Текст книги "Все мои ребята. История той, которая протянула руку без перчатки"

Глава тридцать первая

– Мисти, мне нужно платье, – сказала я.

Дело было в субботу после дрэг-шоу, и мисс Мисти Мак-Колл еще не успела снять свой расшитый бусинами наряд. Она выступала под песню Шер «Save Up All Your Tears». Я радовалась, что ей достались очень щедрые чаевые, – всегда приятно просить об одолжении человека в хорошем настроении.

– По какому случаю?

– Бал в честь инаугурации, – сказала я, и мы обе рассмеялись. Билл Клинтон пригласил меня на арканзасский бал, который должен был состояться 23 января 1993 года в конференц-зале. – Я решила узнать, не продашь ли ты мне какой-нибудь наряд из своего гардероба. Мне нужно не упасть в грязь лицом перед модницами. И теми, кто себя таковыми считает.

– Могу тебе помочь, – сказала Мисти. – Заедешь ко мне в понедельник?

– Ну конечно, – ответила я.

Мисти жила в лесу в просторном доме на колесах. Она убрала стену, разделяющую две спальни, чтобы обустроить гардеробную. Та была битком набита платьями конкурсанток-неудачниц, купленных за бесценок у состоятельных отцов, чьи подающие надежды дочери боролись за корону «Мисс Техас» и «Мисс Арканзас». Гардеробная Мисти напоминала мне выставочный зал. На верхних полках располагались парики, накладные волосы и – жемчужины коллекции – разложенные на обрезках бархата диадемы. Под этими аксессуарами висели платья, рассортированные не по цветам, а по настроению, которое они придавали образу, и по тематике мероприятий. В гардеробной витал непередаваемый аромат, которому невозможно было дать имя, – он рождался из смеси самых разных духов, оставшихся на ткани. Я попала в мир красоты!

– Это всё платья Шер, – сказала я, заметив, что на одном конце вешалки полупрозрачные платья от Боба Маки[57]57
  Американский модельер и стилист, известный тем, что разрабатывал наряды для множества поп-икон, в том числе и для Шер.


[Закрыть] соседствуют с кожаными вещами, на которые певица переключилась в последнее время.

– Да, – кивнула Мисти. – А вот здесь висят мои любимчики. Какой образ ты хочешь создать?

– О, – сказала я. – Замысловатый. Элегантный.

Я надеялась, что смогу познакомиться на балу с другими неравнодушными к проблеме СПИДа людьми.

– Чтобы был воротник-стойка. И рукава – зимой будет холодно.

– Хм-м, – протянула Мисти.

Она предложила мне примерить несколько образов, и я чувствовала себя Золушкой в компании феи-крестной. Биппити-боппити-бу! И тут я заметила на полу аккуратную стопку: это были наряды, расшитые бисером.

– А почему эти платья хранятся на полу? – спросила я.

– Наряды с бусинами нельзя хранить на вешалках, – важным тоном ответила Мисти. – Ведь тогда они порвутся по швам.

Вес красоты мог оказаться смертелен для этих платьев и разорвать их на части. Мне очень хотелось примерить одно из них, и Мисти протянула мне платье нежно-розового, почти что бежевого цвета. У него была расшитая бусинами горловина, а на подоле золотым бисером был вышит узор, который я сперва приняла за звезды, но, приглядевшись, распознала в нем лилии. Платье было очень изящным и – говорят в этом случае южане – уместным.

– То, что надо! – сказала Мисти.

– Правда? – спросила я, поворачиваясь перед безупречно чистым трехстворчатым зеркалом.

Мы с Мисти обнялись.

– За сколько ты мне его отдашь? – спросила я.

Она задумалась. Я видела, что у нее в голове идут сложные подсчеты, ведь Мисти хотела сделать мне скидку.

– Как насчет двухсот долларов?

– Это очень великодушно с твоей стороны, Мисти.

