Текст книги "Приключения Конана-варвара. Путь к трону (сборник)"

– Когда я спас вас от голодной смерти в джунглях Кхитая, – резко бросил он, – вы поклялись служить мне. И послужили хорошо, пусть и самым омерзительным образом. Окажите мне еще одну услугу, и я освобожу вас от данной вами клятвы. Конан Киммериец, король Аквилонии, до сих пор жив, несмотря на все колдовство Ксалтотана, – или, быть может, именно благодаря ему, не знаю в точности. Темный разум этого воскрешенного дьявола слишком хитроумен и изощрен, чтобы простой смертный мог понять его поступки. Но, пока Конан жив, я не могу чувствовать себя в безопасности. Люди приняли меня как меньшее из двух зол, считая его погибшим. Но если он предстанет перед ними, трон подо мной зашатается и, не успею я шевельнуть и пальцем, как вспыхнет революция. Возможно, мои союзники решили использовать его, чтобы заменить меня после того, как я сыграю свою роль. Не знаю. Зато мне известно, что планета слишком мала для двух королей Аквилонии. Найдите киммерийца. Воспользуйтесь своими необычными умениями и отыщите его, в какую бы нору он ни забился. У него много друзей в Тарантии. Ему помогли освободить Альбиону. Один человек, даже Конан, не мог устроить такую бойню, как та, что случилась в переулке за башней. Но довольно. Берите свои посохи и идите по его следу. Не знаю, куда он вас приведет. Но только найдите его! А когда найдете, убейте!

Четверо кхитайцев поклонились и, не проронив ни слова, повернулись и бесшумно вышли из комнаты.

11. Мечи Юга

Рассвет, занимавшийся над далекими холмами, окрасил паруса небольшого судна, что двигалось вниз по реке, струившей свои воды в миле от Тарантии и, подобно змее, изгибавшейся на юг. Кораблик резко отличался от прочих судов, бороздивших воды Хорота, – рыбацких шаланд и купеческих баркасов, груженных богатыми товарами. Он был длинным и узким, с высоким изящным носом, черным, как эбеновое дерево. А еще вдоль планшира у него были нарисованы белые черепа. На средней палубе виднелась небольшая каюта, окна которой были плотно занавешены. Прочие суда поспешно уступали дорогу зловеще размалеванному кораблю, потому что он был одним из «кораблей паломников», которые увозили бездыханных последователей Асуры в последний путь на юг – туда, где далеко за горными массивами Пуатани река впадала в океан. В каюте наверняка лежало тело покойного пилигрима. Вид этого мрачного судна был хорошо знаком всем, и даже самые фанатичные приверженцы Митры не осмелились бы коснуться его или помешать его жуткому вояжу.

Но где находился конечный пункт его назначения, не знал никто. Одни называли Стигию; другие – некий безымянный остров, лежащий за горизонтом; третьи уверяли, что он направляется в загадочную и пленительную Вендию, где обретали покой мертвые. Впрочем, никто не знал этого наверняка. Было известно лишь, что, когда последователь Асуры умирал, тело его направлялось по великой реке на юг, на черном корабле, на веслах которого сидел раб-гигант, и больше никто и никогда не видел ни трупа, ни раба, ни самого корабля. Если, конечно, легенды не врали, это всегда был один и тот же раб, что направлял корабли на юг.

Мужчина, сидевший на веслах этой посудины, был таким же огромным и загорелым, как и прочие, хотя более внимательный взгляд обнаружил бы, что кожа его искусно покрыта темным пигментом. На нем были только набедренная повязка и сандалии, и с длинными веслами он обращался с недюжинной силой и ловкостью. Но никто не рисковал приблизиться к мрачному кораблю вплотную, поскольку всем было известно, что последователи Асуры прокляты и эти черные корабли паломников по самые борта нагружены темной магией. Поэтому люди обходили их стороной, бормоча охранные заклинания, пока черная посудина скользила мимо, и им и в голову не могло прийти, что таким образом они помогают бежать своему королю и контессе Альбионе.

