Текст книги "Кавказ. Выпуск VIII. Племена, нравы, язык"

Об истории Дагестана мы знаем кое-что только по его покорении аравитянами, то есть с VIII столетия, и то лишь из арабских источников[172]172
  Масуди, Ибн Батута, Абуль-Феда, Эдриси, Якут аль-Хамави.


[Закрыть]. Если бы я пожелал представить здесь хотя бы извлечения из этих известий, это выходило бы за рамки назначенной для настоящего очерка задачи, а потому я должен довольствоваться указанием на список литературных источников. Теперешнее население Дагестана составилось из значительного числа остатков племен, тип и язык которых мало свидетельствуют о родстве их друг с другом и еще гораздо менее с другими народами. Разобраться в этом сложном материале в настоящее время, пожалуй, мыслимо лишь на лингвистическом и антропологическом основаниях. Влияние ислама, нивелирующее и дающее мыслям и быту совершенно особое направление, стерло всякое воспоминание о прошлом, оставив лишь очень немногое из древних нравов и обычаев народа, так как нравы, направление мыслей и образ жизни у поклонников Магомета почти исключительно зависят от религиозных догматов и воздействий, и лишь в совершенно ничтожной степени замечаются у них остатки прежнего социального строя, прежней группировки народов и бывшей культуры.

Главным образом исследованиям Услара[173]173
  См. кроме цитированных сочинений также: Schiefner A. Ueber Baron v. Uslars Neue linguistische Forschungen. Melanges Asiatiques des Memoires de l’Acad. de St.-Ptbg. Т. 6. С. 78–85; Т. 7. С. 99–104.


[Закрыть] и Шифнера, на которых основаны новейшие работы фон Эркерта, обязаны мы тем, что в настоящее время можем пролить, по крайней мере в лингвистическом отношении, некоторый свет на путаницу прошлого лезгинских народов, разделяя их на несколько больших групп. Лезгинские языки распадаются на четыре большие группы – даргуа, кюринскую, аварскую (с включением андийской и дидойской) и лакскую, или казикумухскую.

Значительнейшая ветвь лезгин – аварцы[174]174
  Это наименование не следует связывать с направившимся в VI столетии на Дунай сарматским народом аваров. По крайней мере у нас нет доказательств подобного родства, хотя оно вовсе не невозможно, так как дознано, что гуннские племена в VI столетии проживали на Кавказе, и некоторые названия населенных мест в аварской земле, как Хунзах, Гуэн, Гуниб и другие, указывают на гуннское происхождение (см. выше), употребляемое же в настоящее время название «авары» происходит от кумыков, другой ветви лезгинской группы народов, на языке которых авар или ауар значит сварливый, бродяга, беспокойный (Вейденбаум. С. 69). Выражение это будто бы имеет подобное же значение и в аварском языке.


[Закрыть]. Область распространения аварского языка самая большая в Дагестане после кюринского; этот язык, особенно в высших частях края, в областях со смешанным языком, служит посредническим для общения различных племен, говорящих на своем языке лишь в сношениях друг с другом. Уже благодаря положению их мест жительства, господствующему над всеми доступами к внутреннему Дагестану, их числу (более 165 тысяч душ), первенствующей роли, которую они играли с древнейших времен по отношению к судьбам страны, наконец, их прекрасным качествам как физическим, так и присущим их характеру, аварцев нельзя не считать важнейшим из всех народов Дагестана; они отличаются в высокой степени воинскими способностями и составляли главную боевую силу Шамиля, который по происхождению сам был аварцем – из Гимр. На их земле разыгрывались замечательнейшие эпизоды в переменчивых боях русских с лезгинами; да и во время последней Русско-турецкой войны аварцы вновь сплотились для кровавого, но бестолково веденного, а потому безуспешного восстания. В настоящее время они почти вполне примирились с новыми обстоятельствами и составляют даже ядро лезгинской милиции, которой, по свидетельству высших офицеров, приписывается большое значение в военном отношении.