Платье явно стоило не меньше шести тысяч.

– Ты сама очень великодушна, Рут.

– Клянусь, ты сможешь мной гордиться.

– Ты идешь на бал с Митчем?

– Нет, – ответила я. – Он считает, что стоит ему надеть смокинг, как любое мероприятие превращается в свадьбу, – попыталась отшутиться я.

– Поверить не могу, – сказала Мисти. – Ну что за дурак!

– Ну, – ответила я, – я его все равно люблю, так что еще непонятно, кто из нас дурак.

В своей инаугурационной речи президент Клинтон затронул проблему СПИДа, назвав нынешнюю ситуацию мировым кризисом. Его слова стали для меня мощным прорывом. Я была безумно рада, что не зря столько лет писала Биллу длиннющие письма. Со сколькими мужчинами он познакомился на страницах моих полных отчаяния посланий. И теперь я надеялась, что нас ждут большие перемены!

Когда я входила в бальный зал, меня тут же заприметила одна журналистка. Все телеканалы вели прямое включение с бала, чтобы дать гражданам почувствовать аромат витающих в воздухе реформ.

– О, какое у вас платье, – произнесла телеведущая, кажется моя ровесница. – Покрутитесь, пожалуйста. Где вы достали такой наряд?

– Я купила его у дрэг-квин за двести долларов. Мисс Мисти Мак-Колл…

– Постойте, кажется, в эфире нельзя произносить слово «дрэг-квин». – Она прислушалась к голосу в наушниках. – Нет, простите, слово «дрэг-квин» в эфире звучать не должно, но можно мы вас все равно снимем? Пройдитесь немного и покрутитесь, пожалуйста.

Это был волшебный вечер, и я вернулась домой с пленкой, которую нужно было проявить, чтобы показать фотографии Мисти.

– Я их всех обошла, – рассказывала я Мисти. – Меня просил попозировать фотограф из журнала W! Благодаря тебе я была одета лучше всех!

Мы с Эллисон отправили президенту пионы, чтобы напомнить ему о родном Хот-Спрингсе. В ответном письме он поблагодарил нас за такой подарок: «Я попросил садовника высадить их у стен овального кабинета. Они навевают на меня приятные воспоминания».

Я знала, что у Билла в кабинете есть фотография Рикки Рея.

Пятнадцатилетний Рикки должен был присутствовать на инаугурации, но умер в декабре. Он и два его младших брата страдали гемофилией и в возрасте восьми лет заразились ВИЧ через переливание плазмы. Статья о мальчиках была опубликована в журнале Life, и их история меня очень тронула – она наглядно показывала, что дети страдают не из-за болезни, а из-за ужасных взрослых. В 1986 году их выгнали из школы в Аркадии, штат Флорида. В городе появилась организация «Граждане против СПИДа», но за многообещающим названием скрывалась единственная цель – сделать так, чтобы братья Рей не могли ходить в школу.

Дети целый год провели на домашнем обучении, пока их родители добивались издания судебного приказа, согласно которому школа была обязана принять мальчиков обратно.

Когда Рикки снова вернулся в школу, ему уже исполнилось десять. В первый же день на перемене его избили двое мальчишек. Дать им сдачи он не мог, потому что тогда бы нарушил судебный приказ. К концу недели дела пошли куда лучше, и братья Рей не собирались сдаваться. Потом кто-кто поджег их дом. Семья сбежала в другой город, но, как только дети пошли в новую школу, в ней появились сторонники организации «Граждане против СПИДа», которые устроили «информационное собрание», посвященное тому, какую опасность представляют эти мальчики.

И вот Рикки Рей умер. Он столкнулся с теми же проявлениями ненависти, что и мои ребята. Президент Клинтон каждый день смотрел на фотографию Рикки, и мне хотелось, чтобы хот-спрингские пионы напоминали ему и о моих подопечных.

Когда Мисти оставалось совсем недолго, мне позвонил Норман.

– Приезжай, тебе нужно с ней увидеться, – сказал он. – Мы должны кое-что уладить.

Грустная правда состояла в том, что хотя в гей-сообществе Норман был влиятельным человеком, способным творить чудеса, в мире больниц он был совершенно бессилен. У меня в голове не укладывалось, что этому столь авторитетному человеку может отказать врач или медсестра.

Приехав в Литл-Рок, я постучалась в палату к Мисти. За дверью послышались два мужских голоса, но их обладатели внутрь меня не пустили. Возможно, подумали, что пришла типичная прихожанка церкви, а лично они меня не знали. Я постучала снова.

– Меня прислал Норман.

Имя Норман сработало, как заклинание «Сим-сим, откройся»: дверь в палату открылась, но мне сказали, что пришла я зря.

– Он уже пять дней ни с кем не разговаривает.

Я подошла к кровати Мисти и увидела, что от водянки у нее ужасно раздулись руки и ноги.

– Рик, Рик, это я. – Я позвала Мисти по имени, данному при рождении. – Это я.

Парни стояли со мной, и на их лицах было написано: «Ну мы же говорили».

Тогда я сказала:

– Мисти, милая, это я. Рути.

Мисти открыла глаза и разрыдалась без слез, ведь вся жидкость скопилась у нее в руках и ногах.

Мисти издавала булькающие звуки, потому что жидкость наполняла и ее легкие. Я обвила одну из ее рук вокруг своей шеи, чтобы мы могли обнять друг друга.

– Теперь я с тобой, – произнесла я. – Сейчас мы со всем разберемся.

Я подошла к сестринскому посту.

– У вас там пациент задыхается. Вы можете откачать жидкость?

– Нет, – ответила медсестра. – Он умирает. Мы его трогать не собираемся.

– Вы же не хотите, чтобы ваш пациент захлебнулся, верно?

– Мы не станем откачивать жидкость. У него СПИД. Это пустая трата времени.

– Знаете что? – сказала я. – Почему бы вам тогда не вызвать Легочную фею, чтобы она принесла с собой набор для откачивания жидкости и оставила его где-то на видном месте. Тогда я все сделаю сама.

Мои слова донеслись до медсестры, стоявшей чуть поодаль. Она оставила набор для выведения жидкости из легких прямо у палаты Мисти.

Я сказала Мисти, что сейчас выкачаю жидкость из ее легких.

– Процедура не сама приятная, но зато тебе станет легче дышать.

Повязав полотенце вокруг шеи Мисти, я попросила парней выйти из палаты – видеть процесс выкачивания жидкости им было совершенно ни к чему.

В детстве я точно так же помогала отцу. С какими только испытаниями мне не пришлось столкнуться в юном возрасте!

Я ввела трубку в легкое Мисти. Запах у жидкости был такой, что меня начало тошнить. Да так сильно, что из глаз потекли слезы и я боялась открыть рот, чтобы меня не вырвало.

Мы устроили небольшую передышку, и я выбежала из палаты в коридор, чтобы подышать. Увидев меня, друзья Мисти расплакались.

– О боже! – сказал один из них. – Она умерла.

Я боялась, что, если начну говорить, меня вырвет, поэтому замахала руками, показывая, что они ошиблись. Наконец я почувствовала, что снова могу говорить.

– Нет, она не умерла. Меня тошнит из-за выкачанной жидкости.

– А, – невозмутимо протянул второй парень. – Понятно.

Я вернулась в палату, чтобы выкачать остатки жидкости, и в конце концов снова выбежала в коридор. А они снова устроили свой спектакль с воплями о том, что Мисти умерла. Я пристально посмотрела на них и снова покачала головой.

– О, – сказал невозмутимый парень. – Хорошо.

Теперь Мисти могла говорить, хоть из ее горла иногда и вырывалось бульканье. Она все равно хотела поговорить с матерью. Мы позвонили ей, и я оставила сообщение на автоответчике. Затем мы снова позвонили, и я снова оставила сообщение. Мы звонили и звонили. И я подумала: «Что ж, значит, так тому и быть. Она должна узнать всю правду».

На этот раз я поднесла телефонную трубку к голове Мисти, чтобы она сама могла оставить сообщение. Она умоляла маму приехать. И сказала, что скоро умрет.

Это была правда. Мисти умерла на следующий день. Я снова позвонила ее матери: мне столько раз пришлось набрать этот номер, что я запомнила его наизусть. Нужно было получить согласие на кремацию.

– Перезвоните мне, – попросила я. – Вам ничего не придется делать, просто подпишите документы.

Когда она наконец перезвонила, то сказала, что ей пришлось дождаться, пока ее муж, отчим Мисти, уйдет из дома. Они были дома, когда сын звонил, но муж не разрешал ей брать трубку. Они оба слушали мольбы Мисти, записанные на автоответчик.

– Очень жаль, – сказала я. Я сообщила, что мы хотим устроить небольшую церемонию погребения на кладбище Файлс.

– Я могу прийти? – спросила она.

– Ну конечно, – ответила я.

Всем вокруг было известно, что мать не пришла к Мисти в больницу, и я переживала о том, как к ней отнесутся друзья покойного. Она припарковала машину через улицу от кладбища Файлс и шла по дороге вместе с сестрой Мисти. Я подошла к ним, чтобы поздороваться, и увидела, что у них на шее болтаются распятия. Когда друзья Мисти увидели ее сестру, вся подозрительность по отношению к родственникам умершего сразу испарились: девушка выглядела точь-в-точь как Мисти в сценическом образе – отличить их друг от друга было невозможно. Все проявили к родным Мисти большую доброту и безграничное милосердие, ведь благодаря им нам казалось, что Мисти снова с нами.

Мисти похоронили под красивым надгробием, за которое заплатил Норман. Мисти родом из Литл-Рока, но Хот-Спрингс принял Мисти с распростертыми объятиями.

Глава тридцать вторая

В один прекрасный февральский день я привезла Энджела на кладбище Файлс. Дело было незадолго до Дня святого Валентина, а на улице было на удивление тепло – температура доходила до шестидесяти градусов[58]58
  Около 15 ℃.


[Закрыть]. В машине Энджел вел себя тихо и не пел мне, как обычно. Ему снова стало хуже, и на этот раз у него обнаружили спинальный менингит, который так бы и остался незамеченным, если бы я не настояла на спинномозговой пункции.

Болезнь отнимала у Энджела все силы, и я знала, что ему осталось недолго. Я нашла дом инвалидов, куда Энджел смог переехать, и мы оба с ним понимали, что это учреждение станет его последним пристанищем. Мне хотелось, чтобы Энджел сам выбрал на кладбище Файлс место, где будет покоиться.

Я захватила с собой испанский словарь, но слова нам были не нужны. Энджел ходил по кладбищу, время от времени останавливаясь и оглядываясь по сторонам. Немного постояв, он снова принимался ходить. Оказавшись на середине кладбища, он снова замер. Энджел крутился на месте, оценивая открывавшийся вид.

– Aquí, – сказал он.

– Aquí, – повторила я. – Хорошо. Gracias.

Энджел взял меня за руку, и мы пошли к машине. Он вздохнул, и я снова отвезла его в дом инвалидов.

Мне было сложно представить, что Энджел останется на одном месте даже после смерти. Вот уж с кем точно не соскучишься! Он был самым изворотливым из моих ребят, и, даже оказавшись в доме инвалидов, смог сбить меня с толку. Как-то раз я не пришла к Энджелу в обычное время – у меня постоянно возникали экстренные ситуации, – и он на меня разозлился.

– Он на крыше, – сказал мне один из управляющих, как только я приехала. – Взобрался по лестнице и теперь грозится, что спрыгнет.

– Вечная история, – сказала я.

– Но тем не менее он говорит, что спрыгнет. Можете подойти вон туда?

Увидев меня, Энджел начал кричать что-то на испанском. Я отыскала работника, говорившего по-испански, и попросила принести Энджелу мои извинения и сказать, что я все поняла и что он может спускаться.

Энджел спускаться отказался, и я разозлилась.

– Подождите-ка, – сказала я и ушла к телефону, чтобы позвонить старому знакомому Дабу из «Хот Спрингс Фунерал Хоум».

– Вы можете меня выручить и приехать к дому инвалидов?

– Ну конечно, – ответил он приветливо, а затем сменил тон и заговорил со мной по-деловому: – Кто-то из ваших…

– Нет-нет, никто не умер. Но мне нужно, чтобы вы приехали на катафалке, договорились?

Я вернулась к Энджелу и к переводчику.

– Ну ладно, Энджел, давай, прыгай, – сказала я.

Переводчик посмотрел на меня как на сумасшедшую.

– Да, пожалуйста, так ему и передайте. Энджел, ты ведешь себя очень некрасиво, но так и быть – прыгай. От одного раза ничего не будет.

Энджел очень удивился и смущенно посмотрел на переводчика, а тот кивнул и пожал плечами, как бы говоря: «Да, эта чокнутая именно так и сказала». Мы еще поразговаривали какое-то время, и тут на парковку заехал пустой катафалк, за рулем которого сидел Даб.

– Ну давай, прыгай, даже катафалк за тобой приехал. Не знаю, сколько водитель будет тебя ждать.

Теперь от моих слов челюсть отвисла не только у Энджела, но и у переводчика.

– Конечно, возможно, что ты сломаешь шею и проведешь остаток своих дней в кровати. Ведь тебя парализует, и ты не сможешь двигаться. Кто знает?

Даб вышел из катафалка, чтобы понять, что происходит, и я крикнула ему:

– Секундочку, тут человек никак не может решиться.

Энджел злобно на меня посмотрел, а потом на его лице показалась ухмылка, которая постепенно превратилась в улыбку. Он залился оглушительным хохотом и одним взглядом дал мне понять, что моя взяла.

Энджел спустился по лестнице, и я, махнув Дабу в знак благодарности, обняла своего подопечного. Глядя через плечо Энджела на переводчика, я попросила:

– Пожалуйста, скажите ему, чтобы он больше никогда не пытался меня переиграть.

Энджел упорно цеплялся за жизнь, но, судя по тому, что его любовные песни превратились в шепот, силы его покидали. Энджел, мастер фокусов с исчезновением, слабел на глазах и однажды навсегда сбежал от меня во мрак. Мне позвонили, чтобы сообщить, что Энджела больше нет.

– Убегать, как только я отвернусь, это в твоем стиле, – сказала я ему, когда приехала, чтобы привести тело в порядок.

Мы похоронили его там, где он и хотел. Вскоре к нему присоединился Антонио, а затем и Карлос. Оба попросили меня похоронить их рядом с Энджелом – ведь они знали, что он может оставаться на одном месте, только если это место лучшее из возможных.

Лечащий врач назначил Билли курс процедур для профилактики пневмоцистной пневмонии, но в медицинском центре отказались проводить их на месте. Все было обставлено так, словно Билли делают одолжение, посылая к нему на дом процедурную медсестру. На самом же деле руководство центра просто не хотело видеть в своих стенах больного СПИДом.

К Билли пришла специалист по дыхательной терапии, укутанная с головы до ног в скафандр. Все как в старые времена. Она сразу ясно дала понять Полу, что руководит целой группой таких специалистов и что простые медсестры к ним приходить не будут. Как руководитель группы она обязана ходить сама по домам пациентов. По три часа она просиживала на краешке стула, стараясь ни к чему не притрагиваться. Процедуры были болезненными; Билли в легкие вводили лекарство, и он последующие два часа откашливал его, выворачиваясь наизнанку.

На протяжение всей процедуры врач молчала и даже не пыталась утешить Билли добрым словом. Билли и так приходилось непросто, а оттого, что с ним обращались как с чем-то ядовитым, становилось только хуже.

Пол, как образцовый хозяин, говорил врачу дважды в неделю:

– Не хотите ли кофе?

– Нет.

Вторая неделя процедур:

– Не хотите ли кофе?

– Нет.

Третья неделя:

– Не хотите ли кофе?

Пауза.

– Да, да, хочу. Я очень хочу кофе.

Пол разыграл эту сценку передо мной в баре. Он совершенно неподражаемо изобразил эмоции врача: она сама не ожидала, что согласится.

– Я прямо видел, как у нее в голове крутятся мысли: «Наверное, не стоит. А что, если я заражусь СПИДом? Но мне так хочется кофе».

Пол сказал, что с этого момента поменялось ее отношение к Билли. Если поначалу она говорила ему: «Вот, вставляйте в рот», то теперь поглаживала его по спине и пыталась успокоить: «Все будет хорошо». Как по мне, такое отношение к пациентам должно стать нормой, но для изголодавшихся по доброте парней это было поистине чудо.

Весной я начала подготавливать Пола к неизбежному. Я рассказывала ему, чего стоит ожидать. Теперь Билли нужен был круглосуточный уход, и друзья могли предложить парням свою помощь, которую Пол должен был принять.

– Теперь к вам домой будут приходить помощники, – сказала я, – и порой ты будешь удивляться, встречая тех или иных людей. А еще к вам будут приходить наблюдатели.

– Что за наблюдатели? – спросил Пол.

– Они будут приходить и просто наблюдать за происходящим. И постепенно они превратятся в людей, которые в любую минуту вас поддержат и обязательно помогут. Конечно, некоторые из них пропадут на полпути. Но в этом нет ничего страшного: всегда найдутся те, кто вам поможет.

Некоторым близким друзьям такая задача оказалась не по плечу, так что я не зря предупредила Пола о возможном исходе событий. Но при этом многие были готовы оставаться с Билли ночами, когда Пол работал в баре. На помощь парням приходило столько разных мужчин и женщин, что у Билли даже появились свои любимчики. Одним из них был Панчо, мексиканец из Эль-Пасо. Парни не были с ним близко знакомы, но вскоре Билли с Панчо выяснили, что они оба знают множество старых религиозных песен, как, например, «In the Garden». Они могли петь часами, с трепетом выводя каждую тихую ноту.

Из всех сиделок самым надежным казался Дасти. Когда много лет назад Дасти приехал в Хот-Спрингс, люди поступали по отношению к нему очень скверно, но Пол взял его под свое крыло и помог начать карьеру дрэг-квин. Дасти выступал довольно неплохо, но все сходились на том, что он влюблен в Пола. И Пол единственный этого не замечал. Когда Дасти готовил ужин, усталый Пол радовался, что не нужно самому возиться на кухне. Когда у парней сломалась стиральная машина и Дасти отнес их грязное белье в прачечную, Пол решил, что это просто проявление доброты. Билли расценивал Дасти как главного претендента на престижную роль миссис Пол Уайнленд.

Я часто заставала Дасти дома у парней. Билли шептал мне:

– Это самая настоящая Ева Харингтон, помяни мое слово.

Он вдруг запел что-то из репертуара Марго Ченнинг, которую в фильме «Все о Еве» играет Бетт Дэвис[59]59
  «Все о Еве» (1950 г.) – американский фильм-драма режиссера Джозефа Лео Манкевича. Бетт Дэвис играет Марго Ченнинг, звезду Бродвея.


[Закрыть].

Я не рассказывала об этом Полу, но однажды в баре Дасти, обливаясь слезами, поведал мне о своих чувствах к Полу. Он сказал, что даже мечтает заболеть СПИДом, чтобы Пол любил его так же сильно, как Билли. Я сказала, что это довольно паршивый способ поиска партнера. Было очевидно, что у Дасти нет ни единого шанса. Да и тогда во всех этих рассуждениях все равно не было смысла. Мне в жизни и так хватало драмы, ведь я пыталась совместить все и сразу: с одной стороны, у меня умирал лучший друг, а с другой – я должна была подготовить к этому его окружение.

Даже Мать-настоятельница, пытавшаяся внушить всем вокруг, что она великан-людоед, проявила себя с прекрасной стороны. Были вещи, которых никто не смел ей сказать, но Билли было дозволено абсолютно все. Билли слабел, и мне казалось, что он принимает сыворотку правды. Мать-настоятельница, казавшаяся еще больше на фоне слабеющего Билли, брала его на руки, словно ребенка. Как-то раз Билли заглянул Матери-настоятельнице в глаза и сказал:

– Милая, послушай, ты очень хороша собой. Если бы в свое время ты сбросила сто… нет, сто пятьдесят фунтов, то могла бы стать Мисс Америка.

Здоровый Билли никогда не произнес бы это вслух. Да и Мать-настоятельница в любой другой ситуации швырнула бы нахала прямо в озеро.

– Милая, ты такая злюка, – ответила Мать-настоятельница мягким голосом, пропитанным любовью и добротой. – Поверить не могу, что ты смеешь так разговаривать с матерью.

Я не ошиблась, когда сказала Полу, что к ним домой будут приходить сторонние наблюдатели. Мать-настоятельница приглашала своего друга Скотта, огромного парня с плаксивым голосом. В последний раз Скотт пересекался с Билли еще до болезни и скривился, увидев, во что тот превратился.

Билли тоже скорчил похожую рожу.

Скотт снова и снова открыто выражал свое отвращение. В конце концов Мать-настоятельница буквально выволокла его на крыльцо и спустила с лестницы.

– Я знала, что тебя, идиота, не стоило пускать в этот дом. Сел в машину, и чтоб я тебя здесь больше не видела!

Эллисон тоже часто бывала у парней и всегда держала Билли за руку. Она стала родным человеком не только для Билли, но и для всех дрэг-квин, которые любили Билли. Они опекали мою дочь и подсказывали ей, как не падать духом из-за насмешек одноклассников. Эллисон снова и снова повторяла мудрые слова: «Будь умной, будь смелой, всегда говори правду и не обращай внимания на всякое дерьмо». Эти слова с Эллисон разучил Билли, утверждавший, что у кого-то их подслушал. Уже потом мы распознали в этой реплике высказывание Элси де Вульф, первого американского дизайнера интерьеров: «Будь хорошенькой, если можешь, будь остроумной, если это требуется, и будь милосердной, если это вопрос жизни и смерти».

Билли готовился уходить. Он начал просить Пола, чтобы тот отвез его домой.

– Позвони моей матери, – говорил он. – Я хочу домой, хочу домой.

Пол не верил, что родные Билли даже при большом желании смогут оказывать ему должный уход, но он привык выполнять все желания возлюбленного. Пол решил, что Билли может съездить к родителям на выходные. Он проведет с ними немного времени и вернется домой, ведь дольше они не смогут о нем заботиться. Но, как мне рассказывал Пол, у родителей Билли всегда находилась причина, по которой они не могли принять у себя сына.

– Его мать говорила: «На эти даты у меня запланировано то-то», или «На следующих выходных у меня то-то», или «А вот на тех выходных я точно буду занята».

В итоге один раз Билли все-таки погостил у родителей. Они приехали за ним в пятницу, и Пол перенес Билли к ним в машину.

Мать Билли позвонила Полу ранним утром в субботу. Полу пришлось забрать Билли в тот же день.

– Она выставила его за дверь с вещами, где он меня и дожидался.