Странное это было путешествие; черный стройный кораблик проплыл вниз по реке почти две сотни миль, до того места, где Хорот резко поворачивает на восток, обходя Пуатанские горы. Мимо проплывал постоянно меняющийся, словно во сне, ландшафт. Днем Альбиона терпеливо лежала в каюте, тихо и незаметно, как труп, которым и притворялась. И только поздно вечером, после того, как прогулочные суда с их светловолосыми пассажирами, возлежащими на атласных подушках, и гребцами-рабами покидали водную гладь, и до наступления рассвета, который выгонял из бухт и гаваней рыбацкие лодки, девушка выходила из своего убежища на палубу. Здесь она садилась за рулевое весло, оснащенное канатами ей в помощь, чтобы Конан мог урвать несколько кратких часов сна. К счастью, королю не требовался продолжительный отдых. Его подгонял неугасимый огонь стремления к цели, и его мощное тело оказалось под стать выпавшим на его долю испытаниям. Без задержек и остановок они плыли на юг.

Ночью в воде отражались мириады звезд, днем с небес светило ласковое солнце, и зима осталась далеко позади. По ночам они проплывали мимо городов, над которыми дрожало и переливалось зарево тысяч огней, роскошных прибрежных особняков и плодородных долин. Наконец над ними выросли голубые горы Пуатани, нагромождением утесов похожие на цитадель богов, с вершин которых река кипящим водопадом обрушивалась вниз, на равнину.

Конан пристально всматривался в береговую линию, а потом налег на рулевое весло, направляя лодку к мысу, на остром клине которого вокруг необычной формы скалы полукругом росли сосны.

– Не представляю, как можно спуститься на этом кораблике по водопадам, рев которых мы слышали ночью, – проворчал он. – Хадрат говорит, что им это удается, – но мы причалим здесь. Он также обещал, что нас будет ждать человек с лошадьми, но я пока никого не вижу. Тем более мне непонятно, как известие о нашем прибытии могло опередить нас.

Он направил суденышко к берегу, привязал его канатом за корень, торчащий из песка, а потом нырнул, смывая с себя коричневую краску и грим, и вылез из воды уже в своем естественном облике. Из каюты Конан вынес кольчужный доспех, которым снабдил его Хадрат, и свой меч. Он облачился в броню, пока Альбиона переодевалась в платье, более подходящее для путешествия по горам. Конан, затянув пояс, повернулся лицом к берегу, и рука его метнулась к мечу. Там, под соснами, виднелась фигура в черной накидке, державшая под уздцы белую кобылу и гнедого рыцарского жеребца.

– Ты кто такой? – пожелал узнать король.

Незнакомец отвесил ему глубокий поклон.

– Последователь Асуры. Пришел приказ. Я повиновался.

– То есть как это – «пришел»? – осведомился Конан, но мужчина лишь поклонился вместо ответа.

– Я прибыл, чтобы сопроводить вас через горы в первую же пуатанскую крепость.

– Мне не нужен проводник, – ответил Конан. – Я хорошо знаю эти горы. Благодарю тебя за лошадей, но мы с контессой привлечем меньше внимания, если поедем одни, а не в сопровождении аколита Асуры.

Мужчина вновь поклонился и, передав Конану поводья, поднялся на борт судна. Оттолкнувшись от берега, он направил лодку вниз по течению, к ревевшему вдали водопаду. Недоуменно покачав головой, Конан подсадил контессу в седло, сел на своего коня и направил его в сторону ближайшей вершины, выделявшейся на фоне голубого неба.

Холмистая пересеченная местность, начинавшаяся у подножия горной гряды, являла собой пограничную территорию, охваченную беспорядками, где бароны установили феодальную вольницу, а банды разбойников шастали невозбранно. Пуатань не стала формально объявлять о своем отделении от Аквилонии, но фактически провинция уже превратилась в независимое княжество, которым правил наследный конт Тросеро. Хотя номинальным главой горной страны оставался Валерий, он не сделал попытки силой захватить проходы, охраняемые крепостями, над которыми гордо реял алый стяг Пуатани, со вставшим на дыбы разъяренным леопардом.

