Текст книги "Все мои ребята. История той, которая протянула руку без перчатки"

Тодд уехал, и мать Люка обещала позвонить ему, когда придет время. Я знала, что она не обманет.

В конце октября началось похолодание. Как-то раз я пришла в дом к родителям Люка и увидела, что отец мерит гостиную шагами. У меня возникло странное чувство: я вдруг поняла, что перестала дышать. Еще в гостиной сидели брат Люка и несколько его племянников от трех до двенадцати лет.

– Понимаете ли, у нас возникла серьезная проблема, – сказал отец Люка. В руках у него была рулетка, и он без конца вытаскивал и отпускал ее хвостик. Рулетка быстро сворачивалась, снова и снова издавая характерный щелчок.

– Что случилось? – спросила я.

– Люка надо окрестить, – ответил мужчина. – Его сестра…

О боже… Я испугалась, что что-то стряслось с Люком. А дело было не в нем. А в его сестре!

Отец Люка сказал, что они хотели погрузить его в бассейн.

– Он сказал, что такой вариант тоже мог бы подойти.

Отец Люка ткнул пальцем в угол комнаты, и я только тогда заметила стоявшего там священника. Он, повернувшись к нам спиной, был занят чтением Библии.

– Здравствуйте, – громко сказала я.

Священник вздрогнул, словно готов был уйти сквозь стену. Ему было не по себе находиться рядом с геем. Я знала, что он и понятия не имеет о том, что Люк болен СПИДом. Он гей, и этого достаточно. Но с родителями Люка он вынужден быть обходителен, ведь они готовы платить. Иначе церковь может совсем лишиться дохода.

– Что значит мог бы подойти? – спросила я.

Щелк.

– Подогрев сломался, – ответил отец Люка.

Щелк.

– Послушайте, – сказала я, положив руку ему на плечо, чтобы прекратить наконец это бесконечное щелканье. – Бог, в которого верю я, очень великодушен и заботлив, и Ему хочется, чтобы люди служили Ему самыми разными способами и совершали самые разные добрые дела. Почему бы вам не омыть Люка водой из душа? Подержать его немного под струей. Все его грехи смоются и утекут в сточную трубу.

– Об этом мы тоже думали, – ответил отец. – Сестра Люка против.

Я вздохнула.

В комнате что-то происходило, но я не могла понять, что именно. Отец Люка стал двигаться быстрее, словно перемещаясь по рингу. Он швырнул рулетку на пол и посмотрел в окно, за которым виднелась река.

– Нам нужно что-то придумать.

Я поняла, что́ сейчас произойдет, и тихо сказала:

– Нет.

– Парни, – крикнул отец Люка, – а ну-ка постройте запруду на реке.

Дело было в конце октября. Воды была ледяная.

– Вы не обязаны этого делать, – сказала я. Но у родственников Люка были свои представления о вере.

Они все тут же выскочили на улицу и стали скатывать камни в реку. Отец с братом несли Люка на руках, а за ними плелись мать со священником. Я умоляюще взглянула на мать Люка. Она закрыла глаза и продолжила свой путь к реке. Парни по грудь забрались в ледяную воду, чтобы достроить запруду.

– Я не могу на это смотреть, – сказала я. Над нашими головами каркали арканзасские вороны. – Не могу.

Но я все равно смотрела. Чувствовала, что так надо.

– Люк, поскольку ты раскаялся в своих грехах, – произнес священник, – и поскольку ты желаешь креститься во имя Иисуса, я крещу тебя во имя Иисуса Христа, дабы тебе отпущены были грехи твои и дабы ты получил дар Святого Духа.

Зажав Люку нос, брат с отцом погрузили его под воду. Я отвернулась, не в силах смотреть, как холодная темная вода накрывает живое тело.

Нужно было уходить. Я направилась к машине. За моей спиной слышались возгласы священника:

– Во имя Иисуса!

Родители Люка были добрыми людьми. Но иногда даже добрые люди совершают необъяснимые поступки. Я проехала мимо акации. Она вся была коричневого цвета: листья облетели, и на ветках остались лишь скрюченные стручки с семенами, которые провисят всю зиму.

