Текст книги "Все мои ребята. История той, которая протянула руку без перчатки"

Глава двадцать седьмая

Я сидела в квартире у Тима и Джима. Эллисон расположилась на полу возле Тима. Он рассеянно перебирал ее длинные рыжие волосы. Был конец марта, и Тим с Джимом снова переболели легочной инфекцией.

Когда Джим в последний раз лежал в больнице, он сказал, что ноги его здесь больше не будет. Он попросил меня помочь ему подписать добровольный отказ от реанимации.

– Мне эти крайние меры ни к чему, – сказал он, вероятно повторяя услышанную по телевизору фразу.

– Понимаю, – ответила я.

Ни один из них не хотел остаться в одиночестве и оплакивать усопшего возлюбленного. Они мечтали умереть в один день, чтобы оставаться рядом и после смерти.

– Нас кремируют, – сказал Джим, – и ты можешь ссыпать наш прах в одну урну.

В разговор вклинился Тим:

– А еще ты можешь где-нибудь развеять наш прах. Например, в парке.

– Там, где вы цепляете парней, – сказала я.

– Именно, – согласился Тим.

– Это было бы чудесно, – сказал Джим.

Я должна была кое о чем рассказать парням, и сделать это следовало непременно в присутствии Эллисон.

– Когда папа Эллисон умер, нам дали пособие. Оно нас буквально спасло.

Я заглянула в нежные глаза Тима.

Попыталась представить, как выглядит его дочь.

Я понимала, что он, приглаживая волосы Эллисон, делает то же самое. Она была почти одного возраста с Эллисон: скоро ей должно было исполниться девять. Думаю, такая же светловолосая, как отец.

Тим отрицательно помотал головой.

– Позволишь ли ты мне поговорить с ее матерью? – спросила я. – Чтобы твоя дочь обо всем узнала, когда придет время.

– Пусть лучше она живет в бедности, чем узнает, от чего умер ее отец, – произнес Тим.

– Не думаю, что это здравая мысль, – возразила я.

– Нет, – жестким тоном отрезал Тим. – Разговор окончен.

Я кивнула. Но, надо признаться, снова завела эту беседу через пару недель. Парни слабели на глазах, теряя вес и волосы и неизбежно приближаясь к смерти. Тим отказался давать мне контактные данные матери ребенка.

В конце первой недели апреля Тим попал в больницу, понимая, что обратно уже не выйдет. Это осознание читалось в его темных глазах – они всегда выделялись на фоне светлых волос, но теперь казались еще ярче. Лежа в кровати, Тим без конца выворачивал локти и запястья вовнутрь: теперь его тело напоминало набор шарниров, которые вращались, пока он пытался устроиться поудобнее. Я начала видеть смерть.

Джим сидел дома и все собирался прийти проведать Тима, но был для этого слишком слаб. Но не настолько слаб, чтобы лечь в больницу.

Я разрывалась, пытаясь решить, у кого из парней мне стоит побыть, но 10 апреля стало понятно, что Тиму остались считаные часы. Через три дня ему должно было исполниться тридцать два года, и я знала, что до этого события он не доживет. У него ослабла челюсть, и он стал медленнее дышать. Палата Тима располагалась на первом этаже. Мне надо лишь позвонить Джиму. Он плакал, в том числе и от бессилия, что не может прийти в больницу, чтобы проститься с Тимом.

– Я буду с ним рядом, – заверила я Джима. – Обещаю.

Пока за окном темнело, мы с Эллисон сидели рядом с Тимом, разговаривая с ним и поглаживая его по голове или по руке.

А в это время на одиннадцатом этаже Маунтинс-Вью-Хайтс-билдинг Джим Келли, возлюбленный Тима Джентри, принял решение: проглотил все обезболивающие таблетки, какие нашел, и запил их виски. Я так и вижу, как он стоит у окна, в последний раз глядя на обожаемый им вид. Почти полная луна отбрасывает свет на горы.

Когда тело Джима ощутило удар огромной дозы таблеток, он рухнул на стеклянный журнальный столик, который мы когда-то давно подобрали на помойке. Стекло треснуло. Осколки впились в тело Джима.