Король со своей спутницей поднимались по склону в мягких вечерних сумерках. По мере того как они забирались все выше, внизу перед ними расстилались земли провинции, похожие на огромную пурпурную мантию, испещренную серебристыми полосками рек и озер, желтыми прямоугольниками полей и белыми каплями далеких башен. Чуть выше показалась первая твердыня Пуатани – мощная крепость, защищающая узкий проход, над которой на фоне ясного синего неба рдел флаг с леопардом.

Но подъехать к ней вплотную им не дали. Из-за деревьев показался отряд рыцарей в вороненых доспехах, и их вожак суровым голосом приказал путникам остановиться. Это были высокие мужчины с темными глазами и черными, как вороново крыло, волосами коренных южан.

– Стойте! Назовите дело, которое привело вас сюда, и объясните причину, по которой едете в Пуатань.

– Что, в Пуатани неспокойно, – ответил Конан, пристально глядя на офицера, – если мужчину в аквилонских доспехах останавливают и подвергают допросу как чужеземца?

– Сегодня мошенники сплошь и рядом разъезжают в аквилонской броне, – холодно ответил тот. – Что же до беспорядков, то если вы имеете в виду непризнание узурпатора, то да, Пуатань взбунтовалась. Мы предпочитаем служить памяти погибшего воина, чем кланяться скипетру живой собаки.

Конан сорвал с головы шлем и, тряхнув своей львиной гривой, в упор взглянул на офицера. Пуатанец вздрогнул и побледнел.

– Святые угодники! – ахнул он. – Это же король – живой!

Остальные потрясенно смотрели на путников, а потом разразились криками восторга. Они закружились вокруг Конана, издавая воинственные вопли и в порыве бешеной радости размахивая оружием. Поведение пуатанцев могло повергнуть в шок человека менее воинственного.

– Тросеро прослезится от счастья, когда увидит вас, сир! – воскликнул один.

– Да, и Просперо тоже! – выкрикнул другой. – В последнее время генерал ударился в черную меланхолию, день и ночь проклиная себя за то, что не успел к Валькии вовремя, дабы умереть рядом со своим королем!

– А теперь мы создадим империю! – заорал третий, размахивая огромным мечом над головой. – Да здравствует Конан, король Пуатани!

Лязг и сверкание обнаженной стали и приветственные крики вспугнули птиц, разноцветными стайками вспорхнувших с соседних деревьев. Горячая южная кровь вскипела жарким пламенем, и они ничего так не жаждали, как немедленно броситься вслед за своим новообретенным сюзереном в бой.

– Какие будут приказания, сир? – наперебой кричали они. – Пусть один из нас поедет вперед и привезет в Пуатань новости о вашем возвращении! На каждой башне будут развеваться стяги, приветствуя вас, розы ковром устелют дорогу под копытами вашего коня, и весь цвет Юга окажет почести, достойные вас…

Конан покачал головой.

– Разве можно усомниться в вашей верности? Но ветер дует через горы в страны, где правят мои враги, и я предпочел бы, чтобы они не знали о моем воскрешении – пока, по крайней мере. Отвезите меня к Тросеро и сохраните мое имя в тайне.

В итоге то, что рыцари готовы были превратить в триумфальную процессию, стало скорее тайным посольством. Они спешно отправились в путь, не заговаривая ни с кем, разве что шепотом обмениваясь сведениями с начальником стражи каждой крепости, охранявшей очередной горный проход; Конан ехал среди них, опустив забрало своего шлема.

Горы были необитаемы, если не считать разбойников и гарнизонных солдат. Слывшие сибаритами пуатанцы не имели ни желания, ни необходимости в поте лица обрабатывать суровые голые склоны, дабы прокормить себя. К югу от горной гряды богатые и прекрасные равнины Пуатани простирались вплоть до самых берегов реки Алиманы[26]26
  Алимана – река, разделяющая Аквилонию и Зингару, приток Хорота.


[Закрыть]; а за рекой начиналась Зингара.