В следующее воскресенье мне сообщили, что Люк в больнице. Я зашла к нему в палату и поняла, что ему остались считаные часы. Мать держала в руках миску овсянки и пыталась накормить сына так, как делала это на протяжении последних шести недель.

– Вот, Люк, – говорила она. – Возьми немного. Поешь, Люк.

Я ходила вокруг койки Люка, и постепенно его мать перешла на крик: «ЕШЬ, ЛЮК. ЕШЬ. ЕШЬ». Она всегда мужественно переносила все трудности, но теперь из ее глаз текли слезы, которых был достоин только сын. Бывают люди, которые плачут напоказ, но мать Люка хотела, чтобы ее слезы увидел только он. Я осторожно взяла у нее из рук миску с ложкой и нежно погладила ее по спине. Она обмякла в моих руках.

Мать Люка сдержала обещание и позвонила Тодду в четыре утра, сказав, что время пришло. Тодд тут же бросился за руль, но Люк умер за несколько минут до его приезда. Тодду не хватило совсем чуть-чуть.

– Он был еще теплым, – рассказывал мне Тодд.

Я дала матери Люка контакты похоронного бюро «Хот Спрингс Фунерал Хоум», чтобы ей не пришлось иметь дело с той конторой, куда она обратилась сначала. В этом ритуальном агентстве Люка не стали бы вымачивать в хлорке. Там всем заправлял милейший Даб, который был готов помочь любой семье.

На следующий день после смерти Люка я заехала к его родителям и сразу же пошла к матери, не обращая внимания на собравшихся в доме прихожанок церкви. Они все стояли на стремянках: на них были юбки до середины икры и передники, а из-под длинных рукавов выглядывали желтые резиновые перчатки. Они протирали лопасти потолочного вентилятора салфетками, смоченными хлоркой. Это было то еще зрелище: дамы в длинных платьях пытаются изгнать из дома неведомые злые силы. Я не знала, много ли им было известно.

Семья Люка не признавала кремацию, и это должны были быть одни из редких похорон, проведенных по всем правилам: с поминками, отпеванием и выносом гроба. Тодд пришел на похороны со своей матерью, но сесть рядом с родственниками покойного ему не дали. Думаю, родным Люка даже в голову не пришло, что Тодд был почти что частью их семьи.

Места остались только в первом ряду слева, и Тодд с матерью их заняли. Я то и дело поглядывала на Тодда во время отпевания. И в этом я была не одинока. На похороны пришли некоторые из моих ребят и еще один гей, Гарри. Тодд, двадцативосьмилетний артист балета, был настолько хорош собой, что его присутствие здесь, в Хот-Спрингсе, казалось почти нелепым. Он был словно на класс выше, чем местные парни. Многие из них были не прочь закрутить роман со вдовцом. Что же касается Гарри, то он был готов хоть сейчас собрать чемоданы и переехать в Форт-Уэрт.

– О боже, я должен попросить у него номер, – сказал Гарри.

– Он только что потерял любовь всей жизни, – возразила я.

– Я мог бы помочь ему разобрать вещи покойного, – произнес Гарри. – А как его зовут?

– Гарри, не надо. Мы на похоронах.

Все-таки мне удалось отговорить Гарри от знакомства с Тоддом. Позднее я спросила у Тодда, как к нему относились родные Люка.

– Очень тепло, – ответил он.

Я кивнула. Мне хотелось верить, что и это не предел. Сам Тодд глубоко любил родственников Люка и был благодарен им за то, что Люк умер, окруженный любовью. Рассказать ему о крещении я так и не решилась. Мне хотелось, чтобы он запомнил лишь тепло тела возлюбленного.

Тодд позвонил через пару недель. Сообщил, что устроил поминки в доме, который они купили вместе с Люком и в котором так и не успели сделать ремонт.

– Я постелил пол и установил гипсокартонные стены.

Собрав обрезки половиков, он разложил их так, чтобы помещение хоть немного походило на дом, о котором они с Люком мечтали.

– В тот день было очень холодно, и мы все замерзли. В доме нет отопления, так что мы обнимали друг друга, чтобы согреться.

