Текст книги "Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8"

Я к нему пошел, и он сразу предложил мне место – не в Константинополе, а переводчиком на американском миноносце.

– На какой язык я должен переводить?

– На французский.

– А что американский миноносец имеет с французами?

Оказалась странная история. Все союзники держали военные суда в Средиземном море. Они все имели определенные базы, но постоянно навещали другие порты. Французы стояли в Сирии, англичане в Палестине, греки в Смирне и т. д. Кроме как с англичанами, американцы ни с кем не могли сообщаться. Греки и турки говорили по-французски. Скоро выяснилось, что все союзники огрызались друг на друга. Были постоянные ссоры, и оказалось, я должен был их как-то умирять.

Мы сразу же пошли в Смирну, оттуда в Родос, Александрию, Хайфу, Яффу, Порт-Саид, Кандию, Пирей. Это было очень интересно. На возвратном пути я попросил через офицера, с которым я подружился, зайти на Лемнос.

Лагеря я не видел, но видел в порту и на берегу сотни сидящих изможденных оборванных солдат. Плачевное их было положение, меня это потрясло.

Вернулись в Константинополь, я передал мое впечатление Петру для Врангеля. Через два дня мы опять ушли в Смирну. Там был слышен грохот артиллерии, порт набит греческими солдатами, и говорили, что турки в нескольких верстах. Началась эвакуация, но мы ушли в Родос и Мессину.

За эти переходы мне удалось посмотреть многие замечательные места, например храм Дианы в Эфесе, мавзолей Мосула, пирамиды. Американские офицеры проводили больше времени в поездках по суше, осматривая достопримечательности, чем на своих кораблях. У них было какое-то странное представление об истории. Понятие времени для них совершенно не существовало. Немногие имена исторических фигур, которые они знали, в их восприятии как бы жили в одно и то же время. Юлий Цезарь, Рамзес II, Ахилл и Ричард Львиное Сердце вместе с Елизаветой I Английской жили более или менее одновременно, определенно только, что до Американской революции.

Мы вернулись в Константинополь и спустили якорь в Босфоре. Абсолютно ничего не зная о навигации, я заметил одному офицеру, что они выпустили слишком длинную цепь, потому что в Босфоре видно было сильное течение. Меня беспокоило, что миноносец разворачивало течением и цепь может запутаться в пропеллерах. Он совершенно верно сказал, что я ничего в корабельном деле не понимаю. На следующее утро так и случилось, они сняться с якоря не смогли, пустили машины, чтобы выпрямиться, раздался невероятный треск, и потеряли пропеллер. Этим кончились на время наши путешествия, и я был разжалован.

Я вернулся в посольство. Николай Татищев сейчас же прозвал меня Одиссеем и расспрашивал обо всем, что я видел.

Несколько дней спустя мне передали из канцелярии письмо. Я его открыл при Петре и Николае. Это было приглашение на обед на флагманский броненосец английского флота «Аякс» с подписью: «Адмирал де Робек».

Николай и Петр стали надо мной трунить:

– Вот видишь, Одиссей, англичане, наверно, прослышали, что ты эксперт по спусканию якорей, и хотят, чтобы ты их научил, как это делать!

Сперва я думал, что, может быть, какой-нибудь английский офицер, которого я знал в Ялте, служит на «Аяксе», – но как он знал, что я в Константинополе, и при чем тут адмирал? Потом я подумал, что один из моих троюродных братьев-англичан, служивших в английском флоте, как-то обо мне узнал. Все догадки казались глупыми.

– Может, тебя, Одиссей, хотят назначить командовать флотом?

Я написал письмо, принимая приглашение, и передал его в канцелярию. Обед был на следующий день, и будто бы катер меня будет ожидать у пристани Топфане. Я пошел. Действительно, стоял катер, и гардемарин мне сказал, что меня ожидают.

Я полез на сходни. Какой-то офицер, спросив мою фамилию, повел меня к адмиралу. Я заметил, что он был очень удивлен.

– Вы Волков? – спросил он меня с неудовольствием. – Отчего английское адмиралтейство меня наставляет вас отправить в Англию?

– Я совершенно не знаю.

– Сколько вам лет?

– Восемнадцать.

– Кого вы знаете в английском адмиралтействе?

– Я никого не знаю и не понимаю, как кто-либо мог узнать, что я в Константинополе.

– Вы с кем-нибудь в Англии связались?

– Да нет.

Он явно был недоволен.

– Мне дали приказ отвезти вас на следующем военном судне, которое возвращается в Англию. Такого судна нет. Я вас посажу на военный транспорт, который уходит через два дня.

Я был совершенно потрясен. Адмирал передал меня адъютанту, который меня повел в кают-компанию и представил нескольким офицерам. Я чувствовал себя очень неловко. К счастью, все офицеры хотели знать о Белой армии и засыпали меня вопросами. После обеда мы вышли на палубу, и опять вокруг меня собралось много офицеров, задававших вопросы. Кто-то спросил, курю ли я английские папиросы, я сказал, что да.