Даже сейчас, когда дыхание зимы покрывало инеем листья на деревьях по ту сторону гор, на равнинах под ветром волновалась густая высокая трава, служившая кормом лошадям и крупному рогатому скоту, которыми так славилась Пуатань. Пальмовые и апельсиновые рощи улыбались солнцу, золото лучей которого искрилось на пурпурных и алых башнях замков и городов. Это была земля тепла и изобилия, прекрасных женщин и свирепых воинов. Суровых людей воспитывает не только суровая земля. Пуатань окружали завистливые соседи, и ее сыны мужали в бесконечных войнах. На севере ее границы стерегли горы, а вот на юге одна только Алимана разделяла равнины Пуатани и Зингары, и не единожды воды реки окрашивались кровью. К востоку лежал Аргос, а за ним – Офир, королевства гордые и алчные. Так что рыцари Пуатани защищали свои земли огнем и мечом, не зная ни сна, ни отдыха и не имея времени для праздности.

Вскоре Конан подъехал к замку конта Тросеро…

Конан сидел на атласном диване в богато обставленной комнате, прозрачные занавески в которой шевелил легкий ветерок. Тросеро расхаживал взад и вперед по залу, как тигр в клетке. Он был стройным мужчиной с женской талией и плечами мечника, которого не старили прожитые годы.

– Позвольте нам провозгласить вас королем Пуатани! – взмолился конт. – Пусть эти свиньи-северяне носят ярмо, под тяжестью которого согнулись их шеи. Юг по-прежнему ваш. Оставайтесь здесь, чтобы править нами, посреди цветов и пальм.

Но Конан лишь покачал головой в ответ.

– Нет на земле более благородного края, чем Пуатань. Но в одиночку ей не устоять, какими бы храбрыми ни были ее сыновья.

– Она поколениями стоит особняком, – возразил Тросеро, уязвленный до глубины души оскорблением, нанесенным памяти его предков. – Мы не всегда были частью Аквилонии.

– Я знаю. Но обстоятельства изменились; дни, когда королевства были разделены на удельные княжества, воевавшие друг с другом, канули в прошлое. Времена герцогств и свободных городов миновали; наступила эпоха империй. Правителей снедают имперские амбиции, и только в единстве остается шанс на спасение.

– В таком случае давайте объединим Зингару и Пуатань, – упорствовал Тросеро. – Полдюжины принцев злоумышляют один против другого, и вся страна погрязла в гражданских войнах. Мы покорим ее, провинцию за провинцией, и присоединим к вашим доминионам. Затем с помощью зингарцев мы завоюем Аргос и Офир. Мы построим империю…

И вновь Конан покачал головой.

– Пусть другие терзаются мыслями об имперском величии. Я же всего лишь хочу вернуть себе то, что по праву принадлежит мне. У меня нет желания править империей, на живую нитку сметанной кровью и огнем. Одно дело – захватить трон с помощью его подданных, дабы править ими с их согласия. И совсем другое – поработить чужеземное королевство и править силой страха. Я не хочу стать еще одним Валерием. Нет, Тросеро, я буду править или только Аквилонией, или ничем.

– Тогда ведите нас через горы, и мы разобьем немедийцев.

В глазах Конана засверкали искорки горячей признательности.

– Нет, Тросеро. Это была бы напрасная жертва. Я скажу тебе, что должен сделать для спасения своего королевства. Я должен найти Сердце Аримана.

– Но это же безумие! – запротестовал Тросеро. – Измышления жреца еретического культа и бред полоумной ведьмы!

– Ты не был в моем шатре на Валькии, – мрачно возразил Конан, невольно покосившись на свое правое запястье, на котором до сих пор темнели синие отметины. – Ты не видел, как с грохотом обрушились скалы, похоронив под собой цвет моей армии. Нет, Тросеро, я уверен в том, что Ксалтотан – не простой смертный и, только имея в своем распоряжении Сердце Аримана, я могу противостоять ему. Вот поэтому я еду в Кордаву. Один.

