Текст книги "Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8"

Проведя ночь в моем необычном, но достаточно спокойном убежище, я направился утром в штаб генерала Кутепова, дабы явиться по случаю своего прибытия в Новороссийск. На полдороге меня встретил знакомый офицер – кексгольмец, неожиданно задавший весьма удививший меня вопрос:

– Вы куда? К своим на пароход?

– К каким своим? – широко открыл я глаза. – На какой пароход?

– Как – на какой пароход? Разве вы еще не знаете?

– Ничего, конечно, не знаю!.. Я только вчера приехал сюда из Севастополя… Сейчас иду являться…

– В таком случае могу сообщить приятную для вас новость: из Керчи пришел отдельный пароход с хозяйственною частью Сводно-гвардейского полка, а с нею вместе приехали в Новороссийск и несколько ваших офицеров с солдатами… Я их видел… Там Петров684684
  Петров Константин Александрович. Поручик л.-гв. Саперного полка. В Вооруженных силах Юга России; в 1919 г. в Отдельной гвардейской инженерной роте. Капитан. Эвакуирован 25 января 1920 г. из Одессы. На май 1920 г. в Югославии. 16—20 августа 1920 г. возвратился в Русскую Армию в Крым.


[Закрыть], Вольф, Штейн685685
  Фон Штейн Иван Евгеньевич. Подпоручик л.-гв. Саперного полка. В Вооруженных силах Юга России; в 1919 г. в Гвардейском конно-подрывном полуэскадроне. Штабс-капитан. В эмиграции. Умер в 1960 г.


[Закрыть] и др.

Не помня себя от радости, я тотчас же побежал в порт, где и убедился в том, что мой милый кексгольмец не вводил меня в заблуждение…

Моя встреча с однополчанами походила на встречу друзей-мореплавателей, неожиданно встретившихся после многолетнего пребывания на противоположных полюсах земного шара… Нечего и упоминать о том, что я немедленно же перебрался на жительство на пароход, послав вестовых за вещами в кабачок, любезно приютивший меня минувшею ночью под роялем…

Через два дня, 7(20) апреля, мы все вместе праздновали Пасху 1919 года. Я хорошо помню Светлую заутреню, отслуженную весьма торжественно на пароходе и заметно приподнявшую общее настроение присутствовавших. Ярко горели свечи. Умилительно пели «Христос воскресе» и «Воскресения день – просветимся торжеством». И многим казалось, что все то, что теперь совершается, – является если не сном, то, во всяком случае, каким-то чудовищным недоразумением, каковое должно рассеяться в самом недалеком будущем. Казалось странным, почему мы все, ни в чем не повинные русские люди, должны были проводить эту Пасху, эту заутреню где-то в новороссийском порту, ютясь на пароходе, а не пребывая на своих родных местах, среди близких людей, в своих насиженных гнездах…

И смотря на тихий блеск восковых свечей и слушая радостные песнопения пасхальной ночи, никто тогда не мог предположить, что упомянутое выше «недоразумение» затянется на десятки лет и принудит некоторых из нас вообще не посещать никаких заутрень долгие годы…

Но ту Пасху мы встретили радостно, приятно и даже не без роскоши… Последнее обстоятельство объяснялось энергией и деловитостью нашей хозяйственной части, которая, эвакуируясь из Крыма, погрузила на пароход из складов множество всякого рода съестных припасов, муки, сахара, фруктов, вина, табаку и т. д. И вот благодаря таким запасам разговены удались на славу. Не были нами забыты и наши милые соседи по стоянию в порту – обитатели миноносцев «Живого»686686
  «Живой». Эскадренный миноносец. Один из первых кораблей белого Черноморского флота. В апреле 1919 г. выведен из Севастополя с командой из 10 морских и 10 сухопутных офицеров, а также студентов и гимназистов. Входил в состав 2-го дивизиона эсминцев 1-го отряда судов. При эвакуации Крыма погиб во время шторма, имея на борту 250 чинов Донского офицерского резерва. Командиры: капитан 2-го ранга А.Д. Кисловский, М.А. Лазарев, лейтенант Нифонтов (октябрь 1920 г.).


[Закрыть] и «Жаркого»687687
  «Жаркий». Эскадренный миноносец Черноморского флота. В боевом составе флота с 14 июля 1919 г. Летом 1919 г. в составе Кинбурнского отряда. В январе 1920 г. участвовал в эвакуации Одессы, в апреле—мае совершил несколько экспедиций в Керкенитский залив. Входил в состав 2-го дивизиона эсминцев 1-го отряда судов. С ноября 1920 г. в составе 2-го отряда Русской эскадры. Эвакуирован в Бизерту. Командир – старший лейтенант А.С. Манштейн.


