Текст книги "Все мои ребята. История той, которая протянула руку без перчатки"

Глава тринадцатая

– Я видел вас по телевизору, – прозвучало в трубке. Голос был хриплым и, казалось, принадлежал немолодому человеку. У меня было такое чувство, что если бы говорившему пришлось написать произносимые слова, он наделал бы в них немало ошибок.

– И? – спросила я.

– У меня есть сын, а у него есть двоюродный брат, – сказал мужчина и кашлянул.

– Слушаю, – сказала я, раскрывая блокнот.

– У них то, о чем вы рассказывали.

– СПИД.

– Мм, да.

Он хотел, чтобы я приехала в Стори, – это было еще дальше, чем Маунт-Ида.

Утром я навестила своих ребят и выехала на шоссе, вдоль которого через некоторое время стали появляться кварцитовые карьеры и семейные каменоломни.

В этих пустынных местах красота пробивалась из-под земли. Я не могла представить, чем еще люди могут зарабатывать здесь на жизнь. Тут все было по-другому. Во время Гражданской войны те, кто не хотел ни с кем общаться и искал покоя, ушли в горы Арканзаса. У меня появилась возможность лично убедиться, что местные жители по-прежнему нелюдимы.

Дом, к которому я подъехала, мало чем отличался от хижины. Во дворе было полно немытых детей разного возраста. Их было пятеро или шестеро – они так быстро перемещались из дома на улицу и обратно и на них было так мало одежды, что я не могла отличить их друг от друга и сосчитать. А еще во дворе была дюжина тощих собак: некоторые из них лежали на земле, а некоторые носились вместе с детьми. Когда я вышла из машины, собаки начали неистово лаять, а дети прекратили игру. Ни один из псов не собирался на меня бросаться – они просто гавкали, увидев чужака. Подходя к дому, я улыбнулась и помахала детям. Ответного приветствия не последовало. Они смотрели на меня угрюмо и настороженно, как на пришельца.

Дом стоял на сваях, и я вскарабкалась по бетонным блокам, положенным вместо ступенек. На крыльце примостилась электрическая стиральная машинка, шнур от которой тянулся в дом. Сушилки не было, но рядом были натянуты веревки, завешанные бельем. Под деревом стоял пикап, а над ним на цепях и веревках болтался мотор. Его, наверное, вытащила целая компания парней, чтобы починить машину. Мотор был усыпан листьями, и мне стало интересно, сколько времени он уже провисел. В городе ужин наступает вслед за обедом. В деревне же обедают на завтрак, а ужинают в обед. И делай что хочешь. Помощи можно ждать два, а то и три дня. Всякое случается. Можно угодить в тюрьму.

Я постучалась в дверь с железной сеткой. Большая коричневая собака, сидевшая в доме, с бешеным лаем начала напрыгивать на дверь, щелкая зубами, словно больше всего на свете хотела меня цапнуть.

В качестве щита я выставила перед собой блокнот. К двери наконец вышел паренек. Без футболки, в потрепанных синих джинсах.

– Папа, – крикнул он, оттаскивая собаку за ошейник.

– Это она? – послышался голос.

– Да, это она, – ответила я.

– Проходите, – сказал голос.

В доме было темно. Мне начало казаться, что я попала в ловушку для женщины из телевизора, которая слишком любит геев. За столом, потряхивая сигаретой над пепельницей, сидел мужчина, которому на вид было то ли сорок, то ли шестьдесят лет. Рядом с ним было большое окно, занавешенное флагом Конфедерации. А под окном на диване сидели два ослабших парня. При виде больных мне стало не так страшно: они, по крайней мере, служили подтверждением тому, что меня сюда позвали не для того, чтобы убить.

Пожилой мужчина не встал, чтобы меня поприветствовать, – так и сидел, откинувшись на спинку стула и скрестив ноги. Он молча кивнул в направлении больных.

Я подошла к дивану.

– Здравствуйте, – сказала я.

Они представились мне двоюродными братьями, и я решила им поверить. Оба парня были подстрижены ежиком: у одного волосы были грязно-каштановые, а у второго – угольно-черные, и на их фоне его бледная кожа почти отливала голубым, словно снятое молоко.

