Текст книги "Рождение от Духа. Что значит жить в православном Предании"

Глава XXIII
Символы Церкви́

Исчерпывающего определения Церкви не существует, но Священное Писание и Священное Предание содержат в себе разные символы и притчи о Церкви, принадлежащие и Самому Господу Иисусу Христу, и апостолам. У отцов Церкви мы тоже знакомимся с самой природой Церкви.

Одним из символов Церкви является преподанный Господом Иисусом Христом образ пастыря и стада. Слова Христа об этом составляют содержание десятой главы Евангелия от Иоанна. Не просто образ пастыря и стада в целом является символом Церкви, но почти каждое слово имеет бесконечную глубину содержания, и поэтому давайте подробнее остановимся на следующих словах Господа: Истинно, истинно говорю вам: кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит инуде, тот вор и разбойник (Ин. 10: 1).

Пастырем является Сам Христос и те, кто посвящен в то, чтобы быть действенным образом Христа. Таковы архиереи, священники. В малой церкви (семье) – это муж, для отдельного человека – это ум, который управляет человеком в той степени, в какой каждый человек – Церковь по образу Христову. В этом слове Христовом в первом стихе десятой главы Евангелия от Иоанна сразу противопоставляется внутреннее и внешнее. Господь – добрый пастырь. Он входит в дверь, Он входит изнутри. Применительно к одному человеку Он входит в сердце человека. Это конкретный критерий для пастыря. А пастырь – это не только епископ, не только священник. Апостол Петр в своем послании говорит, обращаясь ко всем христианам: Вы – род избранный, царственное священство (1 Пет. 2: 9). Так же как в Ветхом Завете Господь говорит народу еврейскому: А вы будете у Меня царством священников и народом святым (Исх. 19: 6).

Новый Израиль – Церковь – это народ священников. Мы воспитываем, мы учим. И каждый раз мы должны задавать себе вопрос: «Как мы входим в дверь к тем овцам, которые нам поручены? Совне или изнутри?» Бывает, что в роли пастыря нам самим заметить это нелегко. Мы можем заблуждаться по поводу самих себя. А критерием того, действуем ли мы по образу Божию или нет, является то, как нас слушают. Потому что дальше мы слышим: И овцы слушаются голоса его, и он зовет своих овец по имени и выводит их (Ин. 10: 3). За чужим же не идут, но бегут от него, потому что не знают чужого голоса (Ин. 10: 5). Если мы говорим правильные слова, но говорим совне, говорим голосом не родным, не затрагивающим и не заставляющим откликаться глубокие струны сердец тех, к кому мы обращаемся, то это признак того, что мы негодные пастыри. По каким причинам это может быть?

Первая причина та, что мы превозносимся. Конечно, мы не скажем: «Я тебя умнее, я тебя духовнее, я тебя выше». Церковная вежливость не позволяет нам так говорить. Но если внутри нас есть такое превозношение, то мы уже оказываемся не изнутри сердца того, к кому мы обращаем наше слово, а совне. Вторую причину можно выразить словами Божиими, переданными пророком Захарией, очень грозными: Горе негодному пастуху, оставляющему стадо! меч на руку его и на правый глаз его! (Зах. 11: 17) Если в нашем общении с людьми, когда мы чувствуем, что должны накормить, воспитать, быть орудиями Христа как добрые пастыри, мы не отвергаем все, даже самое высшее, что нужно нам, и не жертвуем всем и не ставим на первое место того, к кому обращено наше слово, то голос наш тоже будет совне.

