Текст книги "Все мои ребята. История той, которая протянула руку без перчатки"

Глава двадцать вторая

Гленвуд расположен через один округ от Хот-Спрингса, а по уровню развития, кажется, отставал от нашего города лет на сорок. Из Гленвуда открывался отличный вид на реку Каддо, а еще в нем была лесопилка, на которой трудилось не одно поколение горожан. Больше там не было ничего. Приехавших из Гленвуда было принято считать дурачками.

Чип был кем угодно, только не дурачком.

Он вырвался из Гленвуда, доехал аж до Вашингтона, а теперь стоял у меня на крыльце.

– Спасибо, – сказал он, когда я открыла дверь. На его лице можно было без труда прочитать то, что творилось у него в душе. Полные печали глаза говорили о том, что меньше всего ему хочется застревать в Хот-Спрингсе, где он может положиться только на меня. При этом Чип был невероятно хорош собой: длинный прямой нос, пышные усы и выступающий волевой подбородок. Голову венчала копна рыжеватых волос, зачесанных набок. Если бы не скорбное выражение лица, можно было бы подумать, что он пришел агитировать меня голосовать за свою кандидатуру на выборах.

Все вещи Чипа уместились в одну коробку: когда ему стало заметно хуже, он продал все, что смог. Оставил себе книги, которые много для него значили, но пожертвовал костюмами, которые носил, будучи восходящей звездой Демократической партии Вашингтона. Ему хотелось быть там, рядом с друзьями. А не стоять с неловким видом у меня дома, пытаясь убедить себя, что ничего странного не происходит.

Сперва Чип отправился в дом к матери, но та его выгнала: «Посмотри, до чего ты докатился! А я тебе говорила! Вот до чего ты меня довел!» Отца не стало, когда Чипу было одиннадцать.

Чип позвонил мне с просьбой о помощи, и я предложила ему пожить у меня до тех пор, пока мы не найдем ему квартиру. Он согласился так неохотно, что мне показалось, что я поспешила и его может приютить кто-то из друзей.

– Нет, – тихим сухим голосом ответил Чип. – Они все умерли.

И вот он оказался у меня. Мой дом сразу стал каким-то маленьким, и я переживала, что Чип может махнуть на все рукой, если мы пробудем здесь слишком много времени.

– Хочешь, проведу тебе экскурсию по Хот-Спрингсу? – спросила я.

Чип, будучи вежливым человеком, согласился, но я быстро поняла, что в этом городе он уже бывал. Мы решили прогуляться по Сентрал-авеню и дойти до аллеи, вымощенной кирпичом. Как только мы ступили на дорожку, я остановилась у куста дикой жимолости. Сорвав продолговатый цветок, я отломила кончик бутона, чтобы добраться до скрытого внутри нектара.

– Вот, – сказала я, протянув цветок Чипу. – Попробуй.

Он не стал отказываться. Должно быть, занимался этим с детства. Как и все мы в Арканзасе. Мне хотелось напомнить Чипу, что и в нашем штате много своих прелестей. И очень хотелось заставить его улыбнуться.

Мы шли по аллее и заметили, что вдалеке какая-то девушка фотографируется с родными в честь выпускного. Семья стояла на вершине небольшого холма, за которым виднелись дома в стиле ар-деко, построенные на Сентрал-авеню. Неподалеку от нас на скамейке сидел пожилой мужчина в белой рубашке с закатанными рукавами. Закрыв глаза, он подставлял лицо солнцу. Я знала, что он сделает, когда мы подойдем поближе. Мы поравнялись со скамейкой, и мужчина тут же раскатал один из рукавов до запястья.

– Здесь неподалеку есть еврейская больница, специализирующаяся на лечении артрита, – тихо сказала я Чипу. – Сюда на источники приезжает немало людей, переживших Холокост. Главным образом мужчины. Они не хотят, чтобы кто-нибудь видел их татуировки.

– Здешние купальни были построены по образцу европейских курортов начала двадцатого века, – произнес Чип. – Возможно, здесь все напоминает им о доме.

