Текст книги "Приключения Конана-варвара. Путь к трону (сборник)"

– Скажи мне, как открыть его, – продолжал уговоры Конан. – Тебе от него все равно нет проку, а мне он может помочь.

– Да, ты – Конан, – прошептал котхиец. – Я видел тебя сидящим на троне в большом зале Тарантии, с короной на голове и скипетром в руке. Но ты мертв, ты погиб при Валькии. И я знаю, что и мой конец близок.

– Что говорит эта собака? – нетерпеливо рявкнул Вальброзо, который явно не знал котхийского. – Он скажет нам, как открыть шкатулку?

Звук его голоса словно вдохнул жизнь в израненную грудь Зората, и тот обратил взор налитых кровью глаз на конта.

– Я скажу это одному Вальброзо, – проговорил он по-зингарийски. – Смерть уже стоит предо мной. Наклонись ко мне, Вальброзо!

Тот повиновался, и его смуглое лицо озарилось алчностью; стоявший за его спиной мрачный капитан Белозо шагнул ближе.

– По очереди нажми на семь черепов на боковой стенке шкатулки, – выдохнул Зорат. – Потом нажми на голову дракона, который извивается на крышке. Потом нажми на сферу, зажатую в зубах дракона. Потайной замок откроется.

– Быстрее, подай мне шкатулку! – выругавшись, вскричал Вальброзо.

Конан поднял ее и поставил на помост, но Вальброзо плечом оттолкнул его в сторону.

– Дай я сам открою его! – вскричал Белозо, шагнув вперед.

Вальброзо, в глазах которого пылала жадность, обругал его и заставил отступить.

– Прочь! Я открою ее! – выкрикнул он.

Конан, рука которого инстинктивно метнулась к мечу, посмотрел на Зората. Глаза того остекленели и воспалились, но он не сводил их с Вальброзо, он смотрел на него со жгучей ненавистью; показалось или по губам умирающего действительно скользнула мрачная улыбка? Купец согласился открыть секрет только после того, как понял, что умирает. Конан повернулся, наблюдая за Вальброзо. Умирающий неотрывно смотрел на него.

На боковой стенке в переплетении ветвей незнакомых деревьев были выгравированы семь черепов. На крышке в окружении сложных узоров вздыбился инкрустированный дракон. Вальброзо, торопясь, нажимал на черепа. Вот он большим пальцем надавил на голову дракона, вскрикнул, резко отдернул руку и сердито затряс ею.

– Я укололся об острый край узора, – прорычал он.

Он нажал на золотую сферу, которую сжимал в зубах дракон, и крышка откинулась. Всех присутствующих ослепило яркое золотистое пламя. На мгновение им показалось, будто внутри ящичка горит живой огонь, языки которого выбивались наружу и лизали воздух. Белозо вскрикнул, а Вальброзо затаил дыхание. Конан стоял неподвижно, потеряв дар речи и будучи не в силах отвести взор от сгустка пламени.

– Митра, вот это камень!

Рука Вальброзо нырнула в шкатулку и извлекла оттуда пульсирующую алую сферу, заполнившую комнату переливами искрящегося сияния. И вдруг умирающий торговец на дыбе хрипло расхохотался.

– Глупец! – выкрикнул он. – Драгоценный камень – твой! Но вместе с ним я подарил тебе смерть! Царапина на твоем пальце… Взгляни на голову дракона, Вальброзо!

Они обернулись и уставились на крышку шкатулки. Из раскрытой пасти дракона торчал кончик тускло сверкающей иглы.

– Зуб Дракона! – пронзительно вскрикнул Зорат. – Он смазан ядом черного стигийского скорпиона! Глупец! Глупец, вздумавший голыми руками открывать шкатулку Зората! Смерть! Ты уже мертв!

И торговец умер с кровавой пеной на губах.

Вальброзо зашатался, крича:

– О, Митра, я весь горю! В моих жилах течет жидкий огонь! Мои суставы лопаются изнутри! Смерть! Смерть!

Он вскинул руки и повалился на пол. Последовало мгновение жестоких судорог, когда руки и ноги его выкручивались под немыслимыми углами, а потом он выгнулся и замер, остановившимся взором глядя в потолок. Губы его раздвинулись в зловещей ухмылке, обнажая почерневшие десны.

