Текст книги "Приключения Конана-варвара. Путь к трону (сборник)"

18. Я – женщина, которая никогда не умирала!

Конан со жгучим интересом рассматривал своих спутников в масках. Или Тутотмес был одним из них, или вся процессия направлялась на встречу с ним. И он понял, куда они идут, когда за пальмами показалась черная треугольная громада, затмевавшая звезды.

Они прошли через лабиринт хижин и рощиц, и, если кто-нибудь посторонний и заметил их, он постарался не попадаться им на глаза. В хижинах не было видно ни огонька. Позади них ночное небо пронзали черные башни Кеми, звезды отражались в водах гавани, а впереди расстилалась погруженная во тьму пустыня. Где-то затявкал шакал. Обутые в сандалии ноги аколитов бесшумно ступали по песку. С таким же успехом они могли быть призраками, направлявшимися к колоссальной пирамиде, что вздымалась из тьмы пустыни. Над спящей землей раскинула крылья мертвая тишина.

Сердце у Конана забилось чаще, когда он разглядел на фоне звезд мрачный черный клин; к его желанию как можно скорее встретиться с Тутотмесом примешивался страх неизвестности. Ни один человек не мог без опаски приблизиться к этим массивным сооружениям из черного камня. Одно их имя внушало панический ужас северным народам, и легенды гласили, что построили их совсем не стигийцы. Они уже стояли здесь в те незапамятные времена, когда смуглокожие люди пришли в долину великой реки.

Когда они подошли ближе, Конан заметил неяркий свет у основания, который постепенно обрел очертания дверного проема, по обеим сторонам которого сидели каменные львы с головами женщин, загадочные и непостижимые. Это был ночной кошмар, воплотившийся в камень. Предводитель процессии направился прямо к двери, в глубине которой Конан разглядел чью-то фигуру.

Вожак на мгновение остановился перед ней, а потом исчез в черных внутренностях пирамиды; жрецы по одному последовали за ним. Когда очередной аколит в маске переступал порог мрачного портала, таинственный страж останавливал его и между ним происходил какой-то обмен; слова это были или жесты, Конан понять не мог. Заметив это, киммериец намеренно приотстал и, нагнувшись, сделал вид, будто возится с завязками своих сандалий. И только когда последний из жрецов исчез внутри, он выпрямился и подошел к порталу.

Он с тревогой спрашивал себя, является ли хранитель прохода человеком; на ум ему пришли полузабытые легенды, слышанные им давным-давно. Но его сомнения оказались беспочвенными. В дверном проеме горел бронзовый светильник, тускло освещая длинный узкий коридор, уходящий в темноту. У его начала стоял человек, закутанный в черную накидку. Больше никого не было видно. Очевидно, жрецы в масках уже удалились по этому самому коридору.

Край накидки закрывал нижнюю часть лица стигийца, и поверх нее на Конана уставились пронзительные глаза. Левой рукой он сделал любопытный жест. Конан, не долго думая, повторил его. Но, очевидно, следовало изобразить нечто совсем иное: правая рука стигийца вынырнула из складок накидки, в ней сверкнула сталь, и его стремительный выпад пронзил бы сердце обычного человека.

Но он столкнулся с варваром, чьи инстинкты не уступали инстинктам дикой кошки джунглей. Едва только кинжал тускло блеснул в неверном свете факела, Конан поймал смуглое запястье левой рукой, а кулаком правой врезал стигийцу прямо в челюсть. Затылок привратника с глухим стуком впечатался в каменную стену, и череп его раскололся.

Конан застыл над поверженным врагом, напряженно прислушиваясь. Факел по-прежнему горел тусклым красноватым пламенем, и на двери плясали дрожащие, изломанные тени. Из темноты за ней не доносилось ни звука, хотя киммерийцу показалось, что где-то далеко впереди и внизу прозвучал гонг.

Он оттащил тело за одну из створок бронзовой двери, которая открывалась вовнутрь, а потом осторожно двинулся по коридору навстречу судьбе, предугадать которую он бы не взялся ни за что на свете.