И третья причина – то, о чем говорит святитель Игнатий Брянчанинов, что мы должны вести людей к Богу, должны каждого человека приводить к его собственной последней глубине, потому что это одно и то же, но ни в коем случае не должны приводить его к себе. Это очень большая опасность. Опасность реальная не только для священников, но для всех, кто призван кого-то вести к Богу и кого-то воспитывать. Многие пастыри в широком смысле этого слова – не только священники, но и воспитатели, преподаватели – не таковы, как апостол Павел, который говорит: Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос (Гал. 4: 19). Вместо этого вся их деятельность направлена на то, чтобы производить неких клонов самих себя. Надо знать, что личность каждого человека абсолютно неповторима, и это есть драгоценный дар Бога. И нужно способствовать тому, чтобы человек становился самим собой[99]99
  Митрополит Антоний Сурожский приводит пример преподобного Антония Киево-Печерского, духовным чадом которого был преподобный Феодосий, и Антоний вырастил его таким образом, что между их путями было очень мало общего. Преподобный Антоний был суровым безмолвником, отрешенным от мира, а преподобный Феодосий отдал себя не только на служение в монастыре, но и людям за его пределами – от князя до простого человека. Его путь, его личность сильно отличались от пути и личности преподобного Антония. А это значит, что преподобный Антоний обращался к Феодосию изнутри голосом доброго пастыря. – Прим. авт.


[Закрыть].

Еще один критерий, по которому добрый пастырь отличается от наемника, содержится в словах Господа о том, что пастырь душу свою полагает за овцы. А наемник нацелен не на то, чтобы душу свою отдать и по образу Христову сойти в глубокие пропасти и стремнины за пропавшей сотой овцой, оставив девяносто девять, а на то, чтобы иметь дивиденд с шерсти в любом смысле этого слова. Не обязательно это происходит в грубо материальном плане, хотя и подобное, увы, имеет место.

Один из величайших отцов Церкви, святитель Григорий Богослов, проводил очень строгое различение между истинным пастырством, примеров которого даже в его времена было ничтожно мало, и теми типичными случаями, трагическими и страшными, которые он наблюдал. Его слова, посвященные пастырству – архиерейству и священству, применимы, конечно, не только к архиереям и иереям, но и к каждому из нас. Очень жесткие слова, произнесенные Иоанном Златоустом: «Думаю, что очень мало священников спасется», относятся не только к священникам. Дело воспитания – очень страшное дело, которое надо совершать с трепетом.

Что еще нам открывает символ пастыря? Во-первых, что речь идет об овцах в опасности: А наемник не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка, и оставляет овец, и бежит; и волк расхищает овец, и разгоняет их

(Ин. 10: 12). Пастух, пасущий овец в степях, где господствуют природные стихии и дикие звери, не менее уязвим, чем овцы. А от пастыря духовного зависит, будет он одно с овцами или выстроит духовную ограду собственной стабильности, и тогда даже не увидит и не услышит, что овца находится в опасности, потому что это все процессы внутренние.

Что же касается овец, то они в Евангелии оцениваются либо нейтрально, либо хорошо. В притче о Страшном Суде, когда пастырь отделяет овец от козлов, то там овцы хорошие, а козлы плохие. В этом символе Церкви как пастыря и стада, овцы следуют за добрым пастырем: За Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание (Пс. 43: 23).

Но это одна сторона. Противоположное поведение тоже возможно. Если спросить у пастухов, то они ответят, что труднее всего именно с овцами. Рогов нет, но голову, как бодучая коза, овца может выставить.

