не видел в нем, ибо Господь Вседержитель – храм его и Агнец (Откр. 21: 22).

Почему на земле храмы есть, а в Горнем Иерусалиме храма нет? Это, конечно, связано с тем, что мир сей, в котором люди собираются в храмах, это мир, который лежит во зле. Это мир такой, что Господь сказал о нем: идет князь мира сего (Ин. 14: 30), имея в виду при этом сатану. И храмы, устроенные на земле для Бога, это те оплоты, те места, которые взяты Им для Себя при свободном согласии людей. Это те точки, те места, которые отличны от всей прочей среды, идущей не по Божиим путям. И потому в условиях, в которые мы вовлечены, а именно в условиях мира, погруженного во зло, храмы необходимы. Но не как самоцель, а как освященные Богом по согласной с Ним воле верующих людей места, вырванные у сатаны.

Владыка Антоний Сурожский говорил, что храмы Божии – это Божии печати, которые стоят в определенных местах земли. С этим образом, или символом печати, связано то, что мы можем сказать о нерукотворных храмах Божиих. Таким нерукотворным храмом Божиим является человек. Апостол Павел говорит в своем слове против блуда: Разве вы не знаете, что вы – храм Божий, и Дух Божий живет в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог: ибо храм Божий свят; а этот храм – вы (1 Кор. 3: 16–17).

Это превращение человека в Божий храм осуществляется в Таинстве Миропомазания. Существует полное соответствие между нерукотворным храмом Божиим, которым является каждый крещеный и принявший миропомазание человек, и рукотворным храмом Божиим, где осуществляется собрание людей для евхаристического общения с Богом во Христе. Если человек, находящийся в храме Божием, не соответствует тому, ради чего он туда пришел, если он в не брачной одежде, как сказано в известной притче Господа Иисуса Христа (см.: Мф. 22: 11), то он пребывает в храме Божием недостойно. Недостоинство его в несоответствии смысла собрания тому, что находится в глубине его сердца[95]95
  Из истории известен случай с царем Иваном Грозным, которого, после того, как он вышел из храма, спросил подошедший к нему юродивый: «Царь, где ты был?» Царь ответил: «Я был в храме». Тот ему второй раз: «Царь, где ты был?» Если бы это был не юродивый, которых царь боялся обижать, то, наверное, второй вопрос был бы последним, а так царь все-таки ответил: «Ты же видишь, я был в храме». А юродивый ему: «Нет, ты был на строительстве твоего дворца», подразумевая те мысли, которые были у царя, когда он молился. – Прим. авт.


[Закрыть].

То же самое относится к храму нерукотворному, которым является человек. Кстати, не только апостол Павел говорил, что каждый человек создан как храм Божий. Из жития мученицы Серафимы известно, что, исповедуя свою веру перед игемоном, она сказала, что является храмом Божиим. В сознание святых встроено, что они являются храмами Божиими. Недаром, когда мы обращаемся к аскетической литературе, то очень часто можем найти описание личной духовной жизни человека в терминах литургически-храмовых. Святые отцы рассказывают о чистой молитве, сравнивая ум, который молится в сердце, а это есть степень глубокой молитвы, с архиереем, который приносит литургическую жертву, а само сердце – с алтарем или храмом. Это в благом случае. В другом случае, который, увы, является для нас более актуальным, сравнивают внутреннее состояние человека, одержимого страстями, с разрушенным храмом, как в покаянном тропаре: «…храм носяй телесный весь осквернен».

Когда человек работает своим страстям как идолам, это означает, что, пока он не покается, не преобразится в Таинстве Покаяния, будет подобен разрушенному храму, да еще такому, в который мы и войти не можем. Потому что тогда он еще подобен и дому, который ограбили разбойники, а хозяина выбросили вон, заняли его дом, и войти в него нельзя.

Эта взаимная аналогия, взаимная символика между храмом, Церковью и духовной жизнью человека показывает их внутреннюю связь. И действительно, человек-христианин, призванный к тому, чтобы быть храмом Божиим, так же избран, так же запечатлен Богом, как являются печатями Божиими храмы, существующие на земле.