– Мы заразились через переливание крови, – сказал парень с черными волосами, и второй согласно кивнул.

Меня поразило, с какой ловкостью он произнес слово «переливание». Заученное и несколько раз отрепетированное. В глубине комнаты я увидела чью-то тень: женщина просунула голову в дверной проем, взглянула на меня и исчезла.

– Да что вы говорите? – сказала я. – Вы лежали в больнице?

– Да, – ответил каштановолосый.

– В какой? – спросила я.

Молчание.

– Что ж, – сказала я, – а сейчас вы наблюдаетесь у врача?

Снова молчание. Я оглядела комнату. На стене висела наклейка для бампера. На ней значилось: «Знай я, к чему это все приведет, я бы сам собирал чертов хлопок».

Тут неожиданно заговорил отец:

– Теперь мы все заболеем СПИДом?

– Нет, – ответила я. – СПИД развивается из-за ВИЧ, то есть из-за вируса. Он передается половым путем и при совместном использовании игл. Или, мм, через переливание крови, но это в прошлом. Во всех остальных ситуациях вам ничто не грозит.

Мужчина молча загасил сигарету.

– Во всем виноваты педики, – сказал каштановолосый парень.

Эти слова распалили черноволосого: он принялся изрыгать вещи, которые мне совсем не хочется повторять.

Я подняла руку:

– Послушайте, все сложилось так, как сложилось. Вы ничем не лучше их. Вы все в одной лодке, и мне плевать, как вы заразились – мне кажется, точно так же, как и все остальные, – и в этом никто не виноват.

Черноволосый разозлился еще больше и стал рассказывать, что ку-клукс-клан проводит чистку Арканзаса. Это была какая-то нелепица: я пытаюсь спасти жизни членам ку-клукс-клана, которые считают, что им надо образумить белокожую блондинку. А сами прятали в шкафу балахоны и капюшоны.

– Я отношусь к ку-клукс-клану иначе, чем вы, – сказала я. Больше я ничего добавлять не стала, чтобы меня не застрелили.

Каштановолосый спросил, потворствую ли я греху, – видимо, чтобы покрасоваться перед черноволосым. Если вопрос можно использовать в качестве угрозы, то это был как раз такой случай. Я хотела назвать его лжецом. Сказать, что донорскую кровь исследуют на ВИЧ с июля 1985 года.

– Я единственная помогаю больным СПИДом, – сказала я. – Если вы меня напугаете – или даже просто рассердите, – я больше к вам не приеду. И что вы станете делать тогда?

Я заставила их замолчать. Рассказала об азидотимидине, о важности питания и об оппортунистических инфекциях, к которым нужно быть готовыми. Правда, мне казалось, что все это впустую.

Когда я собралась уходить, отец так и не двинулся с места.

– Когда понадоблюсь – звоните, – сказала я. – Но заезжать я к вам не буду.

Я ехала мимо кварцитовых карьеров, цепляясь взглядом за красоту, чтобы перестать думать о ку-клукс-клане. Когда я училась в старших классах, все вокруг обсуждали историю жительницы Гленвуда, где в то время не было ни одного чернокожего. Она хотела скрыть от родителей, что встречается с афроамериканцем, и сказала им, что ее изнасиловал какой-то чернокожий. Родители отыскали первого попавшегося афроамериканца, который спокойно жил своей жизнью. Не разобравшись, что это за парень, они притащили его к реке. Поговаривали, что родители девушки прибили пенис бедняги к пню, который тут же и подожгли, и дали ему нож. Ну конечно, а как еще бороться с развратом?!

Вот мне и встретились больные, которым нелегко помогать. Знаю, что это звучит странно, но этим двум парням я и правда могла помочь с трудом.

– А знаешь что? – сказала я вслух. – Местные сотни лет живут и умирают сами по себе, и помощи им ждать неоткуда. Если здесь, в горах, тебя укусит змея, тебе только и останется отсосать яд и надеяться, что выживешь.