[Закрыть], встречавшие Светлый праздник не так роскошно… Узнав, что на этих миноносцах находятся знакомые по Севастополю морские дамы, – я послал им два ящика лучших яблок, десертного вина, папирос и орехов.

А в то время, когда происходили в Новороссийске все эти события, уже известные читателю мои друзья – поручик барон Пфейлицер фон Франк и граф Бобринский – терзались в полной неизвестности на острове Халки, с тем чтобы вскоре отправиться еще в более далекое плавание… на остров Мальту. К ним присоединился и третий наш однополчанин князь Лобанов-Ростовский688688
  Князь Лобанов-Ростовский Андрей Анатольевич, р. в 1892 г. Поручик л.-гв. Саперного полка, воевал на Салоникском фронте. В Вооруженных силах Юга России; весной 1919 г. прибыл в Крым. На май 1920 г. в Югославии (прибыл в 1919 г.). В эмиграции. Умер 17 февраля 1979 г. в США.


[Закрыть].

Одновременно с нами находился в Новороссийске эвакуированный из Одессы Киевский кадетский корпус689689
  Киевский кадетский корпус. Был на некоторое время восстановлен в 1918 г. при власти гетмана (полковник Линдеман). После освобождения Киева войсками ВСЮР вновь организован и в конце 1919 г. переведен в Одессу, где размещался совместно с Одесским кадетским корпусом. В начале 1920 г. при оставлении Одессы большинство кадет и персонала было эвакуировано в Югославию, где они вошли в состав созданного там 1-го Русского кадетского корпуса. Директоры: генерал-лейтенант А.М. Саранчов (10 октября – 14 декабря 1919 г.), генерал-лейтенант Н.А. Родкевич (с 14 декабря 1919 г.).


[Закрыть]. И я не могу не остановиться лишний раз на светлом воспоминании об этих юношах, прямо с классных скамеек ставших в ряды защитников чести Русской земли и запечатлевших свою беззаветную любовь к России бесконечным рядом славных подвигов…

Кадетам старших классов было объявлено, что, ввиду особенностей переживаемого времени и неопределенности будущего, им предоставляется право поступать в качестве добровольцев в воинские части. Нечего и добавлять, что подобный приказ начальства был принят всеми кадетами с восторгом. Благодаря нашему случайному пребыванию в Новороссийске большая группа отличнейших кадет поступила к нам и впоследствии образовала ядро гвардейского конно-подрывного полуэскадрона, в число бойцов которого вошли также юнкера, идейные юноши студенты – вольноопределяющиеся и кадровые кавалерийские солдаты.

История не может забыть подвигов кадет, этих полудетей, молодых орлят, только расправлявших свои могучие крылья и во времена самых тяжелых боев ставших самыми самоотверженными воинами, в полной мере поддержавшими славные заветы и традиции воспитавших их корпусов… А сколько этих полудетей с орлиной отвагой отдали свои жизни за честь России, и в каких только местах злосчастных полей Гражданской войны не лилась их молодая и горячая кровь!..

В Новороссийске мы пробыли до конца апреля, когда нам было приказано грузиться в эшелон и следовать в Таганрог для нового формирования. Подвижной состав, поданный нам для погрузки, был уже весьма внушительных размеров, ибо наша часть и ячейки других полков заметно выросли численно благодаря удачной вербовке кадет, юнкеров и других добровольцев и массы беженцев, заполнявших в те дни злополучный Новороссийск.

К месту своего назначения, т. е. в Таганрог, наш эшелон отходил вечером одного из последних дней апреля, но ни я, ни мой друг поручик В.Р. Вольф по некоторой иронии судьбы в этом отбытии непосредственного участия не приняли. Причиною этого послужило, увы, одно мое новое увлечение, повлекшее за собою небольшой инцидент, закончившийся для меня весьма ощутительною, но справедливою встрепкой со стороны начальства.

Виновницей всей этой маленькой истории явилась прелестная Татьяна Николаевна, жена одного известного петербургского артиста, прехорошенькая женщина-полуребенок… Познакомившись с нею в первые дни своего пребывания в Новороссийске в обществе кутящих гвардейских офицеров, я вплоть до дня отъезда в Таганрог проводил в обществе Татьяны Николаевны все свое свободное время. И не было ничего удивительного в том, что в урочный день нашего прощания с Новороссийском я решил поужинать с предметом своего увлечения в ресторане «Слон», в каковое предприятие вовлек и своего верного друга.