Аварский язык самостоятельный, но делится на несколько отличающихся друг от друга наречий, на которых здесь не приходится останавливаться[175]175
  Erckert. R. Die Sprachen. С. 156 и сл.; Schiefner. Awarische Texte. Memoires de l’Acad. de St.-Ptbg., 1873 Ser. 7. Т. 19; Uslar baron v. Awarisches Lexikon; Он же. Ueber die geographische Verbreitung der Awarischen Sprache. Aus einem Briefe an Akademiker Schiefner. Memoires de l’Acad. de St.-Ptbg. Ser. 7. Т. 5. С. 109 и сл.; Schiefner A. Ausfuhrlicher Bericht uber v. Uslars Awarische Studien. Memoires de l’Acad. de St.-Ptbg., Ser. 7. Т. 6, 8.


[Закрыть]. Главная масса аварского народа осела на плоскогорьях между Аварским Койсу и Каракойсу, в Хунзахском округе, затем вокруг горной крепости Гуниб, которая приобрела известность как последнее убежище Шамиля; область их распространения доходит еще до места соединения четырех Койсу и даже немного дальше, по Сулаку к северу до урочища Чир-Юрт. К северо-востоку она распространяется гораздо дальше течения Казикумухского Койсу, доходит на восток до верхнего истока Самура и переходит далее, как сказано выше, через Главный хребет в Закатальский округ, простирающийся вниз до берега Кахетинской Алазани. Часть аварского народа встречаем мы в высшей части гор, смежно с поселениями тушин, на южном склоне восточной части Пирикительской цепи. Русские авторы упоминают об этой ветви аварцев также под названием мээрулал (горцы) – определение, собственно, ничего не значащее, произведенное от аварского слова мээр – гора.

К востоку от аварцев по верховьям Андийского Койсу и на его притоках Сабакунисхеви, Ихо, Илиахо и других, в высшей, следовательно, части настоящего Дагестана, в горах Богоз, обитают в числе примерно 10 тысяч душ дидойцы; от аварцев отделяются только землей андийцев. Дидойцам приписывают обыкновенно картвельское (грузинское) происхождение[176]176
  Одно место в Хронике Вахушти (с. 325) могло бы служить подтверждением этому: там именно говорится, что дидойцы, как и тушины, были подвластны царям Карталинии и платили им дань; по отделении же Кахетии от Картвельского царства (1462) они подчинились новому владетелю Кахетии – царю Давиду.


[Закрыть], что кажется правдоподобным уже потому, что их область доступнее с юга, то есть с родины грузин, чем с севера. Как в старину, так и теперь дидойцы ежегодно в большом числе выселяются на несколько месяцев в целях заработка из своей бедной горной страны к югу, в находящуюся у подошвы Главного хребта богатую и плодородную Кахетию. В зависимости от распадания самого народца на разделенные высокими горами группы обитателей отдельных ущелий язык их (родственный аварскому, но все же отличающийся от него) делится на разные наречия. Впрочем, со всеми дидойскими племенами можно объясняться при помощи аварского языка.

К северу от дидойцев, по среднему течению Андийского Койсу до Аварского Койсу на восток, и к северу до верховьев Белой, следовательно, также в северной части Богозского хребта, живут в числе 26 тысяч душ андийцы. Черты лица их поражают характерным еврейским типом, из чего хотели вывести заключение, что они потомки переселившихся еще в дохристианское время в большом числе в горы Дагестана и его спускающиеся к Каспийскому морю цепи еврейских колонистов, а потому родственны разбросанным остаткам горских евреев, которых и в настоящее время мы находим близ Кубы и в других местах Восточного Кавказа. Измерения черепов и этнографические исследования подтверждают, по-видимому, как это, так и близкое родство с горскими евреями[177]177
  Erckert R. Der Kaukasus und seine Volker. С. 360–384. Этот автор указывает там же (с. 300–302) на причины, почему еврейский тип так поразительно и так часто представлен на Кавказе и между грузинами, чеченцами и др. См. об этом же у Пантюхова (ЗКОИРГО. Кн. 15. С. 142): «Семитический тип, определяющийся пока только по общему впечатлению, особой складке губ и выражению глаз, более или менее наблюдается почти между всеми народностями Кавказа». См. также цитированные выше сочинения Анисимова, Каца и др.


[Закрыть] других лезгинских горцев. В свою очередь, и андийцы, вследствие положения их мест жительства на плоскогорьях и в отделенных друг от друга узких ущельях, раздроблены на разные мелкие племена, развивавшиеся различно по типу и языку; но, при близком родстве их наречий с аварским, с ними и в отдаленнейших частях гор легко объясняться посредством аварского языка.