Звук бьющегося стекла напугал соседку, пожилую женщину, которая души не чаяла в обоих парнях. Женщина вышла в коридор и позвала себе на помощь соседа-старичка из квартиры напротив. Выйдя на общий балкон, они смогли заглянуть в квартиру. Женщина закричала, а мужчина набрал 911.

За Джимом приехала скорая. Его реанимировали и спасли. И все его отказы от реанимации не имели абсолютно никакого значения.

В палату к Тиму вошла медсестра.

– Меня послали за вами, – сказала она. – Мм, говорят, сюда привезли второго парня. Он в реанимации. В тяжелом состоянии.

– Джим? – спросила я. – Как он здесь оказался?

Я даже не подумала о скорой. Я сама служила для стольких людей водителем машины скорой помощи, что и представить не могла, как Джим может добраться до больницы без моего участия. Мы с Эллисон поехали на лифте на второй этаж. Через стекло в двери крошечной палаты интенсивной терапии мы смотрели на тощего, запятнанного кровью Джима. Он лежал без сознания всего лишь в футе от нас, а изо рта у него все еще торчала трубка после промывания желудка.

И вдруг Джим очнулся.

Злой, словно демон, оттого, что остался жив. Он попытался сесть, затем потянул торчащую из горла трубку, вытянул ее, порвав одну из голосовых связок. Захлебываясь кровью, попытался закричать, но у него получилось издать лишь скорбный булькающий, гортанный звук.

Взяв Эллисон за плечи, я прижала ее к груди, чтобы скрыть от нее это зрелище. Она вырвалась.

– Я к Тиму, – сказала она, направляясь к лифту.

Я посмотрела на бьющегося в истерике Джима, и мы встретились с ним глазами. Такого страдания я еще не видела никогда. Возможно, Джиму вкололи успокоительное, или же он сам выпустил из своего тела всю ярость. Он откинулся на кровать. Я еще немного постояла у его палаты и начала волноваться, что Тим может умереть наедине с Эллисон, – это было бы уже слишком. Я вернулась на первый этаж, и мы вместе держали Тима за руки.

Тим умер тем же вечером, 10 апреля.

Я поднялась проведать Джима. Душевные муки кончились, но начались муки телесные. Он был по-прежнему зол, и я понимала, что ему не будет покоя, пока он жив. Парни хотели умереть вместе, но совсем не так. Сердиться на пожилых соседей, спасших Джима, было бы неправильно. Они очень любили этих парней, и им было невдомек, что Джим готов был уйти.

Он умер 12 апреля, через два дня после Тима. Эллисон была убита горем, но старалась не подавать виду. Несмотря на свой возраст, держалась она стойко. Страданиям Тима и Джима пришел конец, и даже если это значило, что страдания Эллисон только начинались, она точно знала, что парни обрели вечный покой.

Желание заботиться о живых преобладало во мне над чувством долга перед мертвыми. Найти новый дом для Пушинки и ее детенышей не составило большого труда, но вот с кокер-спаниелем Нелли дело обстояло куда сложнее. Она была уже далеко не щенком. Это случилось в банке: что-то подсказало мне, что нужно поговорить с женщиной-кассиром. Я подумала, что могу добиться своего с помощью намеков.

– Знаете, мне надо куда-то пристроить собаку, – сказала я. – У меня аж сердце разрывается!

– А что за порода? – медленно проговорила женщина.

– Кокер-спаниель. Девочка. Красивее собаки я не встречала.

Женщина задала мне несколько вопросов о здоровье и характере собаки, но я понимала, что она просто тянет время. Наконец прозвучал и главный вопрос:

– Можно ли заразиться СПИДом от собаки?

– Нельзя, – ответила я. – Это точно. Нет.

– Собака лизала своих прежних хозяев? – спросила женщина. – А что, если она лизнет меня?

Я как могла успокоила женщину, но окончательное решение она приняла, только когда я в конце рабочего дня привела Нелли в банк. Женщина вышла на улицу, и Нелли ее обнюхала. Я подняла глаза к небу, откуда, как мне казалось, Тим и Джим наставляют женщину на истинный путь.

– Вы очень похожи на Нелли, – сказала она.

– Думаю, это неспроста, – ответила я.