Несколько секунд я пристально смотрела на Чипа: настолько привыкла рассказывать вновь прибывшим про Хот-Спрингс, что познания Чипа меня поразили. Обернувшись, я увидела, что мужчина, сидящий на скамейке, вновь закатал рукав и закрыл глаза. Интересно, о какой стране он вспоминает, наслаждаясь солнечным теплом?

– А какая история у тебя? – спросила я. – Видно, что человек ты с образованием.

– Учился в Государственном университете Хендерсона, – ответил Чип. – Состоял в Молодежной демократической партии и так и остался в политике.

– Готова поспорить, что там ты был на своем месте.

– Да, – сказал Чип.

Мы шли дальше.

– Ты и выглядишь соответственно, – проговорила я. – Как думаешь, губернатор Клинтон будет баллотироваться?

– Надеюсь, – оживившись, ответил Чип. – Демократической партии снова нужен южный лидер. И Билл Клинтон отлично подходит на эту роль.

Я вспомнила обо всех своих письмах Клинтону. Он никогда не притворялся, будто ему плевать на СПИД, как это делали Рейган и Буш. Чип начал было перечислять стратегии возможных кандидатов и вдруг осекся: в мае 1991 года ноябрь 1992-го казался бесконечно далеким. Почти недостижимым.

У той единственной точки, с которой можно увидеть, как вода из горячих источников сбегает вниз по горным утесам, обычно собирались толпы туристов. Мне казалось, что Чипу неуютно в людных местах, и мы пошли дальше. Я знала, где ему может понравиться, и повела его к одному небольшому гроту. Там от любопытных глаз прячется статуя Девы Марии, которую не видно с улицы. Кажется, что стоящая на пьедестале статуя смотрит на тебя свысока, но в ее каменных глазах читается доброта. У подножия статуи на земле лежит большое железное сердце, пронзенное мечом.

– Во что бы мои ребята ни верили – даже если они атеисты, – они часто приходят сюда, – сказала я.

Чип кивнул, и мы стали взбираться по ступенькам.

– Чувствуешь, как пахнут гардении? – спросила я, вдыхая аромат.

Вот почему мне так нравился этот грот. Сюда действительно приходили все мои ребята, даже Тим и Джим. Они говорили: «Мы во всю эту чушь не верим. Но к Деве Марии ходим. На всякий случай». «Что ж, тогда на всякий случай будьте с ней поприветливее, – отвечала я. – Кто знает, вдруг там наверху она решает, что вас ждет дальше? Вдруг до нее доходят все ваши слова?»

Ребята разговаривали с Девой Марией. В знак уважения к статуе они крестились, а я уходила на лестницу, чтобы дать им возможность побыть наедине со святой. И ждала, пока они не начинали оборачиваться, чтобы проверить, не ушла ли я совсем.

Чип склонил голову, и я, как всегда, спустилась на несколько ступенек. Сквозь шум проезжающих мимо машин до меня доносился тихий голос Чипа. Затем он позвал меня:

– Рут.

Я обернулась, поводя плечами, словно слишком увлеклась рассматриванием машин.

Чип держал в руках религиозную листовку, которую поднял с земли.

– Дева Мария Фатимская наказала читать Розарий, – начал читать он. – Ты когда-нибудь слышала о Фатиме?

– Нет, – ответила я.

– Это небольшой приход в Португалии, – объяснил Чип. – Кажется, в 1917 году Дева Мария явилась трем пастушкам: девочке по имени Лусия и ее двоюродным сестрам. – Чип закатил глаза, словно вспоминая материал на экзамене. – Мария открыла им три тайны. Три пророчества. В первом говорилось что-то про ад, во втором – о конце Первой мировой и о начале Второй мировой войн.

– А в третьем?

– Никто не знает, – ответил Чип. – Вскоре после явления Марии двоюродные сестры Лусии умерли от гриппа, а сама девочка записала пророчество, запечатала листок в конверт и передала его в Ватикан. Она просила не вскрывать конверт до 1960 года. Когда пришло время, папа Иоанн XXIII прочел пророчество и снова его запечатал. Говорят, он плакал. Что бы там ни было написано, он решил, что мир не готов это узнать.

У меня по спине пробежали мурашки.

– Как думаешь, что там? – спросила я.

