Текст книги "Элита богатства. Исследование психологии супербогатых предпринимателей"

Это означает, что в проблемно ориентированном интервью интервьюер сталкивается с двойной проблемой: не принимать все заявления за чистую монету и не навязывать свои собственные ценности и объяснительные схемы таким образом, чтобы было невозможно выразить, реконструировать и понять самовосприятие интервьюируемого.

В обзоре допустимости вопросов в конкретных форматах интервью Хельфферих показывает, что́ «разрешено» в различных вариантах, а что нет. В нарративном интервью интервьюер дает стимул к повествованию, но не вводит новых тем, не вскрывает противоречий, не требует подробностей и т. д., в то время как все это возможно и важно в «диалогических» форматах интервью, например в проблемноориентированном интервью[612]612
  Ibid., 107.


[Закрыть].

Особой проблемой при проведении интервью является склонность респондентов давать социально желательные ответы на вопросы. Термин «социально желательные» относится к личностным характеристикам, которые будут рассматриваться членами общества положительно[613]613
  Petra Hartmann, Wunsch und Wirklichkeit: Theorie und Empirie sozialer Erwünschtheit (Wiesbaden: Springer Fachmedien, 1991), 43.


[Закрыть]. «Предвзятость социальной желательности» – это термин, используемый в социальных науках, «когда ответы систематически отклоняются в социально желательном направлении»[614]614
  Ibid., 52.


[Закрыть]. Это возникает из-за «потребности опрашиваемых получить признание через свои культурно одобряемые и приемлемые ответы» или из-за желания респондентов представить себя в положительном свете[615]615
  Marlowe and Crowne quoted in ibid., 68.


[Закрыть]. Это в гораздо большей степени связано с попытками респондента защитить идеализированное представление о себе во время интервью, чем с каким-либо желанием сознательно или намеренно сделать ложные заявления[616]616
  Hartmann, Wunsch und Wirklichkeit, 69–70.


[Закрыть].

Поэтому необходимо различать, считается ли мнение, установка или предпочтение социально желательным в обществе в целом или только в какой-то субпопуляции. «Поведение и другие черты личности, такие как мнения и установки, могут соответствовать общим социальным нормам или нормам конкретной субпопуляции. Степень соответствия той или иной черты существующим представлениям, т. е. насколько она социально желательна, может варьироваться от группы к группе». Сравнительно легко представить себе ситуации, когда респондент приписывает себе характеристику, которая в целом считается социально нежелательной, но положительно оценивается в более узком социальном окружении респондента[617]617
  Ibid., 217.


[Закрыть].

Тенденция давать социально желательные ответы, безусловно, может возникнуть в ходе интервью с сверхбогатыми людьми. Эти люди отличаются от многих других групп, которые опрашиваются в контексте социологических исследований. «Представители элиты привычны представлять себя или свою организацию на публике. Они больше общаются с журналистами и склонны воспринимать интервьюерасоциолога как журналиста. Соответственно, они… стремятся представить те факты, которые важны для их внешнего имиджа»[618]618
  Gläser and Laudel, Experteninterviews und qualitative Inhaltsanalyse, 181.


[Закрыть]. Они также склонны, по привычке, «делать официальные заявления»[619]619
  Ibid., 181.


[Закрыть], что, как правило, вносит в их поведение при ответе смещение в сторону социальной желательности. В то время как исследователи в основном сосредоточены на изучении того, в какой степени сама ситуация интервью или ожидания самого интервьюируемого создали или способствовали возникновению смещения в сторону социально желательных ответов, слишком мало внимания уделялось другому аспекту, возникающему, в частности, в интервью с представителями элиты: может ли быть так, что смещение к социально желательным ответам не более чем привычная стратегия, превратившаяся во вторую натуру вследствие столь частого и столь длительного применения?

