Текст книги "Все мои ребята. История той, которая протянула руку без перчатки"

Глава пятнадцатая

В воскресенье вечером Эллисон никак не могла успокоиться. На улице стояла невыносимая жара, но я знала, что все дело в том, что скоро Эллисон должна пойти во второй класс и очень переживает. Нам обеим было не по себе. Я сидела в комнате у Эллисон, глядя на одетую в пижаму дочь. Телефон молчал, и мне не нужно было срочно навещать никого из ребят.

Эллисон посмотрела на меня с заговорщической улыбкой:

– Хочешь немного прогуляться?

Я улыбнулась ей в ответ:

– Пойдем.

Время от времени, особенно в сильную жару, мы совершали такие вечерние вылазки. Моей беспокойной душе они тоже шли на пользу. Мы доезжали до озера, а затем сворачивали к Северной и Западной горам. Нам это всегда помогало. В машине Эллисон не засыпала, но она знала, что, когда мы вернемся домой, ей пора будет ложиться в кровать. Таков уговор: я подчинилась ее желаниям, и теперь ей нужно подчиниться моим.

Озеро было великолепно: в стеклянной глади черных вод отражались стоящие через дорогу фонари. Открыв окна, мы глубоко вдыхали воздух уходящего лета. Горная дорога взлетала вверх и ныряла вниз; сейчас здесь одностороннее движение, а раньше было две полосы, а точнее, действовало правило «поднимайтесь и спускайтесь как хотите».

Мы всегда останавливались на вершине Западной горы, чтобы насладиться видом. В шестидесятые и семидесятые это была гора свиданий. Сюда приходили якобы посмотреть на «утку». Речь шла о контуре огней Хот-Спрингса, который, если присмотреться, напоминал по форме утку. Дети говорили своим родителям:

– Мы лазали на гору и смотрели на утку.

– Очень мило, дорогая.

Здесь зачали не одного ребенка.

Хот-Спрингс так разросся, что утка исчезла, но Эллисон все равно продолжала ее искать. Мы вышли из машины и сели на капот, положив ноги на крыло. Это было наше место. Иногда мы покупали пончики и перед школой приезжали сюда смотреть восход. Я подумала, что в новом году нужно делать это почаще. Если будет время.

Эллисон показала пальцем на дом Тима и Джима и стала гадать, какое из светящихся окон на одиннадцатом этаже принадлежит им.

– Они очень веселые, – сказал Эллисон.

– Да.

– Надеюсь, они еще долго будут такими.

Я молчала, не зная, что сказать.

– Я тоже, – произнесла я наконец. Было ли в жизни моей дочери хоть какое-то постоянство? Ее отец умер, и она очень зависела от дружбы детей, которым родители пока еще не запретили с ней играть. Она знакомилась с ребятами, которых ей вскоре предстояло хоронить. Рано или поздно, но это случалось. Ей было всего семь лет, а она уже молилась, чтобы Господь даровал парням больше времени на земле.

Я обнимала Эллисон правой рукой, подоткнув ладонь ей под ногу, чтобы придвинуть ближе к себе. Левой рукой я по памяти прочертила в воздухе контур утки.

– Она все еще с нами, – сказала я дочери. – Нужно только хорошенько поискать.

В выходные я позвала Митча с собой на дрэг-шоу и попросила одеться понаряднее, чтобы выказать должное уважение артистам. Он выбрал одну из своих гонконгских рубашек с расстегнутым воротом, на манжетах которой были вышиты его инициалы, серые брюки и черный ремень с тяжелой золотой пряжкой. Я была в красном коктейльном платье, которое удостоилось похвалы даже от не очень щедрого на комплименты Митча. Нет, он вовсе не был бесчувственным, просто обычно не обращал на такие мелочи внимания. Самое забавное, что сам-то он был человеком довольно тщеславным, и отчасти поэтому шоу ему так понравилось. Митч упивался вниманием со стороны парней, стоявших у бара. Когда же к нему на каждой песне подходили артисты и он таким образом становился полноценным участником представления, его восторгу, казалось, не было предела. Как, впрочем, и моему. Думаю, ребенок из бедной семьи, который учился в Каттере, а теперь надел рубашку за сто долларов, чувствовал в дрэг-квин родственную душу.

После шоу мы с Митчем, окрыленные, оказались на танцполе. В перерыве между песнями я похвалила его за то, что он дал артистам денег, – для меня это было проявление доброты и уважения. Митч рассмеялся.