Тодд сказал, что произнес речь, пообещав Люку, что тот навсегда останется у него в сердце. Мне хотелось поделиться с Тоддом уроком, который я усвоила: любовь, как и печаль, неизбывна. Нам остается лишь двигаться вперед, пронося эти чувства через всю жизнь. И, возможно, однажды мы сможем обнять кого-то, чтобы согреться.

Глава двадцать шестая

– О, слава богу, ты здесь!

Тим, одетый в одни джинсы, распахнул дверь и вместо приветствия помахал мне зажатой в руке сигаретой. Дело было в январе, и я поскорее вошла в квартиру, чтобы не выпускать тепло.

– Джимми сбежал и взял с собой ее! – произнес Тим, глядя на меня красными от слез глазами.

– Кого? – спросила я.

– Пушинку!

– Пушинку… – эхом повторила я. – Вашего хомяка?

– Да, а ведь она – мать! – сказал Тим. – У нее шестеро детей, которым нужно молоко, а Джимми сбежал вместе с ней в Литл-Рок.

– Понимаю. – Я подошла к клетке. – Сколько им? Недели три?

– Четыре.

Я посмотрела на Тима. Он так исхудал, что его обтягивающие джинсы на нем болтались. Надо было принести парням еды.

FDA совсем недавно выпустило в продажу новый препарат для больных СПИДом – диданозин. Мне удалось достать его для Тима с Джимом и еще для пары человек, которые могли рассчитывать на чудо. Тим называл эти таблетки лошадиными пилюлями – настолько они были большие – и начинал ржать всякий раз, когда я спрашивала, как на него действует новое лекарство.

Я опустилась на стул.

– Все будет хорошо, – сказала я. – Что-нибудь придумаем.

Ко мне подошла Нелли, бело-коричневый кокер-спаниель. Я погладила ее по голове.

– По крайней мере, папочка не забрал с собой тебя, прелесть.

У Тима с Джимом постоянно случались небольшие безобидные кризисы отношений. Они как могли пытались отвлечься от мыслей о смерти. Иногда им обоим становилось так плохо, что я уже не могла сказать, кто из них протянет дольше. Они регулярно бывали в больницах, и я знала, что при каждой возможности запасались обезболивающим, время от времени подворовывая друг у друга, и, словив кайф от таблеток, снова оказывались в палате. Мне звонили из больницы, требуя, чтобы я разбудила парней, но пока их кожа сохраняла относительно здоровый оттенок, мне казалось, что беспокоиться не о чем. Я предупредила их об опасности такого увлечения, но занудствовать по этому поводу мне не хотелось. «О нет, я не трогаю лекарства Тимми, – говорил мне Джим. – Я хочу подавать Эллисон хороший пример». «О нет, я не беру таблетки у Джимми, – через некоторое время уверял меня Тим. – Я хочу подавать Эллисон хороший пример». Порой они доставляли мне приятные хлопоты. Временами мне казалось, что я жонглирую бензопилами и котятами. Но если бы в апреле 1987 года кто-то сказал мне, что в январе 1991-го я буду выступать судьей в споре Джима Келли и Тима Джентри о хомяках?.. Самое главное – я знала, что мне безумно повезло: парни были живы. Такие же вздорные и чудны́е, но живые!

– Ты знаешь, куда Джим ездит в Литл-Роке? – спросила я.

– О, конечно, знаю, – ответил Тим, затушив сигарету.

– Ну так позвони ему и объясни ситуацию, – предложила я. – На кону детские жизни. А я позвоню ветеринару, хорошо?

Забавно было звонить в ветеринарную клинику, а не в больницу, и я понимала, что Тим ловит каждое мое слово, так что я говорила о хомячках как о деле чрезвычайной важности.

– Спасибо, доктор, – произнесла я и повернулась к Тиму. – Детская смесь в крайнем случае может заменить хомячье молоко, – сказала я. – Поедешь со мной? Ты сможешь получить смесь за продуктовые талоны.

Тим мигом надел куртку – дубленку из овчины, которую Митч перестал носить, когда одна из манжет запачкалась.

– А рубашку надеть не хочешь?

– Мне нравится ощущать, как дубленка прилегает к телу, – сказал Тим, приподняв воротник куртки до подбородка с таким видом, словно на нем была дорогущая норковая шуба.