У меня в багажнике лежала подстилка Нелли, а также запас ее еды и угощений – на случай, если женщина захочет ее взять. Когда женщина увидела, что я достаю из машины вещи, принадлежавшие Тиму и Джиму, она снова засомневалась. Снова вспомнила, что они болели СПИДом, и, наверное, задалась вопросом, зачем я во все это ввязалась. У нее в голове были прочерчены определенные границы, и она не понимала, можно ли переступить черту. И все-таки она решилась! Я вздохнула с облегчением.

У меня были готовы все необходимые документы, так что подготовка к кремации шла своим чередом. Приехав в гончарную мастерскую к Кимбо, я спросила, сможет ли он сделать для меня особенную погребальную урну. К тому времени Кимбо, столько лет отдававший мне щербатые банки для печенья, уже был в курсе того, чем я занимаюсь.

– Урна должна быть высокой, – сказала я и пояснила, что прах Тима и Джима смешается и что они всегда будут вместе. Я предложила Кимбо взять с меня хотя бы небольшую плату, но он ответил, что выполнить мой заказ для него большая честь. В глазах у меня стояли слезы.

В мастерскую вошел отец Кимбо.

– Не смей, – прикрикнул он на сына. – Отдай ей что-нибудь треснутое.

– Нет, – ответил Кимбо.

Он наклонил голову, спрятав глаза под длинными ресницами.

– Соболезную твоей утрате.

– Спасибо, – ответила я, сумев ограничиться лишь одной слезой. – Это были особенные парни.

Это была правда. Тим с Джимом стали для меня родными, и я решила поместить их некролог в газету. Я указала их имена и описала, как преданы они были друг другу. Я упомянула, что их похоронят на кладбище Файлс, но не решилась назвать причину смерти – совсем не хотелось ворошить змеиное гнездо.

Я смешала прах Тима и Джима в урне, которую вылепил Кимбо. Мне казалось невероятно важным выполнить все данные парням обещания, и я отсыпала немного праха, чтобы развеять его в излюбленных местах покойных. Я знала, что парням хочется быть рядом с Нелли, и мы с Эллисон пришли к дому их новой хозяйки. Забравшись на камень, я высыпала немного праха за забор.

– Твои папочки рядом, Нелли, – прошептала Эллисон.

Когда в газете опубликовали некролог, мне позвонила женщина, чьи родственники тоже были похоронены на кладбище Файлс.

– Я хочу знать, кого вы собрались хоронить, – сказала она. – Ради блага наших родных.

– Один из покойных – мой брат, – ответила я.

– У вас нет братьев.

– Это мой двоюродный брат, прошу прощения.

– Я хочу знать, что вы задумали.

– Они моя родня, что мне еще остается делать?

– А они, случайно, не из тех людей, с которыми вы постоянно возитесь?

– Да, они болели СПИДом.

– Бог ты мой, почему же тогда вы решили похоронить их на кладбище Файлс?

– Потому что знаю, что ваш муж – врач и что вы сама – очень добрый человек, – ответила я. – Я просто знаю, что никто не станет придавать значения диагнозу умерших.

Женщина очень долго молчала.

– Ладно, пусть будет так, но только один раз.

Думаю, о диагнозе парней узнала не только эта женщина. В ночь перед похоронами кто-то снова поджег у меня во дворе крест. Он снова оказался сколочен из хороших досок, и, наверное, его принес тот же человек, что и в прошлый раз. Тогда я решила доказать всем, что меня ничем не проймешь, но на этот раз разозлилась по-настоящему.

Заливая костер водой из шланга, я видела, что во всех соседних домах горит свет. Когда огонь погас, я заметила, что лампы выключились, словно представление подошло к концу. Ну уж нет!

– Ладно! – крикнула я, обращаясь к смотрящим на меня соседям и выпуская наружу накопившуюся за пять лет ярость. – Ладно! – повторила, подойдя к крыльцу. – Скажите, что я должна сделать! – Я взяла урну, в которой лежал прах моих дорогих Тима и Джима. – Хотите мне помочь? Тогда придите и заберите их. – Я поставила урну на стул, стоявший на крыльце, и включила фонарь. – Можете забрать их, если считаете, что я поступаю неправильно. Но меня вам не запугать! И вы ничего не сможете сделать ни мне, ни моей дочери! Так что можете впредь не тратить свое время.