Получив заверение дежурного по эшелону офицера в том, что наш поезд тронется в путь не ранее как поздним вечером, мы незаметно провели в обществе очаровательной дамы несколько часов, вплоть до полуночи, после чего, завезя домой свою даму, очертя голову бросились на вокзал, где в эшелоне уже давно находились все наши вещи… Увы! Приятные минуты в «Слоне» стоили нам не только уплаченных по счету больших денег, но и целого ряда треволнений, усугубленных весьма неприятными физическими ощущениями: эшелон ушел до нашего появления на вокзале, оставив нас на нем дожидаться пассажирского поезда, дабы мчаться вдогонку за своею частью… Остались мы в Новороссийске в одних кителях, что очень мало подходило к холодной ночи, заставившей нас продрогнуть до судорог… Свой эшелон мы нагнали лишь через два дня.

Стояли прелестные дни начала мая, когда мы, после своего прибытия из Новороссийска, начали устраиваться в Таганроге. Последний был прямо прекрасен в весеннем уборе своих многочисленных садов, засыпанных белоснежным цветом яблонь и абрикосов и благоухавших черемухой и сиренью. А вместе с расцветом весны начали снова расцветать и наши надежды на лучшее будущее. С фронта стали доходить известия о возобновившихся успехах добровольцев, и жители, успевшие уже в достаточной степени настрадаться от большевиков, принимали нас как истинных и давно жданных освободителей.

В Таганроге мы устроились недурно. Наши солдаты были размещены в павильонах городского парка, что же касается нас, четырех офицеров, то на нашу долю выпало удовольствие получить приют в скромной, но милой семье таганрогских обывателей, о которых я до сих пор вспоминаю с теплым чувством искренней благодарности. Хозяевами дома, нас приютившего, были скромная вдова с двумя дочерьми-белошвейками. И вот эти милые женщины окружили нас, людей в достаточной степени утомленных кочевою жизнью и постоянными треволнениями, чисто родственными заботами и лаской.

Наступило время формирования и обучения нашей части, за каковое дело мы с Вольфом, с полною верою в успех, и принялись с удвоенной энергией. Комендант города, доблестный генерал и георгиевский кавалер Павловский, делал все от него зависящее, дабы способствовать наиболее блестящему выполнению нашей задачи. Мы получали лучших кадровых солдат из числа мобилизованных Добровольческой армией граждан, пополнили наш конский состав прекрасными лошадьми и чуть ли не ежедневно принимали из складов всевозможное военное имущество, необходимое для безбедного существования новой части. Работая не покладая рук, мы с моим другом и блестящим организатором Вольфом постепенно пустили в ход швальные, шорные и другие мастерские, быстро снабдившие всех наших солдат обмундированием и приведшие в приличный вид седла и другое конское снаряжение.

Конно-подрывная команда Сводно-гвардейского полка укомплектовалась молодыми добровольцами настолько, что наименование команды оказалось для нее недостаточным, и вскоре она его переменила на Гвардейский конно-подрывной полуэскадрон, численный состав которого превосходил большинство существовавших эскадронов.

Весна переходила в лето, благоухали таганрогские сады, весело улыбалось нам южное голубое небо. Настроение наше было самым радужным. Мы все как бы переживали вторую юность и, как дети, радовались ежедневным выходам на учение в обширном таганрогском парке, славившемся своими поэтическими аллеями, или за город – на «зеленую травку».

Один за другим стали стягиваться из разных мест наши офицеры, невзирая на различие возрастов, полные тех же радужных чувств… Из Ставки Главнокомандующего прибыл и полковник Н.М. Никонов, а вслед за ним – полковник Ю.Б. Броневский690690
  Броневский Георгий (Юрий) Борисович. Офицер л.-гв. Саперного полка. В Вооруженных силах Юга России; с 11 октября 1919 г. командир Отдельной гвардейской инженерной роты. Полковник. Эвакуирован в декабре 1919-го – марте 1920 г. На май 1920 г. в Югославии. В эмиграции. Умер в 1961 г.


[Закрыть]; из Крыма в Бердянск в это время перебралась и наша кадровая часть, под командой полковника В.Г. Авенариуса691691
  Авенариус Владимир Георгиевич, р. 26 июля 1886 г. Из дворян. 8-я Петербургская гимназия, Николаевское инженерное училище (1904), академия Генштаба. Полковник л.-гв. Саперного полка. В Добровольческой армии и ВСЮР; с конца 1918-го по 11 октября 1919 г. организатор и командир Отдельной гвардейской инженерной роты, осенью 1919 г. начальник гарнизона ст. Знаменка. Эвакуирован до марта 1920 г. в Сербию. 16—20 августа 1920 г. возвратился в Русскую Армию в Крым.