И все-таки я возвращалась в Стори еще дважды. Пока в августе пожилой мужчина не позвонил и не сказал, что оба парня умерли. «Можете больше не приезжать». Он повесил трубку, и я не успела спросить, от чего их не стало и обращались ли они перед смертью в больницу. Думаю, нет.

Облегчения я не почувствовала, но при этом на меня больше не давил груз необходимости о них заботиться. И я задумалась, не это ли испытывают ненавидящие геев люди, когда те умирают.

На обеде после церковной службы Луиза Симмонс и Маргарет Майклс беседовали о том, что в городе становится все больше геев. Их это очень волновало.

– Зачем им понадобилось отдельное место? – сказала Луиза. – Им что здесь, медом намазано?

– Слетаются, как мухи… – Жеманная Маргарет перешла на шепот. – На дерьмо.

– О каком месте вы говорите? – спросила я.

– Об одном отвратительном баре, – ответила Маргарет. – Он недавно открылся на пересечении Марвен и Конвеншн.

– Гей-бар? – спросила я. – «Наш дом»?

– Что за странное название для бара? – сказала Маргарет.

– «Наш дом», – прошипела Луиза. – Подумать только!

– Думаю, это что-то вроде шифра, – сказала я. – К примеру, я могу предложить вам встретиться в нашем доме, и вы поймете, что я имею в виду, а посторонние люди – нет.

– Они общаются с помощью шифра, потому что знают, что то, чем они занимаются, ужасно, – сказала Маргарет. – И я уверена, что вы, Рут, это понимаете.

Женщины подозрительно посмотрели на меня. Но ведь они всегда бросали на меня такие взгляды, еще до того, как я стала городским изгоем. Я знала, что эти женщины распространяют обо мне слухи. И при этом мне тоже было известно немало кое-каких фактов из их жизни. Когда в детстве я ходила с мамой по городу, она, поздоровавшись с проходящей мимо женщиной, принималась рассказывать мне о том, что, как казалось той женщине, никому не известно. И я погружалась в истории измен, убийств и краж, которые тянулись вот уже три поколения. «Ее отец перепахал бульдозером кладбище и построил там дом, которым она так гордится», – улыбаясь, шептала мне мама. Или: «У них с мужем есть договоренность. Если в паре изменяют друг другу оба, то это не считается изменой».

Я росла, погруженная в секреты маминых ровесников, и была достаточно наблюдательна, чтобы замечать схожие сюжеты в своем поколении. Но я все держала при себе. Меня лишь удивляло, что люди считают, будто, наговаривая на окружающих, могут скрыть собственные грехи.

– Кажется, нам стоит отнести в «Наш дом» корзинку с подарками, – произнесла я. – Извиниться. И сказать что-то вроде: «Вы здесь люди новые, а мы не оказали вам должного приема».

Луиза даже не улыбнулась. Я была высокой змеей в низкой траве и уже спешила вперед. «Наш дом», – крутилось у меня в голове.

Глава четырнадцатая

В машине я проговаривала то, что собиралась сказать. «Наш дом» недавно переехал в одно из самых ветхих зданий города. Раньше там – по диагонали от парковки, на пересечении улиц Марвен и Конвеншн – располагалась заправка, которую следовало бы снести еще лет двадцать назад. На дворе был август, но все окна здания были заколочены досками, и с улицы нельзя было увидеть, что происходит внутри. И все-таки бар располагался на видном месте: через два дома – полицейский участок, рядом – библиотека. А прямо напротив бара, над зеленой разделительной полосой, развевались флаги Арканзаса и США. Люди просто решили не замечать «Наш дом».

Я надела свой лучший наряд – сероватое льняное платье в матросском стиле с вышивкой – и взяла блокнот в розовой кожаной обложке. В него я записывала имена врачей и медсестер. Этот блокнот служил мне чем-то вроде талисмана, за который можно подержаться, когда предстоит важное дело. Я вошла в бар, как только он открылся. На часах было пять, но из-за заколоченных окон мне показалось, что на дворе полночь. На меня обрушилась стена застоявшегося запаха табака и голос Билли Айдола, исполнявшего «Eyes Without a Face».