– Я вам подарю 50, их в Константинополе нет.

Какой-то гардемарин, стоявший на краю кружка, сказал:

– У меня были родственники в России.

Я только успел сказать: «Ах да?» – как кто-то из офицеров повернулся к нему:

– Георг, достаньте жестянку папирос нашему гостю.

Тот побежал, принес, я только что хотел спросить, кто его родственники, как он исчез. Я тогда спросил, как его фамилия, думая, что, может быть, я о них знал.

– Ах, это принц Георг, сын нашего короля.

– Боже мой, это он про Государя говорил!

Мне стало совсем не по себе. К счастью, подошел катер, и я уехал.

Через два дня, простившись со всеми, я поехал на транспорт. Мне из канцелярии выдали денег купить штатский костюм, и я отправился в путешествие как шпак, совершенно не зная, куда и к кому я уехал.

Я сразу же подружился с шотландским офицером Мером Мюрреем, адъютантом генерала Гамильтона, который командовал английскими войсками в Галлиполи. Он мне стал рассказывать всю их кампанию, что было очень интересно.

Я в жизни не слышал о такой безурядице и кавардаке, как Галлипольская кампания. Например, высадили целую дивизию, то есть 15 тысяч человек, на мель, не более полуверсты длиной и в 20 футов шириной. Дивизия была не регулярная, то есть добровольческая, из штатских, которые никогда под огнем не были. Высадили их ночью и послали в наступление сейчас же. Территория перед ними была вся в маленьких балках. Через несколько минут части потеряли связь друг с другом, подверглись артиллерийскому огню и отхлынули на мель, куда турецкая артиллерия сосредоточила весь огонь. К рассвету дивизия потеряла больше половины своего состава убитыми, ранеными и пленными. Они так и не оправились.

Мы пришли в Ногару в Дарданеллах. Тут мы должны были принять на транспорт целый английский кавалерийский полк. Погрузка была очень медленная, лошадей и людей перевозили на маленьких баржах.

Мюррей устроил поездку на Галлиполийский полуостров, он хотел посмотреть турецкие позиции, и пригласил меня. Я надеялся, что увижу лагерь нашей кавалерии, но оказалось, что он был гораздо ближе к Константинополю.

Полуостров – сплошная пустыня, изрезанная балками. Мюррей мне говорил, что держала Галлиполи только одна турецкая бригада под командой Кемаля. Англичане высадили почти что 200 тысяч человек, которые так густо занимали позиции, что при обстреле потери были колоссальные. Только потом узнали, что один турецкий батальон держал позицию против целой дивизии.

Из Дарданелл ушли в Александрию разгружать кавалерию и грузить пехоту, которая возвращалась в Англию. Оттуда пошли на Мальту, Гибралтар и, наконец, в Плимут.

К моему удивлению, меня встретил высокий штатский, который представился как господин Фергюссон. Он оказался братом гувернантки моей младшей сестры, которая, когда я уехал из Москвы, была еще там, но теперь уже в Англии. Она попросила меня встретить. Он дал мне билет в Лондон, деньги и адрес моего дяди Николая Александровича Волкова, который был при царском правительстве морским атташе в Лондоне. Я совсем о нем забыл.

Оказалось, все закрутилось из-за моего письма баронессе Врангель из французского госпиталя. Замешан был Нератов: когда он писал моему другому дяде, Гавриилу Волкову, первому секретарю посольства в Лондоне, он упомянул, что в Константинополе находится Николай Владимирович Волков. Дядя Гавра передал это дяде Коле, который был другом адмирала Леймура, тогдашнего первого лорда адмиралтейства, и тот послал де Робеку приказ отправить меня в Англию.

Мой приезд временно заинтересовал бесконечных моих английских родственников. В довоенное время семьи братьев и сестер моей бабушки Алисы Гор, которых было множество, четыре брата и четыре сестры с большими семьями, были польщены приглашением в Баловнево, куда они приезжали на лето. Я никого из них не знал. Теперь, конечно, все переменилось, я был бедный родственник, к которому они могли относиться свысока. Меня это совершенно не беспокоило.

Меня только беспокоила необходимость найти работу. Это оказалось гораздо труднее, чем я думал. Уже было много безработных. Квалификаций у меня никаких не было. Единственное, что я знал, было земледелие – родившись и живши всегда в деревне, я знал все, что касалось посевов, скотоводства и т. д.

Англичане никак не могли принять, что я хотел работать на ферме.

– Да вы не можете работать руками!

– Отчего? Доить умею, смотреть за скотом умею, пахать умею, за лошадьми ходить умею, свиней знаю.

– Но такую работу делают только рабочие.

Когда я спрашивал, почему я не могу быть рабочим, они отвечали, что это «непристойно». Они, например, никак не могли понять, что я в Белой армии был не офицером, а рядовым.