– Мертв! – пробормотал Конан, наклоняясь, чтобы поднять камень, выкатившийся из правой руки Вальброзо. Он лежал на полу, похожий на лужицу рассветного пламени.

– Умер! – прошептал Белозо, а потом глаза его заволокло безумие, и он прыгнул вперед.

Конан оказался застигнутым врасплох. Глаза его ослепил блеск бесценного камня, и мозг его не успевал следить за происходящим. Намерения Белозо стали ему ясны только тогда, когда на его шлем обрушился тяжелый удар. Блеск камня подернулся алой рябью, и киммериец упал на колени.

Он услышал топот ног и рев раненого буйвола. Конан был оглушен, но сознание не потерял, сообразив, что Белозо схватил железную шкатулку и обрушил ему на голову, когда он наклонился. Легкий шлем с забралом спас ему жизнь. Он с трудом выпрямился, нашаривая меч и пытаясь стряхнуть с глаз кровавую пелену. Комната закружилась и поплыла у него перед глазами. Но тут он увидел распахнутую дверь и услышал затихающий топот ног, спешащих вниз по винтовой лестнице. На полу валялся звероподобный палач, вместе с кровью выкашливая остатки жизни из чудовищной раны на груди. А Сердце Аримана исчезло.

Шатаясь, Конан выбежал из комнаты, сжимая в руке обнаженный меч. Из-под шлема на лицо ему стекала струйка крови. Пьяно покачиваясь, он помчался вниз по лестнице, слыша, как со двора доносятся лязг стали и крики, которые заглушил бешеный топот копыт. Выскочив из дверей башни, он увидел, как по двору бестолково мечутся стражники. Закричала какая-то женщина. Оседланные лошади сорвались с привязи, внося свою лепту в царящую суматоху, и среди них – черный жеребец Конана.

– Он сошел с ума! – выкрикнула какая-то женщина, заламывая руки, хотя и сама бестолково металась по двору. – Он выскочил из замка, как обезумевший пес, рубя направо и налево! Белозо сошел с ума! Где лорд Вальброзо?

– В какую сторону он направился? – рявкнул Конан.

Люди обернулись и уставились на незнакомца с обнаженным мечом в руке, лицо которого было забрызгано кровью.

– Вон туда, через боковой выход! – взвизгнула женщина, тыча пальцем на восток, а другая завопила: – А это еще кто?

– Белозо убил Вальброзо! – во всю силу легких гаркнул Конан.

Подбежав к своему жеребцу, он ухватился за его гриву и одним прыжком взлетел в седло. Стражники и дружинники растерянно смотрели на него. Ответом ему послужил нестройный хор диких воплей, но реакция окружающих оказалась именно такой, на какую он и рассчитывал. Вместо того чтобы закрыть ворота и взять его в плен или броситься в погоню за убийцей своего господина, они пришли в еще большее смятение. Они были стаей волков, которых держал вместе лишь страх перед Вальброзо, и они не питали верности ни к замку, ни друг к другу.

Во дворе зазвенели мечи и закричали женщины. В суматохе никто не обратил внимания на Конана, который вылетел через боковую калитку и понесся вниз по склону. Перед ним расстилалась бескрайняя равнина, а внизу, у подножия холма, караванная дорога разделялась, поворачивая на юг и восток. И как раз на южной дороге он заприметил еще одного всадника, который, пригнувшись к шее лошади, пришпоривал ее изо всех сил. Окружающий мир вдруг стал нечетким, долина поплыла у Конана перед глазами, солнце окуталось густой красной пеленой, и он покачнулся в седле, вцепившись в гриву скакуна, чтобы не упасть. Минутная слабость миновала, и он послал своего коня вскачь.

У него за спиной из замка, стоявшего на вершине холма, повалили клубы дыма. В башне, всеми позабытое, осталось лежать тело его хозяина рядом с трупом пленника. Заходящее солнце окрасило равнину кровью, и два всадника, яростно нахлестывая лошадей, уходили к горизонту.