Фонарь, под которым стояла урна с прахом Тима и Джима, горел на крыльце всю ночь. Наутро я, конечно же, обнаружила урну там же, где и оставила. Ее видели все доктора, когда проезжали мимо, торопясь в больницу на утренний обход. Я занесла прах парней в дом, в последний раз прижав их к себе.

В похоронном бюро «Хот Спрингс Фунерал Хоум» нам организовали небольшую церемонию. Тим и Джим не очень близко общались с парнями из «Нашего дома», так что ждать на похоронах было особенно некого. Но на всякий случай я повесила объявление на стенде в холле дома, где жили Тим и Джим.

Мы с Эллисон находились на втором этаже бюро, как вдруг к нам подошел распорядитель похорон.

– На первом этаже собираются остальные родственники, – сказал он. – У вас запланирована еще одна церемония? – спросила я. – Может, это родственники другого покойного?

– Нет, все правильно, – сказал мужчина. – Это родственники Джеймса.

– Джима? У него нет родных.

– Оказывается, есть.

Спустившись вниз, мы обнаружили там около одиннадцати человек. Все это были сестры и братья Джима. Я так долго заботилась о Джиме, а ведь его родные жили в Перривилле, всего в тридцати минутах езды от Хот-Спрингса.

Родня Джима пригнала с собой грузовик.

– Мы приехали за его вещами, – сказал один из братьев. Он предпочел не мыться, но надел чистую рубашку.

«Какими вещами?» – подумала я.

И вдруг мне стало страшно: я ведь считала, что Джим – круглый сирота, и сама разобралась с документами на кремацию, но, как оказалось, мне нужно было получить разрешение у родственников.

– Конечно, я дам вам ключи от квартиры, – сказала я. – Но сперва мне кое-что от вас нужно.

Они расписались в нужном месте, и я на всякий случай предупредила их:

– Джим был простым парнем. Вещей у него было немного.

– Вы хотите сказать, что мы сожгли столько бензина, чтобы вернуться ни с чем?

– Соболезную вашей утрате, – сказала я, протянув брату Джима ключи.

Мы с Эллисон поехали на кладбище Файлс. Я даже не стала пытаться приглашать священника – не хотела, чтобы Тим и Джим в очередной раз испытывали унижение, получая отказ. Обычно в предвечерние часы на кладбище бывали только мы с Эллисон. Но на этот раз мы хоронили ребят средь бела дня.

И вдруг я кое-что увидела: к кладбищу медленно подъехало сначала три, а затем и четыре машины. Машины припарковались, и из них вышла целая вереница крошечных пожилых женщин. Они жили с Тимом и Джимом в одном доме, заботились о парнях и, как и я, были от них без ума.

Женщины, выстроившись длинной цепью, медленно шли ко входу на кладбище. Возглавлял шествие тринадцатилетний парнишка с задержкой в развитии. Он жил вместе с бабушкой и очень привязался к Тиму и Джиму. Мальчик в голубых джинсах и белой футболке шел, склонившись вперед. В руках он с благоговейным видом держал большую банку из-под кофе, обклеенную фольгой. В блестящей самодельной вазе стояли крошечные цветочки, которые подпрыгивали при каждом неуверенном шаге. Букетик из ярко-розовых, желтых и голубых цветов выглядел просто изумительно.

Вот такой Хот-Спрингс я обожала! Город, в котором никуда нельзя заявиться без подарка. Соседки Тима и Джима собрались на похороны, и у них совсем не было денег. Но они знали, где можно нарвать полевых цветов! С тех пор мне очень хотелось тоже побывать в этом месте, ведь такие луга в Арканзасе встречаются нечасто. Я с легкостью могу представить, как они срывают цветы и ставят их в кофейную банку, которую предварительно обклеили чуть потертой фольгой. В свое время они скомкали кусочки фольги и убрали их в шкаф, ведь нельзя же выкидывать фольгу просто так. И вот теперь, когда фольга им пригодилась, они постарались ее разгладить. Эти женщины пережили Великую депрессию, которая в Арканзасе так и не закончилась. Им, должно быть, пришлось повозиться, чтобы собрать нужное количество обрезков. И они, наверное, обращались за помощью к другим жильцам дома: «Помните тех парней? Которые жили вдвоем на одиннадцатом этаже?»

