Текст книги "Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8"

Полки пополнялись, однако, как могли набором добровольцев, мобилизациями и присылками пополнений из запасных эскадронов. Смена личного состава была громадная – никто не оставался долго в строю – тиф или пуля неизбежно заставляли эвакуироваться.

По-видимому, и драгунское пополнение прибыло вскоре, ибо несколько дней спустя после боя 8 декабря мой эскадрон сменил в арьергарде у станции Краснопавловка драгунский эскадрон штабс-ротмистра де Витта 1-го, убитого впоследствии в 1920 году.

Будучи сведена в один полк, гвардейская кавалерия до конца Гражданской войны находилась вместе. В декабре были присоединены к полку лейб-гусары и уланы Ее Величества, воевавшие до этого в Сводно-горской дивизии Кавказской армии, где они понесли серьезные потери. В январе присоединились к полку и гродненские гусары, переведенные из Сводно-гусарского полка.

Совместно проделали мы тяжелый поход на Ростов. 2 декабря 1919 года Ростов был оставлен Добровольческой армией и занят большевиками, причем кавалерия генерала Барбовича оказалась отрезанной у села Мокрый Чалтырь, на правом берегу Дона. Переправляться нам пришлось через Дон, по которому накануне прошел ледокол. Отбиваясь от наседавшего врага, кавалерия с трудом перешла на левый берег, перетащив, однако, свою артиллерию, пулеметы и обозы.

В Койсуге впервые за два месяца мы вздохнули. Вследствие необычайно густого тумана, покрывшего Придонской край в конце декабря, военные действия прекратились сами собой. Отдохнувшие части были приведены в порядок, пополнены. Необычайная закаленность духа позволила нашим сравнительно малочисленным полкам вписать в течение последующих полутора месяцев блестящие страницы в свои истории. В течение всего января полки не выходили из боев и неизменно каждый бой кончался разгромом большевиков. О дальнейшем отступлении никто уж не говорил – все помыслы были идти вперед.

Наше наступление состоялось 7 февраля. Дружными усилиями Добровольческого корпуса был взят Ростов. Наиболее крупную роль во взятии его довелось сыграть Сводно-гвардейскому полку. В то время как корниловцы вели огневой бой у Темерника, кавалерия была направлена в обход фланга и тыла красных, гвардейский полк был впереди. Пройдя по замерзшему вспаханному полю под ураганным огнем, гвардейцы дошли до крайних домов Темерника и затем, круто повернув левым плечом, обрушились на красную пехоту. Атака эта решила участь Ростова. Победа, однако, далась не легкою ценой: гвардейский полк потерял ранеными офицеров – штабс-ротмистра Одинцова (кирасир Ее Величества), штабс-ротмистра Оношковича-Яцыну и корнета Максимова (кирасир Его Величества), корнета Турского (улана Ее Величества) и штабс-ротмистра Крыжановского (улана Его Величества). За несколько дней до этого были убиты у села Кулешовка штабс-ротмистр граф Стенбок-Фермор (Конной гвардии) и поручик князь Волконский (улан Его Величества).

В Ростове полки сильно пополнились как добровольцами, так и пополнениями, прибывшими из запасных частей.

Большевистская армия, получив, в свою очередь, крупные подкрепления и видя невозможность достигнуть результатов на участке Добровольческого корпуса, двинулась через реку Маныч на станцию Тихорецкая. Разложение кубанцев дало им возможность почти беспрепятственного продвижения вперед и, предрешая падение Кавказа, вынудило добровольцев оставить Ростов без боя. Наша кавалерия была брошена в прорыв восстанавливать положение.

17 февраля конная группа генерала Павлова столкнулась с армией Буденного у станции Средний Егорлык. Навстречу наступающим красным генерал Павлов послал бригаду генерала Барбовича, имевшую в первой линии Сводно-гвардейский и 3-й Сводно-кавалерийский полки. Кавалерийский бой длился с 2 часов дня до наступления темноты, и, хотя упорство красных было сломлено и поле битвы осталось за нами, гвардейская кавалерия потеряла свыше половины своего состава. Из 20 офицеров, участвовавших в этом бою, были убиты 10 (ротмистры князь Святополк-Мирский, Кучин 1-й, Хитрово, поручики князь Черкасский и Буйнов, корнеты граф Гейден, Штранге, Пуришкевич и князь Енгалычев и прикомандированный поручик Воронцов) и ранено двое (ротмистры князь Накашидзе и Полянский).

