Текст книги "Схимники. Четвертое поколение"

– Неужели так страшен тот чужак, что лучший ученик молодого Атамана говорит о нем столь почтительно? – удивился Бескен.

– Он брат Атамана, старший, – веско заявил Самота.

Старик закатил глаза, прищелкнул языком и со значением посмотрел на сына. Тот покраснел и потупился. А Малышка отметила про себя, что Бескен назвал Атамана молодым. Сколько же лет ему самому? На первый взгляд – не больше шестидесяти. Но младший сын – ровесник Самоты, при этом правнук – уже мужчина. Что-то странное было во всем этом.

– Ломини предлагал снарядить погоню за чужаком, – пояснил чубу аксакал замешательство его названого брата. – Но я запретил. Почтение к моим сединам не позволило Ломини перечить, но я видел, он остался недоволен. Горяч слишком.

– Почтенный, ты сказал, что чужаков было несколько, – вмешался в разговор Кислота, сидевший напротив Малышки. – Не мог бы ты рассказать о них подробнее?

Сказалась привычка бывшего главы тайного приказа получать всю информацию. В это время очередной из гостей начал произносить тост. Все замолчали, внимательно слушая. Бескен одобрительно кивнул. Слова гостя понравились ему, он осушил рог вина, вытер усы и лишь после этого заговорил:

– Первый пришел дня два или три назад. Наши дозорные не заметили его, он прокрался подобно ночному ветру, хоть дело и было днем, но собаки подняли лай. Пятеро джигитов устремились по его следу, но чужак двигался очень быстро. Верховые не смогли его догнать, хотя в одном месте след его отпечатался достаточно четко и все поняли, что шел он пешком.

– Наверно, Император, – шепнул златомостец.

– До нас доходили слухи об Императоре венедов, могучем воине, объединившем их народ, но мы не думали, что он забредет в наши горы, да еще и один, без дружинников.

– Император – тоже брат Атамана, – пояснил Самота.

– Тогда нашим джигитам нечего стыдиться.

– Наоборот, то, что они умудрились взять его след и преследовать какое-то время, говорит об их мастерстве следопытов.

– Еще один появился следом за первым, но его перехватил третий на границах наших владений. День тот был пасмурным и дождливым. Горы задержали ненастье, шедшее с моря, но некоторые тучи все же прокрались. Ломини со своими людьми наблюдали за их поединком.

– О, это были славные джигиты! – воскликнул сын аксакала. – Даже ты, брат мой, не столь искусен во владении саблей, как эти двое. Мы смотрели на них, как громом пораженные. И нам стало страшно от мысли, что победитель двинется в наши горы, – ведь мы тогда должны будем вступить с ним в бой, а я и семеро моих соратников оказались бы слишком слабы. Тем более что порох у нас отсырел, и надежда оставалась лишь на сабли и кинжалы. Наконец один из них победил. А потом он посмотрел в нашу сторону, и все покрылись холодным потом. Я готов поклясться, что этот страшный воин видел нас, хоть мы затаились меж камней. Но он лишь хрипло рассмеялся и повернул назад. А убитого им вы сегодня похоронили.

– Будь неладен дождь, намочивший ваш порох! – в сердцах воскликнул Самота. – Этот человек до того убил Атамана! А потом вернулся в Золотой Мост и забрал жизнь брата его Механика. Если бы вы пристрелили его…

– Прости, брат мой, но мы были бессильны против него.

– Опомнись, Самота, – спокойно сказал Кислота. – Думаешь, этот убийца не сумел бы увернуться от выстрелов? Или сделать свои мышцы настолько твердыми, что пули пробили бы только кожу?

– Да, это так, – кивнул чуб.

– Но скажи, доблестный Ломини, а не мог этот убийца быть тем, первым чужаком, Императором?

– Все может быть, – пожал плечами молодой воин. – Мы не сумели отследить путь названного вами Императором. Ему хватило бы времени вернуться.

– Ах, время! – вдруг воскликнул аксакал. – Посмотри, сын мой, что подарил мне один купец из большого города! Хороший вещь, нужный вещь!