И последнее, относящееся не к содержанию пастырства, а к методу, которым оно осуществляется, можно пояснить на примере Силуана Афонского, который, как и другие монастырские монахи, имел послушание – был бригадиром приезжавших работать по найму из России и других восточных стран, чтобы иметь возможность отвозить какой-то маленький заработок своим семьям. Монахи, которые находились при рабочих и контролировали их деятельность, приходили к вечеру усталые, опустошенные и недовольные результатами трудового дня. У преподобного Силуана был другой метод, который состоял в том, что утром, раздав всем задания, он уходил и все время приносил Богу молитву – плача и сострадая. Он жалел рабочих, что за очень небольшой заработок они терпят лишения, бросают свои семьи и т. п. И у него было больше порядка и эффективности в работе, чем у других[100]100
  Не обязательно даже молиться именно за кого-то. Можно просто обращаться к Богу в молитве. По этому поводу есть история о том, как один мусульманин стал думать, что он достиг самых высоких степеней, выше которых уже быть не может. Тогда ему был голос, чтобы он пошел в определенное место и нашел некую женщину, которая выше у Бога, чем он. Он туда пошел и действительно нашел женщину, которая была вся в рваной одежде и пасла стадо. Ее вид его разочаровал, но он с этим смирился. Но то, как она исполняла свои обязанности, уже никуда не годилось, потому что она совершенно не обращала внимания на тех, кого пасла, а что-то бормотала в кустах. Единственное, что его удивило, – когда наступал вечер, все без исключения животные приходили напоенные, накормленные, в целости и сохранности. Тогда он подошел и спросил, как же она это делает. Она ответила, что все время старается улучшать отношения с Творцом. И чем они лучше, тем лучше и все остальное. Это, конечно, уже выходит за рамки темы пастыря и овец и является проявлением того, о чем подробно говорит архимандрит Софроний (Сахаров) в жизнеописании старца Силуана: когда совершается молитва, в которой только ты и Бог, такая молитва освящает человека, и через это освящается и улучшается все вокруг. – Прим. авт.


[Закрыть].

Еще одним символом Церкви является содержащийся у апостола Павла в Послании к Ефесянам образ строящегося здания: Итак, вы уже не чужие и не пришельцы, но сограждане святым и свои Богу, быв утверждены на основании Апостолов и пророков, имея Самого Иисуса Христа краеугольным камнем, на котором все здание, слагаясь стройно, возрастает в святой храм в Господе, на котором и вы устрояетесь в жилище Божие Духом (Еф. 2: 19–22). В этом коротком отрывке сокрыта бездна смысла.

Во-первых, когда мы слышим: «имея Христа краеугольным камнем», сразу же вспоминаем слова 117-го псалма, которые приводит Господь: Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла (Мф. 21: 42). И здание Церкви, если использовать этот символ, – не от мира сего, потому что как самый камень отвержен, так и Церковь свое духовное здание возводит не на началах мира, а на началах Царства, которое мир отверг. Это – неотмирность Церкви. Для Церкви нормальная ситуация, когда она миром отвергается, а не сращивается с ним. И слова апостола Павла призывают обратить на это внимание.

Во-вторых, речь идет не о здании, которое построено, что очень существенно, а о здании, которое строится. Это, конечно, можно понимать и количественно, потому что, пока еще не исполнилась полнота времен и история продолжается, все новые члены присоединяются через крещение, и в этом смысле здание недостроено. Оно будет построено или, вернее, превратится в Церковь Царства Небесного или просто в Царство Небесное, в Новый Иерусалим, когда исполнится полнота времен.

Но и не только в этом смысле речь идет не о завершенном строительстве, а о процессе. Чтобы пояснить, что имеется в виду, нужно вспомнить написанное, по-видимому, в начале II века произведение «Пастырь» мужа апостольского Ерма, где он описывает полученные им откровения. В одном из них он видел Церковь как строящееся здание, для строительства которого использовались разные камни – некоторые гладкие, некоторые с зазубринками, и велись строительные работы для того, чтобы одни такие камни сопрячь с другими. Некоторые камни до такой степени не поддавались возможности сопряжения с другими, что признавались негодными для стройки.

Если мы начнем не с уровня одного человека, который тоже может быть воспринят как Церковь, а с малой Церкви – брака, то Таинство Брака – не только то, что совершается в день браковенчания. Это процесс. Малая Церковь – это искомое в Таинстве Брака, а не то, что дано в Таинстве Браковенчания. Процесс этот должен завершиться возникновением новой реальности, а именно двух лиц как одного человека в одной сущности – два в плоть едину (см., напр.: Мф. 19: 5). Он предполагает определенную душевную работу, которую символически можно описать как выравнивание двух камней, из которых можно было бы составить единое целое. Каждому из супругов необходимо отвергаться своего эго, не зависеть от него, отказываться не только от грехов, которые при совместной жизни становятся явными, выходят наружу, но не определяться и тем, что является не греховным, а естественным. Потому что взятые из двух разных родов и генетически и культурно, супруги, если выражаться символически, являются ветками на своих «лозах» привычек, реакций, всего того, что унаследовали от своих предков. Для того чтобы осуществилось Таинство Брака, нужно перестать зависеть от этого. Этот процесс является страдальческим, и без соучастия брачующихся в действии Божественной благодати он неосуществим.

