Текст книги "Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8"

Приложив руку к козырьку и щелкнув шпорами, я распрощался с симпатичным генералом и вышел из его уютного вагона, тотчас же погрузившись в ночную тьму.

«Приятные перспективы открываются перед нами взамен свидания с друзьями в Киеве, – подумал я с досадой. – Вот тебе и торжественное движение на Петроград… Не судьба, видно, нам дожить целыми до светлых дней!..»

И, пребывая уже в самом прозаическом настроении, усугубляемом приступом возобновившейся лихорадки, я тотчас же направился отдавать необходимые распоряжения.

Эшелон наш продолжал оставаться неразгруженным, а потому ровно через полчаса мы уже ехали в новом направлении, быстро удаляясь от Знаменки.

Я снова лежал на сене, кутаясь в шинель и страдая от озноба.

В соседнем вагоне все так же фыркали кони, но прежде оживленные разговоры добровольцев умолкли, уступив свое место отрывистой солдатской ругани.

Неожиданный сюрприз, преподнесенный нашему эшелону симпатичным начальником штаба в Знаменке, не мог не отозваться и на настроении большинства подрывников. Рассказы о легендарных нападениях повстанцев и их головорезах-атаманах были хорошо знакомы добровольцам и не могли способствовать сохранению радужных надежд, наполнявших их усталые сердца всего каких-нибудь два-три часа тому назад…

«Что-то будет через час? – думали многие. – Возможно, что повстанцы уже ждут нашего поезда где-нибудь на расстоянии версты…»

Но несмотря на такого рода ожидания, мы благополучно миновали ночью пресловутое Цыбулево, так же благополучно прибыли перед самым рассветом к месту своего назначения. Эшелон остановился.

– Ну вот и доехали! – услышал я сквозь сон голос своего друга и давнишнего сослуживца Г.М. Меркулова. – И ничего не случилось – все обошлось мирно и спокойно, и ни о каких повстанцах не было и помину!

– Это Фундуклеевка? – спросил я, с трудом приподняв голову.

– Она самая. Место пребывания капитана Хлебникова.

Я продолжал чувствовать себя нездоровым и потому попросил Меркулова пройти на станцию и доложить кому следовало о прибытии нашего отряда.

– Узнай, дорогой Григорий Михайлович, кто командует нами и куда переставят эшелон… Меня все еще не покидает проклятая лихорадка…

Меркулов ушел, захватив с собою дежурного по эшелону. В открытую дверь вагона начал медленно вползать серый рассвет и холодная болотная сырость… Я зарылся поглубже в сено, ожидая возвращения Меркулова, который, как мне показалось, пребывал в отлучке всего несколько минут. За вагонными стенами стояла все та же непроницаемая и влажная темнота, как и в момент нашего прибытия.

«Все здесь еще спят мирным сном, на этой Фундуклеевке! – подумал я, кутаясь в попону. – Меркулов только наделает лишнего переполоху, разыскивая Хлебникова…»

И вдруг – мои апатичные размышления были молниеносно прерваны неожиданным треском, раздавшимся где-то совсем поблизости. За первым треском последовал второй, а за ними уже отчетливо застучали где-то пулеметы, и с грохотом разорвался упавший около самого поезда снаряд…

Годы войны приучили ко всякого рода неожиданностям. Секунда – и я уже выскочил из вагона, окунувшись в холодную предрассветную полутьму. Вдали, за выделявшимися на сером небе силуэтами деревьев, слышались громкие, отрывистые крики и беспорядочный топот десятков бегущих ног…

И опять где-то уже совсем близко ухнул разрыв снаряда, на мгновение осветивший зловещим светом станционную водокачку.

«Недурно для начала! – мелькнуло у меня в голове. – Я и Хлебникова-то не успел повидать! А где же Меркулов?»

Меркулова не было, но навстречу мне уже бежал вахмистр, а из вагонов поспешно выскакивали люди, с тревогою озиравшиеся по сторонам… Крики и суета возрастали с каждым мгновением, и все ближе раздавалась беспорядочная стрельба из винтовок.