От волнения его венедский стал гораздо хуже. Сразу было заметно, что язык этот ему не родной. Бескен запустил руку под бурку в нагрудный карман чекменя и извлек оттуда какой-то круглый позолоченный предмет на золотой цепочке.

– Вот, – продемонстрировал он, нажав какую-то незаметную кнопочку.

Крышка странного предмета откинулась, и взорам гостей предстал круг, разделенный черточками по краю на множество равных частей. Напротив некоторых из них на равных промежутках были выложены золотом цифры от одного до двенадцати.

– Это же часы! – воскликнул Кислота.

– О, твой друг весьма просвещен, он уже видел такой вещь! Да, купец назвал это «часы». Они меряют время! Вот эти полоски, которые называют «стрелка», бегают по кругу, измеряя время. Они даже не видят солнца, но когда сходятся вот здесь, вверху, возле цифры двенадцать, – значит, наступил полдень.

– Мне и по солнцу время определять удобно, – пожал плечами Самота. – Еще одно дурацкое изобретение.

– А как ты определишь время, когда солнце скрыто? – возразил златомостец. – Это – гениальное изобретение Механика! Но пока его могут себе позволить только богатейшие купцы Золотого Моста. Слишком сложный механизм и тонкая работа. Твой гость, почтенный, не из бедняков. Мне даже стало интересно, что он забыл в вашем ауле.

– О, он сказал, что болен какой-то странной болезнью, – пояснил аксакал. – Вонь городов вредна ему, а целительный воздух наших гор прогоняет немощь. Да так оно и есть. Вот мне больше ста лет, а я все еще могу позволить себе проскакать на коне по горным тропам или возглавить охоту на барса.

Малышка поразилась. Конечно, и среди венедов случались долгожители, но сто лет! А Ломини он зачал где-то в семьдесят. Воистину Бескен имел полное право называть Атамана молодым.

И вновь разговор их был прерван тостом. Говорил молодой, еще безусый ивер, чье место в самом конце стола вполне соответствовало возрасту. Голос его еще оставался по-юношески звонким. Чувствовалось, как он волнуется. А потому тост получился несколько путаным. Не хватало ему той завершенности, которая превращала застольную речь в настоящую притчу. Некоторые даже не стали пить.

– Почтенный, ты рассказал нам про троих чужаков, но среди них не было того, по чьему следу мы идем, – напомнил Самота.

– Ах, конечно, шли и другие, много шли. Следующий появился ближе к вечеру. Был он осторожен. Подобно первому, остался незамеченным. Даже собаки не сразу поняли, что в наши горы вступил иноплеменник. Похоже, он натерся чем-то, что перекрывало запах человека. Очень опытный.

– Как же вы его заметили?

– Случайно. Наверно, до сих пор ему не случалось ходить по горам. Он неудачно зашел на каменную осыпь, устроил небольшой обвал. Наши джигиты заметили это, пошли посмотреть, что случилось, и наверху обнаружили следы его крови. Но собаки так и не смогли взять следа.

– Сможет ли кто-то отвести нас на то место? Скорее всего, именно этот чужак и нужен нам.

– Брат Атамана? – понимающе закивал Бескен.

– Да.

– Ах, как много у него братьев! Я не думал, что у жителей равнин бывает столько детей. – Аксакал усмехнулся. Веселые морщинки собрались в уголках его глаз.

– Все они братья в схиме.

– Что же влечет схимников в наши горы?

– Не знаю, отец. Возможно, это просто случайность. Но один из них нужен нам.

– Не боитесь ли вы преследовать столь сильного воина?

– Мы не намерены с ним драться. За его мудростью идем, а не за его жизнью.

Гости уже наелись и напились. Промежуток между тостами становился все больше. Под столом дремали сытые антские псы. Они не брезговали объедками, тем более что на костях зачастую оставалось много мяса. Эта трапеза запомнилась Малышке своей необычностью. Кроме шашлыка и вина, имеющих непривычный вкус, на столе хватало приправ, душистых трав, которые нигде больше не встречались, острой аджики. Вместо привычного хлеба были лепешки. А еще очень вкусное блюдо из мелкорубленого мяса, облепленного тестом и сваренного в бульоне. Горцы называли его «хинкали». Хватало и другой снеди, но до нее у девушки руки не дошли. Да и не всегда она понимала, из чего она приготовлена.