Жеребец Конана не успел отдохнуть, однако и лошадь Белозо тоже нельзя было назвать свежей. Но огромный конь под киммерийцем и не думал сдаваться, черпая неведомо откуда внутренние резервы. Оглушенный ударом мозг Конана отказывался понимать, почему зингариец спасается бегством от единственного преследователя. Похоже, Белозо охватила паника, порожденная безумием, которое таилось в сверкающих глубинах самоцвета. Солнце село; белая дорога едва виднелась в сумерках, исчезая в лиловой мгле, затянувшей горизонт.

Жеребец захрапел; усталость брала свое. Становилось все темнее, и окружающая местность изменилась. На прежде голой равнине стали появляться небольшие рощицы дубов и ольхи. Вдали показалась гряда невысоких холмов. На небе высыпали первые звезды. Жеребец начал спотыкаться, с него хлопьями летела пена. Но впереди уже показался густой лес, тянувшийся до самых холмов на горизонте, и Конан смутно разглядел фигурку беглеца, отчаянно стремившегося достичь его первым. Конан дал шпоры своему коню, потому что уже понял, что настигает свою жертву. Заглушая топот копыт, прозвучал чей-то пронзительный крик, но оба всадника не обратили на него внимания.

Влетев под низко нависающие над дорогой ветви, оба оказались почти рядом. Яростный крик сорвался с губ Конана, и он замахнулся мечом; к нему повернулся бледный овал лица, в полуопущенной руке блеснуло лезвие клинка, и Белозо ответил ему столь же бешеным воплем – а потом измученный жеребец споткнулся и упал, так что всадник кубарем вылетел из седла. Раскалывающаяся от боли голова Конана ударилась о камень, и черное звездное небо опрокинулось на него и померкло.

Конан не помнил, сколько он провалялся вот так, без чувств. Едва придя в себя, он понял, что его куда-то тащат за руку по каменистой почве через густой подлесок. А потом его безжалостно швырнули наземь, и он полностью пришел в сознание.

Шлем он потерял, голова раскалывалась от боли, его тошнило, а в волосах запеклась кровь. Но жизнь уже вернулась к нему, и он осмотрелся по сторонам.

Над верхушками деревьев висела полная багровая луна, и киммериец понял, что полночь уже миновала. Он провел без чувств несколько часов, достаточно долго, учитывая жестокий удар, полученный им от Белозо, равно как и падение, которое попросту вышибло из него дух. Но теперь в голове у него прояснилось, и он чувствовал себя лучше, чем во время безумной погони за беглецом.

Конан с удивлением понял, что лежит отнюдь не на дороге. Ее вообще нигде не было видно. Он лежал на поросшей травой земле, на небольшой опушке, по краям которой черной стеной высились деревья. Лицо и руки его покрывали мелкие царапины, как если бы его волокли сквозь густые колючие заросли. Приподнявшись на локте, он оглянулся и вздрогнул – над ним возвышалась гигантская тень, сидевшая на корточках…

Поначалу Конан решил, что это ему мерещится и воображение сыграло с ним злую шутку. Она не могла быть настоящей, эта неподвижная и огромная серая тварь, сидевшая рядом и глядевшая на него бездонными глазами, лишенными и проблеска сострадания. Конан лежал и смотрел на нее, подсознательно надеясь, что вот сейчас она исчезнет, растает, как ночной кошмар, и вдруг по спине у него скользнул предательский холодок. В памяти ожили полузабытые легенды о таких вот тварях, обитавших в лесах на границе Зингары и Аргоса. Их называли упырями, пожирателями человеческой плоти, порождениями тьмы, детьми нечестивого союза полузабытой расы с демонами преисподней. Поговаривали, что где-то в этих лесах остались руины древнего проклятого города, среди могил которого бродили серые уродливые тени, – и Конан содрогнулся всем телом.

Он смотрел на бесформенную башку, смутно видимую на фоне ночного неба, а потом рука его осторожно потянулась к мечу, висевшему на бедре. И тут, издав жуткое рычание, монстр бросился, чтобы вцепиться ему в горло, и Конан заорал в ответ.

Он машинально выставил перед собой правую руку, и собачьи челюсти твари сомкнулись на ней, глубоко вдавливая кольца кольчуги в плоть. Бесформенные лапы, все еще сохраняющие сходство с человеческими, потянулись к его горлу, но Конан шарахнулся в сторону, выхватывая левой рукой кинжал.