Такие же проблемы возникают и на других уровнях Церкви. Не будем говорить о недоступном для нас уровне Поместной Церкви, о епархии, но с какими трудностями сопрягается осуществление единства в рамках общины или прихода, каждый, кто имеет опыт общинной жизни, знает. Каждый приносит в общину свою истину, причем такую истину, которую он считает истиной в последней инстанции, истиной именно Церкви. Все остальные ведут себя не так, как надо, думают не так, как надо, и нужно очень большое самоотречение каждого, чтобы в конце концов создалось то, к чему Господь призывает, – церковное общение. К сожалению, участие в церковной жизни, причащение из одной Чаши при чуждости или, не дай Бог, вражде в других проявлениях жизни – такое извращение, увы, встречается очень часто. В разных сферах церковного устройства это проявляется по-разному. Церковное пение – та сфера, где наиболее полно проявляется дух человека. И когда выявляется разница духовных устроений людей, то клирос превращается в пещь вавилонскую. Это надо терпеливо выдерживать. Подлинное общение созидается с трудом.

Еще одним символом Церкви является символ, используемый апостолом Павлом, – град Божий. Ибо он ожидал города, имеющего основание, которого художник и строитель Бог (Евр. 11: 10). Это апостол Павел говорит об Аврааме, которого ставит в пример как образец веры. В традиционном народном сознании город – это нечто женского рода. Апостол Павел пишет в Послании к Галатам: А вышний Иерусалим свободен: он – матерь всем нам (Гал. 4: 26). Можно сравнить это с выражением летописи, что «Киев – матерь городов русских». Мы воспринимаем Церковь как мать. Еще священномученик Киприан, епископ Карфагенский, говорил: «Кому Церковь не мать, тому Бог не Отец». Восприятие Церкви как матери тоже является Ее символом.

Частично символом Церкви можно считать книгу. В Книге жизни, о которой мы читаем в последних главах Апокалипсиса Иоанна Богослова, записаны те, кто были подлинными членами Церкви и вошли в Новый Иерусалим.

Наконец, есть символ Церкви, который является настолько полным, что в русской религиозной философии конца XIX – начала XX века у некоторых богословов была даже попытка принять этот символ за определение Церкви. Вспомним слова апостола Павла из I главы Послания к Ефесянам, что Церковь есть Тело Христово, полнота Наполняющего все во всем (Еф. 1: 23). В. Н. Лосский подробно рассуждает об этих словах и утверждает, что только вместе эти два высказывания могут претендовать на полноту. С точки зрения Лосского, образ Тела Христова выражает Церковь в ее соотнесенности со Христом, то есть тот аспект Церкви, который задан ее соотношением со Вторым Лицом Пресвятой Троицы. А полнота Наполняющего – это Церковь как действие Святого Духа. Наполняющий – это Святой Дух. Действительно, Церковь соотносится не только со Христом, со Вторым Лицом Святой Троицы, но и со Всей Святой Троицей. И так же, как в творении, по словам Святителя Афанасия Великого, «Отец творит все Словом в Духе Святом»[101]101
  Афанасий Великий, свт. Творения : в 4 т. М.: Изд-во Свято-Преображенского Валаамского монастыря, 1994. Т. 3. С. 41–42.