– А потом повалили чужаки уже отрядами, – услышала она голос Бескена, продолжившего рассказ. – Одних привел Вардан. Его в соседних аулах за глаза абреком кличут. Да и правильно кличут. Ни жены, ни детей, дом запустил, живет охотой, и не только на четвероногую дичь. Все горы облазил. Проводник из него знатный вышел. В глаза, конечно, абреком не называют. Больно лют в драке, убить может. Три раза ему кровную месть объявляли, и немалые семьи. Однажды и ко мне приходили управу на него искать.

– И что, он всякий раз отбивался?

– Когда отбивался, когда в горах скрывался. Я же говорю – знает их, как я свою жену, вдоль и поперек. – Старик хихикнул. – А тут привел к нам троих. Сам на них смотрел с восхищением. Сказал, это его гости.

– Не расспрашивали, где встретил да как?

– Отчего же, расспрашивали. Да он и сам рад был рассказать. У нас хорошие истории любят. Говорил, в большом городе страшная смута была в ту ночь, когда море бушевало. Пушки палили, ружья палили, венеды друг друга резали.

– Венеды и златомостцы, – поправил его Кислота.

– Я же и говорю: венеды. Те, что из города, и те, что слуги Императора. А наутро все ворота перекрыли. Купцов да путников в город пускать перестали. Вардан и спустился туда, к городским воротам, которые на восход смотрят. Пороху хотел купить да козлятины продать, хмельным чем разжиться. И вдруг слышит, снова за воротами переполох какой-то, даже из ружья стреляли. А потом открываются ворота, вылетает женщина верхом на коне, а двоих в поводу ведет. Женщина с ликом полной луны и статью джигита. А сверху двое мужчин спрыгивают, догоняют ее, в седла вскакивают и прочь несутся. Вардан-абрек как увидел их, так загорелся весь. Догнал, конь у него получше был. Двое мужчин сперва чуть из арбалетов его не расстреляли. Да потом поняли, что не желает он им зла. Разговорились. Они, как и вы, искали путника, который день назад ушел в наши горы.

– Это они, – воскликнула Малышка. – Мои братья и сестра.

– Ай, славная у тебя родня, – закивал Бескен. – А только не завидую я им.

– Почему?

– Терпения наберись, женщина, и не встревай, когда говорят мужчины, – нахмурился аксакал.

Самота бросил на княжну укоризненный взгляд. Предупреждал ведь, чтобы не лезла в мужские разговоры. Малышка потупилась, покраснела, как мак, пробормотала себе под нос извинения, но на нее уже внимания не обращали.

– Не только Ломини со своими людьми за день до того видел чужаков. Вардан тоже наблюдал их и проследить сумел за последним. Есть у него трубка странная, из города, которая приближает то, что вдали, когда в нее смотришь. Говорит, купец какой-то подарил. А только думается мне, что когда дарил трубку купец, так меж глаз ему ствол ружья смотрел.

– И куда пошел тот чужак? – спросил Самота.

– Вардан сказал, в Запретный город.

Малышка хотела спросить, что за город такой, открыла было рот, но почувствовала, как Гордец сжал ее запястье, и прикусила язык. Оказывается, ант тоже внимательно слушал разговор, хоть со стороны и казалось, что он то ли пытается напиться, то ли дремлет с открытыми глазами.

– Как же он сам решился туда сунуться? – удивился Самота.

– Да не ходил он туда, – отмахнулся Бескен. – Просто в той стороне, куда ушли чужие, по какой тропе ни иди, на Гиблое плато выйдешь. А на нем стоят руины Запретного города.

– Эти трое тоже у вас ночевали?

– Нет, спешили они пуще тебя. Купили еды, еще одного коня. Под ними скакуны нашей породы были, горной. Платили золотом и очень щедро. А Вардан забежал мать повидать и вместе с ними проводником подался.

– Мать? – удивился Самота? – Как же ее кровники не тронули?