– Да как я мог быть офицером, мне было 16 лет, ни в какой офицерской школе я не был и не мог быть.

– Но вы же образованный и сын помещика.

– Да отчего бы меня это сделало офицером?

Они думали, что у меня непременно должны были быть какие-то привилегии. Когда я им старался объяснить, что никаких привилегий у меня не было, что я был в местной гимназии, с сынами крестьян и горожан, они раскрывали рты и не верили.

Я тогда подумал – вот тебе демократия! А у нас, в России, либералы настаивали, чтобы мы подражали европейской демократии. Меня это раздражало, но нужно было привыкать.

Мое первое впечатление от Англии было, что война на них мало повлияла. Жизнь была нормальная. Они говорили, что страшно страдали во время войны, «даже масло было по пайкам», и «мы должны были растить свои собственные овощи». Это, как видно, считалось трагедией.

Объяснять им то, что случилось в России, было бесполезно. Они заранее знали все ответы на свои вопросы.

Их удивляло, что я не жаловался на свою участь. На обедах, как только слышали, что я «бежал» из России «от этих ужасных bolsheviks», они немедленно принимались мне объяснять, почему в России произошла революция. «Это нужно было ожидать, что ваши крепостные возмутятся против помещиков, как это случилось во Французскую революцию», «Это не удивительно, что «moujiks» (мужики), когда их повсюду хлестали кнутами, восстали и убивали помещиков».

Когда пробовал объяснить, что в этом случае «крепостных» не было, что земли были крестьянские, помещикам не принадлежали (это они никак не могли понять, потому что в Англии почти вся земля принадлежит помещикам или компаниям, а фермеры только арендаторы), что во время революции из всех сословий помещики пострадали меньше всех, – они мне не верили.

И так я скоро понял, что объяснить революцию англичанам, которые никогда не жили в России, невозможно.

Я прожил в Англии очень долгую жизнь, не загасившую, однако, ясной памяти о детстве и юности моих в России. Эту память я раскрываю теперь перед соотечественниками.

Е. Оношкович-Яцына304304
  Оношкович-Яцына Евгений Николаевич. Александровский кадетский корпус, Пажеский корпус (1914). Штабс-ротмистр л.-гв. Кирасирского Его Величества полка. Георгиевский кавалер. В январе 1918 г. чудом избежал расстрела в Киеве, мобилизован в Красную армию, бежал в Польшу. Во ВСЮР и Русской Армии; с октября 1919 г. в дивизионе своего полка, с декабря 1919 г. командир того же дивизиона в Сводно-гвардейском кавалерийском полку. В Русской Армии в Гвардейском кавалерийском полку до эвакуации Крыма. Ранен. Эвакуирован из Севастополя на транспорте «Корнилов». В эмиграции в Константинополе, затем в Бельгии, с 1940 г. во Франции, после 1951 г. секретарь объединения л.-гв. Кирасирского Его Величества полка, с 1955 г. секретарь Союза георгиевских кавалеров, к 1967 г. сотрудник журнала «Военная Быль». Умер 12 мая 1970 г. в Париже.


[Закрыть]
СВОДНО-ГВАРДЕЙСКИЙ КАВАЛЕРИЙСКИЙ ПОЛК В ПЕРИОД 10 ДЕКАБРЯ 1919 – 15 МАРТА 1920 ГОДА

ДОНЕЦКИЙ БАССЕЙН—КУБАНЬ—НОВОРОССИЙСК305305
  Впервые опубликовано: Первопоходник. Август 1971. № 2.


[Закрыть]

Отход от Харькова был поворотным пунктом в судьбе Добровольческой армии. Поняв значение конницы в условиях маневренной войны, большевики создали свою 1-ю Конную армию под командой Буденного, перед напором которой растянутый фронт Добровольческой пехоты был прорван и неудержимо покатился к югу.

10 декабря в Павлограде произошло соединение боевых частей гвардейской конницы с запасными частями, благодаря чему части пополнились, обмундировались и выделили эскадрон усиленного состава.

Согласно полученным инструкциям Главного командования, конная группа, в которую входили гвардейские части, должна была фланговым маршем идти на соединение с частями армии, собиравшимися под Ростовом, тогда как запасные части отходили в Крым.