Не пройдя и нескольких шагов, он в растерянности остановился. Коридор разветвлялся на два рукава, а он не знал, по какому из них проследовали жрецы в масках. Он наугад шагнул в левый. Пол под ногами шел под уклон, и плиты его приобрели чуть ли не зеркальную гладкость от множества ног, прошедших по нему. На стенах изредка попадались факелы, бросавшие вокруг трепещущий потусторонний свет. Конан с беспокойством подумал о том, а ради какой, собственно, цели возводились эти колоссальные сооружения и в какую забытую эпоху. Это была древняя, очень древняя земля. Никто не знал, сколько веков смотрят на звезды угрюмые черные храмы Стигии.

Слева и справа то и дело открывались узкие черные арки, но он упорно держался главного коридора, хотя в нем крепла убежденность, что он ошибся в выборе. Тишина казалась осязаемой, но киммерийца не покидало чувство, что он здесь не один. Уже не раз, проходя мимо черного провала арки, он ощущал на себе тяжелый взгляд невидимых глаз. Он остановился, уже собираясь вернуться к тому месту, где коридор раздваивался, а потом резко обернулся и выхватил нож. Нервы его зазвенели, как натянутые струны.

В устье туннеля поменьше стояла девушка, в упор глядя на него. Кожа ее цвета слоновой кости выдавала в ней стигийку из какой-то старинной благородной семьи, и, подобно всем женщинам ее народа, она отличалась высоким ростом и отличной фигурой. Ее пышные черные волосы были уложены в высокую прическу, в которой сверкал огромный рубин. Кроме бархатных сандалий и широкого пояса, инкрустированного драгоценными камнями, на ней ничего не было.

– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросила она.

Акцент выдал бы его. Поэтому Конан стоял не двигаясь, являя собой мрачную фигуру в пугающей маске с перьями, кивающими сверху. Он окинул настороженным взглядом тени за спиной девушки и понял, что там никого нет. Впрочем, в пределах слышимости вполне могли притаиться орды вооруженных мужчин.

Она шагнула к нему, явно исполненная подозрений, но без страха.

– Ты не похож на жреца, – сказала она. – Ты – воин. Это очевидно даже в маске. Между тобой и жрецом существует такая же разница, как между мужчиной и женщиной. Клянусь Сетом! – воскликнула она, замерев на месте, и глаза ее удивленно расширились. – Готова поспорить, ты даже не стигиец!

Движением настолько быстрым, что глаз не поспевал за ним, он схватил ее за горло и легко, словно лаская, сжал его.

– Ни звука! – предупредил он.

Ее безупречная кожа цвета слоновой кости оказалась холодной, как мрамор, но в больших темных глазах не было и тени страха, когда она взглянула на него.

– Не бойся, – спокойно ответила она. – Я тебя не выдам. Но ты сошел с ума, если пришел сюда, чужеземец, в запретный храм Сета!

– Я ищу жреца Тутотмеса, – сказал Конан. – Он здесь, в этом храме?

– Зачем он тебе понадобился? – ответила она вопросом на вопрос.

– У него есть то, что украли у меня.

– Я отведу тебя к нему, – предложила она с такой готовностью, что он моментально исполнился подозрений.

– Не играй со мной, девочка, – прорычал киммериец.

– Я не играю с тобой. Просто я не питаю любви к Тутотмесу.

Он заколебался, но потом решился; в конце концов, он был настолько же в ее власти, как и она – в его.

– Иди рядом, – приказал он и, отпустив горло, крепко взял ее за запястье. – Но ступай осторожно. Одно неверное движение…

Она повела его по идущему под уклон коридору, все ниже и ниже, пока светильники не исчезли, и ему пришлось идти на ощупь в полной темноте, полагаясь не столько на зрение, сколько на слух и ощущение присутствия женщины рядом. Однажды, когда он заговорил с ней, она повернула к нему лицо, и он с содроганием отметил, что глаза ее светятся золотистым блеском. В голове у него зародились смутные подозрения и туманные опасения, но он упрямо шел следом за ней по лабиринту пересекающихся черных коридоров, в котором оказалось бессильным даже его чувство направления. Конан мысленно обругал себя за то, что позволил увлечь себя в эти темные подземелья, но поворачивать назад было уже поздно. И вновь он ощутил движение и жизнь во тьме вокруг, чувствуя, как зло и смерть жадно следят за каждым его шагом. Если только слух не обманывал его, он уловил легкое шуршание, которое то стихало, то вновь возобновлялось по короткой команде девушки.