Далее к востоку от аварцев, заключенные между Главным хребтом и возвышающейся к северу от него высокой побочной цепью Дюльты-Дага, в продольной долине Самура живут рутульцы, которых считают 12 тысяч душ. По языку и народности их следует считать племенем, находящимся в близком родстве со значительным народом кюринцев, о которых скажем ниже. К северу от них в долине самого восточного из четырех Койсу – Казикумухского Койсу и на соседних плоскогорьях почти до Каракойсу на запад живут лаки, называемые также казикумухами (число их доходит примерно до 48 тысяч). Язык их своеобразен, резко отличается от аварского и довольно значительно от господствующей непосредственно к востоку даргинской группы языков, хотя в грамматическом отношении он находится в родстве с языками этой группы[178]178
  См. вышеупомянутый труд Услара (с. 154), а также: Эркерт R. Die Sprachen des kaukasischen Stammes. С. 141 и сл.


[Закрыть]. Название казикумухи происходит от арабского гази – борец за веру, почетного титула, данного арабскими завоевателями лакам, когда они в VIII столетии при Абу-Муслиме, проповеднике ислама в Дагестане, не только приняли магометанскую веру, но и распространяли ее с большим усердием и вооруженной рукой среди окрестных народов[179]179
  Вейденбаум Е. Г. С. 102 и сл. В этом труде заключаются также и некоторые сведения об истории народа и его бывших владетелях – шамхалах. Об этом же см. и у Дубровина.


[Закрыть]. И теперь еще лаки считаются самыми фанатичными из всех магометан на Кавказе; если же они не присоединились все-таки в свое время к главному борцу за ислам имаму Шамилю, то объясняется это историческими и политико-династическими причинами, которые здесь мы не будем рассматривать; в последнюю же Русско-турецкую войну они подняли кровавое и сначала небезуспешное восстание. Ловкость в разных ремеслах и довольно тщательная обработка земли доказывают, что лаки в некотором отношении развитой и очень смышленый народ. Их суровая горная страна слишком бедна, чтобы прокормить население, а потому зимой они переходят из одной местности Кавказа в другую, заходят в Россию и Персию и снискивают себе пропитание различными ремеслами. Они считаются лучшими на Кавказе оружейниками; многие из них золотых и серебряных дел мастера, лудильщики; наконец, они нанимаются в качестве простых чернорабочих.

Еще далее к востоку у подошвы Базардюзи и Шахдага, а также к северу от них по среднему и нижнему течению Самура, затем в ущельях Чирахчая, Курахчая и Рубасчая живут кюринцы, одно из многочисленнейших лезгинских племен (более 150 тысяч человек). Сами себя кюринцы называют лезги[180]180
  Название кюринцы искусственное, введено бароном Усларом (Вейденбаум. С. 107) для более точного отличия этого народа от лезгин вообще. Это название избрано не совсем удачно, так как его легко привести в связь с именем реки Куры, между тем как в действительности оно произведено от названия Кюра, издревле прилагавшегося некоторой части той страны, где говорят на кюринском языке, а именно к полосе к северу от Самура, к Чирахчаю.


[Закрыть]; язык их составляет самостоятельную ветвь лезгинских языков, к которой принадлежит и рутульский, только что упомянутый, затем некоторые языки малых племен – арчинцев, цахурцев, агулов, будухцев, табасаранцев и хиналугцев; впрочем, относительно первых трех принадлежность эту еще не вполне удалось установить. В чертах лица кюринцы, как андийцы, представляют замечательное сходство с еврейским типом и, вероятно, наравне с ними имеют сильную примесь еврейской крови[181]181
  См. у Эркерта в «Der Kaukasus und seine Volker» (с. 225), где можно найти также и подробности о некоторых не упомянутых здесь народах Восточного Кавказа.


[Закрыть].

Только что названные малые группы агулов (около 7 тысяч) и табасаранцев (около 17 тысяч) живут уже по склонам гор, преимущественно в речной области Рубасчая и Буганчая, в Дербентском участке. Языки названных племен постепенно вымирают, так как в этих местах в настоящее время пользуются в обиходе преимущественно азербайджано-татарским языком. Странное название «Табасаран» ведет, вероятно, свое начало со времени поселения здесь сасанидскими царями персидских войск для защиты построенной ими большой Кавказской стены и может происходить от «Табор-Хорасан», то есть войско Хорасана[182]182
  Эркерт Р. Ф. Der Kaukasus etc. С. 218.