По пути к машине нам встретились несколько пожилых жильцов дома. Все они улыбались Тиму, и он называл каждого по имени. Здесь его по-настоящему любили, и мне было радостно за этим наблюдать.

Когда мы сели в машину, я спросила Тима, из-за чего они с Джимом поссорились на этот раз.

– Не знаю, – ответил он. – Знаю только, что Джим был пьян и что, возможно, я придрался к нему бог весть по какому поводу. Но нельзя просто так сбегать с нашим хомяком!

– Нет-нет, конечно нельзя, – согласилась я, затормозив на светофоре. Я посмотрела на тощего долговязого Тима. – Послушай, организация «Помощь больным СПИДом» кое-что готовит, и ты, наверное, сможешь помочь мне советом. – Потянувшись на заднее сиденье, я взяла свою огромную сумку, вытащила из нее блокнот и раскрыла его на нужной странице. – Мы хотим опубликовать рекомендации по безопасному сексу, – сказала я, трогаясь с места. – Хотим выпустить небольшие карточки – что-то вроде визиток, – на которых будут перечислены самые безопасные, более безопасные и небезопасные вещи. Само слово «безопасный» использоваться не будет, потому что, как мне кажется, оно сбивает людей. Мы хотим дать обществу проверенную информацию…

– «Самые безопасные практики, – прочел Тим. – Массаж, совместная мастурбация…»

– Да, – сказала я. – Посмотри раздел «Более безопасные практики».

– Ого! – со смехом воскликнул Тим. В этом разделе были написаны слова, которые геи говорили друг другу, будучи наедине, когда могли свободно обсудить то, что им нравится.

– Мне хочется использовать только живые слова, чтобы привлечь внимание окружающих, – сказала я. – Деньги мне выделил департамент здравоохранения, но раз уж мы хотим выпустить карточки от имени организации «Помощь больным СПИДом», то пусть они будут по-настоящему полезными. Слова удачно подобраны?

– Еще бы! – улыбнулся Тим.

– Отлично, – сказала я. – С этим разобрались, теперь давай найдем смесь для твоих хомячков.

Джим вернулся домой вместе с Пушинкой, мамой-хомячихой, на следующий день, как только протрезвел. А наша информационная кампания, посвященная безопасному сексу, имела огромный успех. Она называлась «Вызов’92. Акция организации “Помощь больным СПИДом”». Мы напечатали две тысячи карточек. На лицевой стороне значилось: «Присоединяясь к информационной кампании “Вызов’92”, я обязуюсь следовать рекомендациям по безопасному сексу». Также на карточке было небольшое окошко для подписи и был указан бесплатный номер организации «Помощь больным СПИДом». На оборотной стороне карточки были перечислены рекомендации, написанные таким языком, чтобы читатель сразу понял, что они поступают либо от геев, либо от людей, которые о них заботятся. В рекомендациях прямо говорилось об оральном сексе, о безопасном использовании секс-игрушек, о фетишах и о взаимной мастурбации… Эффект, который произвели карточки, не шел ни в какое сравнение с тем, если бы какой-нибудь натурал встал с плакатом «Чем бы вы ни занимались – используйте презерватив».

Я вручную пронумеровала каждую карточку, чтобы отслеживать, какое количество людей их получат. Также заказала белые футболки с надписью «Я ДА. А ТЫ?». Они стали главным предметом разговора как в «Нашем доме», так и в «Открытии». Я раздавала футболки бесплатно, но желающим их получить нужно было расписаться в карточке. Людям нравятся бесплатные вещи, особенно если в них ходят красавчики. Парни активно интересовались, что означает надпись на футболке.

– Здесь могло бы быть написано: «Я верю в Иисуса. А ты?» Но, между нами, эта надпись подразумевает следующее: «Я за безопасный секс. А ты?» – Немного помолчав, я спрашивала: – А ты?

– Думаю, я тоже, – обычно звучало в ответ.

– Давай же обсудим, что, по-твоему, скрывается за этими словами, – предлагала я.

Весь смысл состоял не в том, чтобы лишить людей удовольствия, а в том, чтобы помочь им оценить риски, скрывающиеся за способами его получения. Если сделать из секса табу и приравнять наслаждение к наказанию, то никто не захочет тебя слушать. Мне нужно было говорить с людьми на их языке.