– А кто бы им дал? Гулиса – моя сестра младшая.

– Так Вардан, выходит, племянник твой?

– У нас все друг другу родня. Потому и жен парням нашим в соседних аулах брать стараемся. Двойная польза: и роднимся с соседями, и кровь не застаивается. Кто ж спорит, что Вардан – бельмо на глазу всего аула. Соседи понимают, что сами не знаем, что с ним делать. Да и аул наш самый сильный в округе. Не лезут мстить всему роду, знают: тогда и мы мстить пойдем – мало кто выживет. Пока гоняются за абреком по горам.

– Значит, в Запретный город подался… – задумчиво пробормотал Самота.

– Нет, сын мой, абрек лют и отважен, но на Гиблое плато не рискнет ступить. Проведет, наверно, чужаков да и назад вернется. Не в аул. Есть у него в горах пещера, а где – никто не знает. Может, уже и вернулся. До Запретного города не так уж далеко.

– И где его искать?

– Сказал же, никто не знает. Да и не скажет он вам ничего.

– А больше никого не было?

– Как же не было. Вчера пришли. Шестеро. Двое в собачьих шкурах, как вот он. – Бескен кивнул на Гордеца. – Ломини они сразу не понравились. Он остановил их на границе, выстрелил под ноги и крикнул, чтобы дальше ни шагу. После этого один из них словно бы исчез, а остальные попрятались за камнями.

– Как исчез?

– Словно бы его и видели, но прицела взять никто не смог. А он вскарабкался по отвесной скале. Никто и вскрикнуть не успел. Тощий такой, глаза большие, темно-синие, и смотрит так, что озноб пробирает. Схватил одного из наших за горло и одной рукой над пропастью поднял. Все испугались, но стрелять не решились. А он и говорит, что пришел с миром и прохода через горы наши просит. Ах, хорошо просил! Как же откажешь, когда стоит ему руку разжать – и наш родич в пропасть полетит.

– Пропустили?

– Конечно. Слово дали никого не трогать.

– Не разжал бы он руку, – покачал головой Самота. – Это Мятежник был. Схимник. Никого никогда не убивал – и с вас не стал бы начинать.

– Что было – то было. Чего уж теперь говорить? Давайте лучше выпьем.

– А эти куда направились?

– Туда же. Долго нас расспрашивал, как и ты, а потом увел свой отряд в Запретный город. Мы ему ничего не сказали про то, что нельзя туда ходить. Не звали их в гости, сами пришли. Вот пусть сами и разбираются.

Самота ничего не ответил, обдумывая услышанное. Молчал и Кислота.

– Выходит, и нам путь на это Гиблое плато, – подвел итог Гордец. – А чего в нем такого гиблого?

– Никто не знает, – развел руками Бескен. – Запрещено нам туда ходить. Когда-то город там был, последняя твердыня древних. Но приключилось что-то, мор какой-то. Горожане начали разбегаться. Многие в аулах осели, другие на юг, в степь подались. Не помнит уже никто те времена. А только говорят, мор все еще дремлет в руинах Запретного города. Боятся люди пробудить его.

Кислота о чем-то задумался, начал бормотать себе под нос, а потом спросил:

– А нет ли пути в этот город от южной дороги, ведущей в Золотой Мост?

– Как не быть, – усмехнулся аксакал. – Южная дорога сперва для того и прокладывалась, чтобы в Запретный город из степи можно было баранов гнать, хлеб возить. Правда, тогда он еще не был запретным.

– Это многое объясняет, – просиял златомостец. – Наконец-то я все понял! Между горами и Южной Окраиной – ничейная земля. Горцам она не нужна, а венеды не селятся, опасаясь абреков.

– Это и так всем известно, – заметил Самота. – Не знаю как венеды, а мы не селимся, потому что земля каменистая, бедная. Кому она нужна?

– Но по этой полосе можно проникнуть из Венедии в горы незаметно. Выйти на южную дорогу. Иверы ее не охраняют. Дорога считается владением Золотого Моста. Наши купцы опасались, что горцы начнут грабить караваны, так что им туда ходить запрещено. С тех пор как с чубами был заключен союз, и златомостские отряды дорогу не стерегут. Зачем? Венеды-то вторгались через северную либо пытались через те же горы прорваться.