Кирасиры Его Величества306306
  Лейб-гвардии Кирасирский Его Величества полк. Полк Императорской армии. Возрожден в Добровольческой армии. С конца октября кирасиры Его Величества составили взвод (с января 1919 г. эскадрон) команды конных разведчиков Сводно-гвардейского полка. С 24 марта 1919 г. эскадрон полка входил в состав Сводного полка Гвардейской Кирасирской дивизии. Дивизион полка с 19 июня 1919 г. входил в состав сформированного 1-го Гвардейского Сводно-кирасирского полка, где в июле 1919 г. кирасиры Его Величества были представлены 2 эскадронами. С 15 декабря 1919 г. эскадрон полка (в декабре 1919 г. 110 сабель, в феврале 1920 г. – 45) входил в Сводно-гвардейский кавалерийский полк 1-й кавалерийской дивизии и Сводную кавалерийскую бригаду, а по прибытии в Крым с 16 апреля 1920 г. стал 3-м эскадроном Гвардейского кавалерийского полка. Полк потерял в Белом движении 16 офицеров (7 расстреляно, 7 убито и 2 умерло от болезней). Командир – штабс-ротмистр П.А. фон Вик (январь 1919 г.). Полковое объединение в эмиграции (Париж) создано 21 июня 1922 г., на 1926 г. насчитывало около 50 человек (в т. ч. 22 в Париже), на 1939 г. —45 (15 во Франции, 14 в Париже), на 1949 г. – 33 (13 в Париже, 4 в США), на 1951 г. – 32, на 1958 г. – 27. Почетные председатели: генерал-майор князь Ф.Н. Бекович-Черкасский (командир полка), генерал-майор М.М. князь Кантакузен, граф Сперанский; председатели: генерал-майор барон Н.А. Штемпель, полковник П.Г. Старженецкий-Лаппо; секретари: подполковник А.С. Бразоль, полковник П.А. фон Вик, подполковник Н.В. Молоствов, ротмистр Е.Н. Оношкович-Яцына; казначеи: ротмистр В.А. фон Розеншильд-Паулин, вахмистр В.И. Белый; хранители музея: ротмистр В.А. фон Розеншильд-Паулин, полковник П.А. фон Вик; представитель в Югославии – генерал-майор Н.А. Петровский, в США – полковник Г.А. Доленга-Ковалевский; старшие полковники: П.Г. Старженецкий-Лаппо (Париж), князь Девлет-Кильдеев (Бельгия), Толмачев (Югославия).


[Закрыть], укомплектовав свой лейб-эскадрон, выделили в боевую часть под командой генерал-майора Данилова эскадрон в 110 шашек с двумя пулеметами Максима на тачанках и двумя «люисами», на вьюках, под командой ротмистра П. фон Вака307307
  Имеется в виду П.А. фон Вик (см. выше).


[Закрыть], его помощника ротмистра Е. Оношкович-Яцыны с младшими офицерами поручиком В. Розеншильд-Паулином и корнетом Н. Максимовым. Пулеметной командой командовал штабс-капитан князь Сидамон-Эристов308308
  Князь Сидамонов-Эристов Борис Арчилович, р. в 1892 г. Сын подполковника. Штабс-капитан 13-го гренадерского полка. В Вооруженных силах Юга России; с августа 1919 г. в прикомандировании к дивизиону л.-гв. Кирасирского Его Величества полка, младший офицер пулеметной команды, с декабря 1919 г. начальник той же команды в Сводно-гвардейском кавалерийском полку. В эмиграции в Чехословакии, с 1929 г. в Праге, к 1937 г. активист НОРР.


[Закрыть], прикомандированный к полку.

Сводно-гвардейский полк309309
  Сводно-гвардейский кавалерийский полк. Образован во ВСЮР 15 декабря 1919 г. из 1-го Гвардейского Сводно-кирасирского и 2-го Гвардейского Сводно-кавалерийского полков. Имел 4 эскадрона. Входил в состав 1-й кавалерийской дивизии. После того как в него влиты эскадроны л.-гв. Гусарского и л.-гв. Уланского Ее Величества полков из Сводно-горской дивизии и в январе 1920 г. л.-гв. Гродненского гусарского из Сводно-гусарского полка, включал все кадры гвардейской кавалерии. Командир – генерал-майор М.Ф. Данилов.


[Закрыть] в составе 4 эскадронов выступил из Павлограда в зимнюю стужу и снежный буран в направлении Донецкого бассейна. По дороге к полку присоединились отступавшие с севера части отряда полковника Коссиковского, что усилило нашу боеспособность, а главное – численность.

Тут я должен сказать, что все дальнейшее повествование я делаю, базируясь на действиях нашего эскадрона – кирасир Его Величества, – так как действия других эскадронов и общая обстановка была нам неизвестна, как она должна была быть неизвестной высшему начальству. Последующие события это показали воочию.

Шли мы на восток общим направлением на Таганрог в необычайно тяжелых условиях лютой зимы, пронизывающего холода, окруженные враждебным отношением обольшевиченного населения, которое отказывалось предоставлять корм лошадям и довольствие людям. Противника мы не видели, но издали доносился гул орудийной стрельбы впереди нас, и шли мы буквально наугад, следуя за командиром полка, который слепо исполнял приказание. Наш маршрут был Богуслав, Дмитровка, Николаевка, Славянка, Гришино, Селидовка, София, Юзовка, Покровское, минуя Матвеев Курган, уже занятый большевиками.