– Но это очень опасно, – не унимался Тросеро.

– Жизнь – вообще опасная штука, – громыхнул король. – Но я поеду не под видом короля или даже рыцаря Пуатани, а буду выдавать себя за странствующего наемника, каким не раз въезжал в Зингару в былые времена. О да, к югу от Алиманы у меня достаточно врагов на суше и на море. Многие из тех, кто не признает во мне короля Аквилонии, вспомнят меня как Конана – вожака пиратов с Барахских островов или Амру черных корсаров. Но у меня имеются и друзья, люди, которые помогут мне по собственным резонам. – При этих словах по губам его скользнула слабая улыбка.

Тросеро беспомощно всплеснул руками и повернулся к Альбионе, сидевшей на соседнем диване.

– Я понимаю ваши сомнения, милорд, – сказала девушка. – Но я тоже видела монету в храме Асуры, и не забывайте, Хадрат сказал, что она была отчеканена за пятьсот лет до падения Ахерона. Если же Ксалтотан – тот самый человек, что изображен на ней, как в том клянется его величество, то это означает, что он – далеко не обычный колдун, даже в другой своей жизни, годы которой равны векам, в отличие от жизней простых людей.

Прежде чем Тросеро успел ответить, в дверь осторожно постучали и чей-то голос доложил:

– Милорд, мы схватили человека, который рыскал вокруг замка. Он говорит, что хочет поговорить с вашим гостем. Я ожидаю ваших распоряжений.

– Шпион из Аквилонии! – прошипел Тросеро, хватаясь за кинжал, но Конан возвысил голос и крикнул:

– Откройте дверь и дайте мне взглянуть на него.

Дверь отворилась, и на пороге появился стройный мужчина в черной накидке с капюшоном, которого за обе руки держали суровые стражники.

– Ты – последователь Асуры? – спросил Конан.

Мужчина кивнул, а суровые стражники вздрогнули и в смятении уставились на Тросеро.

– Новости дошли до юга, – сказал незнакомец. – За Алиманой мы не сможем помочь вам, потому что наша вера дальше на юг не распространяется, хотя и тянется на восток вдоль Хорота. Но вот что нам удалось узнать: вор, который принял Сердце Аримана у Тараска, так и не добрался до Кордавы. В горах Пуатани он пал от рук грабителей. Самоцвет достался их главарю, который, не подозревая о его ценности и стремясь уйти от пуатанских рыцарей, преследовавших его банду, продал его котхийскому купцу Зорату.

– Ха! – Конан возбужденно вскочил на ноги. – И что же Зорат?

– Четыре дня назад он переправился через Алиману, направляясь в Аргос в сопровождении нескольких вооруженных слуг.

– Он – глупец, раз собрался путешествовать по Зингаре в такое время, – заметил Тросеро.

– Да, за рекой сейчас неспокойно. Но Зорат – храбрый человек и даже отчаянный на свой лад. Он очень спешит добраться до Мессантии[27]27
  Мессантия – главный порт Аргоса.


[Закрыть], где рассчитывает найти покупателя на камень. Хотя не исключено, что он надеется продать его в Стигии. Быть может, он догадывается о его истинной природе. Во всяком случае, вместо того чтобы двинуться по длинной дороге, что тянется вдоль границы Пуатани и в конце концов проходит через Аргос вдали от Мессантии, он пустился напрямик через восточные земли Зингары, выбрав более короткий и прямой путь.

Конан с такой силой ударил кулаком по столу, что тот подпрыгнул на ножках.

– Клянусь Кромом, фортуна наконец-то сыграла в кости на моей стороне! Лошадь для меня, Тросеро, и доспехи Свободного Братства! Зорат намного опередил меня, но не настолько, чтобы я не смог догнать его, даже если мне придется идти за ним на край света!

12. Зуб Дракона

На рассвете Конан переправился на своем коне через мелководную Алиману и выехал на широкий караванный путь, который вел на юго-восток. На другой стороне реки остался Тросеро, сидевший на коне во главе отряда закованных в броню рыцарей, над головами которых на утреннем ветру расправил складки стяг с алым леопардом Пуатани. Они молча смотрели вслед королю, эти темноволосые мужчины в сверкающих доспехах, пока его фигура не скрылась в туманной дымке, которую еще не успели рассеять лучи рассветного солнца.