– Коцуровцы! – донеслось до моего слуха. – Они уже у насыпи! Смотрите!..

Я взглянул в указанном направлении и при слабом свете начинавшегося утра действительно увидел среди болотного тумана каких-то людей, группами перебегавших из соседнего леска к железнодорожному полотну. Не переставая обстреливать нас из винтовок, люди эти настойчиво продвигались в сторону станции, стремясь, по-видимому, охватить нас с фланга, из-за пакгауза…

Приказав подбежавшему вахмистру частично разгрузить эшелон, я тотчас же рассыпал всех своих наличных людей в цепь и направил их под прикрытие за станционные здания, дабы дать себе возможность хотя бы немного разобраться в создавшейся обстановке…

В эту только минуту увидел я своего друга Меркулова, бежавшего от станции вместе с двумя-тремя офицерами, оказавшимися чинами хлебниковского отряда.

– Хороший сюрприз к вашему прибытию! – успел мне сказать один из последних, вытаскивая из кобуры наган. – Дело нешуточное! Это Коцур!..

Я в нескольких словах сговорился с Меркуловым, тотчас же рассыпавшим часть наших людей в цепь и поведших их навстречу повстанцам, наступавшим на станцию по полотну железной дороги. Остальные наличные добровольцы двинулись под моею командой в сторону пакгауза, стремясь задержать наступление противника, заходившего нам во фланг.

Стрельба не прекращалась, и обстрел станции артиллерийским огнем становился все упорнее. Повстанцы надвигались на Фундуклеевку, смело приближаясь к нашему эшелону, продолжавшему стоять на своих путях.

А на противоположной стороне эшелона в это время творилось настоящее столпотворение вавилонское, сопровождаемое шумом, топотом конских копыт и отборною бранью охваченных суетою людей: это вахмистр и доблестный кадетский вице-фельдфебель Ланкоу выгружали лошадей и тачанки с пулеметами из эшелона, для того чтобы немедленно же привести последние в действие… Выбрасывая тачанку с пулеметом, кадеты тотчас же открывали из него огонь, ориентируясь с необыкновенною быстротою. Всеми этими удивительными бойцами были юноши 16—17 лет, еще так недавно сидевшие на классных скамейках за учебниками алгебры и естественной истории…

Но повстанческие цепи не останавливались…

– Господи, мы пропали! Посмотрите, что делается! Посмотрите на этих негодяев!

Это кричал наш вольноопределяющийся К., кричал надрывающимся голосом, в котором чувствовались и ужас, и негодование. Я взглянул в ту сторону, куда указывал К., – и обомлел в свою очередь, с трудом веря собственным глазам.

– Возможно ли? Что же это такое!

Но то, что творилось около станции, оказывалось вполне возможным и реальным. На путях, перед самым вокзалом, стоял вполне готовый состав с дымившимся паровозом, и в этот эшелон поспешно садились хлебниковские добровольцы, тащившие с собою винтовки и несложный солдатский скарб.

А повстанцы тем временем уже почти вплотную подходили к Фундуклеевке, надвигаясь с двух сторон с целью окружить станцию.

Окончательно рассвело, рассеялись туманы, закрывавшие окрестные поля и кустарники, и при свете наступавшего утра мы ясно различили небольшую неприятельскую группу, деловито копошившуюся над чем-то шагах в двухстах от нас.

– Пулемет устанавливают, – заметил кто-то. – Теперь нас перебьют всех до единого. Теперь нам крышка, нечего и разговаривать! Ах, негодяи, негодяи!

Но наше осуждение капитана Хлебникова, а вместе с ним и всего его отряда оказалось несправедливым и преждевременным. Прошло еще несколько секунд, и на станционной платформе Фундуклеевки появилась энергичная фигура этого скромного, но доблестного офицера, отдававшего какие-то спешные распоряжения и строго покрикивавшего на растерявшихся и сконфуженных солдат. Последние тотчас же повыскакивали обратно из вагонов и залегли в цепь у железнодорожной насыпи, примыкая к левому флангу моих людей, упорно оборонявшихся от наступавших повстанческих цепей. Наш огонь усилился, оборона Фундуклеевки окрепла.