– Если я даю деньги стриптизершам, – пошутил он, – то почему бы не давать их твоим друзьям?

Я закатила глаза, но тоже посмеялась. Обняв Митча за шею, я заметила стоявшего за его спиной Билли. Даже без макияжа и парика – у него, оказывается, были короткие угольно-черные волосы – он был прекрасен. Теперь я обратила внимание на его точеные скулы и выдающийся подбородок. Он выглядел очень молодо: ему, наверное, было не больше двадцати.

Когда Билли проходил мимо, я помахала ему рукой и сказала:

– Отличное шоу!

Он остановился.

– Правда? – Его голос оказался ниже, чем я думала, и в нем совсем не было слышно деревенского акцента. Но говорил Билли немного робко, и вот этого я никак не ожидала.

– Конечно, – ответила я. Хотя на самом деле мне хотелось сказать намного больше. – У вас было чудесное платье.

Билли искренне рассмеялся.

– А мне нравится ваш наряд, – сказал он.

– Откуда вы родом? – спросила я. По его голосу никак не могла этого угадать.

– Из Дарданелла.

– Из Дарданелла? – Не в силах скрыть удивление, я почти прокричала название города.

Билли улыбнулся и, загадочно посмотрев на меня, стал обнимать подошедших поклонников. Дарданелл располагается на севере штата, в часе езды по проложенному в соснах хайвею 7, прямо на берегу реки Арканзас. Казалось, город застыл у воды в ожидании барж XIX века, которые привезут джин, хлопок и свежие новости. Это был один из тех городков, в которых у всех машин из выхлопной трубы выходит синий дым – такая там царит нищета. В Арканзасе Великая депрессия так и не закончилась, но, думаю, когда она наступила, Дарданелл уже был не самым процветающим городом.

Между мной и Билли было явное притяжение, но долгое время мы восхищались друг другом на расстоянии. Я с прической, достойной члена Junior League, и он – кинозвезда из Дарданелла. Поначалу мы виделись нечасто, хотя раза два в неделю я оставляла Эллисон с Бонни на пару часов и шла в «Наш дом» к открытию. Я сидела за барной стойкой рядом с Полом, пила содовую и болтала с Билли обо всем на свете. Я не отвлекала его, если он готовился к шоу. Мы с ним, словно кошки, принюхивались друг к другу, а в баре я была на его территории.

В Хот-Спрингсе можно было многое понять о человеке, если знать, с кем он общается. В «Нашем доме» этот принцип не срабатывал. Почти все завсегдатаи бара покинули родные места, чтобы начать новую жизнь в Хот-Спрингсе. Даже Пол, который переехал в Хот-Спрингс, будучи в десятом классе, предыдущие пятнадцать лет, кажется, провел в другом мире. Если бы у парней были хоть какие-то связи в мире натуралов Хот-Спрингса, они не могли бы так запросто посещать гей-бар. А еще приходилось считаться с репутацией семьи. Но мужчины и женщины «Нашего дома» оставили все это в прошлом.

Будучи незамужней женщиной, я начала постепенно входить в их круг. Я была знакома с геями благодаря своей работе, связанной со СПИДом, но с ними я обсуждала лишь Т-лимфоциты и симптомы болезни. Здесь же все было иначе. Посетители бара, в зависимости от настроения и отношения к дрэг-квин, могли говорить о себе то в мужском, то в женском роде. Они с таким жаром обсуждали конкурсы красоты и нечестное судейство, что иногда мне казалось, что вот-вот дело дойдет до драки. Они ставили под сомнение победу мисс Лены Лондон и мисс Кэндис Кинкейд и обсуждали, кто бы мог стать Мисс Гей Арканзаса в прошлом году, если бы баллы были посчитаны верно.

– Ох уж этот Литл-Рок, – говорил кто-нибудь, и остальные качали головами.

Одним из завсегдатаев бара был Маршалл – он переодевался в мисс Браун Шугар. Общаться с ним было сплошное удовольствие. Особенно когда Маршалл надо мной подтрунивал.

– А что это мы тут уши развесили? – неразборчиво говорил он мне пренебрежительным тоном. Для меня в его речи было необъяснимое обаяние, но, чтобы понимать отдельные слова, приходилось прислушиваться. По словам Пола, Маршалл говорил нечленораздельно и ходил с тростью из-за аневризмы сосудов головного мозга.