Конан ехал на огромном черном жеребце, подаренном ему Тросеро. Он сменил аквилонскую броню на доспехи Свободного Братства, членами которого были представители всех рас и народностей. На голове у него сидел простой морион, местами помятый и исцарапанный. Кожаные ремни и кольчужные кольца на его хауберке были потертыми и блестели, выдавая участие во многих кампаниях, а ярко-красная накидка, развевавшаяся за плечами, была прожжена в нескольких местах. Он выглядел как ветеран-наемник, познавший все превратности фортуны, сегодня не знающий, куда девать награбленное золото, а завтра потуже затягивающий пояс от голода.

Более того, Конан не только выглядел наемником, он и чувствовал себя им. В нем ожили воспоминания о старых, добрых и славных деньках, когда нога его еще не ступила на путь, ведущий к трону. Тогда он был солдатом удачи, ввязывался в любую драку, просаживал деньги в кабаках и тавернах, искал приключений и не знал других забот. Его интересовали лишь пенистый эль, сверкающий коралл женских губ да возможность помахать острым мечом на поле боя.

В нем пробудились прежние привычки и манеры; он вновь стал ходить вразвалку, со степенной важностью восседал на коне, с губ его срывались полузабытые проклятия, и он даже принялся напевать себе под нос старинные песенки, которые он с товарищами затягивал в тавернах после долгих странствий и кровавых сражений.

А вокруг было неспокойно. Обычно берег реки патрулировали кавалерийские разъезды, опасавшиеся очередного вторжения со стороны Пуатани, но сейчас их нигде не было видно. Внутренние распри вспыхнули с такой силой, что думать о защите границ стало некогда. Длинная белая дорога была пустынной от горизонта до горизонта. По ней больше не громыхали тяжело груженные обозы и не тянулись караваны верблюдов; лишь изредка встречались небольшие группы всадников в коже и железе – мужчин с ястребиными лицами и холодными взглядами, державшихся настороже. Они лишь подозрительно посматривали на Конана, но проезжали мимо, поскольку снаряжение одинокого конника обещало не богатую добычу, а кровь и обмен тяжелыми ударами.

Деревни были сожжены и брошены жителями, на полях не росло ничего, кроме сорняков и бурьяна. Сейчас пуститься в путь по этой дороге отваживались только отчаянные смельчаки, а гражданская война и набеги из-за границы изрядно проредили местное население. В благодатные времена на тракте было не протолкнуться от купеческих обозов, направляющихся из Пуатани в Мессантию в Аргосе и обратно. Но теперь торговцы предпочитали путь, который вел восточнее, через Пуатань, а потом поворачивал на юг и шел через Аргос. Так получалось дольше, зато безопаснее. И только самые бесшабашные торговцы готовы были рисковать своей жизнью и товарами на дороге, идущей через Зингару.

По ночам южный горизонт окрашивали сполохи пламени, а днем там поднимались в небо тяжелые столбы черного дыма; в городах и на равнинах юга умирали люди, престолы переходили из рук в руки и замки сгорали в пламени мятежей. Конан ощутил знакомое возбуждение опытного бойца; его так и подмывало повернуть коня и с головой окунуться в драки и грабежи, как в добрые старые времена. Почему он должен рисковать жизнью, стремясь вернуть себе власть над людьми, которые уже не помнили его? К чему гоняться за короной, которая была потеряна для него навсегда? Почему не забыться в кровавой ярости схваток и погони за сокровищами, как бывало раньше? В конце концов, неужели он не завоюет себе еще какое-нибудь королевство? Мир вступал в век стали, войн и имперских амбиций; и сильный мужчина вполне может проявить себя беспощадным завоевателем на руинах прежней жизни. И почему бы ему не стать этим человеком? Вот такие слова нашептывал ему на ухо знакомый демон-искуситель, и перед мысленным взором Конана проплывали кровавые образы его славного и разбойного прошлого. Но он не свернул в сторону, а продолжал путь, стремясь к цели, которая с каждой милей выглядела все более недостижимой, пока ему не стало казаться, что он гонится за несбыточной мечтой.

Конан понукал черного жеребца, стараясь не загнать его, но белая дорога по-прежнему оставалась пустынной. Зорат намного опередил его, но киммериец не сдавался, зная, что едет быстрее тяжело груженного купеческого обоза. Вскоре он подъехал к воротам замка конта Вальброзо, который, подобно орлиному гнезду, приткнулся на самой макушке голого холма, господствовавшего над дорогой.

Вальброзо выехал ему навстречу в сопровождении своей дружины. Это был худощавый, смуглый и горбоносый мужчина с блестящими глазами. Он надел вороненую кирасу, и за ним следовали тридцать копейщиков, черноусых ястребов пограничных войн, алчностью и безжалостностью не уступавших ему самому. В последнее время торговые караваны попадались редко, и Вальброзо проклинал гражданские войны, из-за которых оживленное движение на дорогах замерло, хотя и благословлял их за безнаказанность, позволявшую ему расправляться со своими соседями.

Он не надеялся поживиться чем-либо особенным у одинокого всадника, которого заприметил с верхушки своей башни, но, как говорится, доброму вору все впору. Опытным взором он окинул потрепанную кольчугу Конана и его загорелое, испещренное шрамами лицо, придя к тому же выводу, что и всадники, попавшиеся киммерийцу ранее: пустой кошелек и жадный до дела меч.

– Кто таков, бродяга? – осведомился он.

– Наемник, еду в Аргос, – ответил Конан. – А тебе какое дело?

– Для вольного наемника ты едешь не в ту сторону, – проворчал Вальброзо. – Добрая драка и добыча ждут тебя на юге. Присоединяйся ко мне. С голоду не умрешь. На дороге не осталось купцов, которых можно пограбить, но я намерен двинуться на юг со своими бродягами, чтобы продать наши мечи тому, кто заплатит подороже.

Конан не спешил с ответом, зная, что, если откажется наотрез, то дружинники Вальброзо могут наброситься на него. Прежде чем он успел принять решение, зингариец заговорил снова:

– Вы, вольные наемники, знаете всякие приемчики, способные развязать язык любому. У меня есть пленник – купец, которого я захватил последним. Клянусь Митрой, за всю неделю, кроме него, здесь больше никто не появился! Так вот, он оказался большим упрямцем. При нем обнаружилась железная шкатулка, секрет которой он отказался сообщить нам, а мне не удалось убедить его открыть ее. Клянусь, я думал, что знаю все методы принуждения, но, быть может, тебе, ветерану Свободного Братства, известно кое-что еще. В любом случае поедем со мной и посмотрим, что можно сделать.

Последние слова Вальброзо решили дело. Похоже, что в лапы к нему угодил не кто иной, как Зорат. Конан не знал торговца в лицо, но любой, обладающий достаточным упрямством, чтобы отважиться путешествовать по Зингаре в такое время, скорее всего, окажется достаточно стойким, чтобы смеяться в лицо своим мучителям.

Он поехал рядом с Вальброзо по неровной дороге, поднимающейся на вершину холма, где стоял угрюмый замок. В качестве дружинника ему полагалось ехать позади, но в силу привычки он проявил непочтительность, а Вальброзо, похоже, не придал этому значения. Годы, проведенные на границе, научили конта, что здесь не время и не место для соблюдения придворного этикета. Кроме того, он был прекрасно осведомлен о независимости наемников, которые своими мечами возвели на трон не одного короля.