Когда Пол спрашивал родителей Билли, не хотят ли они попытаться еще раз, его мать отвечала:

– Понимаешь ли, у меня есть дети помимо Билли, и я с ним не справляюсь.

Иногда, чтобы узнать последние новости, мать Билли звонила мне.

– Сколько еще это будет продолжаться? – спрашивала она. – У нас есть своя жизнь. Сколько еще мы должны откладывать ее на потом?

«Осталось немного», – думала я, но вслух ничего не говорила.

Билли собирал последние силы, чтобы выступать на дрэг-шоу, и всегда цеплял к своим нарядам красную ленточку. Как-то раз он решил надеть красное платье без бретелек от Виктора Косты, которое обещал отдать мне. Мы пришили к платью прозрачные бретели, но оно все равно спадало. Каждый раз ему приходилось надевать платье меньшего размера. Но, выходя на сцену, он по-прежнему был неподражаем.

Однажды после представления кто-то явно осуждающе спросил Пола:

– Почему ты разрешаешь ему участвовать в шоу?

– Потому что он этого хочет, – ответил Пол.

– Но почему ты выпускаешь его из дома, когда он в таком состоянии?

Пол всегда сдерживал злость, но в этот раз с размаху треснул кулаком по барной стойке.

– Ему осталось жить икс дней. Если он хочет участвовать в шоу – пускай. Его поклонникам и друзьям наплевать на то, как он выглядит. Разве он оскорбляет хоть кого-то своими действиями?

И вот настал день его последнего выступления. Не знаю, чувствовал ли Билли, что больше никогда не выйдет на сцену. Мы-то с Полом это прекрасно понимали. Состояние Билли ухудшалось с такой скоростью, что с выступлениями пора было заканчивать: скоро он не сможет выходить даже из дома.

Как только Билли появился на сцене, зрители подарили ему нескончаемые овации. Музыка еще не зазвучала, а люди в зале уже начали подпрыгивать на месте, пытаясь ярче других выразить свою любовь. Он стоял на сцене со спокойным лицом, вбирая в себя энергию зала. На нем было черное платье, которые выглядело очень дорого, а на его худые плечи спадали длинные пряди парика. Наконец включили запись. Как только зрители услышали первые ноты голоса Уитни Хьюстон, в зале воцарилась благоговейная тишина. «If… I… should stay…» – донеслось из колонок, и зрители сели, словно прихожане в церкви. Я задержала дыхание и сделала глубокий вдох только тогда, когда не дышать стало невозможно.

Билли ходил по сцене, иногда чуть отставая от темпа песни. Временами он спотыкался, но кто-то каждый раз помогал ему удержать равновесие, протягивая при этом двадцать долларов. Все это лишь усиливало желание зрителей выплеснуть на Билли все свое обожание. Пусть мы и находились довольно далеко от сцены, как только он терял равновесие, любой из нас был готов прыгнуть к нему из противоположного конца комнаты. Каждый мечтал спасти Билли, подхватив на лету его невесомое тело.

Когда песня доиграла до того места, где Уитни по-настоящему зажигала, зрители повскакивали со своих мест и подносили Билли купюры. Когда у Билли в ладонях не осталось свободного места, люди бросали на сцену пачки денег. Из-за кулис посмотреть на Билли вышли и другие дрэг-квин, и некоторые из них начали помогать ему поднимать деньги с пола. Все, кроме Билли, плакали…

Песня закончилась, но зрители не желали отпускать Билли со сцены. Люди выстроились в две шеренги по обе стороны сцены, чтобы Билли мог кланяться, стоя на одном месте. Мы все знали, что это его прощальное выступление, и одаривали его цветами, пока он еще мог увидеть, как много он для всех нас значит.

Наконец мы его отпустили его. Уходя за кулисы в сопровождении дрэг-квин, Билли обернулся и улыбнулся. И каждый человек в зале подумал, что эта улыбка обращена именно к нему.