Наконец она привела его в комнату, освещенную необычным канделябром на семь черных свечей, горевших жутковатым пламенем. Конан знал, что они спустились глубоко под землю. Комната была квадратной, со стенами и потолком, выложенными полированным черным мрамором, и обставлена на старинный стигийский манер. Он заметил эбеновую кушетку, накрытую черным бархатным покрывалом, и возвышение из черного камня, на котором стоял саркофаг.

Конан остановился в ожидании, глядя на многочисленные черные арки, зиявшие в стенах. Но девушка не сделала попытки двинуться дальше. Растянувшись с ленивой грацией на кушетке, она заложила руки за голову и окинула его призывным взглядом из-под длинных темных ресниц.

– Ну? – нетерпеливо осведомился он. – Что ты задумала? Где Тутотмес?

– Ни к чему спешить, – лениво отозвалась она. – Что такое лишний час – или день, год, век, если на то пошло? Сними маску. Дай мне взглянуть на тебя.

С недовольным ворчанием Конан стянул надоевший и неудобный головной убор, и девушка одобрительно кивнула, вглядываясь в его загорелое, покрытое шрамами лицо и горящие глаза.

– В тебе есть сила – большая сила; ты мог бы задушить бычка.

Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу; подозрения его только усилились. Положив ладонь на рукоять меча, он внимательно вглядывался в темные арочные проемы.

– Если ты заманила меня в ловушку, – сказал он, – то ты не доживешь до того, чтобы порадоваться своей проделке. Или ты слезешь с этой кушетки и сделаешь то, что обещала, или я…

Голос у него сорвался. Конан смотрел на саркофаг, на крышке слоновой кости которого с забытым искусством древности было вырезано лицо его обитателя. В этой резной маске пугающе угадывались знакомые черты, и он вдруг с удивлением понял, что это: между ней и девушкой, раскинувшейся на кушетке, прослеживалось несомненное сходство. Она могла быть моделью, с которой неведомый скульптор вырезал лицо на крышке саркофага, но ведь он-то знал, что портрету исполнилось по меньшей мере несколько сотен лет. По лакированной крышке бежала вязь архаичных иероглифов, и, порывшись в памяти в поисках обрывочных знаний и полузабытых легенд, услышанных за годы странствий, он прочел их вслух и сказал:

– Акиваша!

– Ты слышал о принцессе Акиваше? – полюбопытствовала девушка на кушетке.

– Кто о ней не слышал? – фыркнул Конан.

Имя этой древней и прекрасной принцессы тьмы до сих пор жило в веках, хотя минуло уже десять тысяч лет с тех пор, как дочь Тутамона наслаждалась кровавыми пирами в черных залах древнего Луксура.

– Единственное ее прегрешение заключалось в том, что она слишком любила жизнь и все, с нею связанное, – сказала стигийка. – Чтобы обрести вечную жизнь, она заигрывала со смертью. Мысль о том, что она постареет, сморщится, усохнет и умрет, как умирают старухи, была ей невыносима. Она добивалась расположения Тьмы, как благосклонности ветреного любовника, и в подарок получила жизнь – жизнь не в том смысле, в каком ее знают смертные; она не могла постареть и умереть. Она ушла в мир теней, чтобы обмануть возраст и смерть…

Конан, прищурившись, смотрел на нее, и глаза его превратились в щелочки синего пламени. Подойдя к саркофагу, он сорвал с него крышку. Он был пуст. За спиной у него рассмеялась девушка, и от этих звуков кровь застыла в его жилах. Он повернулся к ней, чувствуя, как волосы у него на затылке встали дыбом.

– Значит, ты и есть Акиваша? – проскрежетал он.