Поднявшееся над горизонтом сентябрьское солнце уже предоставляло нам возможность как на ладони видеть всю местность, по которой еще продолжал двигаться противник, по-видимому все еще рассчитывавший на свой успех. Но прошло еще две-три минуты, и вдруг повстанческие цепи сначала замедлили ход, а затем круто повернули обратно, поспешно отходя и скрываясь за перелеском. Наши пулеметчики неистовствовали от восторга.

Впоследствии мы узнали о причине, заставившей чинов хлебниковского отряда спешно погрузиться в поданный им поезд при виде наступавшего противника, заставив нас при этом несправедливо заподозрить их в несуществовавшем предательстве. Но последнего, как оказалось, никто из них не желал совершать, а поезд, в который хлебниковцы спешно садились, уже давно стоял у станции, всегда готовый к немедленному отходу.

Беспрестанно тревожимый повстанцами, капитан Хлебников днем и ночью держал паровоз под парами, заранее разместив чинов своего отряда в вагонах на случай немедленного отступления. Отряд Хлебникова был слишком малочисленным, дабы рисковать вступать в открытый бой с крупными силами повстанцев, постоянно готовившихся к нападению. Предосторожность же, выражавшаяся в держании поезда под парами, являлась вполне разумной в тот период времени, пока капитан Хлебников оставался на станции один со своим маленьким отрядом, терпеливо ожидавшим необходимого подкрепления… О нашем же ночном прибытии на Фундуклеевку, совершившемся в предрассветном мраке, в момент начала повстанческого нападения почти никто и не знал среди чинов хлебниковского отряда. Последнее обстоятельство и было причиною всего досадного инцидента, к счастью завершившегося вполне благополучно и доблестно.

Повстанцы к этому времени уже быстро скрывались за перелеском и кустарниками, уходя от непрекращавшегося огня наших пулеметов.

Капитан Хлебников, собрав своих людей, двинулся преследовать отступавшего в беспорядке противника, а мы, поседлав коней, поспешно вынеслись за цепи пехоты и продолжали гнать повстанцев на расстоянии 10—12 верст. Вместе с нашей конницей в течение всего преследования двигались и незаменимые спутницы Гражданской войны – тачанки с пулеметами.

Как было установлено впоследствии, все описанное выше нападение было совершено в памятную ночь отрядом некоего атамана Квашни, друга и сподвижника уже широко известного в те времена Коцура. Хорошо зная, в каком затруднительном положении находился в Фундуклеевке отряд капитана Хлебникова, Квашня решил ударить на него ночью, для того чтобы попросту вырезать всех добровольцев поголовно и захватить железнодорожную станцию, что дало бы повстанцам неисчислимые выгоды. Но свой налет на Фундуклеевку Квашне следовало делать немедленно, пока на помощь Хлебникову не поспешила бы прийти какая-нибудь другая добровольческая часть. На несчастье повстанцев, такою частью оказался наш полуэскадрон, прибывший незаметно ночью со стороны Знаменки, в виде неприятного сюрприза для чрезмерно осмелевшего атамана.

Наш фундуклеевский бой с отрядом Квашни закончился весьма интересным эпизодом, в котором совсем неожиданно приняло участие одно из наиболее видных лиц Добровольческой армии, воспоминания о коем многие из участников Белого движения сохранили до сих пор.

Случилось так, что в минуты нашей самой ожесточенной перестрелки с наступавшими повстанцами к соседней станции Александровка подошел поезд командующего армией генерала Май-Маевского, случайно совершавшего путь из Киева в Харьков.

Узнав о происходящих у нас осложнениях, генерал Май-Маевский не только по вполне понятным причинам воздержался от продолжения своего путешествия, но и задержал при себе целый бронепоезд, который должен был немедленно же отправляться к нам на помощь по настоятельным просьбам капитана Хлебникова.