[Закрыть].

Далее всего выдвинутая к востоку, простирается узким клином от склона Бабадага до Апшеронского полуострова область татов, народа примерно в 85 тысяч душ, поселения которого находятся уже на Каспийской низменности. Как указано, таты иранского происхождения, хотя по типу и представляют смесь с еврейской кровью; говорят они на персидском, сильно переполненном еврейскими элементами языке, совершенно как соседние с ними горские евреи (см. цитированный труд Анисимова), чем подтверждается предположение, что во времена Ахеменидов совместно с ними они переселены из Персии поближе к Каспийскому морю, чтобы оберегать северную границу Персидского государства. Нынешние таты, по мнению Анисимова, при переселении из Персии на Кавказ были еще евреями, приняли ислам лишь по завоевании страны арабами. Тот же автор утверждает, что воспоминание об этом они сохраняют еще и до сих пор, тщательно сберегая еврейские книги, завещанные им предками[183]183
  Hahn C. Aus dem Kaukasus. С. 181 и сл.


[Закрыть]. Название «тат», впрочем, отнюдь не этнический термин; по крайней мере таковым оно не было первоначально. Выражение это, по Вейденбауму[184]184
  Вейденбаум Е. Г. Путеводитель по Кавказу. С. 75.


[Закрыть], на тюркском языке, а именно на джагатайском наречии, обозначает подданного, живущего или служащего у вельможи, – определение, часто придававшееся тюркскими племенами разным ими покоренным народам. Верно ли это объяснение, оказывается сомнительным, ввиду названия «таджики», относящегося к части оседлого в Туркестане населения иранского происхождения, если только название это не дано тюркскими народами уже после покорения Туркестана первоначально господствовавшему там иранскому племени.

О принадлежащих в лингвистическом отношении к даргинской группе лезгинских народах (число их около 125 тысяч душ) мне не приходится здесь упоминать, так как они живут уже на восточном склоне между течением Казикумухского Койсу и Каспийским морем. Интересующихся я отсылаю к часто цитированным мною трудам фон Эркерта и особенно Вейденбаума (с. 109 и сл.). По той же причине не могут быть предметом нашего рассмотрения малые племена удин, хиналугцев, джекцев и др. В точно очерченную рамку этого труда, трактующего исключительно о высоких горах, не входят также сведения об армянах, играющих в жизни народов Кавказа столь важную роль, далее, о казаках и русских сектантах, о курдах и курдских сектах, о кумыках, ногайцах и других татарских племенах, наконец, о талышинах и туркменах.

Кратко резюмируя все вышесказанное, мы можем сказать, что на южном склоне Кавказа, живут, вообще, народы картвельской расы и христианского вероисповедания, на северном – отчасти урало-алтайского, отчасти неизвестного происхождения и магометанского вероисповедания.

Перевел Н. З.

Известия Кавказского отдела Императорского Русского географического общества. 1905. Т. 18. Вып. 2. С. 69–130.

Приложение. Николай Александров. Кавказ

Наши великие поэты, Пушкин и Лермонтов, с восторгом, как и все путешественники, отзывались и отзываются о роскошной и величественной природе Кавказа. Но с давних пор при имени Кавказ у всех представлялись сейчас же и его воинственные народы, с которыми русские вели войну с незапамятных времен и которые известны были под одним общем именем черкес.

Народ и до сих пор поет про погибельный Кавказ такую песню:

 
Куда ты, ангел мой, стремишься
На тот погибельный Кавказ…
Ты оттоль не возвратишься,
Говорит мне тайный глас!..
 

И у кого из русских лет тридцать-сорок назад не билось тревожно сердце за своих родных и близких, и где только в России жадно не вслушивались в рассказы о войне на Кавказе, о битвах с черкесами.

Но теперь «гибельный Кавказ» стал быстро заселяться. С русскими поселениями теперь и черкесы стали мало-помалу преображаться в мирных жителей. Они стали дорожить своей богатой землей не как бранным полем, на котором с помощью резни людей приобретается добыча, а как отечеством, которое их питает и в котором они могут жить свободно, а не истреблять людей и друг друга, как дикие звери. Пользуясь мирной жизнью, они начинают и чувствовать, что земля их богата и надо поить ее не человеческой кровью для добычи чужих богатств, а собственным трудом, который может оделить их всеми благами мира. Богатство же их земли давным-давно всем известно.