– Возможно, речь идет о конце света, – ответил Чип.

– Иногда кажется, что ждать осталось недолго, – сказала я.

Он наконец улыбнулся.

Чип прожил у нас несколько недель. По вечерам он смотрел с Эллисон телевизор. Он не был большим любителем детей, но Эллисон пришлась ему по душе. К Чипу привык даже Фофу и иногда забирался к нему на колени. К тому времени, когда Чипу выделили квартиру, он был уже очень слаб. Я наблюдала, как с каждым днем увядает его тело, хотя рассудок остается таким же ясным. Во время переезда Чип достал из коробки с вещами пару ботинок.

– Может, ты найдешь, куда их пристроить, – сказал он.

– Но они же совсем новые, – возразила я. – Как будто и ненадеванные ни разу.

– Для меня они слишком тяжелые.

Я взяла ботинки фирмы Rockports. Они показались мне почти невесомыми.

– Что значит «слишком тяжелые»?

– То и значит.

Я кивнула. Его мир становился все меньше и меньше.

– Что ж, – сказала я. – Я могу отнести их в бар и предложить парням поиграть в Золушку.

– Передавай им привет.

– Скажу им, что меня послал прекрасный принц, – ответила я. – А знаешь, мы можем сходить туда вместе. Приятно иногда пообщаться с людьми.

– Посмотрим, – сказал Чип, и я сразу поняла, что он не примет мое предложение. Он стеснялся своего состояния.

Мы с Эллисон помогли Чипу переехать в новую квартиру, и я пообещала, что буду приходить каждый день, чтобы помочь ему принять ванну и привезти еды. Через две недели у нас установился порядок: я приносила с собой газету и читала Чипу вслух, пока он не засыпал в кресле в гостиной.

Брился Чип самостоятельно и сам же поддерживал чистоту в квартире. Я хотела похвалить его, но подумала, что для него это может прозвучать так, будто я его жалею.

Однажды я читала Чипу что-то про Михаила Горбачева и вдруг услышала, как в дверной скважине поворачивается ключ. Кто это может быть? Может, возникла какая-то путаница и пришел хозяин квартиры? Я встала, и входная дверь тут же распахнулась.

– Привет… – сказал вошедший тоном человека, который явно был рад повидаться с кем-то очень для него значимым.

Это был доктор, помогавший мне с анализами.

Он совсем не ожидал меня увидеть. Даже оглянулся на дверь, словно хотел повернуть время вспять. Повисла неловкая тишина. «У него есть ключ, – думала я. – Чипа мыли, брили. О нем явно кто-то заботился. И это был доктор».

– Рада, что вы пришли, – сказала я. – Я как раз собиралась уходить.

Чип назвал доктора по имени. В его голосе слышалась любовь, которая длится уже не один год. Доктор поставил сумку на пол, но так и не решался поднять на меня глаза.

Я ушла. Мне было страшно, что теперь доктор откажется мне помогать, и в то же время мне было очень жаль, что ему приходится скрывать свои чувства к Чипу. Пусть даже их связывала только дружба. Я была уверена, что они познакомились много лет назад. Еще до того, как доктор женился и стал отцом.

Чип никогда не рассказывал мне о докторе, но упоминал, что кое-кто навещает его каждый день. «Отлично», – ответила я. Я по-прежнему приносила Чипу еду, и по мере того, как он становился слабее и тоньше, стала давать ему костный бульон. Я знала, что в ванную Чипа относит доктор.

Когда я в следующий раз привела к доктору человека на забор крови, я и вправду почувствовала разницу. Он говорил со мной холоднее, чем обычно, и в первые минуты изо всех сил старался не смотреть мне в глаза. Я боялась, что его дверь передо мной закроется и что я навсегда потеряю такого союзника. А вместе с ним и его советы, его рецепты на лекарства и, наконец, его участие.

– Исследование полностью анонимное, – сказала я мужчине, сдававшему кровь. – Я никогда не предам ваше доверие.

Последние слова я произнесла слишком громко и слишком отчаянно.

Когда Чип похудел до восьмидесяти фунтов[43]43
  Около 36 кг.