Слева от входа стоял высокий мужчина примерно моего возраста. Он протирал один из деревянных столов. Его темно-рыжие волосы были зачесаны назад. У корней они были прямыми, но ближе к концам начинали виться и опускались до плеч. Мужчина посмотрел на меня и удивленно поднял брови, заметив блокнот.

– Здравствуйте, – произнесла я своим самым слащавым голосом. – Мне бы хотелось поговорить с владельцем заведения.

Мужчина облокотился на угол стола и скрестил мощные руки, сжав тряпку в кулаке. Он по-прежнему неотрывно смотрел на мой блокнот.

– Приятно познакомиться, – сказала я. – Меня зовут Рут Беркс.

– Пол, – ответил мужчина таким тоном, будто ему ужасно не хотелось раскрывать мне даже свое имя. – Я управляющий.

– Пол… – произнесла я. Называть свою фамилию мужчина не собирался. Ладно, ничего страшного. – Послушайте, мне кажется, вы сможете мне помочь.

– Смотря что вам нужно.

– Сейчас объясню. Ну, в общем… – Вся моя заготовленная речь упорхнула в окно. – Я пытаюсь помогать людям. Молодым ребятам. Они заражаются СПИДом и умирают, и мне нужно с этим как-то разбираться.

Мужчина, кажется, смутился.

– Вы что-нибудь знаете о СПИДе? – спросила я.

– Это что-то из Сан-Франциско?

– Я не говорю, что очаг заражения в вашем баре, – сказала я. – Это беда всего Арканзаса. Я помогала многим и точно знаю, что СПИД есть и в Хот-Спрингсе.

– Сколько случаев?

– Я похоронила дюжины две мужчин. Иногда прах присылают…

– Похоронили?

– Да, они все умерли.

– И вы сами их похоронили?

Я пригладила юбку.

– Да.

– Сколько им было лет?

– В среднем? Двадцать два. Двадцать три. Совсем молодые.

– Уайнленд.

– Что, простите?

– Пол Уайнленд, – сказал мужчина, опуская руки. – Это мое полное имя.

– О, мне просто послышалось, что вы предложили выпить.

– Это намек? – спросил Пол.

– А вы предлагаете? – улыбнулась я. – Я бы не отказалась от биттера с содовой, и мы могли бы с вами все обсудить. И добавьте лайм, пожалуйста.

Пока Пол готовил коктейль, я села за столик, который он только что протер. Пол сказал, что все постоянные посетители бара здоровы.

– Если бы кто-то был болен, я бы точно знал, – произнес он, подходя к столу. – У нас здесь компания довольно тесная.

– Да, вы бы знали, – согласилась я. – Парни умирают очень быстро. Но ведь человек может болеть и не подозревать об этом много лет. И в один момент его не станет. Тут главное – сделать так, чтобы люди не могли заразиться и случайно передать болезнь кому-то другому. Один мой знакомый врач готов проводить исследования на СПИД, никого не осуждая и не задавая лишних вопросов. Мне кажется, что почти никто не знает самых основных правил.

– То есть? – Пол вскинул брови.

– Презервативы. Их нужно использовать обязательно.

Брови Пола поднялись еще на одно деление.

– Вы знаете много таких, как мы?

– Пресвитерианцев? – пошутила я.

– Геев.

– Теперь да. И у меня есть двоюродный брат на Гавайях. Это он покрасил меня в блондинку. А еще в детстве у меня был друг. Он, конечно, никому не рассказывал о своей ориентации, но даже Хелен Картер[26]26
  Американская писательница и активистка, которая в детстве лишилась слуха и зрения.


[Закрыть] наверняка бы все поняла…

Пол засмеялся.

– Прошу прощения, это не слишком грубо?

– Мне нравятся грубые шутки, – ответил Пол. – Так, значит, вы не чайка?

– Кто?

– Женщина, которая липнет к геям.

– А что, похожа?

– Нет, мэм, – со смехом ответил Пол.

– И хорошо, потому что я могу быть кем угодно, но точно не чайкой.