Я смотрела на пританцовывающие на ветру цветы в банке. Лучшего варианта, чтобы почтить память Тима и Джима, не найти. Я взяла принесенный мною букет и незаметно положила его туда, где покоятся папа и Джимми. Мне хотелось, чтобы ничто не затмевало букет в кофейной банке. Каждый из этих цветков был сорван людьми, которые очень любили парней и очень по ним скучали. Женщины сказали мне, что, собирая цветы, они пели псалмы. Я спросила, можем ли мы спеть что-нибудь вместе.

– Вы знаете песню «It Is Well with My Soul»? – спросила я. Ее автором был мужчина, отправивший свою семью в путешествие по Атлантике, из которого вернулась только его жена. Корабль утонул, и она послала мужу телеграмму: «Спаслась только я…» Эта песня приносила мне успокоение все эти годы. И когда музыкальный руководитель в церкви предлагал нам ее исполнить, мне казалось, будто Бог кладет руку мне на плечо, дарит надежду и напоминает о долге выживших перед ушедшими.

Женщины запели, и я к ним присоединилась. Я прижала Эллисон к себе. Те мгновения не имели ничего общего с религией. На кладбище звучал гимн утешения. Теперь Тим и Джим были поистине свободны и, должно быть, танцевали, словно цветы в кофейной банке, овеваемые теплым апрельским ветром.

Глава двадцать восьмая

Войдя в дома Пола и Билли, я увидела, что Эллисон стоит посреди гостиной и машет рукой невидимым зрителям. На голове у нее красовалась одна из диадем Билли, а в руках она держала воображаемый букет. Я вошла без стука – привычка человека, который помогает людям в городе незапертых дверей, – и сперва меня никто не заметил.

– Один долгий, два коротких, – говорил Билли. – Один долгий, два коротких.

Я несколько секунд разглядывала свою дочь, которой совсем недавно исполнилось десять и которая была уже такой взрослой.

– Вот, – сказал Пол, – получается!

Эллисон расплылась в улыбке.

Я поставила сумку на пол, и вся компания обернулась на стук.

– Я учусь махать, как Мисс Америка, – гордо сказала Эллисон. Она медленно продемонстрировала мне свои умения. – Один долгий взмах и два коротких. И так по кругу.

– Прирожденная королева красоты! – сказал Билли.

– Она держится намного лучше, чем некоторые восходящие звезды, – добавил Пол.

– Ну-ка, Эллисон, покажи нам, как машут королевы, – попросил Билли.

Задумавшись на мгновение, Эллисон немного изменила позу и начала махать прерывистыми движениями.

– Локоть, локоть, ладонь, ладонь, – подсказал ей Билли.

– Локоть, локоть, ладонь, ладонь, – повторила Эллисон.

Усевшись рядом с Билли, я тоже стала наслаждаться «королевскими» манерами дочери.

– Королева четвертого класса, – сказала я.

Как только я заговорила о школе, Эллисон сразу поникла. На дворе стоял июнь, и скоро учебный год подходил к концу. Когда я спрашивала дочь, с кем она дружит и с кем сидит на обеде, она всегда меняла тему.

В школьном совете появилось свободное место, и я сразу же решила его занять. Я надеялась, что смогу таким образом оберегать Эллисон от издевок, но в конечном счете я занималась тем же, чем и всегда. В школьном совете состояла женщина, дочь которой болела диабетом, поэтому нам пришлось научить детей, что делать, если девочка вдруг упадет в обморок на игровой площадке. К счастью, этого так и не произошло.

Однажды я предложила:

– Тогда нам стоит начать рассказывать детям о том, как вести себя, чтобы не заразиться ВИЧ.

Школа Эллисон была католической. Наверное, мама девочки с диабетом решила, что это дает ей право обвинить меня в том, что я предлагаю обучать детей постыдным и мерзким вещам.

– Мы же не знаем, – ответила я, – кто из этих детей в будущем станет геем.

Я говорила правду, но мои слова не были услышаны. Родители учеников предъявляли мне претензии в том, что я продвигаю близкие мне идеи. А вот монахини, работающие в школе, меня просто обожали. Возможно, потому, что я помогала им собирать деньги на благотворительные цели и организовывать ежегодную ярмарку. Стоит отметить, что и директор школы, сестра Ноэлин Бэнкс, была очень добрым человеком. Они с сестрой Шерил, учительницей третьего класса, высоко ценили мою помощь ВИЧ-положительным людям и всегда были готовы выслушать мои тревоги о том, с чем приходилось сталкиваться Эллисон в школе.

И да, в этой школе я была единственной матерью-одиночкой, а моего ребенка иногда забирали геи и лесбиянки: вот, например, сегодня за Эллисон пришел Билли. Но и сестра Ноэлин, и сестра Шерил всегда встречали их с неподдельной радостью.

Пол собрался на работу, а я сказала Билли, что мне нужно съездить в Маунт-Иду, чтобы погасить часть долга за дом. Я предпочитала не отправлять чеки по почте, а лично отвозить их женщине, продавшей мне дом. Так у меня появлялся не только лишний повод с ней повидаться, но и взять с собой того, кому просто необходимо было развеяться. Мне нравилось наблюдать за проносящимися мимо пейзажами и узнавать поближе своих пассажиров. При этом я могла совершенно не заботиться о скорости и полицейские были мне совершенно не страшны – по крайней мере, в окрестностях Хот-Спрингса. Они полагали, что если я гоню, значит, везу больного СПИДом, и им совершенно не хотелось во все это ввязываться.

– Я собираюсь в Маунт-Иду, – говорила я ребятам. – Не теряйтесь.

Билли называл эти поездки «побег в деревню». Если со мной ехал он, то я включала радио на полную громкость, и мы вместе подпевали или же обсуждали посмотренные за неделю фильмы.

На этот раз Билли находился под впечатлением от фильма «Ровно в полдень»[51]51
  «Ровно в полдень» (1952 г.) – черно-белый вестерн режиссера Фреда Циннемана. Песня «The Ballad of High Noon» из этого фильма стала одной из самых известных песен того времени.


[Закрыть]. В другой раз он мог бы бесконечно долго рассуждать о том, как ужасно, что светлые волосы Грейс Келли спрятали под увесистым капором. Но сейчас он просто исполнил нам заглавную мелодию из фильма. Выехав на двухполосную трассу, я на секунду закрыла глаза, чтобы запомнить этот момент…

Возможно, я чувствовала, что скоро все изменится. Видимо, теперь могла предсказывать не только смерть, но и другие прискорбные события. Через некоторое время после той поездки в Маунт-Иду Билли приехал ко мне домой.

– У меня перед глазами черные точки, – сказал он. – Они повсюду.

Я знала, что это значит. Цитомегаловирусный ретинит. Эта болезнь постепенно лишает человека зрения, застилая его глаза пеленой. Я немедленно записала Билли к врачу в Литл-Роке. Ему выписали лекарство и запретили водить машину. Теперь он лишился еще и этой возможности.

А затем у Билли началось поражение мозга. Очень постепенно. Мы заметили ухудшения, как только Билли стал принимать лекарство для глаз, но не могли понять, стоит ли списывать эти проявления на побочный эффект препарата или на вызванную СПИДом деменцию. Билли быстро впал в детство и начал разговаривать как маленький мальчик. Но он ведь и раньше громче всех выражал радость и удивление, так что поначалу мы почти ничего не заметили.

Я приглашала Билли на наши прогулки с Эллисон. И они сдружились еще сильнее, когда моя дочь привыкла, что теперь Билли мыслит как ее ровесник. Я водила их в зоопарки и на детские представления. Главное, чтобы мы могли в любой момент уйти, если Билли начнет слишком суетиться.

Дома Билли не вылезал из голубого банного халата, потертого и мягкого, который мог бы носить чей-то дедушка. Под низ он надевал полосатую пижаму, а на ногах у него всегда были коричневые вельветовые тапочки. Расхаживая по дому, он распахивал развевающиеся полы халата, не забывая о своем сценическом прошлом. Проснувшись однажды утром, он заявил Полу, что ему нужен ковбойский костюм.

– Я ковбой, – сказал он. – Где мои ковбойские сапоги?