[Закрыть], он сказал, что переезжает к матери. Теперь, когда конец был близок, она согласилась его принять. Я спросила, нужно ли привозить бульон.

– Теперь она сама хочет этим заниматься, – ответил Чип.

– Хорошо, – сказала я. Мне хотелось узнать, будет ли доктор навещать Чипа. Я очень на это надеялась.

В конце июля мне позвонил один из родственников Чипа, который не захотел называть свое имя. Чип умер. Мужчина сказал, что Чип просил сообщить об этом мне.

– Спасибо, – сказала я. – Нужна ли вам помощь с похоронами? Я была бы рада…

– Все уже улажено, – ответил мужчина. – У него был план.

– Могу я… Могу я прийти и отдать дань памяти?

– Хорошо, – сказал мужчина.

Чипа хоронили на кладбище Маунт-Фавор, неподалеку от Гленвуда, из которого Чип так стремился вырваться. Умный Чип, несомненно, оценил бы иронию, заложенную в названии кладбища. В Библии гора Фавор считается местом преображения Иисуса, во время которого Господь говорит: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение». Сколько сыновей всю жизнь мечтали услышать эти слова?

На кладбище было немало затопленных могил. Такое случается со старыми деревенскими кладбищами, на которых бедняков кладут в землю, не укрепляя своды могил. В таких местах надо быть очень осторожным. Я увидела, что доктор тоже пришел на похороны и тихо стоял в стороне от родных Чипа.

Когда подъехал катафалк, родственники Чипа отшатнулись, словно стадо коров. Священник и распорядитель похорон тоже отступили. Все боялись.

Я сделала шаг вперед, а затем из-за спин родственников вышел доктор. Кивнув друг другу, мы взялись за гроб и отнесли его к могиле. Гроб представлял собой картонную коробку с нежно-голубой драпировкой. Самый дешевый вариант. Мне нестерпимо захотелось положить Чипа обратно в катафалк и найти ему гроб поприличнее. Я знала, что теперь Чип весит около шестидесяти фунтов[44]44
  Чуть больше 27 кг.


[Закрыть], – но даже если бы он весил все сто двадцать[45]45
  Около 54,5 кг.


[Закрыть], я бы придумала, как его унести.

Мы поставили гроб на доски и отошли назад. Глядя на доктора, я понимала: что бы его с Чипом ни связывало, это навсегда останется между ними. Священник произнес речь, и в ней не было ни слова о Чипе.

– Пока люди не боятся взглянуть правде в глаза, в наших сердцах жива надежда, – сказал он.

Эта мысль об истине не была близка ни мне, ни Чипу. Надежды на то, что Чип попадет в рай, почти не было. Он был всего лишь грешником в руках разгневанного Бога, который ждет проявлений благоговейного ужаса, чтобы понять, заслуживает ли душа умершего милосердия.

– Покойный просил включить эту песню во время прощания, – сказал священник.

Возникла неуклюжая возня, и вперед с магнитофоном в руках вышел родственник Чипа с такими же рыжеватыми волосами. Поставив кассетник у гроба и нажав на кнопку, он тут же отскочил в сторону.

Песню я узнала, как только услышала вступление – энергичный ритм клавишных. Над кладбищем Маунт-Фавор звучала песня Билли Джоэла «Only the Good Die Young». У родственников Чипа вытянулись лица, словно голосом Билли Джоэла пел сам усопший, в последний раз порицающий их за то, что они предпочли религию любви.

Бывают печальные похороны, а бывают похороны, после которых вздыхаешь с облегчением. Похороны Чипа можно было отнести к разряду «Да пошли вы все». Он натянул лук и запустил стрелу в сердца тех, кто любил его недостаточно сильно.

Часть третья

Глава двадцать третья

Не заметить кашель Билли было несложно. В первую очередь он был артистом, и кашель стал как бы дополнением образа: он неудержимо смеялся над чем-нибудь – ведь повод для смеха можно найти всегда, – а в самом конце закашливался. Билли вел себя женственно даже без костюма: он с особенной манерностью прикрывал рот ладонью, а второй рукой начинал размахивать перед лицом, словно хотел отогнать от себя летающее вокруг безумство. Можно сказать, что довести Билли до такого состояния считалось почетным.