[Закрыть] или Иринея Лионского: «Ибо руками Отца, то есть через Сына и Духа, человек… создается по подобию Божию»[102]102
  Ириней Лионский, свт. Против ересей. Кн. 5. Глава 6.1 // Святого Иринея Лионского творения. М.: Паломник: Благовест, 1996.
  Репринт, воспроизводящий издание: Сочинения святого Иринея Лионского. СПб.,1900.


[Закрыть], так и Церковь созида́ется и творится не только Воплотившимся Вторым Лицом, Богочеловеком Иисусом Христом, но и действующим в ней Святым Духом. И дальше В. Н. Лосский более детально рассматривает эти две стороны Церкви и, может быть, слишком сильно разделяя их, утверждает, что все, что в Церкви является всеобщим: Священное Писание, Таинства и их совершение, внешнеканонические структуры Церкви, – относится к христологичексому аспекту Церкви, к природному. Это – Церковь как Тело Христово. Но этим Церковь не исчерпывается. В Церкви есть тайна – тайна неповторимости. Это то, что является в Церкви уникальным, а не всеобщим. Таковы, например, чудотворные иконы Божией Матери или святых, чудеса, живоносные источники, а самое главное – сами святые, неповторимые личности.

Можно вспомнить еще об одном символе Церкви: Церковь – это Невеста Христова. Как пишет апостол Павел: Ибо я ревную о вас ревностью Божиею, потому что я обручил вас единому мужу, чтобы представить Христу чистою девою (2 Кор. 11: 2). В этой символике все, что происходит с Церковью в этом мире, – это состояние невесты или состояние обрученности. А когда завершится полнота времен, другим символом последней цели всего творения, что мы называем обо́жением, является брак.

То, что две стороны жизни Церкви: аспект Святого Духа в ней и что Церковь – Невеста Христова, – есть разные названия одного и того же, засвидетельствовано в последних словах Апокалипсиса: И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего (Откр. 21: 2) и И Дух и невеста говорят: прииди! (Откр. 22: 17) Общий смысл зачала, которое читается каждый раз, когда совершается браковенчание, являет тот же самый символ. Отношения в браке, отношения мужа и жены апостол Павел подобит отношению Христа и Церкви: Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела; но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем. Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее, чтобы освятить ее, очистив банею водною, посредством слова; чтобы представить ее Себе славною Церковью, не имеющею пятна, или порока, или чего-либо подобного, но дабы она была свята и непорочна. (Еф. 5: 22–27)

Эти очень высокие слова придают Таинству Брака совершенно бесконечное значение. А если соотнести их с приведенным выше отрывком из Апокалипсиса, они сообщают Таинству Брака эсхатологическое измерение. Брак, кроме всего прочего, имеет вектор, направленный в вечную жизнь, он как бы должен возрастать до своего первообраза, для того, чтобы свидетельствовать о славе Христа и Церкви, и потому брак является не только малой Церковью, как говорит святитель Иоанн Златоуст, но и символом Церкви вообще.

Недаром эти символы брака используются реально, когда, например, говорят: «На вдовствующую кафедру направляется такой-то епископ», то есть кафедра, которая по той или иной причине лишилась епископа, именуется как вдова. Чинопоследование Таинства Брака абсолютно во всем подобно Таинству Священства с одними и теми же песнопениями: «Исаия, ликуй», «Святии мученицы», «Слава Тебе, Христе Боже наш». Рукополагаемый обводится вокруг престола, а брачующиеся вокруг аналоя. Это глубокое подобие является свидетельством высоты Таинства Брака.

Говорить об этом нужно по двум причинам. Первая из них состоит в том, что из благих побуждений люди, противостоящие некоторым крайностям, сами зачастую переходят в другую крайность. Часто движения против злоупотреблений, так или иначе связанных с половой жизнью, с развратом, как-то незаметно переходят не в явную хулу, но в пренебрежение, в уничижение Таинства Брака, в то время как оно является символом самых последних реалий. И второе, что нужно сказать: не только супруги, но и священник и паства, или архиерей и епархия тоже должны как можно тщательнее вслушиваться в приведенное слово апостола Павла. Примеры неправильного понимания этого слова составляют, к сожалению, часть реальности. То, что вырванными из контекста словами: «Жены, повинуйтесь своим мужьям», «Жена да убоится своего мужа» человек мо жет злоупотребить, может их неправильно понимать как командование и деспотизм, ясно и без объяснений.