Конечно, возможно, что определенную роль играют такие мотивы, как защита от зависти или стратегии оправдания, особенно потому, что богатые люди часто вынуждены занимать оборонительную позицию во время дебатов в обществе и СМИ. Кроме того, деньги и связанные с ними темы в определенной степени считаются табу («Деньги не обсуждают»), а отношение и поведение, которые ставят во главу угла стремление к богатству, часто рассматриваются критически. Все это, безусловно, может подтолкнуть состоятельных людей к социально желательным ответам.

Сильнейшему социально-политическому давлению вследствие достигнутого успеха и накопленного богатства подвергался даже Джон Рокфеллер, бывший в то время самым богатым человек в мире. Он не уставал заявлять, что богатство не было его главным мотивом; скорее оно было случайным побочным продуктом его «смиренного желания служить Богу и человечеству». Рокфеллер, по словам его биографа, «предпочитал представлять свое состояние как приятную случайность, побочный продукт тяжелой работы»[620]620
  Chernow, Titan, 33 (рус. пер.: Черноу. Титан).


[Закрыть]. Однако биограф считает, что это представление недостоверно. Согласно сообщениям, у отца Рокфеллера была «страсть к деньгам, доходившая почти до безумия». Рокфеллер восхищался этим аспектом личности его отца, и, согласно единодушным сообщениям из различных источников, даже в детстве он мечтал о богатстве и ставил перед собой амбициозные денежные цели[621]621
  Ibid., 29–33 (рус. пер.: Там. же). К таким сообщениям важно относиться с определенной долей скептицизма, так как в них часто включаются более поздние стилизации – для соответствия конечным достижениям человека, – а высказывания или обстоятельства могут быть преувеличены или даже выдуманы.


[Закрыть].

В книге «Как стать миллиардером: проверенные стратегии от титанов богатства» Мартин Фридсон утверждает, что миллиардеры «склонны преуменьшать свой интерес к богатству» и что «бизнесмен – единственный тип человека, который, получив предмет своих трудов, т. е. заработав много денег, пытается создать впечатление, что это не было целью его трудов»[622]622
  Fridson, How to Be a Billionaire, 4.


[Закрыть].

В сборнике статей, содержащем выдержки из интервью с мультимиллионерами, который был опубликован в Швейцарии в 2010 г., деньги действительно упоминались – если вообще упоминались – только с уверениями, что они не были значительным мотивирующим фактором. Деньги как фактор мотивации – это то, что мы часто любим приписывать другим, но не желаем видеть в себе. На вопрос о том, сложилось ли у него впечатление, что «деньги не являются главной мотивирующей силой для многих предпринимателей», один из респондентов ответил: «Я никогда не думал, что буду зарабатывать деньги на своем бизнесе. На самом деле все было наоборот, это был огромный риск. <…> Но в культуре предпринимательства произошел сдвиг. Сегодня прибыль – это самое главное. Но мы живем в эпоху, когда все мы стали пираньями, независимо от того, осознаем мы этот факт или нет»[623]623
  Mäder, Aratnam, and Schillinger, Wie Reiche denken und lenken, 198.


[Закрыть].

Другой респондент на вопрос, что для него значат деньги и богатство, ответил: «Деньги – это всегда лишь средство достижения цели. Накопление материальных благ само по себе опасно, если оно не сопровождается необходимой скромностью и человечностью»[624]624
  Ibid., 251.


[Закрыть]. Третий респондент, защищаясь, признал, что «имущество и богатство по своей сути не являются плохими вещами», и объяснил свои взгляды следующим образом: «Любой человек, у которого есть деньги, также имеет возможность делать добро. Он может делиться, поддерживать, помогать»[625]625
  Ibid., 242.


[Закрыть].