Причин для кашля было предостаточно. Билли курил, да и в Хот-Спрингсе постоянно цвело что-то вызывающее аллергию. В «Нашем доме», заполненном табачным дымом помещении с заколоченными окнами, кашляли практически все.

У Билли была скованность в районе шеи и плеч. Появилось ощущение сдавленности в груди, но об этом он мне не говорил. Я отправила его к Биллу Рейли, мануальному терапевту, с которым мы ходили в одну церковь. Доктор Рейли был добрым человеком, к которому я не раз обращалась за помощью. При этом другие врачи-прихожане не принимали его в свой «клуб» – считали, что он занимается ненастоящей медициной.

Позднее я узнала, что, как только Билли разделся и лег на кушетку, доктор Рейли обнаружил полоску болезненных волдырей, тянущуюся от бока к спине. Опоясывающий лишай. Эти высыпания остались у Билли после перенесенной в детстве ветрянки и много лет совершенно его не беспокоили. Но, видимо, как только у Билли снизился иммунитет, вирус снова обрел силу. Доктор Рейли посоветовал Билли сдать анализ на СПИД. Зная, насколько доброжелательным человеком был доктор Рейли, готова поспорить, что он добавил: «Просто чтобы исключить этот диагноз».

И вот Билли наконец прошел исследование на ВИЧ. Но мне ничего не сказал. Не знаю, куда он обратился, знаю только, что, чтобы сообщить результат, люди, проводившие анализ, сперва позвонили Билли домой. Трубку взял Пол. Ему сказали «До свидания» и позвонили Билли на работу, в магазин Miller’s Outpost. Знаю, что ему сказали «У вас СПИД» и повесили трубку.

Билли позвонил Полу.

– Я скоро буду дома, – сказал он.

Придя домой, я увидела, что у меня на автоответчике висит около семнадцати сообщений от Билли. Я сразу же поехала к нему. Дверь мне открыл мертвенно-бледный Пол. Билли был безутешен, его миндалевидные глаза покраснели от слез. Я села с ним рядом и объяснила, что хоть ему и сказали, что у него СПИД, он сдал анализы лишь на ВИЧ. Билли нужно было обратиться к врачу, чтобы понять, как обстоят дела с Т-лимфоцитами. На следующий же день я записала Билли в больницу Литл-Рока, и в срочном порядке принять его смог только доктор Райн. Он всегда был несколько недоброжелателен. Но при этом изо всех сил старался сдерживать отвращение к больным.

К врачу мы с Билли должны были идти вдвоем: Пол был занят. Я достаточно хорошо знала Пола, чтобы поверить ему, когда он сказал, что не любит больницы. Но теперь он еще и трудился на двух работах, и по нему было видно, что он просчитывает, как будет обеспечивать Билли, если тот больше не сможет работать. Билли понимал, что в их паре за достаток отвечает именно Пол.

Дома, сидя на диване, Билли со слезами на глазах прижимался ко мне. Я могла лишь пообещать, что всегда буду рядом, что бы ни случилось. Оказавшись в машине, мы сразу же начали вести себя так, словно вместе едем обедать, – включился защитный механизм, который должен был помочь нам вытерпеть все испытания. Всю дорогу до Литл-Рока мы болтали, судорожно выдумывая темы, лишь бы заполнить тишину, и обсуждая дрэг-квин и их номера. Когда мы подъезжали к больнице, я подробно рассказала Билли о том, что его ждет на приеме у врача и что правильно поставленный диагноз поможет ему получить необходимое лечение. Я заверила Билли, что прочла почти всю литературу по теме и что прямо сейчас ученые разрабатывают лекарство, которое, возможно, сможет полностью исцелять больных. Кто-то, о ком мы никогда не узнаем, пытается спасти нас всех.

В кабинет вошел доктор Райн со всегдашним презрительным выражением на лице. Как только он начал говорить, я его перебила:

– Не могли бы вы объяснять помедленнее и чуть более подробно?

– Но вы же со всем этим сталкиваетесь не в первый раз, – сказал он, начиная выходить из себя. – Разве нет?

Разве нет?