Нужно исходить из того, что муж – это человек, который жизнь свою полагает за жену, а пастырь жизнь свою полагает за овец. Это жертва по образу Христову, и в браке, и в церковной жизни. Вот тогда жена слушается своего мужа не в смысле подчинения во всем, а в смысле именно слышания, потому что она прекращает самостную независимую жизнь и вслушивается через мужа во Христа, образом Которого он является. Все это созидается с большим трудом. Если не только в браке, но и в церковной общине искаженным образом понимать эти слова – слушание, послушание, то наш корабль сразу поплывет не туда.

Глава XXIV
О церковном Предании́

По определению В. Н. Лосского, Предание есть действие Святого Духа в Церкви. Все, что входит в Предание, важно не само по себе, а потому что пронизано Духом Святым. Эта позиция очень важна, потому что часто ошибочно какие-то элементы «предания с маленькой буквы» абсолютизируются и им придается значение самим по себе, а не потому, что в них действует Святой Дух. Часть этих ошибок называется обрядоверием.

Жизнь Православной Церкви, ее Предание имеет своим источником Сошествие Святого Духа. В этом событии, единственном и неповторимом, Церковь возникла в той ее полноте, полноте свернутой, которая потом разворачивается в жизни Церкви. Сам Господь перед Своей крестной смертью указывает, в чем смысл Его жертвы, в чем ее цель: И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек (Ин. 14: 16) и Утешитель же, Дух Святой, которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам (Ин. 14: 26).

Плодом Божественного домостроительства является то, что возникло место, где действует Святой Дух, – Церковь. Святой Дух – это уже эон нового бытия, дыхание иной жизни на земле, ставшее для православного благочестия последней ценностью, недаром преподобный Серафим Саровский, беседуя со своим учеником Мотовиловым, говорит, что цель христианской жизни – стяжание Святого Духа.

В Римско-Католической Церкви принят догмат о filioque (филиокве – «и Сына»), то есть в Cимволе веры о Духе Святом вместо «от Отца исходящего» добавлено «от Отца и Сына исходящего». Некоторые люди мыслят, что для преодоления раскола, который существует между Церквами, не надо много спорить из-за догматической формулировки, ее можно по-разному интерпретировать. Но это не так, потому что именно эта догматическая формулировка породила все те изменения, которые внесла в образ своей жизни Католическая Церковь, что выражается в подчинении в ней всего закону, слову, логосу. Никто не утверждает в Католической Церкви, что святым может быть только римский папа или епископ или священник; множество мирян там причислены к лику святых. Но там Церкви установлена иерархия: мирянин освящается через священника, священник – через епископа, епископ – через римского папу. Существует неимоверное количество правил, которые кодифицируют все проявления церковной жизни. Это редукция бытия Церкви к определенным церковным законам – характеристика, которая в целом отличает жизнь Римско-Католической Церкви от жизни Церкви Православной. Конечно, это все схемы, потому что в реальной жизни Православия тоже очень много законничества. Но в целом разница есть. В Православии есть такая сторона, как тайна, свобода, неповторимость. Они для православного благочестия драгоценны.

Здесь есть параллель с тем, что говорят о России, о русской душе – «умом Россию не понять». Вот эта безбрежность, свобода, тайна, бесконечность, неопределимость – тот дар, который имеет Святое Православие и Россия в той степени, в какой она есть Святая Православная Русь. Это является особенностью Святого Православия – Дух, Который дышит, где хочет. И потому дело не в том, что мы берем на себя суд и говорим, что там или там нет Святого Духа, а суть в том, что для Православия именно Святой Дух является последней ценностью. Нормальное восприятие Священного Предания – это лишь средство для стяжания Святого Духа.