[Закрыть]; приехали наши офицеры: Н.П. Поморский692692
  Поморский Николай Петрович. Сын генерал-лейтенанта. Капитан л.-гв. Саперного полка. В Вооруженных силах Юга России; в 1919 г. командир Гвардейского конно-подрывного полуэскадрона в Сводно-гвардейском полку. Полковник. Эвакуирован в декабре 1919-го – марте 1920 г. На май 1920 г. в Югославии. 16—20 августа 1920 г. возвратился в Русскую Армию в Крым. В эмиграции в Константинополе, с 1921 г. член Морского клуба.


[Закрыть], С.Д. Иванов693693
  Иванов Сергей Дмитриевич. Штабс-капитан л.-гв. Саперного полка. В Вооруженных силах Юга России в Отдельной гвардейской инженерной роте. Эвакуирован в декабре 1919-го – марте 1920 г. На май 1920 г. в Югославии. 16—20 августа 1920 г. возвратился в Русскую Армию в Крым.


[Закрыть] и И.Е. Штейн.

Теперь, когда прошло семнадцать лет, трудно себе представить всю радость и одушевление, какие неизменно владели нами при обучении наших добровольцев, в свою очередь полных самых искренних патриотических чувств, и желание до конца послужить страдающей Родине. И в то же время не было человека, который сомневался бы в успехе нашего дела и не верил бы в скорое возрождение России и очищение ее от революционного угара.

Многие и из старых солдат в прошлом принесли немалые жертвы Родине: были среди них люди, помнившие Великую войну; были добровольцы, побывавшие в самых тяжелых крымских боях.

– Не может быть, чтобы все это пропало даром, не может быть, чтобы изменники и подлецы торжествовали! – говорили старые бойцы. – Россия не пропадет… Россия вернет вдвойне свою славу!..

Наступил Троицын день – день нашего полкового праздника. К этому времени все обучение и снаряжение нашей новорожденной части было уже закончено настолько, что мы смогли предстать на праздничном параде в столь блестящем виде, что привели в восхищение не только прибывшего с позиции и принимавшего парад командира Сводно-гвардейского полка генерала П.Э. Тилло, но и большую часть мирного населения города Таганрога, собравшегося к моменту нашего смотра на площадке и в аллеях городского парка.

Трудно себе представить восторг, который овладел всею этою массою мирных граждан, когда наши добровольцы двинулись мимо них под звуки родного полкового марша…

Щеголеватые, прекрасно обмундированные, с погонами на плечах, – опять стройно шли под командою офицеров те же добрые солдаты мирного времени, каких не только старый Таганрог, но и вся Россия привыкла видеть в течение десятилетий. На глазах восторженных таганрогцев воочию как бы возродилась из пепла великая Русская Армия, столь страшно разрушенная темною силой в недавно минувшие дни.

Многие плакали от радости – и вряд ли в многотысячной толпе восторженных зрителей был хотя бы один человек, сомневавшийся в эти минуты в конечном успехе нашего дела. А таганрогское небо, безоблачное и чарующе-голубое, радостно улыбалось всем в эти часы полною улыбкою счастья, как и полагалось ему, впрочем, улыбаться в день Святой Троицы.

Полковой праздник не мог, конечно, закончиться одним лишь парадом в тенистом парке, а нашел свое естественное продолжение в самом шикарном городском ресторане, взятом на целый день и куда нашими офицерами были приглашены в качестве желанных гостей высшие представители власти.

Радостные и молодые хозяева, во главе с гостеприимным полковником Никоновым, делали все от них зависящее, дабы превратить наш военный праздник в подлинный полковой праздник гвардейских сапер, любящих свою славную часть и ее красивые традиции. Гости, впрочем, хорошо это чувствовали и сами, без всяких усилий со стороны заботливых хозяев.

Во время обеда, предложенного нашим милым гостям и проходившего под звуки гарнизонного оркестра и наших песенников, не было конца самым искренним и задушевным здравицам, полным веры в скорое рассеяние красного кошмара, и приветствие новых, благодатных дней измученной России.

Вполне понятно, что одновременно с офицерами не менее оживленно и весело пировали и солдаты. Их праздничный обед проходил в тенистом таганрогском парке, где уже с утра были расставлены ряды столов, уставленных всевозможными яствами. И центральною фигурой на этом обеде являлся неизменный солдатский любимец – поручик Вольф, ни на минуту не оставлявший своих подчиненных за все время торжества.