Когда на станции Фундуклеевка воцарилось полнейшее спокойствие, а удиравшие от преследования наших добровольцев повстанцы отошли уже за несколько верст, – мы увидели, наконец, и давно ожидаемый дымок бронепоезда. Спустя минуту-другую и он сам приблизился к нашей станции, но около ее платформы почему-то не остановился, а проследовал несколько далее, задержавшись где-то за семафором.

Причина такого странного маневра нашего грозного защитника вскоре выяснилась: за бронепоездом на весьма почтительном расстоянии величественно следовал поезд самого командующего армией генерала Май-Маевского, представлявший по своей внешности подлинный образец железнодорожной элегантности… Новенькие комфортабельные вагоны блистали свежею покраской и чистотою зеркальных стекол, ярко начищенные ручки дверей и другие медные части весело отражали в себе солнечные лучи, а наиболее видный вагон, принадлежавший, как оказалось, самому командующему армией, был даже украшен флагами и зеленью.

Едва поезд остановился, из этого великолепного салон-вагона тотчас же выскочили безукоризненно одетые в форму Корниловского полка парные часовые и замерли в ожидании по обеим сторонам подножек… За парными часовыми так же быстро выскочил блестящий адъютант, а затем один за другим стали выходить на платформу многочисленные чины штаба.

Когда их шествие закончилось, в дверях вагона показалась грузная фигура и самого командующего армией генерала Май-Маевского, также одетого в яркую форму корниловцев.

Задержавшись перед вытянувшимся перед ним капитаном Хлебниковым, кстати сказать только что вышедшим из-под неприятельских пуль, генерал Май-Маевский внимательно выслушал от начала до конца весь его рапорт, после чего, снисходительно пожав руку доблестному начальнику отряда, величественно направился к станционному телеграфу. Многочисленная и блестящая свита последовала за ним.

И в этот момент произошло нечто неожиданное, каковое можно справедливо отнести к разряду наиболее трагикомических эпизодов всей Гражданской войны… Едва фигура генерала Май-Маевского скрылась за станционными дверьми, а некоторые из задержавшихся на платформе чинов его блестящего штаба спокойно закурили папиросы, как весь окружавший Фундуклеевку воздух содрогнулся от оглушительного взрыва, раздавшегося где-то вблизи…

– Что?.. Кто?..

Мгновение – и на станционной платформе уже творилось нечто неописуемое…

Посыпались разбитые стекла из разбитых окон вагона командующего армией, послышались громкие и беспорядочные крики, замелькали элегантные френчи и аксельбанты стремительно бежавших к поезду «свитских», на единый миг мелькнула в моем поле зрения и корниловская форма самого генерала Май-Маевского, несмотря на свою тучность двигавшегося на этот раз с поразительною скоростью…

– Повстанцы!.. Что за безобразие подъезжать сюда так неосторожно! Кто просил?! Болваны!..

Через минуту блестящего поезда командующего армией уже не было около нашей станции – его и след простыл… Не осталось с нами и так нужного нам бронепоезда: генерал Май-Маевский предпочел его взять с собою в виде авангарда для своего блестящего эшелона.

Мы снова остались одни в Фундуклеевке, среди той же жуткой обстановки, каковая оставалась неизменной и далее, в течение целых двух последовавших недель. И только после отъезда генерала Май-Маевского мы узнали о сущности грозного выстрела, явившегося причиною столь быстрого исчезновения командующего армией с нашей станции.

Все дело заключалось вот в чем… Ушедшая для преследования обратившихся в бегство повстанцев Квашни часть нашего полуэскадрона, по-видимому, незадолго перед этим успела уже закончить свое дело и решила возвращаться в Фундуклеевку. Повернув обратно, наши гвардейцы-подрывники спокойно пошли в нужном направлении по окрестным полям и стали переваливать через хорошо видную со станции гору, возвышавшуюся на расстоянии 3—3,5 версты от Фундуклеевки.

При солнечном свете ясного сентябрьского дня группа двигавшихся по горе наших всадников с тачанками и пулеметами была принята командиром стоявшего у станции бронепоезда за… отступающих повстанцев, требовавших немедленной боевой репрессии. Не будучи знаком с обстановкой и не считая нужным кого-либо предупреждать о начале своих действий, командир бронепоезда решил немедленно же обстрелять повстанцев и дал залп из орудий… Дальнейшее уже известно…

Четырнадцать суток нашего последующего пребывания в Фундуклеевке были воистину кошмарными.

Бродившие вокруг станции разношерстные отряды повстанцев Квашни, Богдана и Коцура не успокаивались и то и дело выходили из окружавших Фундуклеевку перелесков, не давая нам ни минуты отдыха. Не могло быть уже и речи о том, чтобы отдыхать и спать хотя бы мало-мальски прилично, снимая с себя одежду и обувь. Ни разу не расседлывались и наши кони, у которых за это время остались только кожа и кости, вследствие постоянного недоедания и бесконечной гонки по окрестным деревням.

Все нападения повстанцев нами в результате успешно отбивались благодаря доблести чинов хлебниковского отряда и подрывников-пулеметчиков. Но, отбивая нападения, нашим добровольцам приходилось немедленно направляться в разные экспедиции, дабы отгонять противника как можно далее от излюбленной им станции.

Очистить же весь окружавший Фундуклеевку район от надоедливых и упорных врагов мы не имели сил, ибо все наше боевое ядро, составленное из хлебниковцев и конноподрывников, насчитывало в общей сложности человек двести. Поэтому мы вынуждены были все время быть начеку и, после ликвидации нападений, очень расчетливо дробить свои силы.

Направлявшаяся для преследования неприятеля или для какой-нибудь экспедиции часть нашего отряда должна была все время помнить о другой горсточке добровольцев, оставшихся на станции… И как только обстоятельства позволяли, преследователи прекращали погоню и во весь опор спешили обратно на Фундуклеевку, где их с нетерпением дожидался измученный отряд.

Каждому из познавших времена войны будет вполне понятно, во что постепенно превратились при таких обстоятельствах люди и лошади нашего маленького боевого стана…

Положение наше до крайности осложнялось еще и настроениями большинства крестьян соседних деревень, к описываемому времени уже «спаявшихся» с атаманами Квашней и Коцуром, чего последние достигали всеми зависящими от них способами.

Если кого-либо из жителей деревень повстанческие атаманы не могли склонить на свою сторону мирным путем и обаянием своего самостийно-крестьянского ореола, они действовали террором и, запугивая богатых мужиков-украинцев, заставляли их действовать в свою пользу под угрозою сожжения хуторов и кровавой мести.

Постепенно отворачиваясь от добровольцев, крестьянство Правобережной Украины под конец стало к ним в определенно враждебную позицию, в чем нам и пришлось, к величайшему своему прискорбию, неоднократно убеждаться за время нашего томительного пребывания на станции Фундуклеевка в течение двух недель.

Особенно тяжкими и изнурительными были наши фундуклеевские ночи… Мы уже по опыту знали, что повстанцы производят свои нападения исключительно в это время, а потому из простого чувства самосохранения должны были делать все возможное, дабы не быть снова застигнутыми врасплох и вырезанными поголовно.

Во избежание подобных «неприятностей» нам еженощно приходилось высылать половину всего наличного состава отряда на передовые посты и в дозоры, требуя от людей самого напряженного внимания, каковое мог проявить уже ко всему привыкший боевой солдат-доброволец.

Для того чтобы не проворонить и не подпустить близко к своим настойчивого и смелого врага, нашим наблюдателям приходилось всю ночь пролеживать в болотах перелесков и напряженно поджидать появления противника. И едва он себя обнаруживал – как те же дозорные проявляли настоящие чудеса быстроты и сообразительности, успевая сообщать измученному ядру отряда о необходимости принять все меры для собственного спасения.