Они сцепились и покатились по траве, нанося друг другу беспорядочные удары. Мускулы, напрягшиеся под серой шкурой твари, были твердыми, как стальные канаты, и более мощными, чем у обычного человека. Но Конан не был обычным человеком, да и кольчуга защищала его от когтей и клыков твари достаточно долго, чтобы он успел несколько раз вонзить ей в тело кинжал по самую рукоятку. И все же этот полузверь-получеловек обладал дьявольской живучестью, и король содрогнулся от омерзения, ощутив прикосновение скользкой, потной плоти к своей коже. В очередной удар он вложил всю свою ненависть и отвращение, и монстр вдруг судорожно вздохнул под ним, когда острие кинжала отыскало-таки дорогу к его сердцу, и замер.

Конан с трудом поднялся на ноги, и его тут же стошнило. Он стоял, пошатываясь, в центре поляны, опираясь одной рукой на меч и сжимая в другой кинжал. Он не утратил своего первобытного чувства направления, во всяком случае в том, что касалось сторон света, но по-прежнему не представлял, в какой стороне осталась дорога. Он понятия не имел, куда утащило его неведомое чудовище. Конан обвел взглядом притихший, залитый лунным светом лес и почувствовал, как на лбу у него выступил холодный пот. Оставшись без коня, он оказался в чаще проклятого леса, и бездыханная тварь у его ног напомнила ему об ужасах, которые подстерегали его на каждом шагу. Он затаил дыхание, напрягая слух в надежде уловить треск сучьев или шорох травы.

А когда он все-таки услышал звуки, то вздрогнул от неожиданности. Ночную тишину разорвало испуганное конское ржание. Его жеребец! Оказывается, в этом лесу водились и пантеры – или же упыри пожирали диких зверей с не меньшим аппетитом, чем людей.

Он ринулся напролом через кусты в направлении шума и пронзительно засвистел. Дикая злоба вытеснила страх. Если конь погибнет, он потеряет последний шанс догнать Белозо и отобрать у него самоцвет. Жеребец вновь закричал от страха и ярости, теперь уже ближе. Раздались звуки глухих ударов – конь отбивался копытами, а потом послышалось отвратительное чавканье рассекаемой плоти.

Совершенно неожиданно для себя Конан вывалился на белую дорогу и увидел в лунном свете вставшего на дыбы жеребца. Прижав уши к голове, тот отбивался копытами от стремительной тени, атаковавшей его, а потом и вокруг самого Конана закружился водоворот теней, которые набросились на него со всех сторон. В воздухе повисла отвратительная вонь, словно из разрытой могилы.

Король с проклятиями принялся рубить мечом направо и налево, пустив в ход и кинжал. В лунном свете засверкали влажные клыки, отвратительные лапы рвали на нем кольчугу, но он все-таки пробился к жеребцу, схватил поводья и прыгнул в седло. Меч его взлетел и опустился, описав сверкающую дугу в ночной темноте и разбрызгивая кровь, и клинок рассек очередную бесформенную башку. Конь вновь встал на дыбы и попятился, бешено молотя передними копытами. Они вырвались из окружения и помчались по дороге. По обе стороны, правда, недолго, скользили жуткие серые тени. Но потом они отстали, и Конан, въехав на вершину поросшего лесом холма, вновь увидел перед собой бескрайний простор равнины, убегающей к самому горизонту.

13. Призрак прошлого

Вскоре после восхода солнца Конан пересек аргосскую границу. Белозо пропал бесследно. Или капитан, воспользовавшись тем, что Конан потерял сознание, удрал очень далеко, или же сам пал жертвой лесных тварей. Но киммериец не заметил никаких признаков последнего. Тот факт, что он столько времени провалялся без чувств, означал, скорее всего, то, что монстры долго и тщетно преследовали капитана, который сумел-таки улизнуть от них. Конан не сомневался, что если тот остался жив, то едет сейчас впереди него. Если бы Белозо изначально не собирался в Аргос, он бы ни за что не поехал по восточной дороге.