Преподобный Серафим Саровский утверждает в своей беседе с Мотовиловым, что печати миропомазания никогда не снимаются. И у согрешившего человека, и даже (это особо отмечает преподобный Серафим) у еретика эти печати сохраняются. Далее преподобный Серафим обращает внимание больше на радостное, указывая, что каждый, имея эти сохраненные печати, может возвратиться к подлинной жизни в Боге, может покаяться в своих грехах. А если не покается, то, конечно, происходит фундаментальное разделение между внешней человеческой деятельностью, и особенно внутренней, и тем, о чем свидетельствуют печати, которые наложены на человека в Таинстве Миропомазания. Поэтому мы не должны забывать, что мы крещеные. Недаром в одном из принятых чинов общей исповеди в помощь кающимся есть слова: «…не сохранил обетов Святого Крещения». Точно таким же образом мы должны помнить, что мы миро помазаны.

Наличие рукотворных храмов, в которых собираются люди для молитвы, особенно для Божественной литургии, объясняется тем, что это печати, которыми Бог избирает для себя места в мире, работающем в основном не для Бога. Если в мире земном, который поражен грехом, Бог вырывает Себе отдельные участки, которые являются храмами Божиими, то в Царстве Небесном, где нет греха, нет и необходимости в таком выборе. Поэтому очень важно и существенно, что храмы – это явление, относящееся исключительно к жизни на земле. Вместе с тем эсхатологический, или запредельный, образ бытия, который дан в Апокалипсисе в образе Небесного Иерусалима (см.: Откр. 21: 22), является тем пределом, тем образцом, через который раскрывается всякое богослужение в храме Божием на земле. Это нашло свое выражение в народном благочестии. Когда Дивеевский монастырь еще не отдали Церкви, там была большая разруха. Но была непоколебимая уверенность в том, что, когда монастырь откроют и освятят храм Преображения Господня, на первой же Божественной литургии этот храм вместе со всеми верующими вознесется на небо. И хотя на внешнем уровне ожидание не совпало с действительностью, но это как раз правильное благочестие, потому что раскрывает истинную цель и место храма – Небесный Иерусалим.

На Божественную литургию собирается весь народ, вся Церковь, но технически всех собрать в одном храме невозможно. У ветхозаветного Израиля был один храм в Иерусалиме, и не очень большой по численности народ, который располагался на ограниченной территории, имел возможность там собираться. Хотя бы на большие праздники те, кто жил вне Иерусалима, могли прийти туда и молиться в единственном Иерусалимском храме. Это было собрание всего народа. В нашем мире, естественно, нет такого помещения, которое вместило бы сотни миллионов христиан. По этой причине люди молятся в разных храмах.

С точки зрения управления церковью земля разделена по географическому принципу – епархии, приходы. Как правило, человек состоит в том приходе, который находится там, где он живет, хотя бывают и исключения[96]96
  Раньше это было настолько важно, что, если человек по тем или иным причинам временно или насовсем переезжал на другое место жительства, он должен был спрашивать разрешение у правящего архиерея на отбытие и, прибывая на новое место, спрашивать благословение у тамошнего правящего архиерея на то, что он будет посещать теперь этот храм. В реальности Древней Церкви это было осуществимо, потому что епархии были очень маленькие, епископов было много, народу – не так много, а сейчас, конечно, это невозможно. Но суть от этого не меняется. – Прим. авт.


[Закрыть]. Если мы вникнем в те места посланий апостола Павла, которые относятся к Церкви, то увидим, что автор иногда имеет в виду конкретную церковную общину, которая вместе собирается для молитвы, а иногда всю Церковь.

Из контекста это всегда ясно. И второе фундаментальнее и существеннее первого. Это имеет очень большое практическое значение. Во-первых, когда мы приходим для молитвы, то должны знать, кто молится вместе с нами. В нашем обыденном представлении складывается такое впечатление, что молятся те несколько человек или несколько десятков, или сотен, или тысяч человек, которые в данное время собраны в храме. Это, конечно, не так. Объективно литургия совершается всей полнотой Церкви.

Если обратиться к торжествующей Церкви на Небесах, то это может быть даже не так удивительно. Вряд ли мы будем спорить с тем, что в Церкви на богослужении независимо от того, ощущаем мы это или нет, присутствуют Матерь Божия, Ангелы, святые и, конечно, Глава Церкви – Иисус Христос, Который является Тем, Кому приносят жертву, и Тем, Кто приносит эту жертву, и Самой жертвой. «Ты есть приносяяй и приносимый и приемляй», как говорится в одной из литургических молитв священника.