Время бежало, навстречу шла хмурая и сырая осень, а нашему сидению на маленькой станции, по-видимому, не предвиделось конца, что в особенности угнетало дух изнуренных добровольцев и трепало и без того вконец истрепавшиеся нервы…

– Хотя бы на два-три дня попасть в обоз, чтобы отоспаться! – мечтали старые и лучшие солдаты. – Все нервы кончились с такою травлей… Хуже всяких зверей живем – враг день и ночь со всех сторон, как никогда и в Великую войну не бывало… И что они там думают о нас, в штабе? Быть может, забыли?

Такого рода суждения были глубоко правдивы, так как нервное напряжение, испытываемое нами на фундуклеевской станции, не могло и сравниться по своей интенсивности ни с какими настроениями на германском и австрийском фронтах.

Ко мне приходили хорошо известные своею выносливостью вольноопределяющиеся студенты и с горечью признавались, что не могут больше выдерживать тяжести фундуклеевского сидения.

– Предприняли бы вы что-нибудь, – робко говорили они, – ведь так нельзя же до бесконечности… отряд изнемогает… Люди скоро сами начнут пускать себе пулю в лоб… Посмотрите, на что мы все стали похожи!..

О том, на что мы все стали похожи, я хорошо знал и сам без необходимости смотреться в зеркало. Но что же я мог сделать для изменения всего создавшегося положения, когда штаб, по-видимому, определенно не хотел нас сменять, несмотря на мои неоднократные просьбы.

А повстанцы упорно продолжали делать свои попытки захватить Фундуклеевку и вместе с этим отправить всех ее заточенцев на вечный и безмятежный отдых, возможность обретения которого с каждым днем и часом становилась для нас все более легкой.

Мы все заметно физически и нервно слабели, что не могло, конечно, не отозваться и на боеспособности отряда. В результате такое положение принесло свои горькие плоды, и во время очередных экспедиций нас дважды постигли серьезные неудачи у деревень Старой и Новой Осоты…

Вспоминая в подробностях все пережитое за эти две ужасные недели, я в то же время не могу не отметить исключительного по своим качествам поведения моего друга Г.М. Меркулова, прекрасного офицера и незаменимого во всех отношениях человека…

Обыкновенно весьма нервный и чуткий в мирной жизни, Григорий Михайлович в самые критические моменты нашего фундуклеевского сидения держал себя удивительно бодро и невозмутимо, благотворно действуя своим спокойствием на других и успешно рассеивая разговорами и шутками уныние многих павших духом.

Наконец, обступившие нас со всех сторон грозные тучи стали рассеиваться. Возвращаясь из отпуска, проезжал мимо Фундуклеевки командир нашего полуэскадрона поручик В.Р. Вольф, обязанности которого я исполнял за все время его отсутствия. Ехал он из Киева, направляясь в штаб, квартировавший, как известно, в уже знакомой читателю Знаменке.

Я использовал весь запас своих ораторских способностей, чтобы убедить Вольфа не принимать от меня в командование измученную часть, пока она не будет сменена и выведена из Фундуклеевки. Полагаю, что и ему самому не особенно хотелось принимать бразды правления Гвардейским конно-подрывным полуэскадроном при создавшихся условиях. Во всяком случае, мои уверения и просьбы на этот раз не остались гласом вопиющего в пустыне.

Поручик Вольф, попрощавшись с нами, поехал в Знаменку, а спустя немного времени мы получили через командира отряда приказание грузиться и направляться к штабу корпуса. Через день вслед за этою приятною вестью, действительно, на станцию пришла наша смена, и мы, вместе со всем исстрадавшимся отрядом, благополучно возвратились в Знаменку, оставив далеко за собою все кошмары и тревоги минувших тяжелых дней.

Но все наши радужные надежды приятно отдохнуть «под крылышком» штаба корпуса тотчас же рассеялись как дым, почти немедленно после прибытия нашего эшелона к знаменскому вокзалу.

Пришедший из штаба поручик Вольф тотчас же заявил мне о своем вступлении в должность командира полуэскадрона и принятии от меня командования, а вслед за тем не замедлил передать нам и весьма прозаическую новость: эшелону приказывалось не разгружаться, а немедленно направляться в Кременчуг, в целях спешного пополнения вновь сформированного отряда генерала Абрамовича, предназначенного для операций в этом районе.