Черкесы, как их называли некогда турки или персияне, значит разбойники; сами же себя черкесы именуют словом адиге, что означает благородные.

И действительно, их ни в каком случае нельзя назвать разбойниками; они отстаивали свою свободу и свою независимость, но отстаивали, как рыцари. Свобода для них была священной, неприкосновенной. Все иноземное, иноплеменное черкес ненавидел с детства; он считал себя человеком не последним; он с гордостью и важностью говорил: «Я адиге». Первая песня, которая раздавалась у его колыбели, была: «Баю-баюшки баю, вырастешь велик, будь молодцом, отбивай коней и всякую добычу у чужеземца», а год спустя после рождения ребенку подносили оружие, и если он брал его в руки, то это, как признак воинственности и храбрости, служило большой радостью для родителей, и они устраивали пир.

По своей наружности черкесы принадлежат к самым красивым народам не только Кавказа, но и всего света. Они среднего роста, прекрасно сложены, отличаются правильными и мужественными чертами лица, сквозь которые, вследствие их бывшей воинственной жизни, проглядывают некоторая свирепость и страсть. Лазая постоянно по горам и узким, длинным ущельям, черкесы ловки, отличаются быстрой, смелой походкой; костюм же их и вооружение вполне были приспособлены к их бродячей жизни и к неустанной борьбе за сохранение своего отечества с сильным неприятелем. Бритая голова черкеса покрыта мохнатой бараньей шапкой (папахой), обшитой серебряным голуном, на самом черкесе – бешмет, то есть армяк из какой-нибудь материи, даже шелковой, застегнутый от шеи до пояса на крючки; сверх бешмета суконная черкеска, то есть казакин, но открытый во всю грудь и застегнутый только у пояса; на ногах – сафьяновые ноговицы (это нечто вроде гамаш, или чулок без носков); по преимуществу они кроеные, без подошв; сафьяновые также и чевяки – башмаки, которые так узки, что при первом надевании на ноги размачиваются и натягиваются, как перчатки. Все это отличается хорошим вкусом, прекрасным покроем, и все, как костюм, так и вооружение, приноровлено к походной, бродячей жизни и к наездничеству, или к драке на коне. Винтовка у черкеса всегда была скрыта от нечистоты и сырости в мохнатом войлочном чехле и перекинута на легком ремне за спину так, чтобы наездник мог свободно поворачивать и заряжать ее на всем скаку, а перебрасывая ее на левое плечо, мог бы также свободно обнажить свое любимое оружие – шашку, которая остра у него, как бритва, и удар которой смертелен. За поясом у черкеса два пистолета и неразлучный его спутник – острый кинжал. На груди черкески газыри, или деревянные гильзы в кожаных патронах, которые пришиты к самой черкеске. Кроме того, к нему привешаны необходимые для чистки оружия, не слезая с лошади, такие вещи, как жирница, отвертка и небольшая, наполненная всякими другими предметами сумка. Несмотря, однако, на такое множество разнообразного оружия, оно так хорошо пригнано, что одно не мешает другому, не бренчит, не стучит, не болтается, даже не блестит, спрятанное в чехлы и ножны, а мягкий и гибкий, как лапа тигра, чевяк способствует к подкрадыванью, к ползанью по скользкой траве, по голым скалам; в заключение же и шипящие звуки черкесского языка как бы и в этом последнем случае способствовали наклонностям и целям воинственного черкеса. Черкес даже и происки свои за добычей производил всегда ночью, пробираясь по лесам и оврагам, когда повсюду тихо и темно; а днем он отдыхал и кормил себя и лошадь.

В особенностях содержания лошади надо главным образом отметить то обстоятельство, что черкесы и тут не забывали своих воинственных целей. Конюшни у них устраивались темными, и черкесы объясняли это таким образом: «Пусть лошадь привыкает к темноте; она, как кошка, должна видеть в темноте лучше, чем днем, потому что человек, для которого она создана, лучше видит днем, чем ночью». И в быстрых своих налетах на наши казачьи станицы, когда черкес не разбирал дня и ночи, это условие становилось для него необходимым. У черкеса всегда все было с собой, все налицо, и все его незатейливое походное хозяйство было при нем.