Консуэла сказала, что я могу называть ее Конни. Она призналась, что я ей нравлюсь, потому что похожа на куклу Барби. Время от времени в «Нашем доме» появлялся владелец бара Тваймен. Он приходил узнать, как обстоят дела с выручкой. Это был пожилой седовласый мужчина в рубашке с коротким рукавом, которая обтягивала огромный живот. Даже с шортами Тваймен носил классические белые туфли и высокие белые носки с зеленой полосой по краю. Пол предупредил меня, что Тваймен – человек старой закалки и злой как черт, что он женат, что у него есть дети и что он разговаривает с окружающими так, словно до сих пор служит в армии.

Мать-настоятельницу звали Ларри, и он постоянно менял отношение ко всем вокруг. Ларри работал поваром в боулинге, и посетители его просто обожали: обладая фотографической памятью, он навечно запоминал их заказы. Разгоряченная Мать-настоятельница приходила в бар каждый день сразу после работы. Огромный Ларри с бешеной скоростью влетал в бар.

– О-о, как же здесь хорошо! – говорил он Полу грубым раскатистым голосом. – Как же я рад здесь оказаться. Включи-ка музыку. И налей мне стакан «Доктора Пеппера», только льда много не клади. И стакан выбери побольше.

Мать-настоятельница танцевала, пока не начинала задыхаться и истекать потом, а Пол все ставил и ставил песни, желая посмотреть, как долго Ларри продержится на танцполе.

С кем бы я ни болтала, в конце концов разговор неизменно заходил о Билли, главной звезде бара. Как истинная поклонница, я собирала информацию о своем кумире. Мэрилин Моррелл получила свою фамилию благодаря сосискам фирмы «Моррелл», которые впервые появились в Дарданелле. В декабре ему исполнился двадцать один год, и двадцативосьмилетний Пол принес в бар торт. Билли с Полом жили на первом этаже в двухэтажном доме на Ок-Клифф, а над ними жила Мать-настоятельница. Билли переехал в Хот-Спрингс всего несколько лет назад, по пути ненадолго задержавшись в Расселлвилле. Расселлвилл намного благополучнее Дарданелла – в нем располагается Арканзасский технический университет. Я представила, как Билли сбегает в Расселлвилл из Дарданелла. Как он переходит по мосту через реку Арканзас. Он рос в семье пятидесятников, так что, думаю, ему было от чего сбегать.

Когда Билли приехал в Хот-Спрингс, он был гол как сокол, и Полу стало его жаль. Пол сказал, что если парень хоть немного хорош собой и у него хоть немного сносный характер, то, приезжая в Хот-Спрингс, он не знает отбоя от ухажеров. Поэтому с Билли был готов встречаться весь город. Но не Пол. Он увидел в Билли заблудшую душу и предложил новому знакомому пожить в свободной комнате, пока тот не найдет работу. Постепенно они влюбились друг в друга.

Билли устроился в «Миллерс Аутпост», магазин одежды в торговом центре «Хот Спрингс Молл». Я пыталась представить мужчин и женщин, которые приходят туда за джинсами и зимними куртками. Знают ли они, что перед ними звезда? Хотя откуда им это знать?

В баре Билли был как бы посредником между геями и лесбиянками – и те и другие его просто обожали. В «Нашем доме» часто бывала некая Пи-Джей, у которой была очень состоятельная любовница, скрывавшая свою ориентацию. Эти женщины были просто без ума от Билли и иногда брали его с собой в торговый центр.

– Поехали прошвырнемся по магазинам.

Они накупали Билли нарядов на несколько сотен долларов лишь для того, чтобы Пи-Джей могла сесть на шоу в первом ряду и сказать: «Это платье я купила там-то». В такие минуты она чувствовала себя покровителльницей великого художника.

Мы с Митчем приходили на дрэг-шоу каждые две недели. И постепенно у нас родилась традиция: ужинать в «Брик Хаус Гриль», а затем, перейдя улицу, заходить в «Наш дом». Мы заказывали сэндвичи со стейком рибай: мясо нам прожаривали так, как попросишь, а потом его можно было вытащить из булки и съесть с картошкой. За обычный стейк пришлось бы платить вдвое больше. Хоть в ресторанах всегда платил Митч, мне не хотелось разбрасываться деньгами.