Она засмеялась и тряхнула блестящими кудрями, а потом чувственно протянула к нему руки.

– Я и есть Акиваша! Я – женщина, которая никогда не умирала и никогда не старела! Та, про которую глупцы говорят, что боги подняли ее с земли, в расцвете юности и красоты, чтобы она правила вечно в каком-то звездном краю! Нет, именно в мире теней люди обретают бессмертие! Десять тысяч лет назад я умерла, чтобы жить вечно! Поцелуй же меня, сильный мужчина!

Гибко соскользнув с кушетки, она подошла к нему, приподнялась на цыпочках и обвила руками его крепкую шею. Хмуро глядя сверху вниз в ее запрокинутое прекрасное лицо, Конан ощутил ее пугающее очарование и свой ледяной страх.

– Люби меня! – прошептала она, откинув голову, смежив веки и приоткрыв губы. – Дай мне свою кровь, дабы вдохнуть в меня молодость и продлить мою вечную жизнь! Я и тебя сделаю бессмертным! Я научу тебя мудрости веков, открою перед тобой все тайны, которые долгими тысячелетиями хранятся во тьме под черными храмами. Я сделаю тебя повелителем орд теней, что оживают меж древних гробниц, когда на пустыню опускается ночь, а крылья летучих мышей заслоняют луну. Я устала от жрецов, колдунов и пленных девушек, которые кричат, когда их влекут через порог смерти. Я желаю обладать мужчиной. Люби меня, варвар!

Она спрятала свою темноволосую головку на его могучей груди, и он ощутил острый укол у основания шеи. С проклятиями он оторвал ее от себя и швырнул обратно на кушетку.

– Проклятый вампир! – Кровь сочилась у него из крошечной ранки у основания шеи.

Она поднялась на кушетке, как змея, готовая к броску, и в ее широко раскрытых глазах заблестели золотистые огни ада. Губы ее раздвинулись, обнажая острые белые зубы.

– Глупец! – вскричала она. – Неужели ты надеешься сбежать от меня? Ты останешься здесь и умрешь во тьме! Я привела тебя в самое глубокое подземелье храма. Ты никогда не найдешь дорогу обратно. Тебе не пробиться сквозь ряды тех, кто охраняет туннели. Если бы не моя защита, ты бы уже давно оказался в желудках у сыновей Сета! Глупец, я выпью твою кровь!

– Не подходи ко мне, или я изрублю тебя на куски, – прорычал он, и по коже его пробежали мурашки отвращения. – Может, ты и бессмертная, но сталь расчленит тебя.

Когда он попятился к арке, через которую они вошли, в комнате внезапно погас свет. Все свечи погасли разом, хотя он и не понимал как, потому что Акиваша не прикасалась к ним. Но издевательский смех вампира прозвучал у него за спиной, ядовито-сладкий, как виола смерти, и он судорожно попытался нащупать арку в темноте, чувствуя, как его прошибает пот и охватывает паника. Пальцы его наткнулись на край проема, и он ринулся в него. Он не знал, та ли это арка, через которую они вошли сюда, но это его не заботило. Он стремился во что бы то ни стало выбраться из проклятой комнаты, в которой долгие века провело это прекрасное, отвратительное и неживое дьявольское существо.

Блуждания по черным извилистым коридорам превратились для Конана в настоящий кошмар. Он то и дело слышал за спиной и с боков звуки крадущихся шагов и шорох, а однажды до него донеслось эхо сладкого дьявольского смеха Акиваши. Он яростно размахивал ножом, стараясь поразить врагов на слух, и один раз клинок рассек нечто тягучее, наподобие паутины. Киммерийца не покидало ощущение, что с ним играют, что его заманивают все глубже и дальше в царство вечной ночи, прежде чем впиться в него клыками и когтями.