Он отыщет где-либо в лесу полянку, огороженную непролазным терновником, прорубит своим седельным топориком тропинку в чаще леса, которую тут же и тем же терновником заберет или заставит, а потом, проворно соскочив с лошади, стреножит и расседлает ее, что дело одной минуты, так как покойное седло так легко и просто, что не только не тяжело для спины лошади, но она может оставаться с ним по целым неделям. Огнивом для добычи огня служит у него отвертка винтовки; кремень и трут висят у него на поясе, серные нитки и куски смолистого дерева – в одной из патронных гильз, а рукоять плети и конец шашки обмотаны бумажной материей, пропитанной воском, скрутив которую, он сооружает и свечку. Кроме того, у него при нападениях и в битвах, чтобы не сбиться с пути или дороги, была всегда при себе и бусоль, или компас, который был ему необходим и для того, чтобы знать направление, куда обращаться лицом во время молитвы.

И, уверившись в том, что скрытое убежище в лесу черкесов никто не обнаружит, они устраивались таким образом: один заботился о приготовлении пищи, другой шел с кожаным ведром за водой, третий косил кинжалом траву для лошадей, и затем, насытившись иногда одним чуреком (хлеб-лепешка), все ложились спать, кроме караульных, из которых один стерег лошадей, а другой откуда-нибудь с высоты наблюдал за окрестностью и по полету птиц заключал довольно верно о том, что происходило в непроницаемой глубине лесов. Этих примет по полету птиц было вполне достаточно, чтобы узнать, не приближаются ли люди и откуда…

О защите своих аулов (деревень) черкесы не заботились, их забота заключалась не в защите, а в нападении на неприятельские земли и имущества. Черкес строил свой аул так, чтобы можно было спокойно передвигаться с ним с места на место, когда это понадобится. В домах окна, двери и столбы, подпирающие крышу, черкес укладывал вместе со своим незатейливым имуществом на свою арбу (двухколесная повозка) и с женами и детьми отправлялся ночью в путь, переселялся таким образом на новое избранное им сухое лесное место, где тотчас же и пускались в дело топоры – рубился лес и строились незатейливые дома (сакли). Это делалось быстро: устанавливался ряд столбов, промежутки между которыми забирались плетнем и обмазывались глиной, а для крыши утверждались на балках стропила, и сама крыша покрывалась соломой или камышом. Разумеется, и тут, на новом месте, черкесы так же чувствовали себя хорошо, как и на старом. Если кому случалось видеть вдали кучу сероватых бугров, приподымающихся от земли не более, как на сажень, а иногда и сливающихся с нею едва заметными соломенными крышами, – это был аул. Сакли (дома) в аулах ставились, как попало, без всяких улиц и лепились либо по крутому, обрывистому берегу какой-нибудь речки, либо же в дремучем лесу между деревьями. Они строились обыкновенно больше всего по одной, или небольшими группами, так как черкес любит жить уединенно, отдельно; одна сакля сложена из земли и камня, другая из турзука, третья из одного камня, но все они с крышами, а крыши с большими, выдающимися камышовыми навесами. В каждой сакле несколько комнат с маленькими дверями и окнами, запертыми изнутри ставнями, сквозь щелки которых, а также и полуоткрытых ставней, черкес высматривает, что делается на дворе. Главный свет проникает в саклю через открытые настежь и летом и зимой двери, в которых никогда не было ни замков и никаких особых запоров, вследствие чего вечером по аулу всюду поднимался стук от деревянных клиньев, которыми заколачивались изнутри двери. Внутреннее устройство сакли заключалось в следующем: около одной из стен главной комнаты делалось посредине углубление в земле для очага, а над очагом висела дымовая труба. Возле очага, как и вдоль стен, прикреплены были палки, среди которых виднелся иногда и висячий шкафчик, установленный разной утварью и посудой, среди которой, как признак зажиточности, выделялась колонка тарелок и европейская посуда. Одним словом, это, казалось, живут не кочевники, а благоустроенные люди, а их комнаты также выглядывали некоторой зажиточностью и уютностью благоустройства. По комнате в разных местах стояли круглые, низенькие столики, у стен же – низенькие кровати, покрытые войлоком и коврами; оружие же и одежда вешались на гвоздях. Хозяин, его жены и взрослые дети имели отдельное помещение, посвященное исключительно для семейной жизни, куда посторонний глаз не мог проникнуть. От постороннего же глаза обносилась забором и вся хозяйская половина, к которой принадлежали и другие хозяйские постройки, как кладовые и хлев для овец. Вне забора отдельно стояла кунацкая – это так называлась сакля для приема гостей или кунаков (приятелей). Кунацкая тоже огораживалась частоколом или же плетнем, возле которого стоял столб (коновязь) с навесом над ним для предохранения седла от дождя и лошади от зноя. Кунацкая строилась по преимуществу на лучшем или более возвышенном месте; и тут гостеприимный хозяин заботился о наивозможно больших удобствах и даже роскоши; сюда отбиралась самая незначительная и лучшая часть имущества. Здесь все свидетельствовало о заботливости, об удобстве, и некотором азиатском комфорте, который привился черкесам, конечно, от турок. Здесь пол был устлан камышовыми узорчатыми циновками, а кое-где и коврами; у одной из стен ставился низкий диван с подушками, как это и делалось у турок, над диваном торчало несколько гвоздей или колышков, на одном из которых висела скрипка или балалайка о двух струнах, а остальные предназначались для развешиванья на них седла, оружия и другого имущества кунака. Кроме этого, в кунакской находилась и длинная дубовая скамья для сиденья, и медный кувшин с тазом для омывания перед намазом (молитвой) и намазлык, то есть небольшой коврик из шкуры дикой козы. В углу же кунакской наваливались грудой разные стеганые, более всего ситцевые, одеяла, подушки, а также и ковры, и кунакская в большинстве случаев с помощью занавеси из верблюжьего сукна разделялась пополам.