Последнее закончилось только с наступлением сумерек, когда наши щеголеватые добровольцы понемногу стали расходиться по аллеям парка, где их уже давно ждали новые интересные встречи и знакомства, вполне естественные для молодых и бесхитростных душ и сердец.

Так прошел наш памятный полковой праздник 1919 года, оставивший по себе одно из самых радужных воспоминаний. Как хотелось тогда жить, работать, отдать свою жизнь для возрождения России и ее армии – и как искренно верилось в то, что наша работа не пропадет даром… Через несколько дней было назначено наше выступление на фронт.

В тылу у противника

– Ваше благородие!.. Ваше благородие!.. Извольте вставать… срочное приказание!..

Надо мною стоял наш бравый вахмистр Архипенко и хотя и деликатно, но вместе с тем и довольно настойчиво теребил меня за плечо.

Я быстро пробудился от недолгого сна и вскочил на ноги, торопясь одеться, в то время как Архипенко с тою же неумолимою настойчивостью будил спавших со мною в одном помещении капитана Поморского и поручика Вольфа.

Когда я посмотрел на часы, то оказалось, что поспать нам удалось всего два часа – и все это после того, как накануне мы целый день проболтались в утомительном переходе и от сильной усталости не могли даже поужинать.

Но неожиданный подъем среди ночи и возможность боя каждый из нас предвидел, а потому ничуть и не удивился раннему визиту Архипенко… Шла Гражданская война, и притом еще самая ожесточенная, и все мы давно привыкли к полнейшему отрешению от личных интересов, а тем более от интересов своего «я», всецело подчинившегося духу и до крайности взвинченным нервам.

Через минуту – сна как не бывало. Вошел наш офицер, подпоручик Штейн, только что прискакавший из штаба отряда.

– Приказание от генерала Тилло!..

Он передал пакет Н.П. Поморскому – и вслед за тем все вокруг засуетилось, задвигалось, зазвенело оружием и шпорами, для того чтобы спустя несколько минут навсегда исчезнуть из деревни, в которую, кстати сказать, мы пришли всего часа за четыре до этого.

Кругом еще стояла темная ночь, и даже на восточной части неба еще не было признаков, что она скоро кончится.

– Это хорошо, что еще так темно! – поспешно мне бросил Поморский. – Нам приказано пробраться в глубокий тыл противника и попортить в нескольких местах железнодорожный путь!

– Забавно! – заметил кто-то. – И забавно, и не так просто!

– Увидим… Была не была… Но спешить необходимо, так как уже на рассвете должно состояться наступление всего отряда, а к тому времени мы уже должны и взорвать виадуки, и разворотить все остальное… Приказание генерала гласит, что мы всеми силами должны постараться лишить противника возможности что-либо вывезти с узловой железнодорожной станции. Там у него, как оказывается, целые горы всякого имущества…

Времени терять было нельзя, так как драгоценна была каждая минута темноты и ночи, и, рассмотрев привезенную из штаба карту, мы совместно обозначили приблизительный путь нашего движения в темноте, в незнакомой местности и, самое главное, – в тылу у противника.

– Ну как?.. Проведешь нас, дядько?.. Не подкатишь? – спрашивали мы проводника.

Перед нами стоял невысокий мужичок из местных хозяев – один из самых важных людей, необходимых для успеха предпринятой экспедиции, согласившийся быть нашим проводником до самой железнодорожной линии. Одну за другою мы назвали ему ряд деревень, через которые должен был проходить весь отряд.

– Знаешь?

– Ну как не знать… Иначе бы не брался… Сами понимаете…

– Ну так смотри, дядько!.. Помни, что теперь война…

И мы двинулись.

Ночь была темною, но теплой, без всяких признаков ветра, причем именно последнее обстоятельство далеко не помогало выполнению нашей рискованной задачи. Всякий лишний звук при нашем движении, каждое фырканье коня или какое-нибудь побрякиванье металлической части на вьюках, пулеметных тачанках или подрывных двуколках могли выдать с головою весь наш отряд, около полуночи уже вышедший в путь из спавшей мертвым сном деревни. Мы уходили навстречу всяким неожиданностям в полном составе из двух больших взводов, при пулеметах и с наполненными всякими взрывчатыми веществами двуколками.

Не прошло и получаса, как нами была пройдена последняя линия сторожевого охранения наших главных сил, – и мы, оторвавшись от них, шли вперед, навстречу неизвестности, совсем самостоятельной боевой единицей, предоставленной своей собственной судьбе без всякой надежды на чью-либо поддержку.