– К чему ты ведешь?

– Помнишь, сотник говорил, им требовалось продержаться три дня?

– Я не слышал этого.

– Не суть. Остальные слышали. За три дня даже имперские конные полки не могут быть переброшены из Венедии в Золотой Мост. Зато гонец вполне успеет достигнуть Запретного города и привести войско оттуда.

– Какое войско?

– Имперское, брат мой, имперское. Покойная Паучиха кажется мне все умнее и умнее. Я думал, ее план захвата Золотого Моста слишком шаток. Но теперь я понимаю. Вполне возможно, она начала подготовку еще несколько лет назад. Доверенные купцы перевозили в Запретный город провизию, а потом хоругвь за хоругвью здесь начала скапливаться ударная армия. Великолепный план! Егеря занимают Имперский квартал в Золотом Мосту. Весь город им и не нужен.

– Что же они, два полка на Восточных и Северных воротах на убой бросили?

– Заметь, самые боеспособные егерские полки были сосредоточены у Южных ворот. А именно они имеют значение. Остальное – пыль да пепел, дымовая завеса: штурм остальных ворот, попытка поднять горожан, сочувствующих Империи. Ерунда! Мы бы метались по Золотому Мосту, подавляя мелкие очаги сопротивления, оставляя Имперский квартал на закуску. Мол, разберемся с остальными проблемами, соберем силы в один кулак – тогда и раздавим. Но спустя три дня через Южные ворота прошла бы маршем армия Империи. Знаменитая тяжелая пехота, слободские чубы, все. Город пал бы!

– Поэтому Император так и спешил в Запретный город, – кивнул Гордец. – А остальные просто пошли за ним. Оказывается, ничто еще не кончено. Горожане будут сторожить северную дорогу, а имперцы ударят по южной.

– Не сразу, – махнул рукой Самота.

– Почему?

– Посуди сам: ворота сейчас закрыты, стража готова с перепугу стрелять во всех, кто покажется врагом. Сомневаюсь, что Император или Паучиха собрали в Запретном городе полноценную армию, способную вести настоящую осаду крепостных стен, оснащенных пушками.

– Тогда как?

– Император подождет, пока пыль уляжется, пока Золотой Мост успокоится. И лишь после этого нападет – точно так же, ночью. А если днем, то передовой отряд забросит под видом купцов, и в нем наверняка пойдут оставшиеся в живых его ученики. Да только сейчас у Золотого Моста больше нет ни «Серебряных шпор», ни Механика, ни великого героя Изяслава Саблина, ни антов, ни лесных братьев. Трое учеников Искателя не так давно захватили Восточные ворота. Думаете, пяток учеников Императора не сможет провернуть то же самое с Южными? А мы еще и не знаем, кто из детей Паучихи выжил. «Серебряных» я в расчет не беру. Видел. Те, кто остался, сопротивления достойного не окажут. А осталось их не больше десятка.

Бескен давно потерял нить разговора. На его лице отражалось недоумение. Конечно, под рукой старика вряд ли когда-либо собиралось больше трехсот ружей. А здесь двое его гостей так легко рассуждали о действиях тысячных армий. Глаза Самоты вдруг сверкнули каким-то воинственным огнем.

– Скажи, почтенный, а собирались когда-нибудь воины всех аулов в одну рать? – спросил он.

– Ах, давно это было, – покачал головой старик. – До нас лишь предания дошли. Вас, чубов, еще и не существовало. Орда подошла к Иверским горам. Тогда один из древних, живший среди нас, по имени Георгий, и собрал всех иверов в одно войско, чтобы дать ей отпор. Битва, говорят, шла три дня и три ночи.

– Я слишком много слышал о всяком, что шло три дня и три ночи. Любят почему-то эту цифру. И кто победил?

– Мы, конечно. Правда, на нашей стороне сражалась часть ордынцев. Потом они остались жить среди нас.

– А сейчас можно собрать такое войско? Скажем, если каждый аул выставит человек по двадцать. Это же несколько тысяч наберется?

