Текст книги "Приключения Конана-варвара. Путь к трону (сборник)"

Мертвец безостановочно шагал вперед, глядя прямо перед собой, и шаг его оставался размеренным, как поступь самой судьбы. На лбу у Конана выступил холодный пот; в голове крепли самые черные подозрения. Откуда ему знать, что это жуткое создание из прошлого ведет его к свободе? Но он понимал, что, предоставленный самому себе, никогда не выберется из этого запутанного лабиринта коридоров и туннелей. Он следовал за своим кошмарным проводником сквозь тьму, что неохотно расступалась перед ними и торопилась сомкнуться позади, тьму, в которой скользили тени и фигуры, рожденные безумием и страхом, но опасающиеся ослепительного блеска камня.

И вдруг впереди показалась бронзовая дверь, и Конан уловил дуновение ночного ветра пустыни, увидел звезды и песок, на который падала зловещая тень гигантской пирамиды. Тотмекри молча указал на пустыню, а потом повернулся и беззвучно зашагал обратно в темноту. Конан смотрел ему вслед, глядя, как тает во тьме его механически переставляющая ноги тень, словно направляясь навстречу своей судьбе или возвращаясь в объятия вечного сна.

Выругавшись от души, киммериец отскочил от двери и со всех ног бросился в пустыню, как будто за ним гналась стая демонов. Он больше не оглядывался ни на пирамиду, ни на черные башни Кеми, высившиеся вдали над песками. Он направлялся на юг, к побережью, и бежал, как человек, охваченный паникой. Физические усилия позволили ему стряхнуть с разума черную паутину, а свежий ветер пустыни рассеял кошмары, опутавшие душу. Отвращение сменилось свирепым восторгом еще до того, как пустыня уступила место болотистой низине, поросшей густой растительностью, сквозь которую проглянула черная вода лагуны и стоящий на якоре «Искатель приключений».

Он продрался сквозь подлесок, по пояс проваливаясь в трясину, и с размаху бросился в глубокую воду, не обращая внимания на акул и крокодилов, подплыл к галере и успел вскарабкаться по якорной цепи на палубу, мокрый и ликующий, прежде чем вахта заметила его.

– Просыпайтесь, собаки! – рявкнул Конан, отводя в сторону копье, которое растерянный часовой упер ему в грудь. – Поднять якорь! Свистать всех наверх! Высадите рыбака на берег и насыпьте ему полный шлем золота! Занимается рассвет, и нам предстоит направиться в ближайший порт Зингары!

Он поднял над головой огромный драгоценный камень, и тот засверкал во тьме, бросая на палубу отблески золотистого пламени.

20. Из пепла да восстанет Ахерон

Зима ушла из Аквилонии. На ветках зазеленели первые листочки, и нежная трава расцвела под ласковыми прикосновениями теплых южных ветров. Но многие поля так и остались голыми, а там, где раньше высились гордые особняки или стояли процветающие города, виднелась лишь выжженная земля да горы пепла. Волки бесстрашно выходили на охоту на заросшие травой торговые тракты, а в лесах таились банды отчаянных исхудавших мужчин. И только в Тарантии гремело разгульное веселье.

Валерий правил так, словно был поражен безумием. Даже те бароны, кто приветствовал его возвращение, в конце концов восстали против него. Его мытари душили налогами бедных и богатых одинаково; сокровища разоренной страны стекались в Тарантию, которая перестала быть столицей королевства и превратилась в оплот захватчиков на оккупированной территории. Ее купцы богатели не по дням, а по часам, но это было сомнительное благо; никто не знал, когда его обвинят в измене под вымышленным предлогом, имущество конфискуют, а самого бросят в тюрьму или отведут на плаху.