Пограничная стража не остановила Конана. Одинокому странствующему наемнику не требовалось ни паспорта, ни подорожной, да и его потрепанная кольчуга ясно свидетельствовала о том, что в данный момент он не служит какому-либо лорду. Он ехал по пересеченной местности, где в тени дубов серебристо журчали ручейки, и дорога впереди взбегала с холма на холм, теряясь в голубой дымке вдали. Дорога из Пуатани к морю была очень старой, даже древней.

В Аргосе царили мир и покой; волы тащили по дороге тяжело нагруженные повозки, а по обеим сторонам загорелые мужчины трудились не покладая рук на полях и в садах, улыбаясь солнцу из-под раскидистых ветвей. Перед тавернами и постоялыми дворами в тени дубов сидели на завалинках старики, приветствуя одинокого путника.

Всех, кто попадался ему на пути, – крестьян на полях, стариков в тавернах, куда он заворачивал, чтобы утолить жажду кружкой пенного эля, наблюдательных и подозрительных купцов – Конан расспрашивал о Белозо. Ответы их были невразумительны и зачастую противоречивы, но одно король уяснил точно: худощавый, жилистый зингариец со злыми черными глазами и усами, закрученными на западный манер, опережал его, явно направляясь в Мессантию. Это был вполне логичный выбор пункта назначения; все морские порты Аргоса славились своим космополитизмом, в отличие от внутренних провинций, а Мессантия была самой многоязычной из них. В ее гавани собирался весь цвет морского судоходства, равно как и беглецы из внутренних провинций. Законы не отличались строгостью; Мессантия жила морской торговлей, и ее жители избегали чрезмерной щепетильности в своих сделках с моряками. В городе процветала не только легальная торговля; портовую жизнь изрядно разнообразили пираты и контрабандисты. Все это Конану было прекрасно известно, потому что, еще в бытность свою барахским буканьером[28]28
  Буканьер – это не профессиональный моряк, а охотник на одичавших коров и свиней. Если буканьеров часто путают с пиратами, то это лишь потому, что англичане во второй половине XVII века нередко называли флибустьеров «буканирами». Буканьеры получили свое название от слова «букан», обозначающего решетки из сырого зеленого дерева, на которых они коптили мясо, долго не портившееся в условиях тропиков (мясо, приготовленное таким образом, также часто называли «букан»).


[Закрыть], он не раз по ночам пробирался в гавань Мессантии, дабы сбыть с рук полученный неправедным путем товар. Большинство пиратов с Барахских островов – небольшого архипелага, лежавшего к юго-западу от побережья Зингары, – были выходцами из Аргоса, и, пока они грабили лишь суда других стран, власти Аргоса закрывали глаза на некоторые нарушения морского права.

Но деятельной натуре Конана было тесно в границах Барахских островов. Ему случалось плавать и с зингарийскими буканьерами, и даже с черными корсарами, которые, подобно свирепому урагану, бесчинствовали на северном побережье, а это ставило его вне любого и всяческого закона. Случись киммерийцу быть узнанным в любом порту Аргоса, это стоило бы ему головы. Но он без колебаний направлялся в Мессантию, останавливаясь только затем, чтобы дать отдых коню и урвать несколько часов сна самому. В город он въехал без всяких проблем, смешавшись с толпой, что беспрестанно вливалась в этот большой торговый муравейник. Мессантия не имела городских стен; город надежно защищали море и корабли.

Был уже вечер, когда Конан неспешно ехал по улице, которая, как и все прочие, вела в порт. В самом ее конце он увидел причалы, мачты и паруса пришвартованных кораблей. Впервые за долгие годы он вдохнул соленый морской воздух, услышал скрип такелажа и хлопанье парусов на ветру, срывавшем с волн пенные шапки, и в душе его вновь проснулась жажда странствий.

Но к причалам он не поехал. Король свернул и по широким каменным ступеням поднялся на улицу, с которой большие белые особняки надменно взирали на берег и портовую суету внизу. Здесь жили люди, разбогатевшие на морской торговле, – несколько капитанов, отыскавших сокровища в дальних краях, многочисленные торговцы и купцы, никогда не ступавшие на палубу, не слышавшие рев урагана и не познавшие ярости абордажных схваток.