– Что единожды сделано, возможно повторить. Вот только зачем?

– Направить в Золотой Мост. С двадцати воинов аул не сильно ослабнет.

– Наши юноши и так уходят туда, нанимаются на корабли, защищают их от пиратов. Зачем еще?

– Чтобы ваше племя жило! – воскликнул чуб. – Сейчас вы нужны Золотому Мосту, как щит от Венедии. Потому и привозят вам лучшие ружья, порох, свинец, отличные клинки. Продают другие товары по хорошим ценам. Но если Император захватит город, зачем вы ему? Венедия – его вотчина. Непокорные горцы под боком только мешают.

– Мы будем сражаться! Умрем, а свободы своей не отдадим!

– Сражаться? – Самота рассмеялся. – Как? Порох рано или поздно закончится. Где возьмете его, если в Золотом Мосту сядет наместник Императора, которому поручат покончить с вашей свободой? Останетесь одни. В городе есть люди, знающие каждый ваш аул. И найдутся те, кто приведет имперских ратников. Хватит ли вам духу бороться, если опасность будет угрожать вашим семьям? Пойми, почтенный, сейчас иверы крепко связаны с Золотым Мостом. Устоит город – и вы будете жить по-прежнему.

– А почему он может не устоять? Стены высоки, пушки бьют далеко…

– Вот только у власти там торгаши. Продадут все Императору за горсть серебра. А если власть возьмут иверские аксакалы, судящие без лицеприятия, ценящие честь выше золота? Если вместо разжиревшей городской стражи и продажных заморцев на стены встанут иверские джигиты, а в горах родичи будут готовы выслать им на помощь отряды вдвое, втрое больше – тогда устоит Золотой Мост!

– Ты что несешь? – вскочил Кислота.

Бескен задумался и не заметил яростной вспышки гостя. Похоже, доводы Самоты нашли отклик в сердце аксакала. Он уже прикидывал, с кем из соседей начать разговор, как повести, как передать другим иверам свою убежденность, зажженную словами чуба.

– Не здесь. – Самота тоже встал. – Пошли, спустимся вниз, поговорим без лишних ушей.

Малышка и Гордец на всякий случай последовали за спорщиками. Ухода их никто уже не заметил. Полупьяные иверы затянули песню. И получилось это у них на удивление красиво. Множество разных по силе и тональности голосов сплетались в один напев. И казалось, горы подпевают своим детям эхом. Малышка даже задержалась, чтобы послушать. У песни не было слов. Каждый ивер издавал свой звук, но это походило на то, что в Золотом Мосту называют оркестром. Когда множество инструментов играют части одной и той же мелодии, образуя единую музыку. В последнее время это развлечение стало популярным и у венедской знати. Но песня горцев – это было нечто особенное. Девушка задохнулась от восторга, понимая, что не может найти слов, способных описать всю красоту услышанного ею хора.

Она спустилась вниз вслед за мужчинами по деревянной лестнице. Ант сидел на земле, скрестив ноги. Его псы куда-то убежали. Княжна усмехнулась. Наверно, будут всю ночь улучшать породу горских собак. Самота и Кислота стояли друг против друга, сжав кулаки.

– Ты что вытворяешь?! – кричал златомостец. – Только от одних захватчиков отбились – а ты новых чужеземцев хочешь на шею посадить? Хорош союзничек!

– Отбились? Как бы не так! Победа такая хуже поражения! Вояка! Механик умер, очнись! Никто не станет защищать город! Вчера предали двое купцов – их корабли чуть не разнесли весь порт. А что произойдет, когда все богатейшие купцы предадут?!

– Зачем им предавать? Это – их город!

– Да плевали они на Золотой Мост. Сердце торгаша там, где его барыш! В этой войне не может победить Империя! И Золотой Мост не может, а вот его купцы – обязательно победят! Договорятся за спиной у народа! Выторгуют себе освобождение от налогов, а потом еще начнут в Венедии строить мастерские, вытеснят ремесленников. Ты что же, не видишь, они на золоте сидят? Им его девать некуда. А Венедия для них – лакомый кусок. Хлынут золотые реки в имперские города! А потом целые моря, но уже обратно, в карманы златомостских купцов.