Бой этот предрешил участь всего Кавказа, полки наши были уничтожены, и остатки армии были вынуждены отходить под давлением красных на Новороссийск и оттуда в Крым.

В Крыму гвардейская кавалерия соединилась со своими обозами и лазаретами. На страже Крыма, на Перекопе, находился Сводный гвардейский эскадрон, под командой полковника Ковалевского, составленный в значительной части из лейб-драгун. Рок тяготел и над ним. В ночь со 2-го на 3 апреля отряд этот подвергся нападению красной конницы и почти полностью погиб. Как и в бою под Егорлыкской, потери в офицерском составе были очень большие: 4 офицера убито – полковник маркиз делли Альбицци (кирасир Его Величества), штабс-ротмистр граф Толстой (лейб-драгун), поручик Костин (конногренадер) и корнет Литвинов 1-й (кирасир Ее Величества), 1 ранен – поручик граф Мусин-Пушкин и 1 пропал без вести – корнет Пусторослев (полковник Альбицци похоронен не в колонии Берлин, как указано полковником Главацким, а в Феодосии, там же рядом погребен и корнет Литвинов).

Будучи назначен в апреле 1920 года на должность помощника полкового адъютанта Гвардейского кавалерийского полка, я покинул строй и до конца Гражданской войны находился в штабе и в командировках. Прибавить что-либо к материалам, напечатанным в драгунском издании, я не решаюсь.

Всех нас объединяла мысль собирания и восстановления распавшихся после революции полков – начало восстановления России. Рок сулил иное! Но и в рассеянии нашем мы продолжаем оставаться тою сплоченною любовью и памятью к родному прошлому силою, разбить которую не смогли и самые суровые испытания. «Лейб-драгуны дома и на войне», «Памятка кирасир Ея Величества» и другие вышедшие и подготовляющиеся к изданию труды – доказательство этого.

Мир праху и вечная память героям!

Д. де Витт489489
  Де Витт Дмитрий Львович, р. 9 апреля 1896 г. в Санкт-Петербурге. Сумский кадетский корпус (1915), Елисаветградское кавалерийское училище. Офицер л.-гв. Драгунского полка. В Добровольческой армии и ВСЮР; весной 1919 г. в Чеченской конной дивизии (в июле 1919 г. в 1-м Чеченском конном полку), командир эскадрона, штабс-ротмистр, затем в эскадроне л.-гв. Драгунского полка. В Русской Армии до эвакуации Крыма. Галлиполиец. В феврале 1921 г. в Запасном кавалерийском дивизионе. Ротмистр. В эмиграции во Франции, военный публицист и историк. Умер 6 марта 1963 г. в Париже.


[Закрыть]
СЕВЕРНАЯ ЧЕЧНЯ490490
  Впервые опубликовано: Военная Быль. Март 1962. № 53.


[Закрыть]

Тяжело громыхая, ночью, в полной темноте, поезд дотащил нас до Грозного – столицы Чечни, куда мы ехали для набора всадников-чеченцев и формирования 1-го Чеченского конного полка. Взяв извозчика, мы приказали везти себя в гостиницу. Все попытки найти комнату оказались тщетными: все было занято и реквизировано. Мы в отчаянии подумывали уже возвращаться на вокзал и там в зале первого класса коротать остаток ночи, как вдруг нашего возницу осенила мысль, и, нахлестывая свою лошаденку, он снова повез нас через сонный город. Денщики наши с вьюками и седлами тарахтели следом за нами.

Мы остановились у какого-то мрачного двухэтажного дома. Распахнулась дверь; до нас долетели звуки охрипшего граммофона. Любезная хозяйка с нескрываемой радостью выбежала нам навстречу, готовая, казалось, заключить нас в объятия… Нам предложили довольно посредственную комнату, но мы были и ей рады, предвкушая удовольствие выспаться и вымыться. Наши денщики сразу же вошли в свою роль: появилась горячая вода для мытья, самовар, стелились кровати. Хозяйка усиленно уговаривала нас поскорее вымыться и подняться к ней наверх, но, сославшись на усталость, мы уклонились от ее предложений. Мой денщик Гончаров смущенно сказал: «Господин ротмистр, да ведь мы попали не в гостиницу, это настоящее «заведение» – здесь только одни молодые барышни». – «Ну что же, мы все же останемся здесь, – улыбаясь, заявил ротмистр Феденко-Проценко, – не ночевать же нам на улице, а завтра, осмотревшись, переедем». Вымывшись и напившись чаю, мы стали подумывать о сне. Вдруг страшный женский крик и шум возни раздались у самой нашей двери. Накинув бурку, я вышел в коридор; какой-то вольноопределяющийся-чеченец неистово бил по лицу полуголую растерзанную женщину; она не оставалась в долгу, визжала и отбивалась.