Конан направил коня в хорошо известные ему ворота, украшенные позолотой, и въехал во двор, где журчал фонтан, а по мраморным плитам важно расхаживали голуби. Ему навстречу поспешил паж в панталонах и атласной юбочке клиньями. Торговцы Мессантии вели дела с самыми разными людьми, среди которых попадались грубые и неотесанные личности, но все они так или иначе были связаны с морем. И потому наемник, бесстрашно въехавший во двор богатого коммерсанта, вызывал некоторое удивление.

– Здесь проживает купец Публио? – Это был не вопрос, а скорее утверждение, и что-то в тоне Конана заставило пажа поспешно сдернуть с головы берет, украшенный перьями. Он отвесил незнакомцу низкий поклон и ответил:

– Да, мой капитан, именно так.

Конан спешился, и паж кликнул конюха, который подбежал, чтобы принять поводья.

– Твой хозяин у себя?

Король стянул латные рукавицы и принялся выбивать ими пыль из накидки и кольчуги.

– Да, мой капитан. Как прикажете доложить?

– Я сам доложу о своем прибытии, – проворчал Конан. – Не трудись провожать меня – я знаю дорогу.

Паж не осмелился ослушаться столь властного распоряжения и остался на месте, глядя вслед Конану, который поднимался по мраморным ступеням, и спрашивая себя, что может быть общего у его хозяина с этим гигантом-воином, в котором за версту чувствовался варвар с Севера.

Челядинцы бросили работу и с открытыми ртами уставились на Конана, когда тот миновал большой прохладный балкон, выходивший во двор, и вошел в широкий коридор, по которому гулял морской ветерок. На полпути он расслышал скрип гусиного пера и свернул в просторную комнату, огромные окна которой смотрели на гавань.

Публио, толстяк с большой головой и шустрыми темными глазками, сидел за резным столом тикового дерева и что-то писал позолоченным пером на богатом пергаменте. Его синяя мантия была сшита из лучшего муарового шелка, отделанного золотой парчой, а на шее болталась толстая золотая цепь.

Когда киммериец вошел, купец с недовольным видом поднял голову, чтобы взглянуть на вошедшего, и застыл. Челюсть у него отвисла, и он сидел с таким видом, словно увидел перед собой оживший призрак. Глаза его испуганно расширились, и в них отразился страх.

– Ну, – сказал Конан, – у тебя что, язык отнялся, Публио?

Купец облизнул пересохшие губы.

– Конан! – прошептал он, не веря своим глазам. – Митра! Конан! Амра!

– Собственной персоной. – Конан расстегнул накидку и вместе с латными рукавицами небрежно швырнул ее на стол. – В чем дело, приятель? – раздраженно осведомился он. – Может, ты хотя бы предложишь мне стакан вина? После дальней дороги у меня в глотке пересохло.

– Да-да, вина, конечно! – машинально пробормотал Публио и инстинктивно потянулся к гонгу, но тут же отдернул руку, словно обжегшись, и вздрогнул.

Пока Конан смотрел на него с мрачной насмешкой, торговец поднялся из-за стола и поспешил закрыть дверь. Но сначала он выглянул в коридор, дабы убедиться в том, что поблизости нет какого-нибудь чрезмерно любопытного раба. Затем, вернувшись в комнату, он взял с соседнего столика золотой кувшин с вином и уже собрался наполнить тонкий бокал, когда Конан нетерпеливо отобрал у него кувшин и принялся жадно пить прямо из горлышка.

– Да, это и в самом деле Конан, – пробормотал Публио. – Ты что, спятил?

– Клянусь Кромом, Публио, – отозвался Конан, отрывая от губ кувшин, но не выпуская его из рук, – а ведь ты живешь совсем не так, как в старые добрые времена. Да, пожалуй, никто другой, кроме аргосского торговца, не сподобится извлечь такую прибыль из маленькой прибрежной лавчонки, насквозь пропахшей тухлой рыбой и дешевым вином.

– Старые времена давно миновали, – проворчал Публио, плотнее запахиваясь в мантию, словно ему вдруг стало холодно. – Я сбросил с плеч прошлое, как дырявую накидку.