– Народ не позволит!

– Народ купят точно так же! Кому сражаться? Нет в Золотом Мосту старых воинских традиций! Боевого духу – одна улица Хрустальных Арок. А она хороша для уличных битв. А в чистом поле ополчение вашей знати размажет не самый сильный имперский полк. Венедским воинам должны противостоять иверские. По-другому никак.

– Мне все равно, кто из чужаков завоюет мой город!

– Твой? Что же ты бежал из него? Определился бы уже, кто ты – схимник или златомостец. Коли схимник – так иди вслед за схимой, отринув остальное. А нет – возвращайся!

– А ты неужели вслед за схимой идешь, уговаривая захватчиков воспользоваться слабостью Золотого Моста?

– Захватчиков? – Самота расхохотался. – Ты сам признал, что самые боеспособные отряды города – морская пехота – наполовину состоят из иверов. Мало того, горцы уже тысячелетия закрывают собой город от всего мира. И они все еще чужаки? Захватчики? Клянусь, они имеют больше прав распоряжаться в Золотом Мосту, чем ваши купчишки, набившие мошну золотом и оттого считающие себя выше прочих.

– Может, ты и прав, но это же новая резня!

– А если Изяслав Саблин задним числом напишет несколько писем так, чтобы все выглядело, будто горцы исполняют его указания, данные до смерти и одобренные Механиком? – вкрадчиво поинтересовался Самота.

– Это же обман!

– А тебе раньше лгать не доводилось? Полно, глава тайного приказа, неужто сумел сохранить ручки и совесть чистыми? Это – не ложь. Ты напишешь именно то, что хотел передать верным людям Изяслав Саблин. А что такое ложь, я тебе расскажу. Это когда победители накропают свою историю. В ней ты будешь изменник и палач, бросавший детей в пылающие дома Имперского квартала. Предатель, восставший против Империи, в которой все венеды хотели жить счастливо и в мире. Бунтарь, который сдох, и так ему и надо. И даже если когда-нибудь Империя распадется, а Золотой Мост вновь станет свободным, ты так и останешься предателем, стрелявшим в спину имперским воинам. Потому что вырастут целые поколения, для которых это будет единственной правдой! Хочешь такого будущего?

– Я не думаю, что Золотой Мост так уж просто покорить.

– Очень просто. – Гордец встал. – Нельзя покорить чубов, нельзя покорить антов. Истребить можно, Империи это по силам, а покорить – никогда. Самота прав. Воин ставит свободу выше жизни. А в вашем городе нет воинов. Иверы – его единственное спасение. Они способны драться насмерть. А ваши торгаши – нет.

Разговаривали Кислота и Самота весьма громко и эмоционально. Удивительно ли, что народ начал выходить из своих жилищ посмотреть, о чем спорят гости? Даже Бескен в сопровождении нескольких молодых иверов спустился сверху. Из собравшейся толпы вышел человек, явно не местный. Малышка сразу поняла, что это – тот самый гость, подаривший аксакалу часы. С горцами его сложно было спутать. Небольшого роста, с рыхлым телом, внушительным брюшком. Маленькие глазки маслянисто блестели. Губы были в жиру – видимо, гость изволил трапезничать. Лицо круглое, с двойным подбородком, правда, гладко выбритым.

– А что, собственно, вы имеете против торговцев? – обратился он к чубу, облизавшись.

– Я? – Тот криво усмехнулся. – Да ничего. Кроме того, что я их презираю.

– И за что? Можно поинтересоваться?

– Можно-можно. – Самота развернулся к нему всем телом. – За то, что вместо чести и доблести для вас существует только выгода. Барыш.

– И чего в этом плохого?

– А то плохо, что вы меньше всех работаете, зато больше всех гребете золота. Раньше это можно было оправдать. Дороги неспокойные, пути неразведанные. Торговые гости рисковали не только мошной, а и головой. Но сейчас самые уважаемые купцы – это те, кто унаследовал богатство. На него работают за гроши другие люди, а он, ничего не делая, только считает золотые монеты.