К страху примешивалось отвращение. Легенды об Акиваше были очень древними, но, помимо ее злонамеренных поступков, в них всегда оставалось место для восхищения ее красотой и вечной молодостью. Для многих мечтателей, поэтов и влюбленных она была не только дурной и испорченной стигийской принцессой, а еще и символом прекрасной юности и красоты, вечно услаждающей взоры богов в какой-нибудь далекой сказочной стране. Но реальность оказалась страшной и отвратительной. Вечная жизнь обернулась грязным извращением. К омерзению примешивалась и горечь разбившейся мечты; идеал мужской красоты и сверкающий золотом ореол оказались всего лишь слизью и гнусным обманом. На него вдруг нахлынуло ощущение тщеты всех усилий, смутный страх того, что все мужские мечты и стремления окажутся ненастоящими и разобьются о жестокую реальность.

Теперь Конан знал совершенно точно, что слух не обманывает его. В этой темноте он был не один, и преследователи догоняли его. Со всех сторон доносились шорох и шарканье, какие не в силах производить поступь человека, и не только человека, но и животного. Пожалуй, в преисподней существовали и свои твари тоже. Они шли за ним. Конан повернулся к ним лицом, хотя по-прежнему ничего не видел, и медленно попятился. А потом звуки вдруг исчезли, еще до того, как он повернул голову и увидел где-то в дальнем конце длинного коридора тусклый свет.

19. В зале мертвых

Конан осторожно двинулся на свет, прислушиваясь к тому, что творится у него за спиной, но звуков погони больше слышно не было, хотя он чувствовал, что тьма буквально кишит разумной жизнью.

Свет не стоял на месте; он двигался, гротескно подпрыгивая при этом. А потом он увидел его источник. Немного поодаль туннель пересекался с очередным, более широким коридором. И вот по нему шествовала необычная процессия – четверо высоких поджарых мужчин в черных плащах с капюшонами, опирающихся на посохи. Предводитель нес над головой факел, горевший странным ровным светом. Подобно призракам, они мелькнули перед ним и исчезли, и о том, что они ему не померещились, свидетельствовал лишь слабый удаляющийся свет. Даже внешне четверка выглядела жутко и неестественно. Они не были стигийцами; Конан еще никогда не видел ничего подобного. Они походили на черных призраков, обходящих дозором свои владения, населенные душами умерших. Но он-то оказался в столь отчаянном положении, когда выбирать не приходилось. И, прежде чем притаившиеся во тьме нечеловеческие создания возобновили преследование, прерванное ими при появлении этого колдовского света, Конан уже бежал по коридору. Он выскочил в туннель и увидел далеко впереди странную процессию, неспешно движущуюся в круге дьявольского света. Он бесшумно пустился вслед за ними, а потом замер и прижался к стене, когда увидел, что они остановились и сбились в кучу, словно совещаясь. Четверка повернула назад, и Конан скользнул в ближайший арочный проход. Расставив руки и касаясь пальцами стен, он пошел по нему. Глаза его настолько привыкли к темноте, что он разглядел, что тоннель этот идет не прямо, а петляет; и Конан притаился за первым же поворотом, чтобы свет от факела чужаков не упал на него, когда они будут проходить мимо.

Но, застыв в ожидании, Конан вдруг понял, что слышит за спиной какой-то неясный шум, похожий на гул множества голосов. Осторожно двинувшись в том направлении, он убедился, что слух его не обманывает. Отказавшись от своего первоначального намерения последовать за призрачными пришельцами, куда бы те ни направлялись, он двинулся на звук голосов.

Вскоре киммериец разглядел впереди слабый свет и, повернув в коридор, из которого тот падал, увидел в дальнем его конце слабо освещенный широкий арочный проем. По левую руку от него вела наверх узкая каменная лестница, и инстинкт самосохранения настойчиво нашептывал ему, что он должен подняться по ней. Услышанные им голоса доносились как раз из светящейся арки.

Звуки постепенно замерли внизу, когда он ступил на лестницу, и вскоре Конан вышел через низкую арочную дверь в огромное просторное помещение, залитое потусторонним светом.