– Да, сталкивалась, но вам нужно растолковать все это Билли. Он ваш пациент.

Я очень старалась быть дружелюбной и приветливой, но терпеть не могла, когда врачи начинали делать вид, будто пациента на приеме нет. А доктор Райн терпеть не мог, что я все привожу и привожу ему больных.

Мы ехали обратно в Хот-Спрингс по длинному четырехполосному шоссе. По дороге нам должна была попасться на глаза вывеска, которую я помню, сколько живу: «ПРИГОТОВЬСЯ К ВСТРЕЧЕ С БОГОМ». Я нажала на газ, чтобы проскочить побыстрее. Билли молча сидел на пассажирском кресле и смотрел в окно. Сколько раз я оказывалась в подобной ситуации – пыталась помочь людям, которым несколько минут назад сказали, что они умрут? Это повторялось снова и снова, и всякий раз я совершенно не знала, как быть.

Мы проехали мимо огромного билборда с рекламой прогулок на слонах, популярного туристического развлечения. Билли вдруг закрыл свое прекрасное лицо руками. – Всегда хотел прокатиться на слоне, – сказал он.

Я кивнула, сжав губы, и посмотрела в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что поблизости нет полицейских.

– Что ж, Билли, – сказала я.

Я резко повернула руль влево, развернув машину на сто восемьдесят градусов. Билли вскрикнул то ли от неожиданности, то ли от восхищения. Мы с грохотом заехали на парковку. На табличке было сказано, что прогулка на слоне стоит пять долларов, а у нас почти не было денег. Я стала выуживать из пепельницы монеты по одному центу, надеясь найти четвертаки. Когда у нас набралось пять долларов, Билли выпрыгнул из машины и с торжествующими криками помчался к слону, а я побежала следом. Нас заметил мужчина, ухаживающий за слонами. Бог знает, о чем он тогда подумал.

Я протянула мужчине нашу кучку мелочи. На слона можно было садиться по двое, и Билли протянул мне руку.

– Поехали, – сказал он.

– Поехали, – ответила я.

С утра я надела модную юбку-брюки и туфли на высоком каблуке, рассчитывая, что мой наряд заставит доктора Райна воспринимать меня всерьез. Забираясь на слона, я представляла собой то еще зрелище! Но Билли так радовался, что времени на раздумья не было. Он будто бы вбегал в дверь, которая вот-вот захлопнется.

Билли сидел передо мной и, когда слон сдвинулся с места, взял меня за руку и широко улыбнулся.

– С этого момента, Билли, делай все, что тебе хочется, – сказала я. – Захочешь покататься на слоне – мы вместе заберемся ему на спину.

Наш сопровождающий достал «Полароид».

– Скажите: «Дамбо!»

– Дамбо! – хором крикнули мы с Билли, улыбаясь во весь рот.

И вот мы снова в машине. Реальность быстро привела нас в чувство. Вскоре мне пришлось открыть окно: мы оба были так напряжены, что в машине стало нечем дышать.

– Билли, – спросила я, – о чем задумался?

– Думаю, что хочу отдать тебе свое красное платье от Виктора Косты.

Я знала, о каком платье идет речь. Оно чем-то походило на платье, которое в «Унесенных ветром» Ретт заставляет надеть Скарлетт, чтобы все знали, что она наделала. «Сегодня никаких скромных, приличествующих замужней даме серо-сиреневых тонов», – произносит Ретт. Да, это было именно такое платье.

– Билли, это очень мило, – ответила я. – Но скажи мне правду. Ты хочешь отдать мне твое красное платье от Виктора Косты потому, что правда хочешь мне его отдать, или потому, что не хочешь, чтобы оно попалось на глаза твоей матери, когда она приедет разбирать твои вещи?

– Потому, что я правда хочу его тебе отдать.

– Что ж, – сказала я, – не думаю, что смогу принять такой подарок.

– Почему? – спросил Билли.

– Думаю, у меня кишка тонка его носить.

Мы рассмеялись. У нас не было выбора.