Подобно тому как частица Тела Христова есть всецело Христос, так и весь народ Божий участвует в литургии, совершаемой в каждой церкви. То, что мы этого не чувствуем, считая происходящее делом группы людей, которая в данный момент присутствует в храме, – ошибка. Еще большая ошибка содержится в таком понимании, при котором, по нашим понятиям, служит священник, а мы приходим в храм для того, чтобы удовлетворить наши индивидуальные духовные потребности.

Первый приход, где я служил, был в городе Старый Оскол Белгородской области. Там был рынок, и со всех окрестных мест люди приезжали на рынок торговать и покупать, а заодно и посетить церковь. Это было в советское время, когда обычно в областном центре находилась единственная действующая церковь. А в Старом Осколе было почему-то пять действующих церквей, его даже в связи с этим называли Курской магнитной аномалией. Город большой, приезжих много, народу в храмах тоже много, у священников и цели не было проследить, кто куда ходит, да это было и невозможно. И делали так – перед службой исповедовались, потом шли на рынок, а в конце службы успевали, а иногда и не успевали, причаститься. Хотя они и не говорили: «Я на рынок приехала, а заодно решила причаститься», а вот: «Я молебен решила заказать, а заодно и причаститься» – такое я слышал. Это очень грубое искажение приоритетов и ценностей, заповеданных Христом. Обращение к Богу в целях Его использования (если называть вещи своими именами) для благополучия своей земной жизни стояло на первом месте по отношению к свидетельству Славы Божией: Сие творите в Мое воспоминание (Лк. 22: 19) – одной из целей, ради которой Господь установил Таинство.

Человек иногда сам себе говорит или с единомысленными рассуждает: «Вот, я столько времени не причащалась, мне стало так плохо на душе, я наконец-то собралась, бесы мне препятствовали, но я все-таки в церковь пошла, причастилась и обрела покой». И так до следующего раза. Это, конечно, лучше, чем рассказанное выше, потому что здесь забота о духовной жизни. Но все равно это хоть не материальное или душевное, но духовное потребительское отношение к Богу, что, конечно, было совершенно нехарактерно для первохристианского сознания.

Христиане, которые приходят на литургию, должны ощущать себя частью Церкви. Церковь – это народ Божий. Священник, епископ – только предстоятели, а весь народ Божий – служит. Если мы обратимся к Ветхому Завету, который является прообразом Нового Завета, к книге Исход, там Господь через Моисея обращается к фараону: Отпусти народ Мой, чтобы он совершил Мне служение (Исх. 9: 1). Не чтобы Моисей служил и народ при этом лишь присутствовал бы, вкушал от жертв, но чтобы сам народ совершил богослужение.

Если мы, находясь в церкви, думаем о своем имуществе, которое осталось дома, или о том, кто и когда нас обидел, или еще о чем-то таком, то, по крайней мере, мы сами это ощущаем как грех. Мы каемся, что были рассеянны во время богослужения. Но часто бывает так, что мы стоим где-то в уголке перед иконой, и очень рады, что так уединились, и во время Божественной литургии молимся о своей собственной, индивидуальной жизни, просим, чтобы Господь простил нам наши грехи. При всем том, что это естественная и правильная сторона отношений с Богом, это не дело литургии.

Литургия – это общее дело, при котором весь народ Божий, как Тело Христово, как одно целое, стоит и приносит евхаристические жертвы друг за друга. «Сами себя и друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим»[97]97
  Из малой ектении.


[Закрыть] и «О мире всего мира… Господу помолимся»[98]98
  Из великой ектении.


[Закрыть]. Божественная литургия – это воспроизведение Голгофы, на которой приносится искупительная жертва. И мы с вами являемся участниками этой жертвы не только как ее потребители (весь мир является потребителем голгофской жертвы, а не только верующие люди, мир стоит литургией), но в первую очередь как соработники Бога, в таком расположении сердца, какое было у святых людей, отвергавшихся себя, выполняя заповеди Божии, и посвящавших себя Богу. Вот тогда и совершается прославление Бога и свидетельство на земле.

Часто люди вне Церкви говорят: «Какой смысл ходить в церковь? Вот моя соседка ходит, а живет так же, как и я, не вижу никакого толку от того, что она в церковь ходит». Мой духовный отец был очень снисходительным, кротким, любящим, но я до сих пор не могу забыть о том гневе и возмущении, с каким он рассказывал на общей исповеди, как к нему пришли две нецерковные, неверующие женщины, жившие в одной квартире, и стали рассказывать ему о своей соседке по квартире, прихожанке этого храма, надеясь, что он ее укротит. «Как только она приходит из церкви, то такое делает в коммунальной квартире, что хоть из дома беги», – говорили они. Есть еще присловие – «по одной просфоре в день съедает и человеком закусывает».