Он стоял на затененной галерее, а внизу под ним простирался тускло освещенный зал колоссальных размеров. Это был зал мертвых, видели который, кроме молчаливых жрецов Стигии, очень немногие. Вдоль черных стен тянулись бесконечные уступы, заставленные резными, раскрашенными в разные цвета саркофагами. Каждый стоял в отдельной нише, вырубленной в темном камне, а уступы тянулись вверх и исчезали в темноте. Тысячи резных масок бесстрастно взирали на группу людей, застывшую посреди зала и казавшуюся маленькой и ничтожной в окружении этого легиона мертвых.

Из этой группы десять человек были жрецами, и, хотя они сняли маски, Конан решил, что это – те самые, вместе с которыми он пришел к пирамиде. Перед ними стоял высокий мужчина с ястребиным профилем, а рядом возвышался черный алтарь, где лежала мумия в сгнившем саване. А сам алтарь купался в море живого пламени, которое пульсировало и дрожало, бросая трепещущие золотистые отблески на черный камень вокруг. Слепящий свет исходил от огромного красного камня, лежавшего на алтаре, и в его лучах лица жрецов казались пепельно-серыми, как у мертвецов. Глядя вниз, Конан вдруг ощутил, как давят на него дни и ночи его долгого странствия, и задрожал от возбуждения. Его так и подмывало спрыгнуть вниз, к жрецам, расчистить себе путь могучими ударами закаленной стали и дрожащими пальцами схватить драгоценный кристалл. Но он усилием воли приказал себе успокоиться, присев в тени каменной балюстрады. Киммериец уже успел заметить, что с галереи вниз вдоль стены ведет лестница, незаметная и прячущаяся в тени. Он обвел взглядом огромное пространство, высматривая жрецов или их учеников, но, кроме группы у алтаря, в зале никого не было. В гулкой пустоте голос высокого мужчины звучал жутким шелестящим эхом:

– …и тогда с юга пришло Слово. Его шептал ночной ветер, вороны выкрикивали его на лету, и угрюмые летучие мыши передавали его совам и змеям, обитавшим в древних развалинах. О нем знали волки-оборотни, вампиры и демоны с эбеновыми телами, выходящие на охоту по ночам. Спящая Ночь Мира зашевелилась и встряхнула своей тяжелой гривой, во тьме зазвучали барабаны, и эхо жутких отдаленных криков вселило страх в сердца людей, крадущихся в сумерках. Потому что в мир вновь пришло Сердце Аримана, чтобы исполнить свое загадочное предназначение. Не спрашивайте, как я, Тутотмес Кеми и Ночи, услышал Слово раньше Тот-Амона, который величает себя повелителем колдунов. Есть тайны, не предназначенные для ваших ушей, и Тот-Амон – не единственный владыка Черного Круга. Я знал и потому отправился навстречу Сердцу на юг. Оно притягивало меня, как магнитом. Оно несло с собой смерть и плыло по волнам человеческой крови. Оно кормится кровью, и кровь же влечет его. Его сила увеличивается, когда на руках, которые держат его, есть кровь и когда его силой отнимают у прежнего владельца, убивая его. Там, куда падает его сияние, льется кровь, рушатся королевства и силы природы приходят в смятение. И вот я, хозяин Сердца, стою перед вами; я тайно призвал вас к себе, тех, кто сохранил мне верность, чтобы разделить с вами власть в будущем черном королевстве. Сегодня вы станете свидетелями того, как падут оковы Тот-Амона, которыми он поработил нас, и родится империя. Кто я такой, даже я, Тутотмес, чтобы знать, какие силы и мечты сокрыты в этих алых глубинах? В нем тайны, похороненные три тысячи лет назад. Но я узнаю их. Они скажут мне!

И он широким жестом обвел молчаливые тени, притаившиеся вдоль стен.

– Видите, вот они спят, глядя на нас сквозь резные маски! Короли, королевы, генералы, жрецы, колдуны, династии и вельможи Стигии последних десяти тысяч лет! Прикосновение Сердца пробудит их от долгого сна. Давно, очень давно Сердце в последний раз билось в древней Стигии. Здесь на протяжении долгих веков был его дом, прежде чем оно попало в Ахерон. Древние знали его силу и возможности, и они расскажут мне об этом, когда я верну их к жизни магией Сердца. Я разбужу их, узнаю их забытую мудрость, знание, хранящееся в иссохших черепах. С помощью мертвых мы покорим живых! Да, нашими помощниками и рабами станут короли, генералы и колдуны прошлого. И кто сможет тогда устоять перед нами? Смотрите! Эта высохшая мумия на алтаре некогда была Тотмекри, верховным жрецом Сета, умершим три тысячи лет назад. Он был адептом Черного Круга. Он познал Сердце. И он же расскажет нам о его возможностях и силе.