Их встретил пересохший ров, кое-где заваленный мусором. Копыта их коней простучали по настилу подъемного моста, и они проехали под аркой ворот. Позади с грохотом обрушилась опускная решетка. Они оказались в просторном и голом дворе, поросшем жесткой травой, в центре которого виднелся колодец. Вдоль стен ютились лачуги дружинников, из дверей которых выглядывали любопытные лица неопрятных или, наоборот, вызывающе разодетых женщин. Дружинники в покрытых ржавчиной доспехах играли в кости на плитах двора под арочными сводами. Конану показалось, будто он попал в бандитское логово, а не в замок благородного рыцаря.

Вальброзо спешился и знаком предложил Конану следовать за собой. Они вошли в дверь и двинулись по сводчатому коридору, где их встретил сурового вида мужчина в кольчуге с иссеченным шрамами лицом, спускавшийся по лестнице, – несомненно, капитан стражи.

– Ну, Белозо, – поинтересовался Вальброзо, – он заговорил?

– Он очень упрям, – проворчал Белозо, метнув исполненный подозрительности взгляд на Конана.

Вальброзо выругался и гневно затопал вверх по винтовой лестнице. Конан с капитаном последовали за ним. По мере того как они поднимались, страдальческие стоны мужчины становились все громче. Пыточная комната Вальброзо находилась над двором, а не располагалась в темнице. В комнате, у одной стены которой сидел на корточках волосатый гигант в коротких кожаных штанах и смачно грыз говяжью кость, находились орудия пыток: дыба, сапоги, крюки и прочие приспособления, которые пытливый человеческий ум изобрел для того, чтобы рвать плоть, ломать кости и вскрывать вены и связки себе подобным.

На дыбе лежал обнаженный мужчина, и Конану хватило одного взгляда, чтобы понять: он умирает. Руки и ноги неестественной длины свидетельствовали о том, что у него разорваны связки и вывернуты суставы. Он был смуглым человеком с умным лицом, орлиным профилем и быстрыми темными глазами. Сейчас они остекленели и налились кровью, а лицо усеивали крупные капли пота. Он жутко скалился, обнажая почерневшие десны.

– Вот эта шкатулка.

Вальброзо злобно пнул ногой небольшую, но увесистую шкатулку, стоявшую на полу рядом с дыбой. Она была украшена изящной резьбой, в которой забавно переплелись черепа и драконы, но Конан не заметил крючка или замочка, с помощью которых можно было бы откинуть крышку.

– Сокровищница этой собаки, – раздраженно пояснил Вальброзо. – Все на юге знают Зората и его железный ящичек, но только одному Митре известно, что в нем находится. А сам он говорить отказывается.

Зорат! Значит, это была правда; перед ним лежал человек, которого он искал. Сердце гулко застучало у Конана в груди, когда он склонился над изувеченным телом, хотя и постарался ничем не выдать охватившего его нетерпения.

– Развяжи веревки, раб! – грубо приказал он палачу, и Вальброзо и капитан обменялись недоуменными взглядами.

Конан заговорил властным королевским тоном, и человекообразное существо, затянутое в кожу, инстинктивно повиновалось. Он распустил веревки медленно, потому что вывернутые суставы отозвались на ослабление пут нестерпимой болью, способной соперничать с пытками.

Взяв кувшин с вином с соседнего стола, Конан поднес его край к губам умирающего. Зорат сделал несколько глотков и поперхнулся, так что струйка вина потекла ему на грудь.

В налитых кровью глазах блеснули искорки узнавания, и покрытые пеной губы шевельнулись, горячечно прошептав несколько слов на котхийском диалекте.

– Выходит, это смерть? Мои невыносимые страдания подошли к концу? Потому что ты – король Конан, который погиб при Валькии, а это значит, что и я попал в царство мертвых.

– Ты еще жив, – сказал Конан. – Но ты умираешь. Тебя больше не будут пытать. Я об этом позабочусь. Но более я ничем не смогу тебе помочь. А перед смертью скажи, как открыть шкатулку!

– Мой железный ящик, – задыхаясь, словно в бреду, произнес Зорат. – Он закален в нечестивом пламени в огненных горах Кроши; его металл не может вскрыть ни одно зубило. О, сколько драгоценностей он перевез, странствуя по всему миру! Но еще никогда в нем не было такого сокровища, как сейчас.