Это связано с тем, что мы не можем осознать истинную природу литургии. Не можем понять, что мы находимся на ней не как люди, которые получают какое-то благо для себя от службы, а как служащие. Мы участвуем в литургии ради того, чтобы потом нести в мир полученное там. И в первую очередь из-за этого происходит то, о чем апостол Павел говорил: ради вас… Имя Божие хулится у язычников (Рим. 2: 24). Не обязательно это хуление: «какие они плохие», но даже если мы таковы, что в результате нашего церковного общения люди не ощущают жизнь вечную, не видят свет Царства Небесного в нас и через нас не приближаются к Богу, то, выражаясь юридическим языком, это станет предметом нашего дела на Страшном Суде.

Как уже говорилось, Церковь – неописуемая реальность, но символы, содержащиеся в Священном Писании и Священном Предании, много говорят нам о ней. И все они связаны между собой.

Одним из них является символ Церкви как женского начала. Это проявляется иногда в именовании Церкви Невестой Христовой. В частности, Откровение Иоан на Бого слова завершается словами об уповании иного бытия, иного измерения: Дух и невеста говорят: прииди! (Откр. 22: 17). Проявляется это и в глубоко таинственном богословии апостола Павла, когда он соотносит Церковь, ее отношение ко Христу с женой в ее отношении к мужу в Таинстве Брака: Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем. Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал себя за нее… Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви (Еф. 5: 22–25; 32).

Эти слова, читаемые в чинопоследовании Таинства Брака, в первую очередь направлены на то, чтобы брачующиеся образец, цель, полноту своих отношений видели в отношениях между Христом и Церковью, но они имеют и обратное направление – поскольку величие Таинства Брака обусловлено тем, что цель брака является не меньшей, чем знаменовать собой отношения Христа и Церкви, Церкви и Бога, творения и Бога.

В связи с этим нельзя не обратить внимание на то, что есть абсолютное подобие между чинопоследованиями двух таинств – Венчания и Священства: как брачующихся троекратно обводят с иконой вокруг аналоя, так и рукополагаемый священник или епископ троекратно обходит вокруг престола в алтаре. Есть и другие черты внешнего подобия. Но главное – не внешнее подобие, а то, что внутренне отношения между епископом и епархией, между священником и его приходской общиной, между мужем и женой – эти три отношения взаимоподобны, взаимно символизируют друг друга. Само слово Церковь женского рода, и это не случайно.

Обратимся снова к Апокалипсису. Там еще и потому есть упоминание: Дух и невеста говорят: прииди! (Откр. 22: 17), что обо́жение символизируется как брак Бога и творения. Если до этого было обручение, то в тайне будущего века – это полнота брака. Но не только конец времен, не только тайна будущего века пронизана этим бракообщением, вся литургия пронизана им, по крайней мере как залогом. Мы говорим, что Церковь есть Тело Христово, то есть Церковь принадлежит Христу. Это Тело добровольно передала Богочеловеку Божия Матерь. И по образу этого совершается чин литургии и в целом христианская жизнь. Между христианами, миром через христиан и Богом идет обмен. Все нам подает Бог, а через жертву, символизируемую приношением хлеба и вина, мы как Церковь, как Невеста Христова, отдаем это Богу. Таким образом, в литургии посредством Церкви, посредством христиан, посредством нас (в той степени, в какой мы христианами являемся), совершается общение между Творцом и творением, между Богом и Церковью, осуществляется то, ради чего Бог все сотворил.

Апостол Павел говорит: …зная избрание ваше (1 Фес. 1: 4). Это означает, что мы не должны ограничиваться тем, чтобы все время себя ругать, говорить, какие мы плохие. Правильно видеть, какие мы недостойные, мы можем толь ко в том зеркале, которое дает нам наше избрание. А наше избрание – это обо́жение. Если мы будем себя измерять другими мерами, то наше покаяние будет мелочным. Это же относится и к пониманию Церкви. Если мы не будем понимать истинной высоты Церкви, то наше участие в церковной жизни не будет адекватно тому, к чему мы призваны.