Взяв огромный самоцвет, жрец возложил его на высохшую грудь мумии, а потом, воздев руки, принялся нараспев читать заклинания. Но его планам не суждено было сбыться. Он сбился с ритма и замер, глядя поверх голов своих аколитов, и те развернулись, чтобы посмотреть, что случилось.

Сквозь черную арку в огромный зал вступили четыре высокие худощавые фигуры в черных плащах. Под капюшонами виднелись желтые овалы их лиц.

– Кто вы такие? – опомнился Тутотмес, и в голосе его прозвучало шипение разъяренной кобры. – Или вы сошли с ума, если осмелились вторгнуться в священный храм Сета?

Самый высокий из чужаков ответил ему, и голос его был безжизненным, как звучание кхитайского погребального колокола.

– Мы преследуем Конана из Аквилонии.

– Его здесь нет, – сказал Тутотмес и угрожающим жестом выпростал правую руку из складок мантии, словно пантера, выпускающая когти.

– Ты лжешь. Он здесь, в храме. Мы шли за ним по лабиринту коридоров от трупа у бронзовой двери. Мы шли по его запутанному следу, когда наткнулись на ваше сборище. И сейчас мы вновь пойдем за ним. Но сначала отдайте нам Сердце Аримана.

– Смерть – вот удел сумасшедших, – пробормотал Тутотмес, приближаясь к чужаку. Его жрецы взяли пришельцев в кольцо, но те не обращали на них никакого внимания.

– Разве можно смотреть на него и не испытывать желания обладать им? – вопросил кхитаец. – У себя, в Кхитае, мы слышали о нем. Оно даст нам власть над людьми, которые изгнали нас. Слава и чудеса спят в его алых глубинах. Отдай его нам, иначе мы убьем вас.

С яростным криком жрец метнулся к нему, и в руке его блеснула сталь. Но, прежде чем он успел нанести удар, из-под плаща чужака высунулся чешуйчатый посох и легонько коснулся груди жреца, и тот рухнул как подкошенный. В следующее мгновение перед незрячими глазами мумий развернулась сцена кровавого побоища. В воздухе засверкали кривые ножи, моментально окрасившиеся красным, посохи, словно змеи, выстреливали языками и касались человека, и тот с криком падал мертвым.

При первых же криках Конан вскочил и бросился вниз по лестнице. Развернувшая бойня промелькнула перед ним кровавыми эпизодами – сцепившиеся мужчины, разверстые в крике рты и фонтаны крови. Он увидел, как кто-то из кхитайцев, в буквально смысле изрубленный на куски, но упорно не желавший падать, по-прежнему сеял смерть вокруг себя, пока Тутотмес не толкнул его в грудь открытой ладонью, и тот упал, хотя закаленная сталь так и не смогла отнять у него дьявольскую жизнь.

К тому моменту, как Конан спрыгнул с последней ступеньки лестницы, бойня почти закончилась. Трое из четверых кхитайцев погибли, искромсанные на ленты, но из стигийцев на ногах оставался один только Тутотмес.

Он ринулся на последнего кхитайца, замахиваясь пустой ладонью, словно оружием, и ладонь эта была черной, как у негра. Но он не успел нанести удар. Посох высокого кхитайца показал свою уродливую голову и, удлиняясь на глазах, устремился к жрецу, когда желтолицый сделал выпад. Кончик его коснулся груди Тутотмеса, и тот зашатался; посох вновь и вновь выстреливал в него, и жрец наконец не устоял на ногах и пал мертвым. Черты лица его исказились, а тело его стремительно почернело, став такого же жуткого цвета, как и раскрытая ладонь.