– А ведь сначала я подумал, что вы пришли сюда с Библией наперевес, – сказал Пол, показав на мой блокнот. – Вы похожи на человека, который ходит в церковь.

– Я хожу в методистскую церковь, – ответила я. – Так что ваши слова мне приятны. Но я пришла по другому поводу. – Раскрыв блокнот, я показала его Полу. – Видите? Я все записываю. Я очень серьезно к этому отношусь.

– Почему?

– Что значит почему?

– Почему вы так серьезно к этому относитесь?

Я сделала большой глоток. Я и сама постоянно задавалась этим вопросом, и мне хотелось дать Полу по-настоящему обдуманный ответ.

– Просто все происходящее кажется мне неправильным, – наконец произнесла я. – Да, неправильным. Вы сказали, что я похожа на человека, который ходит в церковь. Да, я прихожанка церкви, но верю по-настоящему. Иисус суров. Он призывает нас совершать правильные поступки, а правильный выбор всегда самый сложный.

– Хорошо, но в следующий раз, пожалуйста, не упоминайте Иисуса.

– О, не волнуйтесь.

– Здесь он для многих вроде бывшего парня.

– Понимаю, – сказала я. – Так, значит, я могу вернуться?

– Приходите в субботу вечером, – ответил Пол. – Дважды в месяц у нас проходит дрэг-шоу. На него стекается полгорода и все туристы.

Мои глаза так привыкли к темноте, что, когда я вышла на улицу, окружающий мир показался мне слишком ярким и жестоким.

Я сказала Митчу, что занята, и в субботу вернулась в «Наш дом» на дрэг-шоу. Мне не хотелось брать Митча с собой, ведь я и так достаточно сильно ощущала себя чужой в этом баре.

Количество машин, припаркованных за баром, производило впечатление! Внутри было жарко, как в парилке без вентиляции. Из колонок гремела песня Донны Саммер «She Works Hard for the Money», и мне показалось, будто я очутилась в музыкальном клипе. Блондинка в толпе мужчин.

Но это было ложное впечатление. Через угол бильярдного стола перепрыгнула женщина, которая, видимо, очень спешила со мной поздороваться.

– Рут! – воскликнула она.

– Сюзанн, – улыбнулась я.

Сюзанн работала в цветочном магазине и была местным мотополицейским. Мы с ней были знакомы с шестого класса.

– Не видела тебя здесь раньше, – сказала Сюзанн.

– Я здесь впервые, – ответила я, разглядывая танцующих, целующихся и смеющихся мужчин. Воплощение радости.

Сюзанн заглянула мне в глаза. Она была очень хороша собой, и, думаю, этот взгляд покорял многих девушек.

– Милая, должна тебе сказать, что я пришла просто посмотреть, – сказала я. – Пока что меня устраивают мужчины, но в случае чего ты первая обо всем узнаешь.

Сюзанн рассмеялась.

– Но я очень рада тебя повидать, – добавила я и сделала вид, что с надеждой осматриваюсь по сторонам, скрестив пальцы. – Думаю, что сегодня я все-таки кого-нибудь подцеплю!

Мы обе рассмеялись.

– Я тоже очень рада встрече, Рут, – сказала Сюзанн и, бросив на меня оценивающий взгляд, ушла к бильярдному столу. Больше на меня никто не смотрел, и мне казалось, что я невидимка. Когда привыкаешь к постоянному вниманию мужчин, от этого становится немного не по себе. Я не хвастаюсь – все мы знаем, что любой натурал даже в бездыханном состоянии провожает глазами каждую женщину.

За барной стойкой я увидела дрэг-квин[27]27
  Артисты (обычно мужчины), которые создают на сцене женские образы.


[Закрыть] и подошла к нему за напитком. Роскошные рыжие волосы высокого мужчины спадали на его широкие плечи.

– Как насчет водки с содовой и лаймом? – спросил он.

– Пол?

– Мисс Черри Фонтейн, – поправил меня Пол.

– Чудесно выглядите, – сказала я.