Для своей книги «Предпринимательский код» Райнер Нарендорф провел 14 интервью с предпринимателями. В той мере, в какой деньги когда-либо тематизируются как мотив предпринимательства, это делается в негативном контексте, а именно с уверениями, что они не играют никакой роли: «Возможность, как предпринимателя, заработать большие суммы денег для личного потребления не возбуждает его»[626]626
  Rainer Nahrendorf, Der Unternehmer-Code: Was Gründer und Familienunternehmer erfolgreich macht (Wiesbaden: Gabler Verlag, 2008), 96.


[Закрыть]. «Деньги, – сказал другой предприниматель, – никогда не могут быть мотивом для принятия решения начать работать на себя. Они появляются как побочный продукт, когда бизнес-идея хорошо работает»[627]627
  Ibid., 110.


[Закрыть]. А третий респондент подчеркнул: «Мы созидатели. Нельзя измерять нас в евро»[628]628
  Ibid., 143.


[Закрыть]. Наставник одного из респондентов сказал: «Предпринимательство нужно рассматривать как обязанность, а не как источник личного богатства»[629]629
  Ibid., 178.


[Закрыть].

Вместо этого, обсуждая мотивы своих действий, респонденты заявили, что их главной заботой всегда были «сохранение, рост их бизнеса и рабочих мест, которые зависят от него»[630]630
  Ibid., 118.


[Закрыть]. Один из предпринимателей объяснил свой успех следующим образом: «Мы всегда сохраняли человечность»[631]631
  Ibid., 90.


[Закрыть]. Другой предприниматель в качестве основного мотива назвал «обеспечение устойчивого роста и передачу здорового бизнеса следующему поколению»[632]632
  Ibid., 183.


[Закрыть]. Он процитировал Фридриха Великого: «Долг каждого хорошего гражданина – служить своему отечеству, считать, что он находится на этой земле не только для своего блага, а должен работать на общее благо общества, в которое его поместила природа»[633]633
  Nahrendorf, Der Unternehmer-Code, 182.


[Закрыть].

Это наглядный пример того, насколько силен среди предпринимателей перекос в сторону официальных и социально желательных заявлений: приятнее говорить об обязанности создавать рабочие места или говорить об «устойчивости» и «ответственности перед обществом», вместо того чтобы хоть раз признать, что материальные мотивы, т. е. стремление к богатству, также могли сыграть роль в решении стать предпринимателем.

Тот факт, что предприниматели имеют привычку предлагать отшлифованные PR-заявления, стал основным фактором, повлиявшим на решение не разрешать им авторизовывать тексты интервью. Журналисты также по возможности избегают этого, поскольку знают, что респонденты часто используют процесс авторизации, чтобы сгладить грубые грани своих заявлений до такой степени, что останутся лишь пустые и скучные фрагменты. Швейцарские социологи Уэли Мадер, Ганга Джей Аратнам и Сара Шиллингер, опубликовавшие упомянутый выше сборник интервью, предоставили своим респондентам возможность авторизовать окончательные тексты интервью. Исследователи сообщили, что в процессе авторизации ряд важнейших утверждений был либо существенно переформулирован, либо полностью удален[634]634
  Mäder, Aratnam, and Schillinger, Wie Reiche denken und lenken, 169.


[Закрыть]. Окончательные тексты интервью включали ряд пустых утверждений, таких как: «На мой взгляд, залогом моего успеха в работе по продвижению интересов всех заинтересованных сторон является живая система ценностей, прозрачные „правила взаимодействия“, функционирующее, взаимоуважительное сотрудничество между руководящим органом и генеральным директором, а также между руководством группы и советом директоров. <…> В этом контексте я стараюсь влиять на интересы через различные дискуссии. Прозрачные аргументы и достоверная оценка интересов компании, экономических и социальных интересов имеют первостепенное значение»[635]635
  Ibid., 207–208.


[Закрыть].