Никто не решался обмолвиться ни единым словом, ни одна спичка не вспыхнула в темноте для закуривания папиросы; и невидимо, и тихо двигались где-то впереди верные и надежные наши щупальцы-дозоры. Избегая населенных мест, прошли мы таким образом верст 8—10, пока со стороны Азовского моря не повеяло легким солоноватым ветерком, тотчас же вызвавшим в истомленном теле неприятную дрожь.

– Кончена ночь! – послышался шепот Поморского. – Сейчас начнет светать… станет хуже!..

Он был прав, так как на востоке уже виднелась белесоватая полоска рассвета, вскоре начавшая превращать густую темноту южной ночи в синеватую мглу.

Гасли и исчезали звезды, усилился предрассветный ветерок…

– Пока… все слава богу! – опять шепнул Поморский. – Идем укрыто и, кажется, не сбиваемся.

Но едва успел Николай Петрович произнести последнее слово, как – и он, и я – неожиданно вздрогнули, полубессознательно охваченные неприятным чувством, весьма близким к страху.

– Что это?.. Ты слышал?

– Да, да… Провались он в болото!.. Как же это так близко?..

В томительном молчании мы шли дальше, полные самых тревожных переживаний, ни на мгновение не переставая думать о том, что столь резко изменило наше настроение…

Пусть читатель не думает, что это было что-либо безусловно определенное, как, например, человеческий оклик или, что еще хуже, – выстрел из винтовки… Ничего подобного на нашем пути пока не встретилось. Но тот из читателей, кому пришлось в военные годы принимать участие в делах, подобных нашему, тотчас же поймет, сколь важною являлась эта ничтожная причина для нашего беспокойства.

Это был… крик петуха – крик самого обыкновенного петуха, столь обычный для всякого деревенского жителя в предрассветное время… Первый петух – и больше ничего, что же в этом особенного?

Но вот подумайте!.. Этот самый петух тогда заставил нас содрогнуться, пережить самые тяжелые минуты, стремительно подумать о собственной возможной гибели и смерти в самый кратчайший срок… Вспомнить, что главною нашею задачею являлось укрытое движение в стороне от всяких селений – по указанию проводника, которому мы всецело отдались с верою и надеждою.

И вдруг – петух!

Откуда он мог взяться?.. Значит, близко человеческое жилье, быть может, целая деревня, в которой могут укрываться и наши враги… Мы могли быть легко обнаружены – и тогда, конечно, дело сразу же приняло бы для нас печальный оборот…

К счастью, все обошлось благополучно. Вскоре слева, из синей мглы начинавшегося утра, выплыла фигура дозорного… Это был хорошо знакомый мне бывший студент консерватории, а теперь отчетливый вольноопределяющийся из казаков Новониколаевской станицы, милейший молодой человек и пылкий патриот.

– Ну что?

– Все спокойно! – вполголоса доложил командиру юноша. – В полуверсте отсюда, слева, брошенный хозяевами хутор… Ни одного человека в доме… все сбежали…

Кто-то негромко рассмеялся:

– Ну вот вам и петух… забытый и скучающий петух!.. Он, бедняга, и не подозревает, каким показался нам орлом… и страшным!

Правый и головной дозоры вскоре также дали знать о себе, сообщив одновременно о возможности двигаться дальше… Рассветало все более. Сквозь серый туман уже ясно видна была дорога, бежавшая к тому самому покинутому хутору, о котором докладывал наш дозорный-студент.

Перевалив через балку, мы вскоре всем отрядом втянулись в эту маленькую усадебку, пользуясь случаем сделать короткий привал, дать коням и людям малый отдых и, что являлось самым важным, – ориентировать карту по местности, выбирая кратчайший и в то же время самый укрытый выход к железной дороге.

Брошенный на произвол судьбы хуторок выглядел весьма благоустроенно. Все его постройки и оставленная обстановка вместе с предметами домашнего хозяйства указывали на еще недавно царивший здесь мир, уют и издавна налаженную скромную, но полную довольства жизнь. По всему было видно, что хозяева хутора оставляли его поспешно, убегая куда глаза глядели от приближавшихся и ожесточенно борющихся частей, встреча с которыми не обещала ничего хорошего…

На небольшом дворе хуторка имелся колодезь с чистою и студеною водою, что было особенно на руку нашим конноподрывникам. Быстро раздобыв откуда-то ведра и еще какие-то вместительные сосуды, все они тотчас же принялись носить воду для утоления жажды своих четвероногих сподвижников…

Все это движение прикрывалось густою растительностью, окружавшею тихий хуторок, и не вызывало никаких опасений с нашей стороны… Быстро и ловко была разобрана кем-то из опытных разведчиков часть черепичной крыши главной постройки. И один из кадет-пулеметчиков, высунув голову в образовавшуюся брешь, долго и внимательно всматривался в сизые дали, почти сплошь покрытые густою и высокою рожью.

Всмотревшись, стал прислушиваться – и вскоре услышал… Вдали, за туманами, ясно возрастал шум приближавшегося к нашим местам поездного состава.

– Уже недалеко!.. Железная дорога действует!..

К этой железной дороге неслись теперь все наши мысли, все наше внимание… Нервы с каждою минутой напрягались все больше.

– Ну, с богом! – вполголоса распорядился Поморский. – По коням… марш!..

Безмолвные и сосредоточенные, мы тронулись глубокою балкой, снова выслав вперед боевые дозоры-щупальца, шедшие справа и слева по склонам. Заброшенный хутор остался позади. Напряжение все усиливалось, и каждый из всадников отряда был в эти минуты внимательным разведчиком, зорко всматривавшимся во всякую точку, в подозрительное волнение ржи, в качание ветром ивняка по склонам, вызывавшее тревожные предположения.

Впереди шел отчаянный Поморский, за ним доблестный Вольф и пишущий эти строки, находившиеся при своих взводах, а за последними – лихой и горячий вахмистр Архипенко. В хвосте катились легко один за другим на тачанках пулеметы, под командой милого юноши Ланкау694694
  Ланкау Павел Константинович. Кадет Одесского кадетского корпуса (выпуска 1921 г.). В Вооруженных силах Юга России. Эвакуирован 25 января 1920 г. из Одессы. На май 1920 г. в Югославии. Произведен в офицеры за боевое отличие. В Русской Армии в Сводно-гвардейском полку до эвакуации Крыма. Подпоручик л.-гв. Гренадерского полка. Эвакуирован на корабле «Цесаревич Георгий». Поручик. В эмиграции. Служил в Русском Корпусе. Умер 3 января 1955 г. в Касабланке (Марокко).


[Закрыть], бывшего вице-фельдфебеля Одесского корпуса, и, наконец, замыкая всю нашу небольшую колонну, двигались вьюки с подрывным имуществом, находившиеся в ведении расторопного и отважного старшего унтер-офицера Дарагана.

Утренние туманы таяли все больше и больше, уступая место ясным солнечным лучам, становившимся все ярче и ярче… Вокруг развертывались прекраснейшие пейзажи, полные тишины и покоя, столь чуждые всему тому, для чего мы поспешно шли вперед, к тянувшемуся уже невдалеке железнодорожному полотну.

Мы шли к разрушению и смерти, полные желания мстить и уничтожать. А вокруг все было проникнуто веянием Божией благодати, чувствовавшейся в каждом дуновении ветерка, доносившего до нас аромат степи; в каждом цветочном венчике, еще хранившем на себе капли росы; в каждом птичьем крике, все чаще и чаще раздававшемся в высоких травяных зарослях. А мы все шли и шли навстречу… братоубийству…

Так было. Такой жестокий удел был положен судьбою нам, нашему злосчастному поколению… Ведь только на нас, из огромного числа миллионов русских людей, живших столетиями раньше, – и быть может, предопределенных для жизни в будущем, – пал этот страшный братоубийственный жребий. Только нам суждено было вести самую страшную и самую жестокую из войн – гражданскую…

Мы двигались по родной земле, среди родных нив и селений, – и в то же время из-за каждого угла нам грозила смерть от жесточайшего врага, своего же собственного брата, говорившего с нами на одном языке, еще вчера исповедывавшего одну с нами веру и от младенческих лет дышавшего с нами одним воздухом родных полей и лесов. Порою мысли о всем этом острыми молниями проносились в усталом мозгу, и тогда становилось до ужаса больно и страшно.

В особенности горько было в минуты таких размышлений смотреть на заполнявшую наш отряд молодежь – чу́дную нашу русскую молодежь, с вечно веселыми и остроумными кадетами, не знавшими усталости юнкерами и полными беззаветного патриотизма и желания жертвенного подвига студентами… Все они, эти прекрасные и чистые сердцем юноши, покорно и жизнерадостно устремлялись теперь к неизвестности, ничуть не задумываясь над тем, что через какой-нибудь час их могли ждать самые страшные страдания, увечья и даже лютая смерть,

Впереди нас всех ждали… братья, но какие братья!.. Братья самые жестокие, безжалостные, дышавшие к нам такою ненавистью, о которой не имел понятия ни один неприятельский солдат во время Великой войны, – никакой немец, австриец или турок… Те, помнится, брали в плен и как-то считались с международными правилами. В этой, гражданской, войне никаких правил не было, царило невероятное ожесточение – и об этом хорошо знал каждый из бойцов обеих сторон.