Когда мы подъехали к дому, Билли задержался на пороге, обхватив дверную ручку. Он глубоко вздохнул, словно актер, готовящийся выйти на сцену. Внутри его ждал Пол, а вместе с ним, казалось, и все посетители бара. В «Нашем доме» Билли знали все, и он был первым из завсегдатаев бара, кто рассказал окружающим о своем диагнозе.

У Билли в крови было так мало Т-лейкоцитов, что ему было опасно продолжать работать в торговом центре, куда приходят сотни людей со своими микробами. Мы сошлись на том, что ему придется подать начальству заявление об увольнении. Я пошла в магазин вместе с Билли: он хотел рассказать руководству о причине такого решения, и я была ему очень благодарна: как можно больше людей должны понимать, что в Хот-Спрингсе есть случаи заражения ВИЧ. Билли рассказал обо всем управляющей. Она расплакалась, и он тоже. Все работники магазина очень любили Билли. И у них не было той надежды, что была у меня, – ведь иначе я бы не смогла двигаться дальше. Коллегам Билли этот диагноз виделся как смертный приговор.

Мы вышли из магазина, взявшись за руки и опустив глаза в однотонный пол. Мягкое покрытие заглушало звуки наших шагов, так что ничто не отвлекало нас от мыслей. Билли так сильно сжимал мою левую руку, что у меня побелела кожа. Вдруг он остановился, и я почувствовала, как что-то тянет меня назад. Обернувшись, я увидела, что Билли рухнул на пол… Я обняла его трясущееся тело.

Из Билли вырвались рыдания, резкие и громкие, которые он сдерживал очень долго. На нас смотрели. Одна женщина делала это так пристально, что я не выдержала и обратилась к ней так, как заговорила бы с собакой или ребенком:

– Идите свой дорогой. Уходите.

Билли меня не слышал; он был в совершенно ином пространственно-временном измерении. Он оказался в ловушке настоящего, но детали прошлого были еще так свежи, что, если бы ему выдалась передышка, он бы непременно вернулся назад.

Билли трясло, как трясет больных на последней стадии пневмонии: его колотил внутренний озноб, от которого не помогли бы ни одеяла, ни объятия. Но я не могла его отпустить. Я не могла расцепить руки, пока он сам того не захочет. Пусть даже ему нужно будет провести рядом со мной целую вечность.

Я старалась уцепиться за то, что могла сделать здесь и сейчас. Я не могла ждать, пока Билли выпишут рецепт на лекарство, и выдавала ему необходимые дозы азидотимидина из кухонного шкафа. Я заверила Пола, что помогу им получить социальное жилье, чтобы, по крайней мере, Билли не приходилось платить за аренду. К тому же я собиралась выбить для Билли пособие по инвалидности.

– Я все устрою в этом месяце, – сказала я и сдержала слово.

Пол не привык принимать помощь. Он так долго не принадлежал ни к одной категории людей, что думал, будто всю жизнь будет справляться своими силами. Ему хотелось как-то меня отблагодарить, но я не представляла, как это можно сделать.

– А что, если я помогу тебе навести дома идеальный порядок? – предложил он. – Я это просто обожаю.

Я согласилась, но скорее чтобы успокоить Пола, – хотя уборка мне и правда не помешала бы.

Как только Пол вошел в дом, глаза у него разбежались.

– Начнем с кухни? – спросил он.

– Ты здесь босс, – ответила я.

Пол зашел на кухню и начал разглядывать разбросанные повсюду коробки из-под хлопьев. У меня были заставлены все рабочие поверхности, и, открыв шкафчики, Пол сразу понял почему.

– О боже, да у тебя здесь целая аптека, – ошеломленно произнес он.

– Это все не мое, не переживай, – сказала я.

– Зачем тебе столько таблеток?

– Милый, я помогаю людям из самых разных мест, – ответила я. – Мне звонят мужчины и женщины со всего штата. Больше им не к кому обратиться.

Пол был поражен. Весь его мир вращался вокруг бара и дома. Он и представить не мог, скольким людям я помогаю.

– Давай-ка я заварю кофе, – предложила я.

Мы сели за стол, и я объяснила Полу, что люди, умирая, оставляют мне свои лекарства, чтобы я могла отдать их нуждающимся.

– Помнишь, как я сразу же достала азидотимидин для Билли? И как он начал курс лечения в тот же вечер?