Мы не знаем, являются ли такие стерильные заявления продуктом редактирования PR-департамента во время процесса авторизации или же это продукт привычных риторических ритуалов респондентов, но это и неважно. Как бы там ни было, это, безусловно, еще один аргумент против того, чтобы позволять респондентам ретроспективно санкционировать тексты интервью, проведенных для данного исследования. В любом случае в этом не было необходимости, поскольку, в отличие от швейцарского исследования, здесь была гарантирована анонимность респондентов. Перед началом интервью обе стороны подписали соглашение, в котором интервьюер гарантировал, что имя респондента не будет раскрыто ни в коем случае, а респондент согласился, что при этом условии автору будет разрешено воспроизвести отрывки из его интервью.

После интервью каждому интервьюируемому было отправлено резюме его интервью, а также ряд ключевых цитат из интервью, чтобы убедиться, что никакие конкретные контексты не были поняты неправильно, и в этот момент было четко указано, что интервьюируемого не просят предоставить авторизацию текста. Только один из респондентов внес относительно обширные исправления, хотя и в этом случае основное содержание интервью осталось неизменным.

При формулировании вопросов большое внимание уделялось минимизации стимулов или поощрений, которые могли бы потенциально стимулировать социально желательные ответы или привести к обобщенным банальностям. В конце концов, существует большое количество интервью с представителями элиты, ясно демонстрирующих, что перекос в сторону социально желательных ответов часто недооценивается.

В исследовании 2007 г., посвященном крупным немецким предприятиям и включающем интервью с 61 топ-менеджером (управляющими директорами и генеральными директорами крупных семейных предприятий и акционерных корпораций, входящих в список DAX), автор лаконично отмечает: «Невозможно определить, в какой степени опрошенные менеджеры дали социально желательные ответы. В то же время нет никаких признаков таких тенденций»[636]636
  Buß, Die deutschen Spitzenmanager, 10.


[Закрыть]. Но что автор имеет в виду, говоря об «отсутствии признаков»? Опрашиваемых попросили оценить важность 18 различных факторов, и в окончательном рейтинге честность, стремление к прогрессу, воображение и творчество, независимость и профессиональная компетентность были оценены наиболее высоко, в то время как власть, напротив, оказалась на самом низком месте шкалы[637]637
  Ibid., 116.


[Закрыть]. Выводы исследователя о том, что власть не играет никакой роли в я-концепции сегодня, представляются несколько преждевременными. Исследователи считают, что мотив власти был вытеснен «ценностями сотрудничества, ориентированными на общественный дух и служение обществу», такими как «нужно иметь время для других людей, иначе человек становится холодным»[638]638
  Ibid., 117.


[Закрыть]. Объясняя свой успех, 34 % топ-менеджеров назвали такие ценности, как «готовность работать в команде», в то время как только 7 % признались в «амбициях»[639]639
  Ibid., 129.


[Закрыть]. В явном контрасте с их собственными ответами, когда их попросили перечислить качества, которые они наиболее высоко ценят в следующем поколении менеджеров, руководители компаний и управляющие директора наиболее высоко оценили сочетание «амбициозности» и «целеустремленности», с некоторым отрывом от следующих по значимости качеств[640]640
  Ibid., 196.


[Закрыть].

Теория когнитивного диссонанса Леона Фестингера также может сыграть свою роль в объяснении вышеописанного перекоса в пользу социальной желательности. Концепция, лежащая в основе его теории, заключается в том, что человек стремится установить «внутреннюю гармонию, согласованность или соответствие между своими мнениями, установками, знаниями и ценностями. То есть существует стремление к согласованности между когнитивными элементами»[641]641
  Leon Festinger, A Theory of Cognitive Dissonance (Stanford: Stanford University Press, 1957), 260.