В протестантских обществах, которые создали себя сами, Священное Писание воспринимается не Духом Святым, а человеческим рассуждением. На одни аспекты Священного Писания обращается внимание, а на другие – нет, и различием в их толковании одни протестантские конфессии отличаются от других. И самое главное – когда люди обособлены от источника Святого Духа, та бездонность, которая сокрыта за словами Священного Писания, вообще остается для них недоступной. Притом что в протестантских деноминациях можно встретить много хороших людей (хороших людей можно встретить везде, в том числе и среди неверующих), все-таки там имеет место человеческая ограниченность.

Как известно, ставшие уже традиционными протестантские секты делятся на два основных класса, которые называются рационалистическими и мистическими, или харизматическими. Рационалистические – это когда из Священного Писания выделяется понятное человеческому уму рациональное содержание и на его основе создаются правила, которые выцежены из Священного Писания вне Священного Предания, и эти правила определяют путь жизни таких сект, типичным примером которых являются баптисты. Харизматические секты, классическими представителями которых являются пятидесятники, на первый взгляд противоположны, их последователи как раз говорят о Святом Духе. Но в отличие от Апостольских Церквей, они считают, что Святой Дух сошел не один раз в день Святой Пятидесятницы, а каждый раз сходит на верующих во время их молитвенных собраний. В процессе этого «схождения» у них, по их собственному самосознанию, появляются дары Святого Духа, которые описаны у ранних христиан, например, они начинают говорить на разных языках. Но, несмотря на видимую, харизматичность религиозного учения, все же, по существу, неизбежно какие-то элементы Писания воспринимаются ограниченным человеческим умом вне подлинного действия Святого Духа, отчего и возникает зауженность.

У святых отцов и современных богословов можно прочитать, что в человеке выделяются три сферы жизнедеятельности: на самом низком уровне находится чувственно-эмоциональная сфера, на гораздо более высоком – интеллектуальная, в частности, рациональная деятельность, соответствующая разуму. Разум – очень высокая способность человека, и рациональное мышление, естественная способность, данная от Бога, несравненно выше, чем та жизнь по эмоциональным импульсам, которой склонны жить люди. Другое дело, что и не она является высшей сферой. Только там, где Дух Святой, – образ бытия истинно духовного, к которому призвана Церковь в целом и каждый ее член.

Из справедливого утверждения, что Священное Предание движется Духом Святым и не может быть редуцировано к схеме, люди в своей жизни иногда делают ложные выводы, и для реального православного бытия это является актуальным. Далеко не все, что не вкладывается в рациональные схемы, является истиной. Хотя то, что предоставляют нам наши эмоции, чувства, воображение, не только индивидуальные, но и коллективные, не является рациональным, это вовсе не означает, что они приближают нас к духовной истине.

В результате такого смешения к духовности приплетается то, что в психологии называется магическим сознанием, суеверием, мифическим сознанием. Это очень реальная вещь. Не стремясь посмотреть на вещи трезво или даже рационально, люди не восходят к подлинной жизни в духе, к тому, что у святых отцов называется даром духовного рассуждения, наоборот, они нисходят к всевозможным суевериям, к мифическому мышлению, вы ражающемуся в схематичном разделении и окрашивании всех явлений окружающего мира в черный и белый цвета, определении их как злых или добрых. Предрассудки, которые многие из нас ценят: «…это не рационально, это нам дано нашей интуицией», на самом деле не имеют никакого отношения к подлинной духовности.

Одна из добродетелей в святоотеческой терминологии называется трезвением. Трезвение – то, что противоположно эмоциям, мечтательности, фантазиям, то, что противоположно воображению. Святые отцы много говорят об этих вещах, которые в их терминологии звучат как борьба с воображением, с фантазиями. А если использовать терминологию (в ней нет ничего плохого) современной психологии, то можно говорить о преодолении в себе языческих черт дорационального (а не надрационального, как в истинной духовности), мифического, магического мышления.

В упоминавшемся выше обрядоверии, когда вещам и действиям придается значение самим по себе, есть черты такого мышления, противоположного духовной жизни, а не соответствующего ей. На всех этапах истории Церкви, в том числе и в современный период, очень много искажений, заблуждений, связанных с тем, что человек принимает фантазии за истину и не стремится к тому, чтобы хотя бы рационально и критически отнестись к ним. Когда этим заражается целое сообщество людей, проблема становится очень болезненной. Одно из проявлений этих болезней – явление лжестарчества, то есть искаженное понимание того, что такое духовное руководство, что такое послушание. Это одно из проявлений совершенно не рационального, но и не духовного вместе с тем восприятия религиозной жизни. Все это имеет не только отвлеченно богословский характер, но и практический, поскольку эти различения очень важны и для духовной жизни каждого из нас, и для духовного бытия Церкви в целом.

Предание в Православии открыто, и это имеет отношение к каждому из нас. Потому что духовная жизнь самого немощного, самого погрязшего в грехах человека, коль скоро в нем есть дух христианства (а мы по благодати крещения, через Причащение Святых Христовых Таин имеем дар членства в Церкви), своим опытом тоже продолжает этот труд Священного Предания. Почему? Такова воля Божия. Бог каждого человека создал абсолютно неповторимой личностью. И внешний образ жизни, и путь каждого человека является совершенно неповторимым.

Об этом замечательно пишет святитель Феофан Затворник, что все входящее в Священное Предание может служить вехами для человека на его пути. И действительно, иногда, когда мы читаем, например, какой-нибудь отрывок из Священного Писания, он для нас так освящается, что мы говорим: «Да, это сейчас как раз про меня». Или когда сталкиваемся с какой-то жизненной ситуацией и нам вдруг что-то вспоминается из Священного Писания, или из того, что мы прочли у святых отцов, или из жизни святого, или из того, что нам когда-то священник сказал, и мы говорим: «Да, это про меня». Но так не бывает постоянно. Большей частью, если путь человека подлинный, если человек не пытается что-то имитировать, воображать что-то благочестивое и этому подражать, но трезвенно открывает себя перед Богом таким, каков он есть, то и совне и внутри его путь является неповторимым. Как у Высоцкого: «Среди нехоженых путей один – пусть мой, среди невзятых рубежей один – за мной».

И хотя опыт тех, кто проходил другими дорогами, очень существенен, это, в сущности, и есть Предание, но у каждого дорога своя. И коль скоро мы по этой дороге идем, пусть мы на ней падаем, пусть даже упадем и не встанем (риск есть, духовная жизнь – это всегда риск), но мы в этом месте были. Значит, наше бытие – это тоже рост Священного Предания. Потому что каждая Поместная Церковь, каж дая епархия, каждый приход и даже домашняя Церковь семьи – это не части Церкви, а всецелая Церковь, так же как и частицы Тела Христова – это не части Тела Христова, а всецелое Тело Христово. И в этом ее Предание ничуть не менее значимо в Боге, чем то, что известно всей полноте Церкви.

В церковном патерике есть рассказ об одном монахе-пустыннике, который жил очень далеко от источника воды, и каждый день ему приходилось совершать утомительный путь за водой и обратно. И вот как-то он задумался, зачем он это делает, не лучше ли ему переселиться поближе к воде. И в тот же момент он увидел Ангела, который считал каждый сделанный им шаг. В нашей жизни такое тоже бывает. Не всегда это можно так ярко описать, иногда вообще описать невозможно, потому что сейчас, по слову святителя Игнатия (Брянчанинова), время таково, что наши скорби, наши искушения часто имеют такой смутный характер, что даже трудно слово для них подобрать. Но значимость нашего опыта от этого не уменьшается. Со святыми нам равнять себя не приходится, но верно и то, что мы живем не только для себя, но и для того, чтобы передавать наш опыт Церкви. Тем самым Церковь растет и через нас тоже, это воистину имеет место.