– Новый сюрприз! – послышались полные горькой иронии замечания. – Нам удивительно везет в этой Знаменке, как только в ней очутимся, так сейчас же получаем прелестный подарок!..

– Будет хорошо, если этот новый подарок не окажется хуже предыдущего! – добавил кто-то из пессимистов. – Быть может, из огня да в полымя.

Но делать было нечего, и наш эшелон снова двинулся в дальнейший путь, направляясь к новым неожиданностям.

Недавно сформированный отряд генерала Абрамовича, в который мы должны были влиться, состоял из трех родов оружия. Но единственною конницей этого отряда являлся наш полуэскадрон, имевший около ста коней, пулеметы на тачанках и конные подрывные двуколки.

* * *

В это-то наиболее сумбурное время и происходило наше спешное передвижение к Кременчугу для участия в действиях вновь сформированного отряда доблестного генерала Абрамовича в качестве его единственной конницы.

Еще в Знаменке мы узнали, что уже хорошо знакомый всем Коцур вскоре после столкновения с нами под Фундуклеевкой решил оставить линию железной дороги Знаменка—Бобринская и перенес операции своих банд в район Кременчуга. Этот важный железнодорожный центр привлекал собою внимание Коцура, во-первых, множеством сосредоточенных на нем складов и целого арсенала, а во-вторых, почти полным отсутствием в нем каких-либо добровольческих вооруженных сил, предназначенных для охраны тех же арсеналов и складов.

Достаточно указать, что в описываемое время громадный Кременчуг, насчитывавший до 150 тысяч населения, охранялся… комендантом города, доблестным полковником лейб-гвардии Павловского полка А.П. Редькиным705705
  Редькин Александр Петрович, р. в 1881 г. Сын генерал-лейтенанта. Тифлисский кадетский корпус (1900), Александровское военное училище. Полковник л.-гв. Павловского полка. В Вооруженных силах Юга России в 1-м отдельном батальоне немецких колонистов. Участник Бредовского похода. 20 июля 1920 г. эвакуирован в Югославию. Возвратился в Крым. В Русской Армии летом 1920 г. в разведывательном отделе штаба армии, затем в Отряде особого назначения при генерале для поручений по делам укреплений при начальнике штаба Главнокомандующего до эвакуации Крыма. Эвакуирован в Катарро (Югославия) на корабле «Истерн-Виктор». В эмиграции в Югославии. Служил в Русском Корпусе. После 1945 г. в США. Сотрудник журнала «Военная Быль». Умер 15 ноября 1972 г. в Вайнленде (США).


[Закрыть] и всего лишь одной сборной ротой!..

К концу сентября Коцур приблизился к Кременчугу. Его отряд был снова значительно пополнен новыми охотниками грабежа и лихих повстанческих приключений, влившимися в ряды коцуровской вольницы во время ее движения через ряд деревень и сел.

Подойдя к недалекому от Кременчуга посаду Крюкову (на правом берегу Днепра), Коцур остановился на месте, не решаясь двигаться далее и угрожая в то же время гигантскому железнодорожному мосту на Кременчуг, являвшемуся важнейшим звеном в связи севера с Новороссией.

Причина, заставившая удалого атамана удержаться от немедленного занятия Кременчуга, – была боязнь его коменданта, полковника Редькина… В действительности же эта операция ему ничего не сулила бы, кроме полной удачи: в городе никого не было, кроме безоружного населения и упомянутой выше слабой комендантской роты; а потому повстанцы Коцура могли бы овладеть Кременчугом и всеми его богатствами положительно без всяких усилий и жертв. Но таких действий со стороны Коцура не последовало.

Весьма возможно, что на этот раз ему не удалось собрать верной информации о находившихся в Кременчуге силах противника, причем весьма возможно, что и полученные им сведения о таковых были умышленно преувеличены тайными сторонниками добровольцев, искренно желавшими утверждения белой русской власти, как наиболее законной и естественной…

Как выяснилось впоследствии, эта остановка Коцура перед крюковским мостом оказалась для него роковой и разрушила все его дальнейшие планы.