Мы целый час обсуждали, через что мне пришлось пройти и сколько фармацевтов выгнало меня из аптек. Я объяснила Полу лишь немногое из того, что следовало знать Билли, потому что не хотела грузить его еще сильнее. Рассказала, как важно, чтобы Билли регулярно принимал таблетки по определенной схеме и чтобы обращал внимание на все симптомы. Какую бы инфекцию не подхватил Билли, мы должны действовать на опережение. Полу тоже было нужно сдать анализы, но давить на него не стоило. При этом я четко дала ему понять, что сделать это просто необходимо. Обычно повторять такие вещи дважды не приходится.

Пример Билли вдохновил других – тех, о чьем положительном статусе знала только я, – тоже рассказать о своем диагнозе. Так образовалось небольшое сообщество, которое я когда-то надеялась организовать в церкви. Через некоторое время Пол сказал, что хочет познакомить меня с Норманом Джонсом, который был легендой местного гей-сообщества. Норман открыл «Норма Кристис» – первый гей-бар в Хот-Спрингсе – и назвал его своим дрэг-именем. Он также был владельцем «Открытия», крупного гей-бара в Литл-Роке, и, можно сказать, был главным в мире дрэг-конкурсов красоты. Несколько лет назад он основал организацию «Помощь больным СПИДом» и по всем признакам был имеено тем человеком, с которым мне стоило познакомиться. И как можно скорее.

Я приехала в «Открытие». Бар представлял собой гигантскую металлическую коробку, для красоты покрытую светло-желтой штукатуркой и облицованную камнем. Норман управлял своим заведением на окраинах Литл-Рока железной рукой в бархатной перчатке. Это был худощавый, но грозного вида человек с напряженным лицом, идеально накрашенными бровями и взглядом, полным недоверия и подозрения. Он встретил меня за столом у себя в кабинете, и мне казалось, что я пришла на собеседование. В кабинет то и дел входили Кен Браун, охранник бара, и дрэг-квин без костюмов. Некоторых из них я знала по Хот-Спрингсу, и они со мной здоровались. Норман смотрел на меня как на головоломку, которую невозможно разгадать.

Я рассказала ему о своей работе, и он постепенно расслабился и начал посвящать меня в свои дела. Мне было известно, что он втайне оплачивает похороны и лекарства из собственного кармана и ежегодно устраивает благотворительные дрэг-мероприятия, благодаря которым собирает необходимые средства. Также немного денег приносило и дрэг-шоу, которое он запустил по пятницам. Вся выручка шла напрямую нуждающимся.

– На эти деньги мы и покупаем им лекарства и оплачиваем аренду.

Мы доверились друг другу. Норман начал выплачивать мне небольшую ежемесячную стипендию на бензин, а затем присвоил должность в своей организации, хоть это и было нужно лишь для того, чтобы я могла заставлять врачей выполнять их работу. Норман был очень влиятельным человеком в мире геев, чего нельзя было сказать о мире натуралов. Он рассказал, что еле нашел рабочих, которые согласились прийти в «Дискавери» и починить кондиционер. К геям никто не хотел даже приближаться. А меня не то чтобы хорошо принимали в обоих мирах, но и там и там у меня были свои связи. Когда нужно было оказать давление, я говорила: «Я исполнительный директор организации “Помощь больным СПИДом”».

Этой должностью я подписывала бесчисленные письма, которые отправляла, пытаясь добиться помощи для ребят. И Бонни, вычитывая мои послания, всегда хихикала над формулировкой «исполнительный директор». Но я знала, что она мной гордится: уж Бонни-то была в курсе, что я по-прежнему роюсь в помойках в поисках продуктов для своих подопечных. Но адресатам писем это было знать не обязательно.

В моих письмах содержалось предложение запустить в больницах и клиниках обучающие и информационные программы. Я была готова рассказывать обо всем, чем сама занимаюсь изо дня в день. Некоторые, чтобы я перестала наконец заваливать их письмами, соглашались. Таким образом я делала шаг навстречу своей мечте: убедить окружающих в необходимости создать в Хот-Спрингсе или в Литл-Роке хоспис.