– Спасибо, Рут. Шоу начнется в десять. – Пол кивнул на двустворчатую дверь, щедро наливая мне напиток. В стакан лилась водка из бутылки, которую Пол достал с верхней полки. – Точнее, предполагается, что шоу начнется в десять. Артисты не выйдут на сцену, пока в зале не наберется достаточно народу. Хотят собрать хорошие чаевые, а зрители платят за вход только тогда, когда становится ясно, что шоу вот-вот начнется.

– Вечная история.

– Да. – Пол со смехом повернулся к другому посетителю. – Вечная история.

Оглядевшись, я нашла свободный стул. Два парня, сидевшие за столом, какое-то время разглядывали меня, а потом повернулись друг к другу, видимо решив меня не прогонять. Я надела маленькое черное платье и достаточно долго провозилась с прической, чтобы дрэг-квин видели, что я поработала над образом, но вовсе не собиралась с ними соперничать. Я рассматривала окружающих. В баре было немало парней в джинсах и футболках – явные любители пива, но многие из них стояли с пустыми руками. Все это напоминало мне собрания, на которые мой папа ходил вместе с товарищами-ветеранами. Смысл был не в том, чтобы напиться. А в том, чтобы быть вместе.

Стоило мне начать волноваться, что я оделась слишком нарядно, как в бар плавной походкой вошел мужчина в длинной норковой шубе. Он прошествовал в мою сторону, не удостоив даже взглядом. Одним движением он сбросил шубу на стул, стоявший позади меня. А потом страстно поцеловал сидевшего поблизости мужчину, словно пытаясь засунуть все свое лицо в глотку возлюбленному.

Я невольно отвернулась. Но не потому, что увидела целующихся мужчин: я знала одного из них. Это был мой одноклассник Грег. В школе дети безжалостно дразнили Грега и называли его Либераче[28]28
  Американский певец и пианист, имевший гомосексуальные отношения.


[Закрыть] за то, что он виртуозно играл на фортепиано. Грег был невероятно талантлив, но этого никто не признавал.

Выходя из бара проветриться, Грег меня заметил. Он тут же схватил шубу и выбежал на улицу. Очень стремительно.

Мне хотелось провалиться сквозь землю! У меня было такое чувство, что все взгляды тут же обратились ко мне. Мы с Грегом были знакомы с четвертого класса. Я ни разу не сказала ему дурного слова, но ему все равно показалось, что от меня нужно бежать.

К счастью, Пол позвонил в колокольчик и прокричал, что шоу скоро начнется. Народ стал стягиваться к двустворчатым дверям, у которых стоял Пол, бравший входную плату. Я раскрыла сумочку.

– Проходите так, – сказал Пол.

– Не то чтобы я это заслужила, – сказала я. – Но спасибо. Мне очень приятно.

Зал, в который я вошла, напоминал комнату отдыха в здании совета ветеранов. Здесь был такой же низкий, выложенный плиткой потолок, как и в баре, но на дальней стене висела красная портьера, создававшая театральную атмосферу. В зале было битком. Зрители сидели за сорока железными складными столами, окруженными складными стульями, которые будто вытащили из мусорки. Из боковой двери время от времени кто-то высовывал голову и смотрел, как заполняется помещение. В нем могло разместиться человек сто пятьдесят, и зрители все прибывали и прибывали. Когда остались только стоячие места, за дверью зала еще было полно желающих попасть внутрь. Наконец на сцену вышел Пол, который начал по очереди объявлять выступающих.

Первой перед зрителями предстала мисс Мисти Мак-Колл в расшитом бусинами платье, которое выглядело очень дорого. Она исполнила под фонограмму песню «Take Me Home», двигаясь по сцене даже естественнее, чем сама Шер. Зрители один за другим подходили к сцене и протягивали ей купюры, которые она брала во время проигрыша.

Следующей на сцену вышла Консуэла, размахивавшая длинными светлыми волосами во время исполнения песни Полы Абдул «Straight Up». Она была худой, как Твигги[29]29
  Британская модель, актриса и певица.


[Закрыть], и у меня в голове крутилось слово тростинка. Когда выступления устраивали прихожане нашей церкви, мне порой только и оставалось улыбаться, чтобы хоть как-то спасти их от полного провала в свете прожекторов. Здесь все было иначе. Консуэла была королевой сцены, и каждое ее движение производило на зрителей сильнейшее впечатление.