В конце сентября в Кременчуге появились части отряда генерала Абрамовича, в состав которого, как уже упоминалось, входил и наш Гвардейский конно-подрывной полуэскадрон.

Вход отряда в Кременчуг произошел совершенно спокойно, после следования через Крюков и гигантский днепровский мост, около которых еще продолжали рыскать коцуровские разъезды. Но оставаться в Кременчуге не входило в задачи и намерения генерала Абрамовича, и – почти немедленно же после нашего прихода в этот город – нами был получен приказ о выступлении в дальнейший путь.

Операция, которую начинал генерал Абрамович, далеко не обещала быть легкой: целью ее являлась борьба с Коцуром и его сподвижниками, а последние не могли считаться противником несерьезным, а тем более благородным и великодушным.

Слухи о всякого рода безобразиях и неистовствах, творимых повстанцами при столкновениях с белыми, уже давно были известны добровольцам, и без того уже измученным предыдущими походами. Тем не менее отряду генерала Абрамовича приходилось спешно приступать к действиям, несмотря на его «сборность» и разношерстность, весьма обычную при спешных формированиях Добровольческой армии.

Из последующего будет видно, что недостаток этот был совершенно парализован умелым руководством самого генерала Абрамовича, сумевшего благодаря своей опытности и личной отваге превратить свои «разношерстные» части в грозную для врага силу, нанесшую всему делу всесильного дотоле на Украине Коцура неотразимый удар.

Произошло это в следующем порядке.

В одну из ночей конца сентября 1918 года из Кременчуга выступила в поход единственная конная часть генерала Абрамовича, а именно – наш, уже достаточно знакомый читателю Гвардейский подрывной полуэскадрон.

Путь, нам указанный, лежал через тот же днепровский железнодорожный мост и посад Крюков, за которыми нам пришлось проследовать через две деревни, до последнего момента являвшиеся стоянками коцуровских частей. Последние, по-видимому, не желали ввязываться с нами ни в какие передряги и заблаговременно очистили эти деревни при нашем приближении.

Мы беспрепятственно шли все дальше и дальше, очищая путь для следовавших за нами других частей отряда, на рассвете того же дня выступившего в полном своем составе из Кременчуга. Причем к генералу Абрамовичу присоединился и доблестный полковник А.П. Редькин с комендантской ротой.

Вечером мы уже заняли город Новогеоргиевск, известный русским довоенным кавалеристам как бывшая стоянка 9-го запасного кавалерийского полка, а в военное время – крупных частей запаса русской конницы.

Этот вечер, проведенный нами в Новогеоргиевске, навсегда запечатлелся в моей памяти благодаря одному весьма важному обстоятельству: здесь генерал Абрамович собрал на совещание начальников всех частей своего «юного» отряда для составления плана дальнейшей борьбы с Коцуром, преследовавшей цели полнейшей ликвидации последнего.

Были взяты на учет все силы нашей весьма незначительной армии, каковые необходимо было спаять в одно цельное ядро для достижения хотя бы минимального успеха. А силы эти были следующие: 1) Гвардейский конно-подрывной полуэскадрон в 132 сабли при пяти пулеметах, 2) учебная команда 5-й пехотной дивизии, 3) железнодорожная охранная рота, 4) кременчугская офицерская полурота, 5) одно тяжелое и одно легкое орудие…

Это было все, с чем приходилось выступать для настоящей и весьма серьезной войны против повстанческих отрядов Коцура, насчитывавшего в это время в рядах своей удалой вольницы до двух тысяч человек!..

Но успеху действий генерала Абрамовича содействовали хорошие качества большинства его частей, исключительных по своему составу. Таковыми являлись гвардейские конносаперы, почти поголовно состоявшие из студентов-вольноопределяющихся, кадет, юнкеров и немцев-колонистов, а затем образцовая учебная команда из тех же немцев-колонистов Таврии. Почти каждый из этих бойцов, в большинстве случаев совсем юных, являлся образцом дисциплинированности и преданности делу борьбы против произвола и анархии.