Проходя по путям железных дорог в районе шахт, мы видели картину разгрома, пылающие брошенные эшелоны вагонов, наполненные столь ценным для нас имуществом. 20 декабря от нашего эскадрона был выслан разъезд в Таганрог и назначен был поручик Розеншильд-Паулин. По присоединении к полку он доложил, что Таганрог в руках большевиков и на станции стоит бронепоезд с красными флагами. Наше положение осложнялось, так как мы, видимо, шли по советским тылам. 24 декабря полк вошел в деревню Синявку на отвесной горе, возвышающейся над железнодорожной станцией на берегу Азовского моря. Смутная надежда отдохнуть хоть одну ночь оказалась напрасной. Эскадрон кирасир Его Величества назначен в охранение в 3 верстах к западу от Синявки, с целью наблюдения за железной дорогой на Таганрог в месте пересечения с дорогой. Это был канун Рождества Христова, и эта ночь осталась надолго в моей памяти.

Прибыв к месту нашего наблюдения, мы нашли пустой дом, большой стог соломы и пустую железнодорожную будку у переезда. Все поиски инструментов, чтобы разобрать путь, оказались тщетными, так что наши кирасиры разыскали несколько старых шпал и положили их на рельсы. Первый взвод корнета Максимова был поставлен за стогом соломы, и два пулемета были взгромождены на него. Лошади спрятаны за стогом, а остальные взводы заняли конюшню, сарай и дом. Все, что мы нашли в заброшенном доме, – это керосиновую лампу, и постепенно все кирасиры пробрались в дом, где мы зажгли в печи солому, дабы согреться. Ни еды, ни питья – это был наш сочельник, которого я никогда не забуду.

Часа в два ночи прибегает кирасир для связи и сообщает, что советский бронепоезд подходит к нашему переезду. Дом моментально опустел – согласно плану, спешенные кирасиры заняли канаву, исполнявшую должность окопа. Был передан приказ не стрелять. Открыть огонь только тогда, когда красные начнут разбирать нашу баррикаду. Большевики открыли сильный огонь из пулеметов, дабы разведать, занята ли баррикада, и так как мы не реагировали на стрельбу, из первого вагона высыпала группа красных, чтобы разобрать препятствие. По сигналу ротмистра фон Вака оба ружья пулемета и наши стрелки в канаве открыли огонь, и немедленно бронепоезд двинулся назад, оставив тела своих на рельсах.

Ночь протекла спокойно, взводы сменялись каждые 2 часа, и бронепоезд больше не настаивал. С рассветом, согласно полученному приказанию, эскадрон свернулся и вернулся в Синявку. Мы были голодны и устали от бессонной ночи, но, как только мы стали на бивак, надеясь отдохнуть, поднялся дикий стук пулеметов на близком расстоянии. Оказалось, что наш знакомый бронепоезд вошел на станцию Синявка и открыл огонь по нашему расположению. Огонь был абсолютно безвредным, так как мы были в мертвом пространстве, но, несмотря на это, было приказано собраться к церкви. Оттуда полк в колонне пошел в направлении к северу Ростова.

Наше моральное и физическое состояние было пониженным – не спали, не ели, а надо идти куда-то. В довершение всех бед полил дождь, хотя температура была ниже нуля. Такого феномена я в моей долгой жизни не видел и, вероятно, не увижу. Я не участвовал в Ледяном походе, но я не знаю, чем наш поход от Синявки до Мокрого Чалтыря отличается от Ледяного похода. Дождь шел проливной и тут же замерзал на нас, обращаясь в ледяную кору. Мои усы и борода примерзли к воротнику, а когда на остановке я сошел с седла, моя шинель осталась стоять колом, как пачка танцовщицы в балете.

Я помню, как мы проклинали эту жестокую погоду, как мы возмущались этим нечеловеческим испытанием, но в то время мы не знали и не понимали, что это испытание – столь трудно переносимое – было нашим спасением.

Вечером 25 декабря весь полк пришел в зажиточное армянское село Мокрый Чалтырь. Мы были такими усталыми и голодными, что буквально накинулись на гигантскую яичницу и хлеб с маслом и, не дождавшись жареного гуся, как сомнамбулы бросились на постланную солому и заснули свинцовым сном. Из краткого разговора с хозяйкой, доброжелательной армянкой, мы услышали, что Ростов два дня тому назад занят большевиками, но мы этому не поверили, и усталость была такая, что мы думали лишь о сне. На рассвете – приказ выступать: разрезали бедного гуся и взяли его… на память. Полк выстроился в колонну и двинулся к Ростову. Во время остановок в деревнях мы узнали волнующие новости, будто бы Ростов уже занят, но что было хуже – это сообщение, что главный рукав Дона размолот ледоколом, а мост через Дон взорван. Нечего и говорить, что моральное наше состояние было весьма низко, и мы не делились этими катастрофическими сведениями с нашими подчиненными, чтобы их не деморализовать.

За несколько километров до Ростова командир полка потребовал выслать разъезд на Ростов от л.-гв. Уланского Ее Величества полка и назначил в этот трагический разъезд корнета Некрасова, родного брата Андрея Александровича Некрасова310310
  Некрасов Андрей Александрович, р. в 1899 г. Пажеский корпус (1917) (общие классы). Юнкер. В Добровольческой армии и ВСЮР в 3-й конно-артиллерийской батарее; в декабре 1919-го – марте 1920 г. командир взвода в эскадроне л.-гв. Уланского Ее Величества полка в Сводно-гвардейском кавалерийском полку. Корнет (с 22 ноября 1919 г.). В эмиграции во Франции (в Париже и его окрестностях), на ноябрь 1951 г. секретарь объединения л.-гв. Уланского Ее Величества полка. Умер 21 апреля 1986 г. в Париже.


[Закрыть], ныне секретаря своего полкового объединения. Полк стоял в колонне по три в ожидании результата разведки. Вокруг нашего полка собрались обозы беженцев и группы отставших пехотинцев.

Результат был трагический: корнет Некрасов своей жизнью заплатил за спасение Сводно-гвардейского полка. Из его разъезда прискакал один улан и сообщил, что, когда разъезд подходил к Ростову со стороны Скакового Круга, по нему был открыт огонь, корнет Некрасов и его уланы были убиты и спасся из разъезда один улан Ее Величества.

Положение сделалось более чем серьезным, так как прорываться через Ростов через взорванный мост было бессмысленным. Надо было искать другой выход, и командиры эскадронов были вызваны к командиру полка. В результате этой консультации было решено прорываться по льду и, если нужно, бросить наши две пушки, пулеметы и, может быть, лошадей, лишь бы достичь левого берега Дона. Другими словами, надо было прыгать с льдины на льдину на широком фарватере и затем продвигаться по плавням, заросшим камышом.

Полк тем временем дошел до станицы Гниловской, предместья Ростова, где железнодорожные пути образовали широкую сеть, загроможденную эшелонами поездов, зажженными Белой армией при отходе. Взрывы вагонов, нагруженных снарядами и амуницией, составляли дымовую завесу, не позволявшую видеть наш маневр из Ростова. Дивизион кирасир Его Величества и Ее Величества был оставлен охранять плацдарм, и, по приказанию, наш эскадрон должен был остаться последним охранять переправу.

Наш дивизион развернулся в лаву и пошел на сближение с советскими цепями. Как только блеснули на солнце клинки и пики были взяты на руку, советские цепи остановились и начали отходить. Наблюдая за тем, что происходит за нашей спиной, мы поняли, что произошло чудо. Этот проклятый замерзавший на нас дождь совершил неожиданное чудо. Он сковал разбитые ледоколом льдины, и полк, растянувшись по одному, перешел без помех главный рукав Дона. Убедившись, что лед прочный и держит, взвод л.-гв. Конной артиллерии со своими двумя горными пушками (мы их называли горняшками) тоже благополучно перешел по свежескованным льдинам.

Тем временем на нашем плацдарме выполнялась задача – не дать противнику подойти вплотную к берегу и открыть огонь по переправе. Мы продолжали ту же политику симулированной атаки и отхода и отогнали противника на должную дистанцию. Наконец ротмистр фон Вак приказал штабс-ротмистру Полянскому отходить на переправу. Кирасиры Его Величества остались одни прикрывать переправу полка.

Понимая всю важность возложенной на нас задачи, мы должны были продержаться возможно дольше, но, оглядываясь назад, мы удивлялись происходившей за нами переправе. Перед широким руслом Дона образовалось скопление людей и лошадей, тогда как дальше тонкая нить одиночных всадников то терялась в камышах, то снова появлялась при переправе через последующие замерзшие рукава.

Мы только позже, когда сами дошли до переправы, поняли, в чем дело и почему полк так медленно продвигался. Всадники по одному перебирались, таща лошадей на длинном поводу, и лишь когда один доходил до берега, другой начинал переправу.

Невольно приходила мысль: а что будет с нами? Нас никто не прикроет, и, если большевики, следуя за нами, дойдут до спуска, нам придется переправляться под огнем, и что из этого выйдет? Слава богу, направление ветра гнало дым от горящих вагонов напересечку Дона, и за этим экраном вся операция могла быть проведена. Если бы большевики знали обстановку, одна пушка из Ростова отрезала бы нас от левого берега.

Много времени позже мы узнали, что мы не были последними частями, переправившимися в таких тяжелых условиях. Позже нас подошли обозы пехотных частей и с ними американский Красный Крест, имевший летучий отряд. Его начальник Киркпатрик и бывшая при нем Ирина Княжевич попали в плен к Буденному со всеми обозами. Поистине нам повезло!

Снова началось движение вперед с демонстрацией конной атаки. Наконец мы увидели, что за нами чисто, переправа свободна. В последний раз кинулись мы в симулированную атаку, после чего начали отходить, оставив один взвод корнета Максимова с двумя пулеметами прикрывать нашу переправу. Все обошлось благополучно, и настолько, что Максимов, воспользовавшись наличием двух тачанок с пулеметами, вытащил из горящего вагона два мешка с сахаром и погрузил их на тачанки.

С облегчением достигли мы плавней, но признаюсь, что было жутко вступать на льдину с черным промежутком между ней и другой льдиной. Промысел Божий сделал чудо – разбитые льдины прочно сковались, а как мы проклинали погоду 25 декабря!

Усталые, но счастливые пришли мы на хутор Копор южнее Батайска под защитой пехотных полков Добровольческой армии, которые совсем не ожидали, что какие-то белые формирования остались еще по ту сторону Дона. Оказалось не так, и эти чудом спасенные эскадроны оказались той «пожарной командой», которая позволила пехоте Доброармии удержать фронт, и не только удержать, но перейти в наступление и полтора месяца спустя снова занять Ростов.

Как мы спали в эту памятную ночь, можно только догадаться, но наутро нас ждала неприятность. Командир эскадрона кирасир Его Величества, наш любимый друг Петя фон Вак, заболел, как мы предполагали, тифом, и мне пришлось принять от него наш доблестный эскадрон. Считаю своим долгом отметить, что за 15-дневный переход от Павлограда до Ростова ни один кирасир не покинул рядов полка, да и вообще за всю войну ни один солдат не дезертировал, даже находясь в окрестностях своего родного села.

Всем своим моральным успехом Сводно-гвардейский полк обязан совершенно интимной духовной связи, которая создалась между офицерами и солдатами, которые доверяли друг другу и, скажу просто, любили и уважали друг друга.

Прошло много лет, и теперь, вспоминая прошлое, я могу безошибочно сказать, что, если бы в Добровольческой армии были такие полки, как Сводно-гвардейский кавалерийский, никакой враг нам не был бы страшен – наш моральный перевес позволял нам не считать врагов и бить их по-суворовски.

Итак, 27 декабря я вступил в командование нашим лейб-эскадроном, и началась новая славная эпопея, в которой роль конницы в маневренной войне проявила себя в полноте. Номинально мы входили в состав конницы Барбовича (бывшего офицера 10-го Ингерманландского полка и доблестного начальника и георгиевского кавалера). Фактически же наш гвардейский полк действовал самостоятельно, и мы единолично выручали пехоту и казаков из трудного положения – откуда наше прозвище «пожарная команда».

Я использовал наше стояние под Батайском, чтобы занять наших кирасир, не дать им закиснуть от временного безделья. Каждое утро мы выезжали на конные занятия, и я их приучал к немому учению и достиг таких результатов, что при смотре генерала Деникина я услышал лестное замечание, что такой эскадрон можно было бы представить в Царском Селе.

Наш период учений и подготовки скоро пришел к концу, так как противник, прочно основавшись на правом берегу Дона и использовав замерзание воды, начал свои попытки переправы на левый берег. То он атаковал Кулешовку и выбивал из нее алексеевцев, то он переносил свой удар на Ольгинскую, занятую донскими казаками. В том и другом случае полк вызывался по тревоге и, выйдя на исходную позицию, разворачивался в лаву и шел в атаку. Наших атак большевики не принимали и оставляли занятые позиции. Восстановив положение, мы с песнями возвращались на свой бивак, и нужно было видеть лица наших солдат, гордых своим успехом. Не всегда такие атаки проходили гладко. Раз под Ольгинской, когда мы неудержимо пошли в атаку, большевики кинулись к переправам, но их арьергард из пулеметных тачанок открыл огонь во фланг, и в моем эскадроне было 6 убитых и несколько раненых.

Мы занимали центральное положение на окраине Батайска и оттуда кидались то вправо, то влево, ликвидируя все попытки прорвать наш слабый фронт.

Наш моральный перевес был таков, что никакие силы ада не могли бы нам сопротивляться, и это я говорю не только об офицерах, но и все наши солдаты были совершенно уверены в победе каждый раз, что раздавалась команда: «Шашки вон, пики на бедро!»

Чувствовалось, что что-то подготовлялось, так как начальство наше начало проявлять к нам внимание, получены были подковы и шипы, но их хватило на ковку только на передние ноги. Затем наш эскадрон был переведен на восточную окраину Батайска, непосредственно за корниловцами, державшими фронт вдоль реки. В сторону Ольгинской была пустынная равнина, и пришлось к вечеру выслать взвод с офицером на брошенный хутор, прикрывавший наш правый фланг, и держать другой взвод в полной боевой готовности.