Сознаюсь, что мне было в эти минуты страшно – и, во всяком случае, во много раз страшнее, чем в дни давно минувших боев где-нибудь на равнинах Галиции или у Карпатских склонов.

Прошло около получаса, в течение которого мы ни на мгновение не задержали нашего движения к железнодорожному полотну, зорко следя за шедшими впереди и по сторонам дозорами… И вдруг правый из них почему-то задержался, затоптался на месте, как бы придя в замешательство… Секунда – и с той стороны уже ясно донеслось несколько выстрелов, подействовавших на всех чинов отряда как электрический ток…

– Стой!

Задержав всю колонну, капитан Поморский тотчас же скрыл ее в зарослях высокой пшеницы, а вахмистра и одного кадета-разведчика выслал в сторону правых дозорных. Бравый вахмистр, подняв на дыбы своего горячего вороного коня и взметая сухую землю, по склону бешено понесся выполнять приказание. Но доскакать к дозорным все же он не успел: они теперь сами скатывались к нему навстречу по отлогой горной возвышенности. За нею, постепенно учащаясь, звучала ружейная стрельба.

Весь отряд на минуту замер. А вахмистр Архипенко тем временем продемонстрировал перед всеми нами свою удивительную расторопность солдата выучки мирного времени и воистину кавалерийскую отвагу… Не раздумывая, он во весь опор поскакал к тому самому гребню, с которого только что откатились дозорные, взлетел на своем бешеном вороном коне на самую его вершину и, картинно вздыбив своего красавца, подобно соколу, зорко осмотрел всю лежавшую за возвышенностью местность. Еще мгновение… и лихой Архипенко так же стремительно летел уже обратно к нам, в то время как около нас появился и один из правых дозорных с донесением:

– Из-за хутора выскочило несколько конных… Это они обстреляли наш дозор… Только о нашем отряде они, по-видимому, и не подозревают!..

Это было похоже на истину: мы все, с нашими пулеметными тачанками и подрывными вьюками, пребывали скрытно в глубокой балке, оставаясь до сих пор невидимыми для неприятеля.

– Стойте… я сам все выясню окончательно! – рванулся весь вспыхнувший Поморский. – Принимайте командование, поручик Вольф, а я тем временем…

И, дав шпоры коню, Поморский полетел по тому же склону, за которым таилась жуткая неизвестность и, быть может, сама смерть…

Под командой Вольфа мы тотчас же оценили создавшееся положение, разомкнулись и, выставив пулеметы, заняли боевое положение… Ощетинились…

– А сзади-то уже идет дело! – вдруг сказал кто-то. – Послушайте-ка!

Позади нас, далеко-далеко, действительно уже гремели выстрелы… Очевидно, там за несколько верст началось то самое наступление по всему фронту, для успеха которого мы были высланы в столь рискованную экспедицию…

Почти в то же время раздался сухой треск, визг, снова треск и завывание… Все облегченно вздохнули: милый Дараган с несколькими подрывниками, в эти несколько минут общей остановки отряда, с готовыми запалами доскакали по дну оврага к виадуку и железнодорожному полотну и взорвали его в нескольких местах. Мгновение… и они уже мчались обратно.

– Нужно спешить! – заметил Вольф. – Весьма вероятно, что они от нас в двух шагах.

Спокойный и рассудительный Вольф не ошибся: противник, несомненно, был значительно ближе от нас, чем мы думали… Мгновение – и в высокой пшенице, покрывавшей впереди значительную часть низменности, обнаружилось за скакавшим Дараганом какое-то движение, совсем не похожее на мирную и беззаботную игру ветра.

Сомнений быть не могло: это приближался враг, с которым шутить не приходилось.

– Огонь!..

Наши пулеметы заработали четко и внушительно, доставляя своею трескотней неописуемое удовольствие обслуживавшей их нашей молодежи. Кадеты и юнкера, суетившиеся около них, по-видимому, совсем и не замечали, как в ответ на их стрельбу со стороны противника, в свою очередь, полетел в нашу сторону настоящий свинцовый град, не знавший никаких меры и удержу.

Пулеметы врага били нас спереди и с правого гребня, на котором теперь уже отчетливо виднелись пешие и конные группы… Пули жужжали, неслись вдаль и, подобно вихрю, склоняли пшеницу, но, к удивлению, не причиняли нам большого вреда.