Освещались сакли плошками с жиром, которые коптели и давали очень слабый мерцающий свет.

Гостеприимство у черкесов было священной обязанностью, и хозяин не только должен был угостить гостя чем только можно, но и охранять его от всевозможных неприятностей, оскорблений, а на случай чего чрезвычайного даже жертвовать и своей жизнью, хотя бы гость был кровный его враг или преступник.

– Благословение на дом твой и семью! – говорит гость, входя в саклю.

– Голова моя и заряд мой за друга и недруга. Ты гость мой и, стало быть, мой властелин, – отвечал хозяин.

И негостеприимство навлекало на хозяина нерасположение целого общества; оно считалось большим пороком и порицалось пословицей: «Ты ешь один, не делясь, как ногайский князь!»

Заслышав еще издали приближение к сакле гостя, хозяин спешил к нему навстречу, и когда гость слезал с лошади, то хозяин держал его стремя, кто бы он ни был – богатый или бедный, знатного или незнатного происхождения.

И не только в одном гостеприимстве, но и во всем остальном черкес вполне оправдывал свое название адиге, то есть свое благородство.

Он по природе был рыцарем, и хотя многие называют его разбойником и хищником, но он, если и был когда жаден к деньгам, тем не менее делился ими со всеми, раздавая их щедрой рукой. В обычае народа установилось даже право, что порядочный человк должен подарить нуждающемуся по первому же его слову, даже намеку, все, что тот похвалит. На основании этого бедные люди получали иногда в подарок лошадь, оружие, одежду и таким образом снаряжались всем необходимым для войны. А последняя давала им и все средства для существования. Обзаведясь же своим имуществом, бедный и вознаграждал потом иной раз с избытком тех, кто способствовал поправлению его обстоятельств. Но черкес, с одной стороны, не дорожил своим имуществом, а с другой – когда возникнет какой-либо спор, то он из одного самолюбия тягается с противником без конца. Сознание собственного достоинства развило в нем заносчивость, а свобода – гордость; однако тем не менее храбрый по природе и привыкший с детства бороться с опасностью, он с пренебрежением относился к самохвальству – оно как бы оскорбляло его самолюбие. О своих даже военных подвигах и доблестях черкес никогда не говорил и никогда не прославлял их, считая такой поступок неприличным. Самые известные и смелые джигиты (витязи) отличались необыкновенной скромностью, говорили тихо, готовы были уступить место каждому и замолчать при споре. Зато на действительное оскорбление отвечали с быстротой молнии оружием, и отвечали без угроз, без крика и брани. Черкес, будучи чрезвычайно впечатлительным, легко увлекался, но весьма скоро и приходил в себя. В обращении со своими он был вежлив, почтителен к старшим, откровенен, и говорил смело и резко все то, что думал; но в обращении же со своими врагами, русскими, был всегда вероломен, холоден и натянут. Ненависть к русским он всегда высказывал, также не стесняясь, и называл русского гяуром, то есть собакой. В драках с русскими черкесы действовали беспощадно, и попасть в руки противника живьем или быть взятым в плен считалось у них верхом бесславия. Набеги черкесов на наши караульные посты, но главным образом на наши селения, а особенно на закубанские хутора, отличались удивительной быстротой и смелостью: черкесы перерезывали обыкновенно всех хуторян, угоняли скот, табуны; и всегда совершали свои набеги небольшими партиями, человек десять-двадцать. Отдавая преимущество