[Закрыть]. Один вывод из теории когнитивного диссонанса имеет особое значение для «несоответствия, которое может возникнуть между я-концепцией индивида и его фактическим поведением». Если ожидания человека относительно себя оказываются неверными, это приводит к когнитивному диссонансу[642]642
  Martin Irle and Volker Möntmann, «Die Theorie der kognitiven Dissonanz: Ein Resümee ihrer theoretischen Entwicklung und empirischen Ergebnisse 1957–1976», in Festinger, Leon: Theorie der kognitiven Dissonanz, edited by Martin Irle and Volker Möntmann (Bern: Verlag Hans Huber, 2012), 357.


[Закрыть]. Согласно Фестингеру, диссонанс может также возникать из-за несоответствия между «тем, что считается подходящим или обычным» и реальным поведением человека[643]643
  Festinger, A Theory of Cognitive Dissonance, 13.


[Закрыть].

Стремление к деньгам ради них самих и в целом высокое почитание денег явно не соответствуют самовосприятию многих людей или тому, что в обществе считается «подходящим или привычным». Это может привести к когнитивному диссонансу, который может быть более или менее выраженным, в зависимости от конкретного человека. «Для некоторых людей диссонанс является чрезвычайно болезненной и непереносимой вещью, в то время как есть другие, которые, похоже, способны переносить большие объемы диссонанса. <…> Люди с низкой толерантностью к диссонансу должны проявлять больший дискомфорт при наличии диссонанса и прилагать больше усилий для снижения диссонанса, чем люди с высокой толерантностью»[644]644
  Ibid., 266–267.


[Закрыть]. Это может объяснить, почему ряд состоятельных людей охотнее, чем другие люди, признают материальную ориентацию, т. е. мотив создания богатства.

Приведенные выше ответы свидетельствуют о том, что теме социально желательных ответов необходимо уделять больше внимания, особенно в случае интервью с представителями элиты. Поэтому интервьюер должен использовать возможности, предоставляемые «формулировкой вопросов и дизайном интервью, чтобы уменьшить склонность к социально желательным ответам, чтобы сделать вопросы еще более „нейтральными“»[645]645
  Gläser and Laudel, Experteninterviews und qualitative Inhaltsanalyse, 138.


[Закрыть].

В ходе исследований было разработано такое множество методов, что практически невозможно уследить за всеми методами, используемыми для «нейтрализации» этой проблемы. Можно согласиться с тем, что для одних людей перекос в ответах в пользу социальной желательности характерен больше, а для других меньше[646]646
  Hartmann, Wunsch und Wirklichkeit, 60.


[Закрыть]. В своей докторской диссертации Петра Хартманн подробно рассмотрела вопрос социальной желательности и, в частности, исследовала стратегии, с помощью которых можно определить, насколько сильна у индивида склонность давать социально желательные ответы. Наиболее распространенным методом является использование так называемых шкал SD (социальной желательности). Отрезвляющие выводы анализа ряда шкал SD, все из которых были подвергнуты всестороннему тестированию, заключались, однако, в том, что «сомнительно, насколько вообще возможно создать инструмент для последующего устранения или контроля смещения ответов»[647]647
  Ibid., 247.


[Закрыть].

Простыми словами, шкалы SD служат для выяснения того, проявляет ли респондент в своих ответах перекос в пользу социальной желательности и в какой степени. Для этого интервьюеру задаются дополнительные вопросы, предназначенные исключительно для определения степени, в которой ответы интервьюера формируются под влиянием желания дать социально желательные ответы. Эти дополнительные вопросы не связаны с фактическими вопросами исследования.

Одним из соображений против использования дополнительных вопросов во время интервью было требуемое для этого лишнее время. Даже если бы количество дополнительных вопросов было невелико, время, потраченное на ответы на них, сократило бы количество времени, отведенного на важные вопросы, имеющие непосредственное отношение к исследованию. Кроме того, это могло создать ситуацию, в которой намерение дополнительных вопросов было бы раскрыто, что сразу же сделало бы инструмент неэффективным, что, по словам Хартманн, случается часто. Или же, столкнувшись с рядом сбивающих с толку вопросов, смысл которых респондент не понимает, он может растеряться, и само интервью может быть сорвано.

Все это было бы оправданно, если бы шкалы SD давали то, что обещали, – т. е. действительно позволяли ответить на вопрос, проявляет ли человек склонность к социально желательным ответам и в какой степени. Поскольку анализ и тестирование таких шкал SD показали, что они вряд ли способны ответить на этот вопрос, в интервью для этой книги такие инструменты не использовались. Другие инструменты также были исключены, включая «Bogus Pipeline Technique», с помощью которой респондента систематически обманывают[648]648
  В этом эксперименте используется аппарат: респонденту говорят, что этот аппарат может точно измерить интенсивность и направленность мнений и установок, что, разумеется, не соответствует действительности. Для сравнения см.: Hartmann, Wunsch und Wirklichkeit, 93 et seq.; Hans Dieter Mummendey and Ina Grau, Die Fragebogen-Methode: Grundlagen und Anwendung in Persönlichkeits-, Einstellungs– und Selbstkonzeptforschung, 6th ed. (Göttingen: Hogrefe Verlag, 2014), 187 et seq.


[Закрыть].

В случае устных интервью – и в отличие от письменных опросов, на которых Хартманн в основном фокусируется, – есть еще один метод, который можно использовать для определения того, насколько опрашиваемый склонен к социальной желательности, и это метод, который можно использовать во время интервью, а не задним числом: использование специальных инструкций и подсказок для противодействия такому смещению ответов.

Глезер и Лаудель рекомендуют в качестве первой стратегии, которую должен использовать интервьюер, указание респонденту на то, что существует целый ряд точек зрения в общественном мнении по рассматриваемой теме. Например, сославшись на разрозненные сообщения в СМИ или на анонимные публичные заявления («многие говорят»)[649]649
  Gläser and Laudel, Experteninterviews und qualitative Inhaltsanalyse, 138


[Закрыть]. Либо интервьюер может включить в задаваемый вопрос информацию о том, что другие опрашиваемые уже давали ответы, которые были социально менее желательными. «С помощью такой стратегии можно попытаться дать понять респонденту, что он не одинок в своих переживаниях и мнениях, а принадлежит к группе и что во время такого интервью принято говорить неудобные истины»[650]650
  Ibid., 139.


[Закрыть].

Еще одним вариантом является техника наводящих вопросов (которой в противном случае следует избегать любой ценой), «чтобы создать контрдавление против склонности к социально желательным ответам»[651]651
  Ibid., 137.


[Закрыть]. Когда определенный социально нежелательный ответ формулируется интервьюером в осторожной и приятной манере, интервьюер сигнализирует, что такие ответы, безусловно, «разрешены». Как неоднократно отмечал Петерсен, «не только абсурдно, но и методологически неверно» объявлять определенные техники опроса недопустимыми в принципе. В определенных обстоятельствах «в исследовании оправданы даже открыто наводящие вопросы, более того, они могут быть даже крайне необходимы. Решающим моментом является лишь то, что использование таких вопросов служит стремлению к получению знания, а не к манипулированию»[652]652
  Petersen, Der Fragebogen in der Sozialforschung, 210–211.


[Закрыть]. Петерсен утверждает, что такой подход может быть особенно необходим для преодоления барьеров при ответе и противодействия тенденции респондентов формировать свои ответы в соответствии с неким образом «идеализированного Я»[653]653
  Ibid., 212.


[Закрыть].

Исследования, проведенные с целью определить, можно ли использовать определенную «формулировку» для минимизации предубеждения социальной желательности, дали противоречивые результаты. Вот пример вопроса, сформулированного с использованием «прощающей формулировки»: «Социологи обнаружили, что все большее число людей заводит романы, находясь в отношениях. Изменяли ли вы своему последнему/недавнему партнеру?» Или: «У многих людей больше нет времени голосовать. Участвовали ли вы в последних национальных выборах?»[654]654
  Anatol-Fiete Näher and Ivar Krumpal, «Asking Sensitive Questions: The Impact of Forgiving Wording and Question Context on Social Desirability Bias», Quality & Quantity 46, no. 5 (2012), 1613.


[Закрыть] Принцип, лежащий в основе прощающих формулировок, всегда один и тот же. «С одной стороны, при формулировании деликатных вопросов полезно выбрать подход „все так делают“. Другие варианты: использовать формулировки, создающие впечатление, что поведение, о котором идет речь, (1) одобряется властями, (2) было совершено по понятным причинам или (3) уже предполагается интервьюером»[655]655
  Ibid., 1602.


[Закрыть].

Результаты анализа того, действительно ли прощающие формулировки достигают преследуемых целей, были опубликованы в 2012 г., но авторы пришли к выводу, что результаты неясны[656]656
  Ibid., 1612.


[Закрыть]. В 2012 г. по этой теме также была опубликована докторская диссертация, показавшая, что в целом в отношении формулировок и связанных с ними техник существует «явный дисбаланс между утверждениями о важности этих методов в учебниках… и эмпирическими эффектами, которые могут быть реально продемонстрированы»[657]657
  Felix Wolter, Heikle Fragen in Interviews: Eine Validierung der Randomized ResponseTechnik (Wiesbaden: Springer VS, 2012), 72.


[Закрыть].

Формулируя вопросы, которые по своей природе обладают наибольшей тенденцией вызывать социально желательные ответы, интервьюер мог бы напрямую обратиться к этому вопросу и попросить опрашиваемых быть осторожными в формулировании своих ответов независимо от степени социальной желательности. Ханс Дитер Муммендей и Ина Грау подчеркивают значительное влияние инструкций на опрашиваемых: инструкции способны «сдвинуть горы»[658]658
  Mummendey and Grau, Die Fragebogen-Methode, 182.


[Закрыть]. «В целом можно предположить, что инструкции оказывают настолько значительное влияние на реакции испытуемых, что даже незначительных изменений в инструкциях вопросника достаточно, чтобы вызвать существенно измененные ответы. В бесчисленных эмпирических исследованиях систематическое варьирование инструкций приводило к изменениям в поведении без необходимости заранее проверять эффективность таких экспериментальных или квазиэкспериментальных вариаций переменных условий (контроль манипуляций)»[659]659
  Ibid., 87.


[Закрыть].

По мнению автора, проблема социально желательных ответов, возникающая в ходе реальных направленных интервью, оказалась не столь актуальной, как можно было предположить вначале. Обобщенные, благонамеренные фразы, которые обычно содержатся в официальных PR-заявлениях (см. примеры из других интервью с представителями элиты выше), почти никогда не звучали. То же самое можно сказать и о тенденции квалифицировать или полностью отвергать стремление к богатству или материальным благам как мотив или приписывать собственный экономический успех удаче – все это было гораздо менее выражено, чем в других интервью с состоятельными людьми, приведенных в этой главе. С другой стороны, был ряд ответов, которые, по всей видимости, сами респонденты знали, что их нельзя легко интерпретировать как социально желательные. Например, один из опрошенных объяснил, что ему нравится, когда другие завидуют ему. Другой респондент сказал, что деньги важны для него, потому что они повышают его шансы на успех у женщин.

Вполне вероятно, что почти полное отсутствие вопроса о социально желательных ответах в значительной степени является прямым результатом чувствительности автора к этой теме. Во-первых, стало очевидно, что крайне важно, чтобы не задавались общие вопросы о причинах успеха того или иного индивида, а выяснялись факты или давались стимулы для баек. Во-вторых, было решено не просить респондентов об авторизации окончательной расшифровки интервью. То, что сам автор также является богатым человеком, вполне возможно, также способствовало тому, что самооправдание играло меньшую роль, чем если бы респонденты не знали об этом.