Я получила деньги на изготовление наборов для безопасного секса, которые включали карточки с рекомендациями, два презерватива, коффердам с ароматом мяты и спиртовую салфетку. Спиртовой салфеткой нужно было протирать руки: если кожу начинало щипать, значит, был риск заразиться через порез. Я не слишком рассчитывала, что уж очень многие станут использовать спиртовую салфетку перед сексом, но теперь у людей был выбор. И, возможно, лишняя секунда на размышления о рисках.

Думаю, наборы для безопасного секса имели большой успех потому, что были сделаны с учетом реальной жизни. На презервативы, которые постоянно закупал департамент здравоохранения, никто бы не польстился. Как-то раз мне выдали упаковку темно-зеленых плотных презервативов. Открыв коробку, я показала презерватив одному из рабочих, сидящих в зоне погрузки, через которую я попадала в здание.

– Не хочу вас смущать, и вы вовсе не обязаны мне отвечать, но стали бы вы пользоваться таким презервативом?

Рабочий потрогал презерватив и усмехнулся:

– С таким же успехом я мог бы окунуть причинное место в краску.

Я росла в деревне и знала, каким толстым слоем ложится эта краска. Те презервативы я вернула. И теперь, когда у меня были качественные наборы, я стала спрашивать у парней о самых популярных местах для поиска половых партнеров.

– Зачем ты туда пойдешь? – удивился Билли. – Будешь раздавать презервативы?

– Почему бы и нет? – ответила я. – Рыбу надо ловить там, где клюет.

Бойл-парк – это небольшой спокойный район в Литл-Роке. Неподалеку от него располагался дом, в котором я когда-то встретила Рождество с жившими и умиравшими под одной крышей мужчинами. Я пару раз приезжала туда раздавать наборы, и меня там уже принимали за свою. Билли, наверное, представлял, что я, словно работник туалета, стою в лесу, где встречаются мужчины. «Не хотите ли немного смазки, сэр? До завтра».

Нет, в этом священном месте я была посторонней. Я просто хотела, чтобы люди чувствовали себя в безопасности, а нарушителей спокойствия вокруг и так хватало. В прошлом году Вик Снайдер, сенатор от Арканзаса, вынес на рассмотрение законопроект, предусматривающий отмену антигейского закона, согласно которому секс по обоюдному согласию между двумя мужчинами карался годом тюремного заключения. Законопроект раскритиковали еще на этапе проверки профильным комитетом, так что я знала: в определенных местах полицейские под прикрытием проводили свои операции. Арестованный в таком случае человек мог потерять работу, родительские права и право на посещение ребенка после развода – в общем, всю жизнь.

Дальше парковки я не заходила. Мужчины всегда парковались задним ходом, ведь так у них была возможность оценить ситуацию и даже, в случае чего, быстро уехать, нажав на газ. Мужчины встречались глазами, один из них шел в глубь леса, и второй спешил следом.

В тот день на парковке было довольно много машин, и здесь, как и на рыбалке, нужно было выбирать правильное время, чтобы охватить как можно больше людей. В первую очередь надо подходить к самым симпатичным парням, ведь их как раз и поджидало большинство.

Цокая каблуками по асфальту, я подошла к водительскому сиденью. Парень поднял на меня глаза. Я улыбнулась.

– Можете немного опустить окно? – спросила я, изобразив пальцами с розовыми ногтями отрезок длиной в дюйм.

Парень приоткрыл окно, и я бросила ему набор. Не говоря ни слова, ведь мне просто хотелось, словно невидимый человечек, разносить мужчинам наборы, а не портить им настроение. Парень взглянул на пакетик, видимо, ожидая увидеть Библию. Он озадаченно улыбнулся, а я уже направлялась к следующей машине. Если действовать уверенно, так, словно ты здесь и должен быть, то никто не станет задавать лишних вопросов. А потом я села в машину и развернулась. Эдакий одинокий странник. Что это за блондинка?

В кабинете Нормана в «Открытии» время от времени появлялся один очень милый паренек. Он очень удивился, узнав, что я езжу в Бойл-парк и другие подобные места, и уговорил меня взять его с собой. Он был болен и знал, что жить ему осталось недолго.

– Я и одна неплохо справляюсь, – сказала я.

– Но я тоже хочу поехать, – настойчиво возразил парень, поправляя очки, которые стали слишком большими для его исхудавшего лица.

И я согласилась, потому что ему, казалось, было очень одиноко. Мы встретились в парке и, дожидаясь, пока наступит самое оживленное время, обменивались историями о наших любимых дрэг-квин – словно сравнивали коллекции карточек с бейсболистами. Я упомянула одного обожаемого мной дрэг-квин, легенду Литл-Рока. Она была настоящей оторвой, и мне рассказывали, как однажды она гналась за парнем, заклеившим ее косметичку суперклеем прямо перед конкурсом красоты.

– Говорят, она его подковала! – сказала я. – Сняла туфлю и так сильно ударила по лицу, что у него остались отметины, напоминающие следы от гвоздей.

– Ага, – сказал парень.

– Интересно, что стало с тем парнем? – произнесла я.

Мой собеседник снял очки и показал мне небольшие оспины на виске.

– Это был я.

По крайней мере, он мог над собой посмеяться. Ему очень нравилось раздавать наборы, так что я очень удивилась, когда однажды вечером он не явился в Бойл-парк. Я подумала, что у него дела.

На следующий день Норман сказал мне, что наш друг умер. Накануне ночью он подцепил в баре двух здоровенных парней и привел их к себе домой. Они забили его молотком, а потом стали говорить, что применяли самозащиту, ведь «этот гомосексуал» заманил их к себе. Два амбала против худенького милого парня, который хотел меня оберегать. В городе поговаривали: «Что ж, он оказался педиком, а они и не знали. Добрые христиане!» Добрые христиане, ничего не скажешь.

Звонки из больницы святого Иосифа никогда не предвещают ничего хорошо, но, по крайней мере, Эллисон нравится тамошняя еда. Мы с шеф-поваром Джеймсом дружили со школьных лет, и он мог присмотреть за Эллисон. Он усаживал ее за лучший стол и делал все, чтобы она чувствовала себя особенной. Так что я могла возить туда дочь в качестве награды.

Мне сообщили, что к ним поступил новый пациент, но не сказали, что он ни слова не знает по-английски. Энджел был симпатичным парнем, который, добираясь в Хот-Спрингс из Мехико, чем только не занимался. В период с ноября по апрель у нас в городе можно было устроиться на ипподром или на посадку деревьев, где Энджел подрабатывал.

У него обнаружили СПИД, но не могли объяснить ему диагноз. Его поместили в огромный изолятор. Выглядел он так, словно готов был кого-нибудь убить – настолько был напуган. Из больницы я поехала прямиком на ипподром, чтобы спросить у своего друга Боба Холтуса, нет ли у него конюха, который говорит по-испански. Боб был лучшим тренером всех времен, и я знала, что у него непременно найдется нужный человек. Боб ткнул пальцем в одного из работников, потом указал на меня и сказал ему:

– Поезжай.

Вернувшись в больницу святого Иосифа, мы всё растолковали Энджелу. Казалось, переводчик расстроился сильнее, чем сам больной. Он передал мне, что больше всего Энджел опасается депортации.

Через некоторое время я перевезла Энджела из больницы в небольшую гостиницу, где жили еще с дюжину других мужчин. Это место с единственным туалетом в конце коридора, казалось, не ремонтировалось с 30-х годов. Гостиница была приспособлена только для проживания мужчин – ведь раньше женщинам не полагалось путешествовать, а если это и происходило, то с такими дамами никто не желал иметь дело. В результате в этой гостинице у меня появилось еще двое подопечных: Карлос и Антонио.

Энджела приходилось буквально отлавливать – он постоянно от меня убегал. Как только он оказывался в опасности, инстинкт заставлял его бежать. Машины у него не было, так что он просто ходил пешком. Я могла ехать за рулем и заметить бредущего мимо пьяного Энджела. Замедлившись, я понимала, что ему нехорошо. Всякий раз, когда я подбирала Энджела на дороге, мне приходилось мчаться в больницу, и, пока мы с ним ждали врача в приемном покое, он во весь голос распевал мне любовные песни на испанском. Его приводили в палату, но к тому времени, как я оказывалась дома, Энджел из больницы уходил опять. А потом через переводчика обвинял меня в том, что я оставила его одного.

Как-то раз я забрала его одежду к себе домой, чтобы он не смог так просто сбежать из больницы. Я хотела постирать все его вещи и мечтала о том, чтобы Энджел наконец прошел полный курс антибиотиков. Конечно же, мне довольно скоро позвонили.

– Это вы увезли Энджела домой?

Я посмотрела на сумку, в которой были аккуратно сложены его вещи.

– Нет.

– Что ж, в палате его нет. Как и капельницы.

– О боже, – сказала я. – Ладно, я найду его.

Я поехала в гостиницу. Энджел был там. Он лежал в больничной сорочке под пустой капельницей, болтающейся на гвозде над кроватью.

– А ты, оказывается, ловчее, чем Гудини, – сказала я. – Только ты Нудини.

Энджел пристально посмотрел на меня.

– Loco[50]50
  Сумасшедший (исп.)


[Закрыть], – сказала я.

И он улыбнулся. Я его просто обожала.

Довольно скоро Энджел вновь оказался в больнице. На этот раз с системным герпесом: все его тело покрылось болезненными волдырями. Когда я приехала проведать Энджела в больнице святого Иосифа, надо было подписать какие-то бумаги. Для этого нужен был свидетель, и Бог послал нам нового проповедника из методистской церкви. Он с важным видом расхаживал по больничным коридорам, выпячивая грудь. Этот напыщенный гусь меня ненавидел. И я не сама это придумала. Один знакомый рассказал, как меня обсуждали на заседании клуба «Ротари».

– Боже, новый священник совершенно точно тебя ненавидит, – сказал он мне.

И вот у меня появился шанс.

– О, как хорошо, что вы здесь, – сказала я. – Не могли бы вы мне помочь?

Священник нахмурился.

– Просто зайдите в палату. Мне нужен свидетель.

– А медсестра вам не подойдет? – спросил он, явно питая непреодолимое отвращение к Энджелу и его болячкам.

– Нет-нет, нам нужен такой важный человек, как вы. Мы займем у вас буквально секунду. Вам нужно расписаться в знак того, что вы присутствовали при подписании документов. Обещаю, вам не придется ни к кому прикасаться, просто встаньте вот здесь, у кровати.

Я немного помолчала: вот он, тот самый момент!

– Мм, а ручки у вас не найдется?

У священника с собой была ручка фирмы «Монблан». Это была его гордость! Он носил ее в кармашке так, что ее трудно было не заметить. Думаю, он держал ручку при себе на случай, если кто-то захочет выписать ему чек.

– О, – сказала я, показав рукой на блестевший в свете больничных ламп черно-золотой колпачок.

Священник тут же прикрыл его ладонью.

– А у них там ручек нет? – спросил он, кивнув в сторону сестринского поста.

Я недоумевающе посмотрела на священника. Зачем нам просить у медсестер, если ручку может одолжить нам проповедник? Немного помявшись, он наконец протянул мне свое сокровище. Думаю, ему было не по себе уже от того, что к ней прикоснусь я.

Я, в свою очередь, протянула ручку Энджелу.

– Вот, Энджел, поставь подпись вот здесь.

Проповедник в ужасе наблюдал, как этот прокаженный берет его драгоценную ручку. Тем не менее он взял ее обратно, хотя по его лицу было видно, что делает он это с большой неохотой. Было очевидно, что эта ручка ему слишком дорога. Вы бы видели, с какой ненавистью он на меня посмотрел!

Священник ушел, а я вспомнила, как в Евангелии от Марка Иисус встречает прокаженного. Иисус спасает больного, но хочет оставить это деяние в тайне. На прощание Иисус говорит излечившемуся: «Смотри, никому ничего не говори». Но тот парень начинает всем рассказывать о случившемся. И вскоре Иисуса перестают пускать в города, но Он «находился вне, в местах пустынных. И приходили к Нему отовсюду».

Мы с Энджелом, оставшись одни в нашем пустынном месте, улыбнулись друг другу.