Такие просьбы могли бы вывести из себя кого угодно, но не Пола – он привык делать для Билли все возможное. Так что если Билли хочется носить ковбойский костюм – пускай.

Постепенно мы стали замечать, что с Билли действительно что-то не так. Как-то раз мы с Эллисон обыскались его в его же доме. Мы знали, что он никуда не уходил, потому что совсем незадолго до этого сам нам позвонил. Наконец мы нашли его за закрытыми дверями гардеробной, где он сидел при свете голой лампочки. На нем была пара роскошных солнечных очков.

– Я загораю, – сказал Билли.

В другой раз он решил, что у их собаки Пеппер завелись блохи, и попытался засунуть бедное животное в стиральную машину. Он вылил на собаку целую бутылку шампуня, но в последний момент остановился и не стал закрывать крышку и нажимать на кнопку включения.

Было очевидно, что Билли нельзя оставлять одного, ведь иначе он может получить травму или уйти, бесследно где-то растворившись. Полу приходилось работать больше, чем раньше, и мы с ним договорились, что рядом с Билли всегда будет хотя бы один, а лучше два человека. Организовать это было несложно: Билли был всеобщим любимцем, а Пол столько раз выручал окружающих, что те были только рады отплатить ему добром. Среди прочих с Билли оставались его фанатки-лесбиянки, и, как это ни забавно, они сильнее всех беспокоились о том, чтобы Билли вовремя принял таблетки. Этим двадцатилетним девчонкам еще не приходилось принимать серьезные лекарства, да и их родители были еще довольно молоды и могли ухаживать за собой самостоятельно. Сколько бы я ни рассказывала им о режиме приема таблеток, они ужасно боялись дать Билли неправильную дозу и считали, что если он примет лекарство пятью минутами раньше, то обязательно умрет.

Ухаживая за Билли, мы с девушками лучше узнали друг друга. Лесбиянки, приходившие в бар «Открытие» в Литл-Роке, всегда относились ко мне немного прохладно. Норман устроил для них отдельную барную стойку, и они впервые обрели пространство, которое не нужно было делить с мужчинами. И тут появляется девушка-натуралка, рассказывающая им про СПИД и коффердамы.

– Мы думали, ты чайка, – сказала одна из девушек. – Ищешь себе друга-гея, чтобы он делал тебе прически и одевал как куколку. Ну и все в этом роде.

– А что, они могут бесплатно помочь мне поменять образ? – усмехнулась я. – Сколько же возможностей я упустила!

Мы многому учились друг у друга, присматривая за Билли. Лесбиянки рассказали мне о начале сезона охоты на оленей в ноябре, когда светские дамы, выставляющие себя натуралками, летят в гей-бар Литл-Рока, как только их мужья уезжают охотиться.

– Эти женщины просто бешеные, – сказала одна из девушек. – Бешеные!

Я в свою очередь рассказывала им, как ухаживать за умирающими братьями. Девушки вызвались ухаживать не только за Билли, но и за другими больными. Но Билли стал их первым подопечным из «Нашего дома».

Конечно, за Билли присматривали и дрэг-квин. И похоже, это давало им возможность осмыслить собственную скорбь по людям, которых они потеряли, – по тем, кто сбежал из Хот-Спрингса и, спрятавшись, умер в одиночестве. Они не могли забыть о своей утрате, только лишь подержав Билли за руку, но так они начинали жить настоящим. Становились свидетелями всего происходящего.

Несмотря на ухудшающееся состояние, Билли продолжал жить на всю катушку. Он не пропустил ни одного дрэг-шоу, а выходя на сцену, превращался в прежнего Билли. Мог сыграть эту «роль», и зрителям это очень нравилось. Фанаты Билли из «Нашего дома» учились на примере своего кумира тому, что если у тебя обнаружили ВИЧ или СПИД, то не обязательно прятаться от людей. Можно оставаться в игре: общаться с друзьями, выигрывать призы и просто жить. В литературе о ВИЧ, написанной геями о геях, всегда ставился акцент на то, что с ВИЧ-положительным статусом можно жить, а не умирать. Но без реальных примеров все это звучало как пустое теоретизирование.

Пол связался с родными Билли, но те не захотели его проведать. По воскресеньям к ним иногда заезжала Джордженна, мать Пола.

Когда Джордженна впервые увидела новую версию Билли, Пол сказал ей:

– Его мама не приедет.

– Ничего страшного, – ответила Джордженна. – Я его обниму. Моей любви хватит на вас обоих.

Она садилась на диван вместе с Билли, и он всегда успокаивался в ее объятиях. Его нервная энергия утихала. Джордженна была очень кроткой женщиной, и Пол во многом на нее походил. Они были из тех людей, которые не спрашивают: «Что тебе нужно? Как ты поживаешь?» Они просто были рядом. Всегда.

Слабея, Билли начал еще чаще сыпать цитатами из своих любимых старых фильмов, особенно из тех, где снималась обожаемая им Бетт Дэвис. Билли выбирал роль и разыгрывал ее целый день. Например, он выбирал сцену из «Тени к югу»[52]52
  «Тени к югу» (1932 г.) – фильм режиссера Майкла Кертиса. Первое заметное появление Бетт Дэвис на экране.


[Закрыть], в которой Бетт произносит свое знаменитое: «Я бы с удовольствием поцеловала тебя, но я только что помыла волосы». Пол рассказал мне, как однажды привез Билли в бар, когда в нем сидел хмурый Тваймен. Билли пару раз затянулся сигаретой и огляделся по сторонам. «Что за дыра», – сказал он. Тваймен буквально вытаращился на Билли – скорее всего, он не знал, что это реплика Бетт Дэвис из фильма «За лесом»[53]53
  «За лесом» (1949 г.) – фильм-нуар режиссера Кинга Видора с Бетт Дэвис в главной роли.


[Закрыть].

На смену лету пришла осень, и Билли стал более агрессивным. Он боялся навредить себе или окружающим, и мы со временем поняли, что он чувствует приближение таких эмоциональных всплесков. В одной из лучших больниц Литл-Рока имелось отдельное изоляционное отделение, и они предложили ему побыть там некоторое время. Билли согласился.

Он говорил, что там к нему хорошо относятся, и всегда просился в больницу, когда чувствовал, что в нем просыпается ярость по отношению к себе или окружающим. Дорога от Хот-Спрингса до больницы занимала час. Билли боялся оставаться со мной наедине в машине – ему казалось, что он может на меня наброситься и что тогда мы улетим в кювет, – и просил на всякий случай связывать ему руки за спиной. И мое сердце каждый раз обливалось кровью. Я начала носить в сумке шелковый лейкопластырь, чтобы связывать Билли руки. Постепенно и это стало для меня привычным действием. Билли звонил мне и возбужденным голосом просил приехать, а потом встречал меня в дверях, сложив руки за спиной.

– Мне нужно в Литл-Рок.

Билли начал срываться даже на Пола: он злился, что тот целыми днями работает и почти не бывает дома. Он понимал, что Пол не слоняется без дела. Знал, что Пол берется за любую оплачиваемую работу.

– Пол не придет домой, – сказал Билли, позвонив мне однажды.

Я вздрогнула, представив, как Билли обзванивает все конторы, в которых работает Пол, пытаясь его найти.

– Билли, он занят.

– Он слишком много работает, – ответил Билли. – Я хочу, чтобы ты пришла.

Я знала, что за Билли присматривает минимум пара человек. Мне нужно было проведать своих ребят.

– Билли, я правда не могу сейчас приехать.

– Ты мне очень нужна, – сказал он.

Я решила, что, возможно, он таким образом намекает, что ему нужно в Литл-Рок.

– Хорошо, – сказала я.

Когда я приехала, Билли, как я и ожидала, встретил меня со спрятанными за спину руками. Он курил, сжав сигарету в уголке рта.

– У меня для тебя кое-что есть, – произнес он игриво.

– Что же это, Билли? – устало спросила я. Мне не хотелось везти лучшего друга в Литл-Рок, чтобы он ночевал там в изоляторе.

– Кое-что особенное.

– Так что же это, Билли?

Он вытащил из-за спины бутылку с жидкостью для розжига и плеснул в меня. А затем швырнул горящую сигарету…

Я успела отпрыгнуть, и сигарета упала на пол, чудом не попав в лужицу жидкости для розжига. Мужчины, присматривавшие за Билли, напрыгнули на него и скрутили ему руки.