Пол понял, что я стала постоянной посетительницей бара. И примерно через пять месяцев после нашей первой встречи – к январю 1990 года – мне удалось завоевать его доверие. Услышав, что Митч называет меня Рути, Пол решил последовать его примеру. Как-то раз я пришла в бар на неделе, в четверть шестого, и увидела, что Пол улыбается. Он положил на стойку перед моим привычным местом фотоальбом. Я стояла, легонько касаясь пальцами золотой тесьмы на темно-красной обложке. Пол кивнул, и я села, приготовившись раскрыть альбом.

– Раз уж ты собралась быть нашей поклонницей, то должна понимать, что такое дрэг. Знать всю его история от сотворения мира…

Пол открыл альбом на первой странице. На странице были наклеены четыре квадратных снимка, распечатанных в фотокабине. На фотографиях был изображен мужчина, взбирающийся на сцену в светлом кудрявом парике и голубом платье до колена. Белый шейный платок и широкая улыбка делали дрэг-квин похожим на стюардессу.

– Это 1979 год. Прошлый приют «Нашего дома». Тогда я был мисс Дана Мари, – произнес Пол слащавым простодушным голосом, которым, должно быть, разговаривала Дана. – Раз в год мы устраивали конкурс талантов. Нужно было представить свой образ, и если твое выступление было успешным, то тебя приглашали в субботнее шоу. А если нет – приходилось ждать следующего года. – Пол выдержал театральную паузу. – Дане пришлось ждать.

– Эх, а я за нее болела.

– На следующий год родилась мисс Черри Фонтейн, – продолжил Пол, показывая на свою фотографию, где он был с рыжим начесом. – Мы решили отказаться от светлых волос, и мисс Черри Фонтейн ждал оглушительный успех. Окончательный состав участников шоу утверждала Туна.

– Туна?

– Туна Старр. – Пол указал на фотографию исхудавшей Люсиль Болл[33]33
  Американская актриса, певица и модель.


[Закрыть]. – С ролью конферансье она справлялась ничуть не хуже Боба Хоупа[34]34
  Американский телеведущий.


[Закрыть]. Перед началом шоу она зачитывала длинный монолог обо всех событиях, произошедших за месяц. Так мы узнавали городские сплетни. Чем больше виски выпивала Туна, тем пикантнее были подробности.

Пол пролистывал страницы со снимками дрэг-квин, называя их имена, и, словно бейсбольный болельщик, перечислял статистику их побед и поражений – только речь шла не о количестве заработанных очков, а о коронах и наградах с конкурсов красоты. Все вертелось вокруг конкурсов красоты. Самым главным из них был Мисс Гей Америки, но существовало также много отборочных соревнований. Мисс Арканзас, Мисс Хот-Спрингс, Мисс Литл-Рок.

Я попала в «Наш дом» с наступлением новой эры. «Старым квин» – как их называл Пол – было около тридцати, и они считали себя дрэг-квин и дрэг-артистами. Для каждого номера у них был подготовлен специальный наряд. А те, кто помоложе, называли себя «женскими подражателями».

– Молодежь, эти стодвадцатифунтовые парни, надевают женские платья и наносят так называемый уличный макияж. Они выходят на сцену и, да, выглядят потрясающе, тут не поспоришь. Но после пары шоу зрители говорят: «Я ее уже видел. Она просто стоит и красуется». Теперь зритель пошел более требовательный: «Мы хотим новую песню, новое платье и новый парик. Каждую неделю. Да, мы хотим знать, кто перед нами выступает, но нам нужно что-то новенькое каждую неделю».

– Мне больше всех нравится Мэрилин, – сказала я.

– Да, Билли всем хорош, – ответил Пол. – Зрители влюбляются в него еще до того, как он вышел на сцену. Он может угодить как самому искушенному дрэг-квин, который в шоу уже лет сто, так и новичку, впервые надевшему платье.

В бар вошел мужчина.

– Привет, Тиш, – сказал Пол. – Ну что, «Миллер Лайт»?

Я долистала альбом и на последней странице увидела фотографию Туны при полном параде и вырезку из августовского некролога – его издали незадолго до того, как я впервые пришла в «Наш дом». Улыбающийся статный мужчина на фотографии показался мне очень сдержанным. В его глазах светились лишь крошечные искорки того огня, который горел в Туне на других фотографиях. В конце некролога значилось: «Памятные таблички могут быть направлены в Американское онкологическое общество и в Американское общество по борьбе с лейкемией».