Вот Пол объявил Мать-настоятельницу, и я приготовилась увидеть монашку. Но меня ждало нечто еще более эффектное. На сцену вышел человек ростом в шесть футов пять дюймов[30]30
  Около 195 см.


[Закрыть] и весом в триста фунтов[31]31
  136 кг.


[Закрыть], одетый в огромное платье с бахромой и завязками, украшенными камнями. Мать-настоятельница танцевала под песню Долли Партон «Why’d You Come in Here Looking Like That», двигаясь в два раза быстрее музыки. В ее па чувствовалась легкость, и она кружилась так быстро, что все ее браслеты и бусы вращались, словно щетки на автомойке. Под самым потолком тянулась огромная опорная балка, и высоченной Матери-настоятельнице приходилось пригибаться, когда она подходила к зрителям за деньгами. Мать-настоятельница вертелась так долго, что у меня даже голова закружилась, а потом она стала падать на пол и подниматься, словно исполняла брейк-данс. Восторженные зрители требовали продолжения. Но вместо этого Мать-настоятельница бросила на толпу грозный взгляд и принялась ходить по залу, собирая купюры.

Перед нам предстала мисс Браун Шугар. Изящно опираясь на трость, она вышла на авансцену. На ней было расшитое пайетками коричневое платье, которое увеличивало ее и без того широкие бедра. В руке, обтянутой белой перчаткой, она держала микрофон, словно джазовая певица из шестидесятых. Когда она начала выступление, я выпрямилась на стуле.

– Summertime, and the living is easy[32]32
  Первая строчка колыбельной Клары из оперы Дж. Гершвина «Порги и Бесс».


[Закрыть], – продекламировала мисс Браун Шугар с таким томным видом, что все зрители сразу поверили, что ничто не может нас ранить. Певица величаво держалась на сцене и лично обращалась к каждому, кто протягивал ей деньги.

Артисты сменяли друг друга, и каждый из них пытался затмить своим великолепным платьем наряд предыдущего выступающего. Мы как будто оказались в сериале «Династия», хотя это было невозможно: мы жили в Арканзасе, а значит, ни у кого из присутствующих не было денег на роскошную жизнь. И все-таки костюмы, в которых они выходили на сцену, были поистине роскошны. И в этом не было ни капли шутовства – только грация и торжество женской красоты. На сцене появлялись богини! Неужели они гуляют по улицам Хот-Спрингса в своем повседневном обличии и прохожие даже не догадываются, как они могут блистать? От увиденного я была в совершенном восторге!

Но вот ведущий объявил мисс Мэрилин Моррелл.

Готова поклясться, что все зрители вытянули шеи еще до того, как она появилась на сцене. А когда вышла, раздались оглушительные аплодисменты.

В тот вечер Мэрилин Моррелл стала для меня образцом дрэг-квин!

У меня дух захватывало. Тонкокостная широкоплечая Мэрилин предстала перед нами в кудрявом черном парике, который, казалось, сотворил сам Господь. Мэрилин пела песню Мадонны «Like a Virgin». На ней было невероятное длинное белое платье, которое поглощало весь свет и отражало его на зрителей. Лесбиянки в первом ряду встрепенулись, глядели на Мэрилин во все глаза и приподняли руки, чтобы в нужный момент наградить ее оглушительными аплодисментами. На нее было невозможно не смотреть. Я заметила, с каким обожанием рассматривает ее Пол. Она без дураков была настоящей звездой!

На середине песни я достала из сумочки доллар и подошла к Мэрилин. Она обернулась и, улыбнувшись мне, протянула руку, словно королева, принимающая подношение.

– Спасибо, дорогая.

– Пожалуйста, – ответила я.

Развернувшись, я подошла к Полу, который стоял у самой сцены.

– Кто это? – спросила я. – Она великолепна.

– Мой парень, – произнес Пол мягким голосом, в котором слышались нотки восхищения. – Его зовут Билли.