набегу, редкий горец не участвовал в какой-нибудь партии, и самое главное достоинство он приписывал себе в набегах на нашу Линию, то есть на наши кордоны, причем надо сознаться, что своими набегами горцы долго и весьма удачно тревожили русские пределы. Во время набегов черкесы избегали только встречи с нашими войсками, почему большей частью они прокрадывались к ним по ночам через Лабу и Кубань. Подойдя ночью на довольно близкое расстояние к берегу Кубани, они скрывались днем где-нибудь в балке и осматривали то место, которое бы можно было избрать для переправы. Предводитель их то скакал вперед, приникнув к седлу, или поднявшись на стремена, то из-за кургана окидывал местность привычным и опытным глазом, то вдруг прикладывал к губам палец – тогда вся партия останавливалась; когда же предводитель указывал на землю, все слезали с коней, а когда махал к себе, все вихрем мчались к нему. Но в случае если предводитель замечал что-либо подозрительное, то он, спешившись, взбирался ползком на курган и осматривал окрестности, если же замечал наши пикеты, тогда прибегал к следующей хитрости. Он бросал вверх свою шапку и скатывался кубарем с кургана для того, чтобы таким образом ввести в обман наших, могущих подумать, что с кургана слетела птица. Иной же раз, находясь на ровной местности, они приготовляли из травы сноп и под его прикрытием караульный ложился в траву и прятался там незамеченным. Переправа через Кубань, как мы уже сказали, совершалась ночью и при помощи бурдюков[185]185
  Бурдюком называется кожа, снятая целиком с шерстью с какого-нибудь животного, барана, быка, козы и т. п.


[Закрыть], одна половина которого наполнялась воздухом, а в другую складывались разные необходимые вещи. Переправляющиеся держали ружья наготове, а патроны, чтобы их не замочить, втыкались вокруг папах. Переправа партии через Кубань и проход ее незаметно мимо наших секретов составляли дело самое трудное и опасное. Здесь-то и выражалась вполне вся ловкость, смелость и предприимчивость черкесов. И надо было видеть, с какой тишиной и осмотрительностью должно было все это совершаться: малейший плеск воды, фырканье лошади могли уничтожить все их замыслы, и в большинстве случаев смерть была для них неизбежной – одни тонули в реке, другие погибали от пуль и шашек наших казаков.

Самыми опасными при набегах были абреки.

А что такое абрек?

Абрек – это попросту бездомный бродяга. Но это кабардинское слово и означает заклятый.

Кровь – его стихия; кинжал – неразлучный спутник, сам он – верный и неизменный друг шайтана (черта). Обстоятельства абрека по каким-либо причинам так сложились, что жить для него и воровать составляло одно и то же, и воровать у неприятеля, или у своих – все равно. Абреки, одним словом – народ отпетый: они не дорожили жизнью, так что в то время, когда сотня или две линейных казаков смело бросались в шашки в сильнейшую против них толпу черкесов, та же сотня казаков не решалась атаковать холодным оружием несколько десятков абреков, и казаки стреляли в них издали, хорошо зная, что в рукопашном бою жизнь абреков покупалась дорогой ценой. Окружив абреков со всех сторон, казаки истребляли их всех до единого человека, и абреки при этом не просили пощады. Они только убивали при этом своих лошадей и за их трупами залегали с винтовками, отстреливаясь до тех пор, пока не выпускали последнего своего патрона. После этого они уже с бешенством ломали ружья и шашки, встречая смерть с дикой песней: