Текст книги "Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8"

Последнее, впрочем, было очень успешным и стремительным у большевиков, так как кони их не оставляли желать ничего лучшего и в значительной степени превосходили своими качествами большинство наших. Тем не менее полковник назначил две сотни для преследования противника, которые и помчались тотчас же по его следам.

Колония целиком оказалась в наших руках. Мы не без удовольствия осматривали чистенькие белые домики, от которых веяло миром, уютом и редкою аккуратностью, столь свойственною трудолюбивым немецким колонистам. Только последних мы нигде не находили: вся колония как бы вымерла, и из дворов к нам навстречу не выходили их хозяева…

Между тем на широкой улице поселка кипела жизнь и слышались громкие голоса наших удалых станичников, почувствовавших, наконец, возможность передохнуть и выспаться. Спешившиеся казаки разводили коней по дворам, тащили за собой тачанки и пулеметы, иногда добродушно переругивались, но в общем пребывали в самом радушном настроении, какое только и может быть у подлинных победителей… Кое-где на той же улице продолжали валяться в беспорядке трупы, тачанки и разбитые зарядные ящики…

Пока отсутствовал наш неутомимый Поморский, тотчас же по занятии нами колонии направившийся в штаб для выяснения обстановки, мы с Вольфом успели расквартировать всех конноподрывников, выбрав для них три больших и чистых двора. После этого я решил дать отдых и собственной персоне, до крайности переутомленной длительными переходами и пережитым нервным напряжением. Разбитость и слабость, явившиеся вполне естественной реакцией после недавнего подъема, были у меня столь велики, что я под конец едва добрался до кровати какого-то добродетельного немецкого супружества и тотчас же погрузился в забытье, отказавшись перед этим от всякой еды, несмотря на то что около двух дней не брал в рот никакой горячей пищи.

Не знаю, сколько времени продолжалось мое блаженное состояние… Во всяком случае, вероятно, очень недолго, потому что, когда я открыл глаза, безжалостно возвращенный снова к печальной действительности из мира моих прекрасных грез, – кругом стоял все тот же день, яркий и сверкающий, причем веселые солнечные блики на белой стене даже не переменили своих мест и окраски… Вернее всего, что я проспал не больше как несколько минут и, во всяком случае, менее получаса… А проснувшись от неожиданного грохота, раздавшегося над самой головою, я в первую минуту даже хорошенько и не понял, что вокруг меня происходит, и только когда этот грохот прозвучал вторично, прояснившееся сознание с грустью сообщило мне о моем возвращении к печальной и жестокой действительности…

Грохот, меня разбудивший, был не чем иным, как разрывом артиллерийского снаряда, пролетевшего над самою моей крышей и ухнувшего где-то совсем близко. За первым разрывом последовал второй, а затем снаряды полетели без счета, разрываясь между соседними домами…

Я понял, что на нас опять наползло все то грозное и жуткое, от чего я только на несколько минут отошел во сне… Вскочил, как встрепанный, как был без сапог, бросился к нашей части… На душе было тяжело, неладно и сложно…

С одной стороны, брала злость на все то, что изо дня в день творилось вокруг, не давая человеку ни минуты заслуженного отдыха, с другой стороны – хотелось сделать все возможное, чтобы не подвести своих соратников какою-либо оплошностью или разгильдяйством… Помню, что, устремляясь в эти минуты в одних носках по направлению к своим конносаперам, я первым делом думал… о двуколках с подрывным материалом, которые обязательно требовали самого тщательного укрытия от артиллерийского огня. А одна из таких двуколок в парной упряжке как раз торчала в эти минуты в воротах усадьбы добродетельных немцев, заграждая путь всему остальному… Что, если в нее не сейчас, то через минуту-другую угодит артиллерийский снаряд?!

И вдруг… И вдруг – это произошло не более чем через мгновение после этой мысли о торчавшей в воротах двуколке – раздался невыразимый треск – его себе может представить только тот, кто сам когда-либо переживал что-либо подобное, в воздух полетели обломки кирпича, комья земли и целые тучи пыли.

Меня кто-то невидимый буквально поднял на воздух и, сбросив с крыльца, дал возможность прийти в себя только в нескольких шагах от его ступенек. К счастью, я поднялся с земли почти без всяких ушибов, а когда осмотрелся по сторонам, то прямо глазам своим не поверил: неприятельская граната ударила в кирпичный столб от ворот и взорвалась не более как в трех шагах от ящика с нашим подрывным имуществом… Две лошади, впряженные в повозку, оказались сильно покалеченными, и первое, что мне бросилось в глаза, – это была густая струйка крови, стекавшая с тела одного из бедных животных на дорожную пыль… Но взрывчатые вещества остались невредимыми, что дало возможность благополучно остаться на месте не только заключавшей их повозке, но и всей немецкой усадьбе с ее временными обитателями. Иначе, взлетев на недосягаемую вышину, нам пришлось бы совершить бесплатное путешествие в разные стороны и, конечно, уже безвозвратно…

У наших коновязей тем временем метались испуганные кони, и бесцельно суетились отдельные люди, не знавшие, что предпринять и что делать… Но вот Вольф приказал выводить лошадей в огород и стал собирать своих людей, к которым присоединились и десятка два растерявшихся без своих офицеров казаков, одновременно поручив вахмистру Архипенко выяснить, в чем дело, и узнать, где находится командир полка. Когда вахмистр скрылся из виду, направившись исполнять поручение, я стал не спеша отходить с собранными людьми по старой дороге, стремясь где-либо найти людей, более осведомленных в неожиданно создавшемся положении…

На наше счастье, вскоре попался взвод казачьей артиллерии, широкой рысью обошедший находившийся впереди нас какой-то бугор и тотчас же снявшийся за ним с передков.

– Скажите, что же это происходит? – подскакал я к казачьему офицеру. – Что случилось?

– Теперь-то ничего, кажется, обошлось, слава богу, – ответил взволнованный есаул, соскакивая с длиннохвостой лошади, – а все пьянство виновато…

– Какое пьянство?

– Да такое… самое обыкновенное пьянство, с водкой и самогоном… Наши две сотни ушли преследовать противника, а в левых разъездах казаки достали где-то пойла и перепились… Ну и проглядели красных, которые проникли в колонию…

– Значит, это большевики стреляли?

– Конечно… Вышли на окраину и спокойно обосновались с артиллерией и пулеметами на нашем фланге… Открыли огонь прямою наводкой… На наше счастье, у них только смелости не хватило… а то могли бы всех нас обойти и захватить как кур во щи.

– Где же полк?

– Полк-то теперь в порядке… Прошел позади, закрытою балкой, и теперь хочет ударить в тыл красным…

Я повеселел и заговорил уже совсем другим тоном.

– У вас орудия, а у меня пулеметы… все же это сила не маленькая; задержимся вместе… если придется, вместе и поработаем, – предложил я есаулу.

Он согласился и, как бы в подтверждение своих слов, послал несколько снарядов по тому направлению, где должен был находиться противник. Но пулеметная и ружейная стрельба впереди уже затихала. Возвратившийся вахмистр подтвердил слова казачьего офицера и сообщил в то же время, что по всем данным противник теперь затих уже окончательно…

Все мы вздохнули несколько свободнее, напряженное состояние предыдущих минут вновь уступило место веселому настроению духа. Что касается меня лично, то я ему еще не мог отдаться всецело: в глубине сознания продолжала гнездиться назойливая мысль о возможности повторения только что пережитого… «А что, если это только передышка? Кто их знает, этих негодяев. Что, если через минуту они снова начнут нас угощать гранатами?»

Но опасения мои были напрасными. К нам уже подходила пехота и располагалась по обеим сторонам селения, а по сведениям, приносимым разведкой, противник уходил все дальше и дальше, по-видимому, окончательно решив оставить нас в покое… На этот раз, конечно…

С горьким чувством и искренним сожалением смотрел я на бедную немецкую колонию, гостеприимно и благородно приявшую нас так недавно в свое лоно… Чистенькая и аккуратная всего два-три часа тому назад, она теперь во многих местах пылала пожарами, дома стояли с выбитыми стеклами, улицы были завалены всяким хламом и трупами убитых лошадей, количество которых увеличилось за несколько минут артиллерийского обстрела втрое…

– Русские дерутся, а у немцев чубы болят, – остроумно заметил какой-то офицер, проезжавший мимо нас.

Солнце клонилось к западу. На землю спускался южный вечер – тихий, чарующий, полный поэзии и благоухания окрестных полей…

Переброски

«Срочно. Секретно. Немедленно грузиться и спешно идти направление Екатеринослава». Это было все, что стояло в полученной из штаба телеграмме, врученной нашему командиру. Для чего нам нужно было идти в этом именно направлении – никто ничего не знал, а потому не было конца всяким предположениям и фантазиям.

Но погрузились мы тем не менее с исключительною быстротою, и спустя самый короткий срок наша часть уже неслась в сторону Екатеринослава… Я применил слово «неслась» не случайно: движение эшелона действительно было, ко всеобщему удивлению, стремительным, и, очевидно, в отношении нас последовал какой-то особый приказ, заставлявший железнодорожное начальство пропускать наш поезд без задержек и в первую очередь.

Этот факт тоже не мог оставаться незамеченным и не наводить снова на всякого рода размышления.

– Вероятно, наше дело очень серьезно! – рассуждали офицеры. – Транспорт всюду расстроен, поезда плетутся как бог послал, а здесь вдруг такая точность и поспешность!.. Куда же это нас гонят?

На полдороге кое-что все же выяснилось… Мы узнали, что нашей части предстояло вскоре присоединиться к Сводно-гвардейскому полку, который, как оказалось, в то время успешно продвигался по территории Полтавской губернии.

Настроение у всех повысилось и перешло в радужное, а в особенности у меня, который неожиданно приобретал возможность ступить на землю родной губернии: как сообщала полученная информация, Сводно-гвардейский полк оперировал как раз на ее территории. Эшелон тем временем летел вперед, останавливаясь на некоторых станциях только для смены паровоза…

Но так было лишь до Лозовой. На этой станции мы задержались на сравнительно долгий срок. И здесь как нашим офицерам, так и интеллигентам-добровольцам впервые пришлось наблюдать нездоровое явление в жизни нашей армии… Мы давно уже привыкли к разного рода лишениям добровольческой войны и безропотно мирились с ее невзгодами во имя дорогого белого дела… Мы сознательно отучили себя от всяких лишних удобств и стремлений к роскоши во время стоянок в тылу или в периоды передвижений по железной дороге, не предъявляя ни к кому никаких претензий и довольствуясь самым необходимым. Странствуя в эшелонах, например, мы все – как офицеры, так и солдаты – не признавали никаких вагонов, кроме обыкновенных и просторных товарных, одинаково располагаясь в них на сене вместе с конями и окончательно позабыв о так называемых «классных» вагонах, предназначенных для «мирных господ»… Ту же участь разделяли с нами и все наши больные и раненые без различия чинов и званий, вполне довольствовавшиеся охапками сена, брошенными на деревянный пол, и не мечтавшие ни о каких мягких диванах первого класса…

И вдруг на станции Лозовая нам бросился в глаза подходивший с противоположной стороны шикарнейший поезд, состоявший из одиннадцати великолепных пульмановских вагонов 1-го и 2-го классов, с выглядывавшими из его зеркальных окон бравыми офицерами в ярких и новеньких формах «цветной» дивизии…

– Штаб Главнокомандующего! – послышалось чье-то восклицание. – Вот приятная неожиданность!

Все взглянули в сторону медленно подходившего поезда – и, проникнутые искренним убеждением в правдивости выведенного заключения, даже стали невольно подтягиваться, дабы в должном порядке предстать перед глазами высшего начальства… Но уже в следующий момент наша почтительность сменилась чувством горькой обиды и справедливого возмущения. Оказалось, что все одиннадцать великолепных пульмановских вагонов были наполнены вовсе не представителями высшей командной власти, а… отдыхающими в приятном отпуске господами офицерами армии генерала Май-Маевского… Имевшие такого «отца-командира» молодые воины, как оказалось, путешествовали в великолепных салонах от одного крупного центра к другому, от города к городу просто для использования своего отпуска и блаженного отдыха в такой подвижной гостинице, снабженной всеми удобствами…

– Весело живут, нечего сказать! – позавидовали наши добровольцы. – А где же сам их отец-командир?.. Может, и он с ними вместе в поезде?

Но «отца-командира» в поезде не было: он в это время, предоставив свои доблестные части лихим молодым командирам, которые их и двигали к Москве, сам не терял «золотых деньков» и буйно кутил в Харькове.

Многим из нас стало обидно и горько. Но рассуждать и сетовать на это безобразие пришлось недолго, так как наш эшелон вскоре двинулся к Константинограду, где уже доблестно и успешно наступали наши гвардейцы. Задержали нас, впрочем, еще раз на каком-то малом полустанке, и задержали при этом надолго… Стояли мы час, другой, недоумевая и пытаясь связаться со штабом, чтобы получить дальнейшие распоряжения.

– Что же, пойдем дальше или нет?.. А то хотя бы дали возможность разгрузиться, чтобы кони могли отдохнуть на свободе!..

Но никакой связи со штабом установить так и не удалось, и где находилось высшее начальство, никто не ведал.

– Подождите, господа! – вдруг сказал решительный и быстрый Поморский. – Я сейчас… ведь так же продолжаться не может!..

Недолго раздумывая он приказал отцепить паровоз и, взобравшись на него, спустя минуту исчез, направившись по линии вперед, в целях розысков неизвестно где пребывавшего штаба.

Мы остались в вагонах ожидать «у моря погоды», переживая долгие и томительные минуты неизвестности на глухом полустанке. Люди понемногу впадали в уныние, а лошади изнывали в духоте еще больше… Поморский возвратился на том же паровозе только к вечеру.

– Ну что, что?.. Нашли, видели… получили?..

– Получить-то получил, но не то, что хотелось бы! – сообщил Поморский. – Приказано не разгружаться, а пулей двигаться на Александровск.

– На Александровск?!

– Именно туда… На этот несчастный город опять насел противник… В наш тыл прорвались большие силы… А штаб дивизии готовит хорошую и совсем новую операцию с выходом на Кичкасскую сторону, и мы должны принять участие в наступлении и захвате моста…

Спустя недолгое время мы снова мчались с прежнею быстротою, но уже в обратную сторону. На следующие сутки, после полуночи, наш эшелон остановился у товарной станции Александровская, и я, получив приказание сообщить о нашем прибытии штабу дивизии, отправился отыскивать на поездных путях его состав.

Ночь была хорошею, лунною, но за множеством стоявших повсюду разнообразных эшелонов я не мог сразу достигнуть желанной цели. И вдруг в нескольких шагах от меня выросла чья-то характерная фигура, показавшаяся мне до крайности знакомой… Я всмотрелся – и, к удивлению своему, узнал нашего же полковника Димитрия Ивановича Досса695695
  Досс Дмитрий Иванович, р. в 1875 г. В службе с 1893 г., офицером с 1895 г. Полковник л.-гв. Саперного полка. Летом 1919 г. в Вооруженных силах Юга России. Эвакуирован в декабре 1919-го – марте 1920 г. На май 1920 г. в Югославии. Умер 26 января 1923 г. в Белграде.


[Закрыть], неизвестно почему вдруг очутившегося в этом месте… Отрапортовав по уставу, я все же не удержался и спросил:

– Каким образом?

– А самым обыкновенным… Ведь я здесь при штабе и вот вышел вас встретить и передать приказания!

– Что же нам делать теперь, господин полковник?

– Немедленно же разгружаться и занять свой прежний бивак!.. Но делайте это без задержки, потому что дела не терпят!

Луна уже меркла, начинало светать, и легкий молочно-голубой туман окутывал окрестные предметы… Ба-бах!.. Ба-бах! – загремело вдали.

– Видите, они уже угощают нас с нагорной стороны! – совершенно спокойно сказал полковник Досс. – Торопитесь к своим и разгружайтесь с быстротою молнии!.. Это противник обстреливает город, и нам нельзя терять времени!..

Видя, что хорошо пристрелявшиеся артиллеристы противника по всем признакам норовят угодить именно в разгрузочную рампу, я попытался просить полковника отложить нашу разгрузку, дабы избежать ненужных потерь, так как последнее обстоятельство представлялось теперь вполне вероятным.

– Ни в коем случае! – решительно отказал мне славившийся своей исполнительностью и точностью наш старший офицер. – Исполняйте, что вам приказано, и сейчас же высаживайте из эшелона всех людей, лошадей и взрывчатое имущество!

Рассуждать не приходилось. Пришлось подчиниться категорическому приказу. Было отдано распоряжение подать наш эшелон к рампе. Вслед за тем я, при помощи вахмистра, стал растолковывать своим людям о необходимости с крайнею выдержкою и осторожностью производить разгрузку, дабы не подвергнуться весьма ощутительным неприятностям.

– Рампа видна их артиллерийским наблюдателям как на ладони… Помните это и будьте осторожны… Старайтесь как можно скорее перемахнуть через площадь между рампою и выходными воротами… Там, дальше, уже есть густой училищный сад, в котором укроетесь… Поняли?..

Но мои внушения и понятливость моих подчиненных все равно не привели ни к чему. Едва первым 10—12 всадникам удалось после выгрузки проскочить со своими конями через злосчастную площадку к воротам и вслед за тем скрыться среди деревьев сада, как уже по следующим людям и лошадям противник открыл самый ожесточенный артиллерийский огонь. Один из снарядов, ударив в кирпичную колонку ворот, забросал осколками, щебнем и пылью пробегавших людей, среди которых в эти мгновения находился и вахмистр. В результате оказались ранеными три лошади и один подрывник из студентов.

Эшелон все же нами был разгружен, невзирая на непрекращавшееся угощение нас неприятельскими гранатами, после чего всем нам удалось укрыться в густой чаще садовых деревьев вне поля зрения наблюдателей противника. А спустя несколько часов мы и вовсе выбрались из города, найдя себе надежный приют в стенах какого-то бездействовавшего кирпичного завода, верстах в 3—4 от городской окраины. Но это блаженство нами было обретено только после долгих и настойчивых просьб нашего неутомимого командира, расточавшихся в штабе, первоначально остававшемся равнодушным ко всем мольбам и уверениям.

– Как же можно вам оставлять город? – пожимали плечами власть имущие. – Неужели же вы не понимаете, что теперь у нас война, да еще гражданская!

Тем не менее наше переселение из города на кирпичный завод все же состоялось… И как мы благодарили Поморского за его находчивость и настойчивость!..

На кирпичном заводе, обширном и обладавшем множеством свободных помещений и закоулков, мы расположились отлично, удобно разместив людей и лошадей… Почувствовали себя в чисто семейной обстановке и наши офицеры, которые были весьма радушно приняты хозяевами завода, обитавшими в прекрасном доме.

Какой заботой и лаской окружали всех своих непрошеных гостей эти милые люди, положительно заставлявшие нас на время позабыть о всех невзгодах и ужасах переживаемой войны!..

Наше благодушие и прекрасное настроение вскоре еще более увеличились: из госпиталя неожиданно возвратился и наш добрый друг поручик В.Р. Вольф, довольно долго лечившийся от раны, полученной во время минувшей вылазки в тыл неприятеля. Теперь Вольф выздоровел… Этот молодой и доблестный офицер давно снискал всеобщую любовь и уважение своих товарищей по части и потому был встречен каждым из нас с нескрываемою и искреннею радостью.

В Александровске в это время стояли и все наши офицеры, входившие в роту лейб-гвардии Саперного полка696696
  Лейб-гвардии Саперный полк. Возрожден во ВСЮР. Весной 1919 г. гвардейские саперы составляли роту (в Крымско-Азовской армии), в которой было более 15 офицеров полка. Летом 1919 г. эта рота и сформированный также из лейб-саперов Гвардейский конно-подрывной полуэскадрон действовали в составе Отряда генерала Оссовского, в сентябре – отряда генерала Абрамовича войск Новороссийской обл., затем присоединились к Сводно-гвардейскому полку. Полковое объединение в эмиграции (Франция): председатели: генерал-майор барон А.Л. Нолькен, генерал-майор Б.Д. Франк, полковник А.А. Сташевский (и. д. к 1962 г.); заместитель председателя – полковник В.А. Хелстовский; секретари: штабс-капитан А.И. Романов, капитан Р.Н. Чайковский; представитель в Югославии – генерал-майор В.А. Бартоломей, в США – полковник С.И. Энтель. На 1939 г. в Париже жило 16 его членов, к 1949 г. всего насчитывало 14 человек (в т. ч. 6 в Париже, 1 в США), к 1951 г. – 15, к 1958 г. – 6 (все в Париже).


[Закрыть], в числе которых были: Н.М. Никонов, В.Г. Авенариус, Ю.Б. Броневский, Д.А. Мясоедов697697
  Мясоедов Дмитрий Александрович. Полковник л.-гв. Саперного полка. В Вооруженных силах Юга России в Отдельной гвардейской инженерной роте. Эвакуирован. На май 1920 г. в Югославии. 16—20 августа 1920 г. возвратился в Русскую Армию в Крым.


[Закрыть], барон П.Н. Беллингсгаузен, К.А. Петров, С.Д. Иванов, Н.В. Соколовский698698
  Соколовский Николай Владимирович. Штабс-капитан л.-гв. Саперного полка. В Вооруженных силах Юга России в Отдельной гвардейской инженерной роте. Эвакуирован в декабре 1919-го – марте 1920 г. На май 1920 г. в Югославии. 16—20 августа 1920 г. возвратился в Русскую Армию в Крым.


[Закрыть], К.И. Иванов699699
  Иванов Клавдий Иванович. Штабс-капитан л.-гв. Саперного полка. В Вооруженных силах Юга России в Отдельной гвардейской инженерной роте. Эвакуирован в декабре 1919-го – марте 1920 г. На май 1920 г. в Югославии. 16—20 августа 1920 г. возвратился в Русскую Армию в Крым.


[Закрыть], М.В. Чаплыгин, Ф.А. Корсак-Кулаженко700700
  Корсак-Куложенко Флавиан Александрович. Капитан л.-гв. Саперного полка. В Вооруженных силах Юга России; в 1919 г. в роте своего полка. В эмиграции в Бельгии. Умер 10 сентября 1960 г. в Брюсселе.


[Закрыть], И.Е. Штейн и А.А. Журавлев.

Пользуясь удобной стоянкой, мы не теряли драгоценного времени и энергично принялись за усиление состава нашей части, изрядно ослабевшей за период недавних операций и боев. Пополнение новыми людьми не заставило себя долго ждать: один за другим и целыми партиями начали являться к нам местные жители всяких возрастов и положений, прося их принять в добровольческие ряды, что и приводилось нами охотно в исполнение… Получили мы и новых коней, а затем нашим молодцам удалось раздобыть кожи для сапог, сукна для солдатской одежды и другие предметы первой необходимости, в коих давно ощущалась острая нужда.

Все мы приоделись, подчистились, поправились физически и на много градусов воспрянули духовно. Следует отметить, что редкий из рядов нашего отряда не старался чем-либо помочь своей части, ибо все одинаково горели желанием быть полезными дорогому всем делу добровольчества. В особенности старался в этом отношении сам наш командир, Поморский: в те часы, когда мы с выздоровевшим Вольфом увлеченно вели усиленные строевые занятия, не знавший устали командир целыми днями где-то рыскал, раздобывая всякую всячину положительно какими-то волшебными способами.

Но успехи Поморского не ограничивались приобретениями для части одних только хотя и полезных, но все же неодушевленных предметов… Возвращаясь из своих удивительных экспедиций, он вместе с целыми тюками холста, сукна, кожи и даже бархата для бескозырок приводил с собою сапожников, портных, шорников и даже белошвеек, тотчас же заставляя их приниматься за работу на пользу любимой части. И вскоре все ее верные сыны начали выглядеть положительно как шикарные юнкера доброго довоенного времени: на всех оказались прекрасные сапоги лучшей кожи, безукоризненные шаровары и гимнастерки, и уже как своего рода «апофеоз» – элегантнейшие бескозырки мирного времени…

Представился вскоре и случай по справедливости похвастать всеми этими достижениями перед высшим начальством… Наступил день праздника части, когда ей суждено было пройти перед взорами такового при звуках старого полкового марша церемониальным маршем. И это происходило не только в присутствии высшего начальства и офицеров роты нашего полка, но и на глазах многочисленных приглашенных и любопытных свидетелей из среды местных городских и пригородных обывателей.

Мы были встречены искренним и шумным восторгом, в конце превратившимся в настоящую овацию. Последовали всякие благодарности и лестные приказы, бывшие, конечно, несомненною и лучшею наградой и серьезным поощрением для дальнейшей службы на пользу части и общего дела… Одновременно с похвалами последовал и приказ о переименовании и разворачивании нашего Гвардейского конно-подрывного полуэскадрона в эскадрон.

Вечером в день этого праздника мы весело, но в меру кутнули в родном полковом кругу, засидевшись после парадного обеда до позднего часа… И какие вдохновенные речи произносились тогда за нашим столом, особенно живым и темпераментным общим любимцем – нашим старшим полковником и отличным товарищем Николаем Михайловичем Никоновым; как неподдельно верилось каждому из нас в то, что наше национальное дело, казавшееся святым и чистым, не пропадет бесплодно и бесславно… Как верилось тогда, что Россия восстанет после своей жестокой болезни скоро, немедленно и что все переживаемые нами невзгоды и ужасы окажутся только краткими, хотя и грозными кошмарами… Увы. Всемогущему Богу было угодно сделать не так, как нам хотелось!..

Мост был захвачен. Наши доблестные части перешли на другой берег Днепра, и противник отошел далеко…

Вскоре Поморский уехал в Ставку, а оттуда на Кавказ – в отпуск и… к невесте. При части офицеров осталось только нас двое, спаянных тесною дружбою и одинаково беззаветно преданных добровольческому делу.

Отправки на фронт можно было ожидать каждый день, ввиду чего все наши усилия были направлены на то, чтобы выйти на новую боевую дорогу еще более подготовленными. И не проходило дня, чтобы мы, поднявшись на рассвете, тотчас же не начинали бы усиленно заниматься с людьми верховой ездой, вольтижировкой, рубкой, пешим строем и всеми остальными предметами военной премудрости.

За этой усиленной и напряженной работой наши часы и дни пролетали неудержимо быстро вплоть до того момента, когда нам было суждено снова с головою окунуться в новую боевую страду, полную превратностей и лишений… Но пока мы пребывали на кирпичном заводе, наша жизнь не приносила ничего, кроме тихой радости и глубокого душевного удовлетворения…

Вспоминаются мне, между прочим, встречи с одним из милейших и благороднейших старых офицеров нашего полка, с которым сталкивала нас судьба именно в эти памятные и знаменательные дни. Им был уже выше упоминаемый полковник Д.И. Досс, старый и уже седой служака, безгранично и искренно преданный Родине, армии, родному полку и добровольческому делу.

Редкий день проходил без того, чтобы полковник Досс не встречался бы с кем-либо из наших и не интересовался бы положением и состоянием части.

Случилось однажды так, что я, чувствуя себя не совсем здоровым, оставался при части один, так как поручик Вольф куда-то отлучился. В минуты этого моего одиночества появился передо мною какой-то крестьянин с ближайшего железнодорожного полустанка.

– Письмо от барина… полковника! – заявил он, передавая мне полевой конверт. – Приказали вам немедленно ехать к ним.

Прочитав письмо, я тотчас же приказал подать себе коня и спустя несколько минут уже мчался по направлению к глухому полустанку, в дежурной комнате которого нашел одинокого Д.И. Досса, мирно дожидавшегося моего появления… Оказалось, что, не получая долго от нас никаких вестей, заботливый и добрый наш старший полковник забеспокоился не на шутку и недолго думая сам приехал на паровозе, чтобы узнать о нашей части и ее положении.

– Ну вот теперь я опять спокоен, – сказал полковник с добродушною улыбкой. – А то ни вестей не приходит, ни самих вас не видно… Теперь могу и обратно двигаться…

И, поговорив со мною еще несколько минут, он снова взобрался на свой паровоз, терпеливо дожидавшийся его под парами около полустанка, – после чего исчез вместе с ним в голубой туманной дали…

Обитая на кирпичном заводе и находясь все время, так сказать, на отлете от города, мы сами были лишены возможности держать себя в курсе всех военных новостей и немедленно узнавать о новых распоряжениях начальства, способных влиять и на нашу собственную судьбу. А слухи носились разные…

Так прошло еще несколько дней – и вдруг однажды вечером неистово затрещал полевой телефон. Я подошел к аппарату и услышал знакомый голос нашего поручика К.А. Петрова, находившегося в это время во главе команды связи дивизии.

– Пусть Вольф немедленно явится к начальнику штаба! – передал Петров. – Сообщаю, кроме того, по секрету, что ночью вся дивизия спешно грузится, а эскадрон пойдет в головном эшелоне… Мирное и благодушное житье на кирпичном заводе кончилось.

Встрепенувшийся Вольф немедленно же помчался в штаб, а я, подняв на ноги весь эскадрон, стал спешно готовиться к выступлению… А еще через несколько часов мы уже катили в голове всей дивизии в вагонах своего эшелона, устремляясь в неизвестном направлении и, как оказалось, на весьма долгий срок расставшись с нашею короткою, но спокойною жизнью на гостеприимном биваке…

Наши доблестные части лихим ударом снова отбили Екатеринослав. В Нижнеднепровске, где мы задержались с эшелоном около станции, мною было получено приказание взять квартирьеров от дивизии и, пройдя железнодорожный мост, отвести в Екатеринославе квартиры для постоя всех частей дивизии… Немедленно же я приступил к выполнению возложенного на меня поручения и, собрав квартирьеров, быстро перешел с ними длинный мост; оставив телефонистов на вокзале для поддержания связи со штабом дивизии, с остальными направился я в город.

Очутившись в Екатеринославе, мы тотчас же принялись обходить его в достаточной мере загрязненные и почти везде на окраине пустынные улицы, осматривая и выбирая здания, подходящие для постоя наших частей. Но работа эта, как оказалось, была напрасной… Часа через два, когда я связался по телефону с вокзалом, мои телефонисты передали приказание штаба дивизии: отвод квартир прекратить и без задержек возвратиться со всеми квартирьерами на станцию Нижнеднепровск для принятия участия в каких-то новых действиях…

Быстро собрав рассеявшихся по Екатеринославу квартирьеров, я вскоре был уже в штабе, возвратясь обратно по тому же длинному мосту. Новости, мною услышанные от штабных офицеров, были небезынтересными. Как оказалось, вся дивизия собиралась выступить походным порядком по левому берегу Днепра в сторону важного железнодорожного узла – города Кременчуга, куда одновременно направлялась по правому берегу казачья бригада генерала Шифнер-Маркевича… Наш эскадрон я уже не нашел на месте: он успел разгрузиться и спешно ушел на окраину посада, дабы на рассвете выступить в поход в составе Сводного полка Кавказской кавалерийской дивизии, под командой генерала Попова.

В момент нашего прибытия на станции шла спешная разгрузка эшелонов пеших и артиллерийских частей дивизии генерала Оссовского. С ними разгружалась и рота лейб-гвардии Саперного полка под командой полковника В.Г. Авенариуса, которая по-прежнему доблестно работала в составе дивизии, как весьма устойчивая (благодаря интеллигентным добровольцам и немцам-колонистам из Таврии) и большого состава пешая часть, лишь изредка выделявшая и команду связи для обслуживания дивизии… Я рад был снова повидать своих друзей и однополчан, и на некоторое время задержался у них.

Распоряжение о предстоящем походе в авангарде дивизии крайне обрадовало всех гвардейских конносапер, так как сводным полком лихих кавказцев командовал хорошо известный в армии, милый и доблестный полковник А.В. Попов, неоднократно зарекомендовавший себя с самой лучшей стороны, как перед начальством, так и перед своими подчиненными…

С наступлением рассвета мы уже находились в движении… Следуя в хвосте у поспешно отходившего противника, почти не останавливаясь, шла живописным левым берегом Днепра вся дивизия генерала Оссовского: в авангарде – Сводный полк Кавказской кавалерийской дивизии, а за ним – колонна частей 5-й дивизии.

Путь наш лежал вдали от железнодорожных линий и больших городских центров – «очагов» культуры и цивилизации, – что сразу же отражалось на отношении к нам местного населения, мирного и чуждого злобы… Заброшенные в глуши, обширные и прекрасные украинские села и тихие хутора были полны покоя, благодушия и даже романтических настроений, чуждых какой-либо современной политики и ее лозунгов…

И дни, в какие совершался этот памятный поход, были ясными, солнечными, наполнявшими душу тихой радостью и стремлением к какой-то спокойной и чуждой ненависти жизни… То и дело до нашего слуха доносились звуки прелестных украинских песен, а на лицах встречных крестьянских женщин горели полные привета улыбки, заставлявшие совершенно забывать о переживаемом тяжком времени и нелепой междоусобной брани, творившей столь хорошо знакомые нам ужасы…