Валерий не делал попыток снискать доверие своих подданных. Он опирался на немедийскую солдатню и отчаянных наемников. Он знал, что является лишь марионеткой в руках Амальрика. Он знал, что остается королем до тех пор, пока у немедийца не лопнет терпение. Он знал, что ему никогда не удастся объединить Аквилонию под своей рукой и сбросить ярмо своих хозяев, потому что окраинные провинции будут сопротивляться ему до последней капли крови. И, если уж на то пошло, немедийцы немедленно свергнут его, стоит ему только попытаться сплотить свое королевство. Уязвленная гордость разъедала его душу, словно ржавчина, и он пустился во все тяжкие, как человек, живущий исключительно сегодняшним днем и не заглядывающий в завтра.

Но в его безумии присутствовал хитрый расчет и коварство, о котором даже не подозревал Амальрик. Не исключено, что годы бурных странствий в качестве изгнанника породили в нем горечь, невидимую невооруженным глазом. Не исключено, что двусмысленность его нынешнего положения лишь усилила эту горечь, и та перешла в стадию безумия. Как бы то ни было, он жил одним-единственным желанием: погубить всех, кто был связан с ним.

Он знал, что его правление закончится в ту же секунду, как только он перестанет быть нужным Амальрику; но знал он и то, что, пока королевство стонет под гнетом его власти, немедиец будет терпеть его. Амальрик желал сломить Аквилонию и подчинить королевство, уничтожить последние остатки его независимости, а потом и захватить его для себя, восстановить на собственный лад с помощью своего огромного состояния и использовать его людские и природные ресурсы, дабы отнять у Тараска корону Немедии. Потому что высшей целью для Амальрика оставался императорский трон, и Валерий знал об этом. Правда, Валерий не знал, догадывается ли об этом Тараск, но, во всяком случае, король Немедии поддерживал безжалостный стиль его правления. Тараск ненавидел Аквилонию ненавистью, рожденной прежними обидами. Он мечтал о полном уничтожении западного королевства.

И Валерий вознамерился разрушить страну до такой степени, что даже баснословное состояние Амальрика не помогло бы восстановить ее. Он ненавидел барона ничуть не меньше, чем аквилонян, и лишь надеялся дожить до того дня, когда Аквилония будет лежать в руинах, а Тараск и Амальрик окажутся втянутыми в бесплодную гражданскую войну, в которой в конце концов погибнет и Немедия.

Он полагал, что завоевание непокорных провинций Гундерланда, Пуатани и Боссонских топей будет означать конец его бесславного правления. Тем самым он сыграет свою роль, и его попросту выбросят за ненадобностью. Поэтому он откладывал покорение этих провинций, насколько это было возможно, ограничив свою деятельность карательными рейдами и грабежами и изобретая все новые увертки и поводы, дабы отсрочить вторжение, на котором настаивал Амальрик.

Его жизнь превратилась в сплошную череду разгульных пиров и непотребных дебошей. Он наполнил дворец самыми красивыми девушками королевства, с их согласия или без оного. Он всячески поносил богов и валялся пьяным на полу банкетной залы с золотой короной на голове и в мантии, заляпанной пролитым вином. В припадке кровожадности он приказал установить виселицы на рыночной площади и украсил их разлагающимися телами повешенных, насытил кровью топоры палачей и отправил немедийскую конницу грабить, жечь и насиловать свою страну. Доведенные до крайности, его подданные регулярно восставали против него, но их бунты жестоко подавлялись. Валерий грабил, насиловал, облагал непомерными налогами и разрушал с таким остервенением, что запротестовал даже Амальрик, который заявил, что он доведет стану до полного истощения и что возродить ее впоследствии будет невозможно, не подозревая, что в этом и заключалась его навязчивая идея.

Но если в Аквилонии и Немедии люди говорили о безумии короля, то в Немедии шептались еще и о Ксалтотане, человеке без лица. Однако очень немногие видели его на улицах Бельверуса. Говорили, что почти все время он проводит в горах, беседуя с уцелевшими представителями древней расы: смуглыми и молчаливыми людьми, утверждавшими, что ведут свою родословную от жителей древнего королевства. Люди шептались о барабанах, что рокочут по ночам в спящих горах, об огнях, горящих в темноте, и странных заклинаниях, отзвуки которых приносил ветер. Эти заклинания и ритуалы были забыты много веков назад и сохранились лишь в виде бессмысленных наборов слов, произносимых перед очагами в деревнях, обитатели которых разительно отличались от людей долин.

В чем заключался смысл подобных конклавов, не знал никто, кроме Ораста, который часто сопровождал пифонянина и на осунувшемся лице которого все отчетливее проступала тень отчаяния.

Но в самый разгар весны стоячее болото королевства всколыхнули новые слухи, и сонное оцепенение сменилось лихорадочной активностью. Ветер с юга принес на своих крыльях известия, заставившие встряхнуться людей, погрузившихся в пучину отчаяния. Впрочем, никто не мог сказать толком, откуда они взялись. Одни говорили, что с гор пришла пожилая суровая женщина с развевающимися волосами, а рядом с ней, как верный пес, шел огромный серый волк. Другие шептались о жрецах Асуры, которые, словно призраки, тайком побывали и в Гундерланде, и в пограничной марке Пуатани, и в лесных деревнях Боссонии.

Но вести пришли, и на границе вспыхнул пожар восстания. Окраинные города, в которых стояли гарнизоны немедийцев, были взяты штурмом, а отряды фуражиров[33]33
  Отряды фуражиров – специальные подразделения, занимающиеся сбором продовольствия для солдат и скота (в первую очередь лошадей).


[Закрыть] вырезаны подчистую. Запад восстал, и в поведении мятежников появились новые черты – яростная решимость и вдохновенный гнев, резко отличавшие этот бунт от предыдущих мятежей, которые поднимали доведенные до отчаяния люди. Причем к простолюдинам присоединились и бароны, укреплявшие свои замки и выказывавшие открытое неповиновение губернаторам провинций. На границах болот были замечены отряды боссонийцев – коренастых суровых мужчин в панцирях и стальных касках, вооруженных длинными луками. Переход от молчаливого отчаяния к мятежу произошел мгновенно, и королевство занялось, подожженное с нескольких сторон. Амальрик отправил гонца к Тараску, который поспешил прибыть с целой армией.

В королевском дворце Тарантии два короля и Амальрик устроили военный совет, чтобы обсудить сложившееся положение. Они не стали посылать за Ксалтотаном, который занимался таинственными изысканиями в немедийских горах. Ни разу с того кровавого дня при Валькии они не прибегали к его помощи, несмотря на то что его колдовская сила могла бы им очень пригодиться, и он постепенно отстранился, почти не поддерживая с ними отношений и явно утратив интерес к их интригам. Не звали они и Ораста, но тот пожаловал сам, смертельно бледный, как пена, которую перед штормом ветер срывает с верхушек волн. Он появился в комнате с позолоченным куполом, в которой совещались короли, и те с изумлением отметили загнанное выражение его лица и страх, отражавшийся в его глазах.

– Ты выглядишь усталым, Ораст, – сказал Амальрик. – Присаживайся на диван, а я прикажу рабам подать тебе вина. Тебе пришлось долго скакать…

Ораст отмахнулся от предложения.

– На пути из Бельверуса я загнал трех лошадей. Я не смогу пить вино, не смогу отдохнуть, пока не скажу вам то, что должен.

Он принялся расхаживать взад и вперед, словно сжигавший его внутренний жар не позволял ему оставаться на месте. Наконец, повернувшись лицом к своим компаньонам, он продолжал:

– Когда мы воспользовались Сердцем Аримана, чтобы вернуть к жизни умершего человека, то недооценили последствия вмешательства в черный прах прошлого. В этом моя вина и мой грех. Мы думали только о своих амбициях, забыв о тех устремлениях, которые мог иметь этот человек. И мы выпустили на волю демона, поступки, мотивы и мощь которого непонятны нам самим. Я глубоко погружался во тьму, но есть предел, дальше которого ни я, ни любой человек моей расы или возраста не может зайти. Мои предки были чистыми людьми, не зараженными демоническими язвами; один только я опускался в преисподнюю, но мой грех способен причинить вред лишь мой личности. Однако же за Ксалтотаном стоят века и тысячелетия черной магии и дьявольского искусства. Мы не можем понять его не только потому, что он колдун, но и потому, что он сын расы колдунов. Я видел вещи, которые ужаснули мою душу. В самом сердце спящих гор я смотрел, как Ксалтотан общается с духами проклятых, пробуждая древних демонов забытого Ахерона. Я видел, как проклятые потомки проклятой империи поклоняются ему как своему верховному жрецу. Я знаю, что он задумал, – и я скажу вам, что это ни больше и ни меньше как восстановление древней черной и мрачной империи Ахерона!

– Что ты имеешь в виду? – требовательно спросил Амальрик. – Ахерон давно превратился в прах. Потомков выживших не хватит, чтобы возродить империю. Даже Ксалтотан не в силах вновь вдохнуть жизнь в прах, которому исполнилось три тысячи лет.

– Вам слишком мало известно о его черной силе, – угрюмо ответил Ораст. – Я видел, как сами горы становятся чужими и незнакомыми под действием его заклинаний. Я видел, как искажается реальность и возникают смутные очертания долин, лесов, скал и озер, какими они были в далеком прошлом. Я не видел, а скорее ощутил, как пурпурные башни забытого Пифона сияют в туманной дымке сумерек. И во время последнего конклава, на котором я присутствовал, на меня наконец снизошло понимание его колдовства, пока гремели барабаны и его звероподобные поклонники падали ниц перед ним. Говорю вам, он возродит Ахерон с помощью своей магии, принеся такую кровавую жертву, какой еще не видывал мир. Он поработит человечество, кровавым потопом смоет настоящее и вернет к жизни прошлое.

– Ты сошел с ума! – вскричал Тараск.

– Я сошел с ума? – Ораст вперил в него мрачный взгляд. – Да разве может человек увидеть то, что видел я, и сохранить рассудок? Но я говорю правду. Он намерен возродить Ахерон со всеми его башнями, колдунами, королями и ужасами, каким он был много веков назад. Потомки жителей Ахерона послужат ему ядром, вокруг которого он нарастит костяк, вот только строительным материалом для него станет кровь и плоть ныне живущих людей. Я не могу сказать вам, как именно он осуществит задуманное. Мой мозг отказывается повиноваться мне, когда я пытаюсь понять его. Но я видел! Ахерон вновь станет Ахероном, и даже горы, леса и реки обретут прежние очертания. Почему бы и нет? Если уж я со своими крохами знаний сумел вернуть к жизни человека, умершего три тысячи лет назад, то почему величайший маг в истории мира не может возродить целое королевство, павшее три тысячи лет тому назад? По его велению Ахерон восстанет из пепла.

– Как мы можем помешать ему? – спросил Тараск, на которого слова Ораста явно произвели впечатление.

– Есть только один способ, – ответил Ораст. – Мы должны украсть Сердце Аримана!

– Но я… – вырвалось у Тараска, однако он вовремя спохватился и замолчал.

Никто не обратил внимания на его оплошность, и Ораст продолжал:

– Это – та сила, которую можно использовать против него. Имея ее в своем распоряжении, я смогу победить его. Но как мы похитим его? Он спрятал его в каком-то потайном месте, откуда его не добудет даже заморийский вор. Где именно он хранит его, мне узнать не удалось. Если бы только он снова надышался пыльцы черного лотоса – но в последний раз это было после битвы при Валькии, когда он устал после колдовства, которое отняло у него много сил…

Дверь была закрыта и заперта на засов, но сейчас она бесшумно распахнулась, и перед ними предстал Ксалтотан, спокойный и невозмутимый, поглаживая свою патриаршую бороду, хотя в глазах его вспыхивали зловещие искорки.

– Я научил тебя слишком многому, – небрежно заметил он и указательным пальцем, словно перстом судьбы, ткнул в Ораста.

И, прежде чем кто-либо успел пошевелиться, он швырнул горсть пыли под ноги жрецу, который замер, словно статуя. Она вспыхнула и задымилась; голубоватый дымок заклубился вокруг Ораста. Поравнявшись с его лицом, он вдруг стремительной спиралью обвился вокруг его шеи, подобно атакующей змее. Дикий вскрик Ораста перешел в отвратительный хрип. Руки жреца взметнулись к шее, глаза расширились, а изо рта вывалился язык. Струйка дыма обнимала горло жреца, как синяя лента; потом она растаяла, и Ораст мертвым повалился на пол.

Ксалтотан хлопнул в ладоши, и в комнату вошли двое мужчин, которые часто сопровождали колдуна, – невысокие, омерзительно смуглые, с красными раскосыми глазами и острыми крысиными зубами. Они молча подняли тело и вынесли его вон.

Ксалтотан небрежно взмахнул рукой, показывая, что дело сделано, и уселся за стол слоновой кости, вокруг которого сидели побледневшие короли.

– По какому случаю совет? – пожелал узнать он.

– Аквилоняне восстали на западе, – ответил Амальрик, приходя в себя после страшной смерти Ораста. – Эти глупцы верят в то, что Конан жив и во главе пуатанской армии идет освобождать их. Если бы он объявился сразу же после битвы при Валькии или если бы тогда пошли слухи о том, что он жив, центральные провинции все равно бы не восстали, потому что боялись твоей мощи. Но Валерий своим правлением довел их до такого состояния, что они готовы последовать за любым, кто сможет объединить их против нас, предпочитая мгновенную смерть пыткам и постоянным унижениям. Разумеется, сказки о том, что он не погиб при Валькии, ходили и раньше, но только в последнее время народ массово поверил в них. А тут еще и Паллантид вернулся из изгнания, клятвенно уверяя, что в день битвы король лежал больным в своем шатре и что другой человек надел его доспехи. Кроме того, после удара палицей при Валькии оправился личный оруженосец короля, и он тоже подтверждает эту невероятную историю – или умело притворяется. Появилась и какая-то старуха с ручным волком, которая твердит, что король Конан жив и что однажды он непременно вернет себе корону. В последнее время эту же песню подхватили и проклятые жрецы Асуры. Они заявили, что им каким-то таинственным образом стало известно о том, что Конан возвращается, дабы освободить свое королевство. К несчастью, мне не удалось схватить никого из них. Все это, разумеется, проделки Тросеро. Мои шпионы доносят, что Тросеро готовится вторгнуться в Аквилонию. Полагаю, что Тросеро предъявит народу какого-нибудь самозванца, который станет утверждать, что он и есть король Конан.

Тараск рассмеялся, но в смехе его не было убежденности. Он незаметно потрогал шрам под накидкой и вспомнил ворона, который своим карканьем навел их на след беглеца. Вспомнил он и тело своего оруженосца Аридея, которое привезли ему с гор на границе и которое было жутко изуродовано клыками серого волка, как уверяли его насмерть перепуганные солдаты. Помнил он и о красном камне, украденном из золотой шкатулки, пока колдун спал, и потому промолчал.

А Валерий вспомнил умирающего вельможу, который перед смертью поведал ему страшную историю, и четырех кхитайцев, отправившихся на юг и пропавших без вести. Но и он держал язык за зубами, потому что подозрения и ненависть к своим союзникам грызли его изнутри, и он ничего так не желал, как увидеть, что повстанцы и немедийцы поубивали друг друга.

Но Амальрик воскликнул:

– Какой абсурд – мечтать о том, что Конан жив!

Вместо ответа Ксалтотан швырнул на стол свиток пергамента.

Амальрик схватил его, развернул, и с губ его сорвалось яростное ругательство. Он стал читать вслух:

Ксалтотану, великому факиру Немедии

Ахеронская собака, я возвращаюсь в свое королевство и намерен прибить твою шкуру гвоздями на ворота своей столицы.

Конан

– Подделка! – воскликнул Амальрик.

Ксалтотан покачал головой.

– Нет, письмо подлинное. Я сравнил его с подписью на королевских документах, которые хранятся в придворной библиотеке. Никто не может подделать этот смелый летящий почерк.

– Если Конан жив, – пробормотал Амальрик, – это восстание не похоже на прежние, потому что он – единственный, кто способен объединить аквилонян. Но, – тут же запротестовал он, – это совсем не в духе Конана. Почему он начал угрожать нам, зная, что мы будем настороже? Скорее он бы нанес удар без предупреждения, как свойственно варварам.

– Мы и так предупреждены, – заметил Ксалтотан. – Наши шпионы донесли о том, что Пуатань готовится к войне. Он не мог перейти горы без того, чтобы мы не узнали об этом, поэтому и прислал нам вызов в свойственной ему манере.

– Почему тебе? – пожелал узнать Валерий. – Почему не мне или Тараску?

Ксалтотан вперил в короля непроницаемый взгляд.

– Потому что Конан умнее тебя, – сказал он наконец. – Ему уже известно то, что вам, королям, только предстоит узнать: что не Тараск, не Валерий и даже не Амальрик, а именно Ксалтотан является властителем западных народов.

Они промолчали, глядя на него, ошеломленные осознанием того, что он прав.

– Для меня нет другого пути, кроме имперского, – сказал Ксалтотан. – Но сначала мы должны сокрушить Конана. Не знаю, как ему удалось ускользнуть от меня в Бельверусе, потому что знание того, что произошло, пока я лежал, одурманенный черным лотосом, мне недоступно. Но сейчас на юге он собирает армию. Это – его последний шанс, который стал возможен только потому, что его поддержали люди, доведенные до отчаяния Валерием. Пусть они бунтуют, всех их я держу в кулаке. Мы подождем, пока он не выступит против нас, и потом уничтожим его раз и навсегда. Затем мы раздавим Пуатань, Гундерланд и глупых боссонийцев. За ними наступит черед Офира, Аргоса, Зингары, Котха – все народы мира мы объединим в одну империю. Вы будете править от моего имени, и мои наместники обретут величие, недоступное нынешним королям. Я – непобедим, потому что Сердце Аримана отныне скрыто там, откуда его не сможет украсть ни один смертный, чтобы использовать против меня.

Тараск старательно избегал взгляда колдуна, чтобы Ксалтотан не прочел его мысли. Он понял, что маг не заглядывал в золотую шкатулку с выгравированными на крышке спящими змеями после того, как положил внутрь Сердце Аримана. Ксалтотан не знал о том, что Сердце уже украдено; необычный драгоценный камень находился вне пределов досягаемости его темной силы; его сверхъестественные способности не предупредили его о том, что шкатулка пуста. Тараск решил, что Ксалтотан не подозревал о том, как глубоко постиг его замыслы Ораст, потому что пифонянин не упомянул о восстановлении Ахерона, ограничившись словами о создании новой земной империи. Тараск полагал, что Ксалтотан еще не до конца уверовал в свои силы; ему, так же как и им, требовалась помощь для реализации своих целей. В определенной мере магия тоже зависит от удара копьем или мечом. Король встретился взглядом с Амальриком и понял, что тот хочет сказать: пусть колдун воспользуется своими умениями, чтобы разбить их самого опасного врага. У них еще будет время, чтобы объединиться против него; должен же существовать способ приручить темную силу, выпущенную ими на волю.