– Что ж, – невозмутимо заметил Конан, – уж меня-то ты не сбросишь. Мне нужно от тебя совсем немного, но я получу то, за чем пришел. И ты не откажешь мне. Мы ведь с тобой столько сделок провернули когда-то. Или ты полагаешь, будто я глуп и не понимаю, что этот роскошный особняк возведен моим потом и кровью? Сколько добра с моих галер прошло через твою лавку?

– Все торговцы Мессантии в свое время вели дела с морскими разбойниками, – нервно пробормотал Публио.

– Но не с черными корсарами, – мрачно возразил Конан.

– Ради Митры, говори потише! – взмолился Публио, и на лбу у него выступил пот. Пальцы его нервно теребили золотую тесьму, которой была обшита его мантия.

– Ну, не бойся – я всего лишь хотел освежить твою память, – отозвался Конан. – Ты часто рисковал в прошлом, когда сражался за жизнь и состояние в своей вонючей лавчонке у причалов и знался с каждым буканьером, контрабандистом и пиратом отсюда и до Барахских островов. Должно быть, достаток сделал тебя мягким.

– Я – уважаемый человек… – начал было Публио.

– Это означает, что ты чертовски богат, – фыркнул Конан. – А почему? Почему ты разбогател быстрее своих конкурентов? Может быть, потому что проворачивал крупные сделки со слоновой костью и страусовыми перьями, медью, кожами, жемчугами, золотой чеканкой и прочими вещичками с побережья Куша? А почему они доставались тебе так дешево, тогда как остальные торговцы втридорога платили за них серебром стигийцам? А я скажу тебе, если ты забыл; ты покупал их у меня, причем по заниженной цене, а я отнимал их у племен с Черного побережья и даже грабил корабли Стигии – я и мои черные корсары.

– Во имя Митры, прекрати, прошу тебя! – взмолился Публио. – Ничего я не забыл. Но что ты здесь делаешь? Я – единственный человек во всем Аргосе, кто знает, что король Аквилонии был когда-то буканьером по имени Конан. Однако с юга до нас дошли известия о том, что Аквилония пала, а ее король погиб.

– Мои враги уже столько раз распускали слухи о моей смерти в прошлом, – фыркнул Конан. – Но вот он я, сижу и пью киросское вино. – И он подтвердил свои слова действиями.

Отставив кувшин, который почти опустел, он сказал:

– Публио, мне нужен от тебя сущий пустяк. Я знаю, что тебе известно все, что происходит в Мессантии. Я хочу знать, находится ли в городе зингариец по имени Белозо. Он, кстати, может воспользоваться другим именем. Он высок, худощав и смугл, как все представители его народа, и, очень возможно, ищет покупателя на редкий самоцвет.

Публио покачал головой.

– Ничего не слышал о таком человеке. Но тысячи людей приезжают в Мессантию и уезжают из нее. Если он здесь, мои люди найдут его.

– Хорошо. Отправь их на его поиски. А пока прикажи позаботиться о моем коне и распорядись подать сюда, в эту комнату, что-нибудь поесть.

Публио поспешил многословно выразить согласие с пожеланиями гостя, а Конан допил вино, небрежно отшвырнул кувшин в угол и подошел к ближайшему окну, полной грудью вдыхая соленый морской воздух. Король взглянул сверху на лабиринт портовых улочек, окинул оценивающим взглядом корабли в гавани, после чего поднял голову и устремил взор за пределы бухты, в голубую даль, туда, где небо встречалось с морем. Память унесла его за горизонт, к золотым морям юга, под палящее солнце, где жизнь била ключом, не стесненная законами и правилами. Едва уловимый аромат специй или пальм пробудил в нем воспоминания о странных и чужих берегах, где мангровые заросли подбирались к самой воде и гремели барабаны, о кораблях, сходящихся в абордажных схватках, и палубах, скользких от крови, о дыме, пламени и криках умирающих… Увлекшись своими мыслями, он почти не обращал внимания на Публио, который украдкой выскользнул из комнаты.

Подхватив полы мантии, торговец поспешил по коридору, пока не оказался в помещении, где высокий худощавый мужчина со шрамом на виске что-то писал на листе пергамента. Было нечто такое в его внешности, что выдавало в нем отсутствие привычки к труду писца. К нему и обратился Публио:

– Конан вернулся!

– Конан? – Сухопарый мужчина вздрогнул, и перо выпало у него из пальцев. – Корсар?

– Да!

Его собеседник побледнел.

– Он сошел с ума? Если его застукают здесь, нам конец! Того, кто укрывает корсара или сотрудничает с ним, повесят тут же, рядом с самим корсаром! Что, если губернатор узнает о наших прежних связях с ним?

– Он не узнает, – угрюмо ответил Публио. – Пошли своих людей на рынки и в портовые притоны. Пусть ищут человека по имени Белозо. Он – зингариец. Конан говорит, у него есть драгоценный камень, который он, скорее всего, хочет продать. О нем наверняка должны знать торговцы драгоценностями. И вот тебе еще одно задание: подбери с дюжину надежных ребят, которые смогут прикончить Конана, а потом не разболтать об этом всему свету. Ты понял меня?

– Понял. – Собеседник его медленно и серьезно кивнул.

– Не для того я воровал и обманывал, зубами выгрызая путь наверх из сточной канавы, чтобы позволить призраку из прошлого погубить мое настоящее и будущее, – пробормотал Публио, и зловещее выражение его лица изрядно удивило бы благородных дам и господ, которые покупали шелка и жемчуга в его многочисленных лавках.

Но, вернувшись к Конану некоторое время спустя с подносом, на котором стояли тарелки с фруктами и мясом, он вновь постарался придать своему лицу невозмутимое выражение, дабы его незваный гость ничего не заподозрил.

Король по-прежнему стоял у окна, глядя на гавань, где пестрели пурпурные, алые, красные и малиновые паруса галеонов, каракк[29]29
  Каракка – большое торговое или военное парусное трехмачтовое судно.


[Закрыть] и галер.

– Если глаза меня не обманывают, вон там стоит стигийская галера, – сказал он, кивая на низкое стройное черное судно, качавшееся на волнах поодаль от остальных. Оно встало на якорь у песчаного берега, который изгибался, образуя высокий мыс. – Получается, сейчас между Стигией и Аргосом царит мир?

– Такой же, как и всегда, – отозвался Публио, со вздохом облегчения опуская поднос на стол, поскольку тот был нагружен изрядно; он изучил вкусы и пристрастия своего гостя еще в прежние времена. – Стигийские порты временно открыты для наших кораблей, как и наши – для их. Но не хотел бы я, чтобы какое-нибудь мое судно встретилось с одной из их проклятых галер в открытом море! А эта приползла в гавань вчера вечером. Что нужно ее хозяевам, я не знаю. До сих пор они ничего не продали и не купили. Я не доверяю этим смуглокожим дьяволам. Предательство родилось в их черной земле.

– Я заставлял их заливаться горючими слезами, – беззаботно ответствовал Конан, отворачиваясь от окна. – На своей галере с командой из черных корсаров я подбирался к самым бастионам замка Кеми, стены которого омывают морские волны, и сжигал стоящие там на якоре галеоны. И, раз уж мы заговорили о предательстве, мой старый друг, как насчет того, чтобы отведать этих яств и отпить глоток вина, просто для того, чтобы показать мне, что твое сердце – на правильной стороне?

Публио повиновался с такой готовностью, что усыпил подозрения Конана, и он без дальнейших колебаний сел за стол и принялся поглощать еду, которой хватило бы на троих.

Пока он ел, по рынкам, портовым притонам и тавернам пошли люди, высматривая зингарийца, который хочет продать драгоценный камень или ищет корабль, способный доставить его в чужеземные порты. Высокий сухопарый мужчина со шрамом на виске сидел, положив локти на залитый вином стол в убогом погребке, над головой у него с закопченной балки свисала латунная лампа, и он вел разговоры с отчаянными разбойниками, зловещее выражение лиц которых и потрепанная одежда выдавали их профессию.

Когда на небе высыпали первые звезды, в их свете стала видна странная кавалькада, приближающаяся по белой дороге к Мессантии с запада. Их было четверо – высоких худощавых мужчин в черных накидках с капюшонами. Они ехали молча, безжалостно погоняя своих скакунов, и кони эти были такими же поджарыми и сухими, как и их наездники, усталые и запыленные после долгого пути.