Я подняла глаза на стоявшего передо мной Пола:

– Мне очень жаль. Я не знала.

– Наша история навсегда разделилась на до и после смерти Туны, – произнес Пол. – Она рассказала нам о СПИДе, но для нас это было что-то далекое. Помню, что благодаря Туне я впервые встретил больного СПИДом. Она сказала нам: «На выходных ко мне в гости из Далласа приедет человек, больной СПИДом. Я хочу, чтобы вы с ним познакомились, поговорили и, возможно, узнали что-то новое. А вот вам презервативы».

– Вот это да! – удивилась я. – Туна раздавала вам презервативы?

– Она называла их «презвертативы». Помню, как-то раз она устроила собрание перед шоу. Выбрать время неудачней – еще постараться! Все были в предвкушении представления, а она хотела поговорить о безопасном сексе. Но выпила слишком много виски и сказала, что принесла нам всем «презвертативы». Туна всегда выражалась предельно ясно, пытаясь использовать термины, но при этом вставляла в речь немало уличных словечек. Была у нее фирменная фраза… – Пол замолчал. – Ее мы, пожалуй, опустим.

– Меня не так-то легко удивить, – сказала я. – Что за фраза?

– «А ну выплюнь, это вообще-то не твое». Думаю, объяснений не требуется.

– Не требуется.

– Но она была такой… – произнес Пол. – В общем, Туна – это Туна. – Пол взял в руки альбом и сменил тему разговора. – Я просто подумал, что тебе будет интересно узнать историю.

– Пол, я хочу знать, взяли ли люди презервативы? То есть «презвертативы».

– Я им не нянька. Но, наверное, взяли, – ответил Пол. – Кстати, раньше у нас у сигаретного автомата стояла корзинка с презервативами. Небольшая, но все же… Было время, к нам тут повадился один персонаж. А потом он же начал рассказывать направо и налево, что зашел в бар и – «Вы не поверите, там постоянно занимаются сексом! Да туда войти невозможно: по всему помещению разбросаны презервативы. Это самый настоящий дом оргий».

– О боже, – выдохнула я.

– Всякий раз, когда к нам заходят с улицы, у них в голове одна мысль: «Посмотрим, что тут происходит и за что этот бар можно бы закрыть». Многие в городе только и ждут, когда нас не станет.

Не знаю, говорил ли Пол только про бар или про всех геев. Возможно, обо всем сразу.

– Когда ты впервые у нас появилась, я поверил в твою историю, и ты произвела на меня хорошее впечатление. Но я все равно несколько дней ждал, когда же мое имя появится в газетах. «А вот и главарь шайки, Пол Уайнленд. Он работает барменом, и все посетители бара на него равняются…»

– О нет, – сказала я. – Только не это!

– Излишняя осторожность не помешает.

– Пол, если я достану много презервативов, ты поставишь их на видное место?

Пол молчал.

– Я помню, ты говорил, что в баре нет больных, но заболеть может кто угодно. И главное, что здесь бывают люди из самых разных мест. Напротив бара – гостиница «Хилтон», и к вам приходят прямиком из тамошнего конференц-зала. Я не хочу, чтобы люди перестали делать то, что они делают. Боже упаси! Пусть продолжают в том же духе. И для этого им в карман нужно положить то, что может им пригодиться.

Подумав с минуту, Пол сказал:

– Хорошо.

Наутро я поехала в Литл-Рок и, как всегда, зашла в департамент здравоохранения с заднего входа. Все уже успели ко мне привыкнуть.

– Мне нужны презервативы, – сказала я. – Я буду их раздавать.

– А кто это согласовал?

– В каком смысле?

– Мне нужно знать имя человека, который разрешил вам взять презервативы, – ответила женщина.

– Эм, кажется, у него кабинет на третьем этаже. Как же его зовут?..

– Так, на третьем этаже, – сказала женщина, стуча по клавиатуре. – Записала.

– Да, – произнесла я. – На третьем этаже.

Им было плевать. Только бы услышать какое-нибудь имя, чтобы не пришлось ничего выдумывать, отчитываясь перед начальством, – остальное их не волновало. Так и решались все вопросы.

Презервативы в баре стали прорывом. В ответ на вопрос, кто их принес, слышалось: «Рут». Я общалась со всеми посетителями бара, и для меня было знаком, если кто-то из них мне говорил: «Можно позвонить тебе на следующей неделе?»

– Да, звони. Отличное сегодня шоу, правда?

Если бы я устроила собрание перед шоу, пользы бы не было никакой. «Привет, меня зовут Рут Беркс. Все, кто болен СПИДом и нуждается в помощи, выйдите вперед, и я вам помогу».

Благодаря доктору я снова и снова отвозила кровь на анализы, и мне опять и опять приходилось сообщать плохие новости. Но теперь парни хотя бы были в курсе. Иногда они рассказывали о друге, которому нужна помощь, и вскоре я везла его на прием к врачу. А еще я помогала людям со всего штата организовывать похороны. Некоторые без объяснения уезжали из Хот-Спрингса, а потом кто-нибудь из «Нашего дома» говорил, что один из этих парней умер. «Рак или что-то в этом роде». Может быть, они возвращались в родные города, как и ребята, которые приезжали домой в Хот-Спрингс, надеясь воссоединиться с родными. Но здесь их ждала только я.

Круг моих подопечных расширялся, и мне нужно было все больше лекарств. На одобрение заявок об участии в программе бесплатной медицинской помощи уходило время, а парни хотели начинать прием таблеток как можно скорее. Часто у меня оставались дозы азидотимидина и других лекарств, доставшиеся от умерших. Дэйв, Уолли, Стив… Когда конец был близок, ребята отдавали мне ключи, и я приходила к ним домой за лекарствами. Я догадывалась, что все мы склонны хранить свои сокровища в ящике для носков или на комоде. А еще ребята, что бывало нередко, просили меня отправить кому-нибудь записку вместе со старым школьным пропуском или семейной фотографией. Чтобы в семье осталась о них хоть какая-то память, пусть даже родные и не желали их знать.

У меня оставались лекарства, годовой курс которых стоил тысячи долларов. Сульфаметоксазол от пневмонии, кларитромицин для профилактики туберкулеза, ацикловир от вспышек герпеса, ингаляторы с пентамидином против пневмоцистной пневмонии, ганцикловир и новомодный фоскарнет от цитомегаловирусного ретинита… Моя кухня стала похожа на аптеку – я брала все, что могло пригодиться. А что, если правительство Арканзаса вдруг решит запретить выдачу лекарств от СПИДа? Случиться могло все что угодно.

Если кому-то из новых подопечных был нужен азидотимидин, но он не мог его получить или у него не было денег, приходилось выклянчивать таблетки у ребят, чтобы помочь человеку начать лечение. Я знала, что среди них есть те, кому осталось жить шесть недель, а запас таблеток – на восемь. Но им я этого, разумеется, не говорила. Если бы я забрала двухнедельную дозу таблеток, они бы сразу все поняли: «Ага, она считает, что я не выживу».

Я просила по три-четыре дозы то у одного, то у другого. Меньше всего таблеток я брала у тех, кто больше нуждался в надежде. Судя по результатам исследований, о которых я читала в медицинских журналах, азидотимидин был не самым эффективным препаратом. До сих пор не было доказано, что он помогает отсрочить проявления СПИДа. К тому же в журналах стали появляться статьи о высокой устойчивости вируса. Предполагалось, что ВИЧ может мутировать в человеческом организме, чтобы обмануть азидотимидин. В этом лекарстве для меня был лишь один плюс: оно давало надежду. И поэтому было по-своему незаменимым: ведь больным и оставалось только надеяться.

Я хорошо помнила, как Марк, болельщик «Нью-Йорк Янкис», впервые показал мне пузырек азидотимидина. Марк умер – его я тоже похоронила на кладбище Файлс, – но на его примере я убедилась, какой волшебной силой обладает этикетка с флакона этих таблеток. Поэтому я ездила к тем, кто, как Тим и Джим, чувствует себя вполне хорошо, и говорила: «Вот, остаток таблеток заберите себе, но отдайте флакон». Мне нужно было принести человеку, который только начинал пить таблетки, доказательство. Доказательство того, что я даю ему лекарство, которое может спасти жизнь.

Ребята жаждали узнать как можно больше и спрашивали, что их ждет в конце пути. «Когда люди умирают…» Они никогда не говорили: «Когда я умру…» Никто не хотел озвучивать мысли о собственной смерти. Ведь послезавтра обязательно изобретут вакцину. Так они и жили месяцами, а иногда и годами. В надежде.