– Я так и не вижу, что смущает вас. Да, мне досталось состояние от отца. Я его преумножил. Я даю работать тем, кто работать хочет, избавляю от лишних хлопот. Ты, к примеру, кузнец – вот и куй. Я куплю все твои изделия, и это уже моя головная боль, продам или нет. Я по-прежнему рискую.

– Вот только берешь за бесценок, а продаешь втридорога. А ростовщичество?

– А в нем вы чего плохого углядели? – непритворно удивился купец. – Кому-то нужны деньги. У меня, к примеру, они есть. Я даю их в долг.

– А эта ваша придумка, которая процентом называется?

– Так не могу же я деньги отдавать просто так! И вообще вы упрекаете меня, что я не зарабатываю того, что получаю. Но позвольте, а разве чубы, сечевики – не такие же?

– Что? – Самота задохнулся от возмущения, когда златомостец сравнил его с собой, но купец, и глазом не моргнув, продолжал:

– Вы живете с военной добычи. То есть тоже берете то, чего не заработали. Только вы прежнего хозяина убиваете, а я несу ему не смерть, а золото или нужные товары. Так кто из нас хуже, юноша? Вы сказали, наша родина – там, где барыш. Это так, и это хорошо, потому что барыш везде. Вы, вояки, разъединяете народы, потому что у каждого своя честь, своя гордость. А выгода у всех одна. Мы не продаемся Империи, мы сглаживаем различия, объединяем народы и делаем таких, как вы, ненужными. Может быть, это вас так задевает? То, что не мечом будут объединены венеды, но золотой монетой. Не станет войн – не нужны и воины, а купцы нужны всем и всегда. Мы так и будем богатеть, и люди будут нам благодарны, а вы отправитесь на свалку или станете служить нам, потому что деньги нужны всем – всем кушать хочется…

Странно, во время этой длинной тирады на лице купца не отразилось никаких эмоций. Он словно бы не спорил, а растолковывал малышу очевидные вещи. Но как только прозвучало слово «Империя», Кислота как-то по-другому взглянул на купца. И с каждым его словом мышцы его напрягались все сильнее, ноги согнулись в коленях, а руки сжались в кулаки.

Прыжок златомостца был молниеносен. Только между ним и купцом стоял Самота, а рядом – Гордец, сразу заметивший изменения, предвещающие атаку. Кислоту поймали в прыжке и повалили на землю.

– Пустите! – зарычал он раненым зверем. – Убью паскуду! В землю зарою! Пустите, это он!

– Тише, брат, тише, – зашептал чуб. – Уймись.

– Пусти! Он предатель! Я узнал его!

– Он гость. Если тронешь его первым, тебя, а не его здесь закопают! Нельзя, брат, нельзя.

Словно подтверждая слова сечевика, послышались щелчки взводимых курков. Кислота наконец перестал сопротивляться, поднял голову. На него смотрело не менее десятка ружей.

– Самота, брат, ну так ведь нельзя! – зашептал златомостец. – Это его корабль палил по городу! Мы проливали кровь, не щадили себя, а он спрятался в дальнем ауле и ждал, пока его предательство даст плоды. Ты потерял всех, от моих «серебряных» девять человек в живых остались, и то случайно, а он жрал здесь бараний шашлык. А потом будет давать в долг людям, чьи дома разрушила артиллерия его корабля, чтобы они могли отстроить жилище! Всем горе, а ему, будь он неладен, барыш!

– Я понимаю, понимаю тебя. Но нельзя. Обычай. Я не хочу, чтобы здесь в тебя стреляли или ты кому голову свернул. Он не сможет сидеть здесь всю жизнь. Возмездие настигнет предателя, но не сегодня, не сейчас.

– Отпустите меня. – Кислота разом сник. – Я уже успокоился.

Ант помог встать чубу. От резкого усилия нога подвела Самоту и сейчас разрывалась от боли. Не так уж просто держать ученика схимника, да еще и переполненного гневом. Кислота поднялся, отряхнул одежду и направился к купцу. Тот побледнел. Горцы и не думали опускать ружья, впрочем, и стрелять не спешили. Но златомостец уже держал себя в руках.