Кхитаец повернулся к самоцвету, рдевшему на груди мумии, но путь ему преградил Конан.

В напряженной звенящей тишине они застыли друг напротив друга, посреди залитого кровью пола и горы трупов, и украшенные резьбой мумии бесстрастно взирали на них с высоты.

– Долго же пришлось искать тебя, король Аквилонии, – спокойно произнес кхитаец. – Вниз по большой реке, через горы, через Пуатань и Зингару, через холмы Аргоса и вниз по побережью. Нам нелегко было взять твой след в Тарантии, ведь жрецы Асуры очень хитры. Мы потеряли его в Зингаре, но потом нашли твой шлем в лесу в холмах на границе, где ты сражался с лесными упырями. И сегодня ночью мы едва не упустили его вновь в этих лабиринтах.

Конан понял, что ему очень повезло, когда он вернулся из комнаты вампира не тем путем, каким попал туда. В противном случае он очутился бы прямо в объятиях этих желтолицых дьяволов, а не увидел бы их издали, когда они вынюхивали его след, подобно гончим, пустив в ход свое дьявольское умение.

Кхитаец коротко покачал головой, словно прочтя его мысли.

– Бесполезно; долгий путь оборвется здесь.

– Почему ты меня преследуешь? – требовательно спросил Конан, готовый прянуть в любую сторону.

– Мы должны были заплатить долг, – ответил кхитаец. – От тебя – ты все равно умрешь – я не стану скрывать правду. Мы были вассалами короля Аквилонии Валерия. Мы долго служили ему, но теперь ничего не должны ему – моих братьев освободила смерть, а я исполню свой долг. Я вернусь в Аквилонию с двумя сердцами: себе я возьму Сердце Аримана, а Валерию отдам сердце Конана. Поцелуй посоха, вырезанного из Дерева Смерти…

Посох метнулся вперед, словно атакующая кобра, но нож в руке оказался проворнее. Посох распался на две корчащиеся половинки, сталь блеснула вновь с быстротой молнии, и кхитаец покатился по полу.

Конан обернулся и протянул руку к камню – а потом вдруг отпрянул, чувствуя, как волосы у него на затылке встают дыбом, а кровь стынет в жилах.

На алтаре лежала уже не высохшая коричневая мумия. Самоцвет сверкал и искрился на мерно вздымающейся груди живого обнаженного мужчины, лежащего посреди груди гнилых бинтов. Вот только живого ли? В этом Конан отнюдь не был уверен. Глаза его были похожи на озерца мутной темной воды, в глубине которых поблескивали дьявольские огоньки.

Человек медленно встал и взял камень в руку. Он высился рядом с алтарем, смуглый и обнаженный, с лицом, похожим на неподвижную деревянную маску. Он молча протянул Конану ладонь, на которой переливался и пульсировал самоцвет, и впрямь похожий на живое сердце. Конан взял его с таким чувством, будто принимает подарок от мертвого. Он вдруг вспомнил, что заклинание так и не было дочитано до конца, превращение не завершилось, и жизнь не полностью вернулась в мертвое тело.

– Кто ты? – спросил киммериец.

В ответ раздался безжизненный монотонный голос – так падают капли воды со сталактита в подземной пещере:

– Я был Тотмекри, но теперь я мертв.

– Что ж, может, теперь ты выведешь меня из этого проклятого храма? – попросил Конан, чувствуя, как по спине у него скользит холодок.

Размеренной поступью мертвец зашагал к черному провалу арки. Конан последовал за ним. Оглянувшись, он окинул прощальным взором огромный зал с уступами, на которых теснились саркофаги, а на полу вокруг алтаря валялись трупы. Глаза убитого им кхитайца незряче смотрели в темноту.

Сияние самоцвета освещало черные туннели подобно волшебной лампе, и на стенах плясали золотые отблески. В одном из провалов, как на мгновение показалось Конану, мелькнуло тело цвета слоновой кости, и он решил, что это Акиваша поспешно отпрянула назад, в темноту, чтобы не попасть под лучи драгоценного камня; вокруг нее роились тени нечеловеческих существ.