Во второй половине января дневальный, несший караул перед расположением 2-го взвода, приводит ко мне молодую женщину, писаную красавицу хохлушку. Звали ее Анной, и прибежала она через Дон, одетая в английскую шинель и высокие сапоги, при полном отсутствии белья. Рассказала она нам фантастическую историю о том, как родителей арестовали, затем отца убили и пришли за ней, так как они зажиточные хуторяне. Ей удалось бежать в чем была, на другом хуторе ей дали шинель, и тут ей удалось спастись к белым. Оснований не было ей не верить. Мы ее согрели, накормили, и Аннушка осталась у нас мыть посуду и помогать в Офицерском собрании.

В конце января я получаю запечатанный конверт из штаба полка, предписывающий эскадрону в полной боевой готовности с пулеметами выступить на сборный пункт ровно в 10 часов вечера, обозы остаются на месте. Я вызвал вахмистра и четырех взводных с приказанием выводить взводы на улицу без 5 минут десять. На вопросы о задаче я ничего положительного сказать не мог, но я высказал предположение, что идем за Дон. Сборный пункт назначен был на церковной площади Батайска. Как сейчас помню лицо Аннушки, ставшей на скамейку и блестящими глазами смотревшей на меня, пока я отдавал распоряжения. Я ей сказал, что надо собрать всю посуду, погрузить на собранскую тачанку и что она остается на месте. Времени оставалось мало, и мы начали собираться в поход. Пройдя в кухню, вижу, что ничего не собрано из посуды, – где Аннушка? Начали искать, я вышел на улицу и допросил дневальных. Из их ответов выяснилось, что Аннушка пробежала до крайней хаты и завернула к Дону. Все стало ясно – наша Аннушка подосланная шпионка. Она свою задачу блестяще выполнила и успеет предупредить на той стороне, и мы получим достойную встречу.

Трудно передать, с каким чувством я повел эскадрон на сборный пункт. Утаить правды не мог, и, как только мы спешились, я подъехал к генералу Данилову и доложил ему о происшедшем. Генерал нахмурился, посмотрел на часы и что-то отметил на бумаге. Я смотрел на него с отчаянием в душе и спросил, нельзя ли отложить операцию ввиду того, что противник оповещен. Тут лицо Михаила Федоровича расплылось в улыбку, и он меня успокоил, объяснив, в чем дело. Ввиду разбросанности эскадронов в Батайске, было решено проверить, сколько времени нужно, чтобы собрать полк, и потому было назначено выступить в 10 часов. Генерал меня совсем ободрил, сказав, что сейчас мы вернемся по квартирам, «а вашу Аннушку большевики, вероятно, расстреляют за доставку ложных сведений». Генерал Данилов все же меня пожурил за легковерность, но добавил, что у меня есть смягчающее обстоятельство, раз девка была такой красавицей. Радостными мы вернулись на бивак, и жизнь снова вошла на некоторое время в обычное русло, но наша боевая деятельность продолжалась по тому же шаблону.

18 января красивый конный бой был под Ольгинской, наш полк развернулся на восточной окраине Батайска и, перейдя железнодорожный путь, двинулся в атаку на лавы большевистской конницы, а донцы генерала Старикова311311
  Стариков Терентий Михайлович, р. 8 апреля 1880 г. Из казаков ст. Екатерининской ВВД. Новочеркасское казачье юнкерское училище (1902) (офицер с 1903), Офицерская гимнастическая фехтовальная школа. Войсковой старшина, помощник командира 5-го Донского казачьего полка. В Донской армии. Участник Степного похода. В марте—апреле 1918 г. начальник обороны станиц Екатерининской и Усть-Быстрянской, затем командир отряда своего имени, с 17 июля – 3-го пешего отряда Донской армии, в июне 1918 г. произведен в полковники, в том же году – в генерал-майоры. С 23 февраля 1919 г. командующий группой войск 1-й Донской армии, с апреля 1919 г. начальник 7-й Донской конной дивизии, с 12 мая 1919 г. командир 7-й Донской конной бригады, затем Сводного корпуса, врид командира 4-го Донского корпуса (март 1920 г.). Генерал-лейтенант с 1919 г. В эмиграции в Югославии и Чехословакии. В 1927 г. был избран председателем Общеказачьего сельскохозяйственного союза. В 1928—1929 гг. состоял председателем центрального союза комитета Вольного казачества. Умер 11 декабря 1934 г. в Праге.


[Закрыть] атаковали станицу, и горы трупов на мерзлом снегу были ценой, заплаченной большевиками за попытку перейти через Дон. Я особенно хорошо помню этот бой, так как я был совершенно болен, температура была 40°, и я как в полусне лежал под буркой. Наутро тревога и приказ выступать. Я решил рискнуть, несмотря на 25° мороза. Розеншильд повел эскадрон, а я сел на пулеметную тачанку, закутанный в бурку. Мне подали коня, когда полк начал разворачиваться. Я перекрестился под буркой, сел на коня, а с кургана раздался голос Барбовича: «Гвардейский полк – рысью!»