Прикрикнув на вольноопределяющегося, я приказал ему немедленно же убираться; он был, видимо, этому крайне обрадован и мгновенно скрылся; но женщина не унималась, продолжая требовать каких-то денег. Я совсем не хотел вникать в их счеты и разногласия и приказал своему денщику успокоить разбушевавшуюся женщину. На крики прибежала и хозяйка, на этот раз сильно обиженная, упрекая нас в самоуправстве и подрыве ее «дела». Но несколько минут спустя инцидент был исчерпан, и мы, изрядно усталые, заснули под звуки граммофона и нескончаемого смеха наверху.

Проснувшись рано утром, мы отправились в Управление Чечни за предписанием. Оказалось, что наше пребывание в Грозном, очевидно, задерживалось на день-два. Нам предстояло ехать в горные аулы, только недавно покоренные и приведенные в подчинение, для набора всадников; для нашей экспедиции требовался конвой стражников, которые в то время были все в разгоне, и нам приходилось их ждать.

Воспользовавшись вынужденным пребыванием в городе, мы решили приобрести черкески, как нам это советовали для успеха нашей миссии. До сих пор, и во время Степного похода, мы ходили в форме лейб-драгун, считая себя прикомандированными; теперь же, перейдя в 1-й Чеченский конный полк и приняв эскадрон, нам приходилось надевать форму полка. Все дни нашего пребывания в Грозном мы, четверо однополчан, ежедневно собирались вечером на обед в лучшем в то время в городе ресторане «Сан-Ремо» и, слушая музыку, за стаканом вина, вспоминали наш старый полк и делились впечатлениями дня.

Нам четверым предстояло набрать людей для двух эскадронов. По обоюдному соглашению мы разделились на две партии: одна – ротмистр Феденко-Проценко и я, другая – штабс-ротмистр Генрици 3-й и корнет Алехин. Между собою мы поделили и аулы, в зависимости от числа выставляемых ими всадников.

Стражники все не прибывали, а время шло: 25-го был назначен день для погрузки в эшелоны. Нужно было торопиться, и мы решили рискнуть поехать самостоятельно. Мы наняли подводу, вооружили наших денщиков винтовками и, оставив все свои вещи у знакомых, 20 июля, плотно и хорошо позавтракав, пустились в путь.

У нас было предписание правителя Чечни, с указанием, сколько какой аул выставляет всадников на основании договорных условий местного горского правительства с Главным командованием. Нам оставалось только принять количество вооруженных всадников и лошадей с походной седловкой, удостоверяя их годность для строевой службы. В противном случае, нам предоставлялось право их браковать и требовать замены. В помощь нам давались медицинский и ветеринарный фельдшера.

Первый ближайший аул был Новые Алды, в котором мы должны были принять 36 всадников. Прибыв в управление аулом, мы вызвали старшин и предъявили свое предписание. Громадная толпа конных и пеших чеченцев, вооруженных с ног до головы, злобно на нас посматривала. Старшины сразу же стали торговаться, прося уменьшить число выставляемых всадников. Мы отказались вступать с ними в спор и строго держались предписания. Проспорив более часа и видя, что мы непримиримы, «старики аула» стали собирать предполагаемых к мобилизации чеченцев.

Расставив столы посреди площади и составляя попутно ведомость, мы приступили к приемке лошадей, вооружения, обмундирования, седловки и, наконец, лошадей. Все это приходилось делать весьма тщательно, непрерывно бракуя и требуя тут же замены. Сопровождалось все это невероятным спором и торгом. Тут пришлось столкнуться с многочисленными непредвиденными трудностями: многие чеченцы не говорили по-русски, и приходилось обращаться к переводчику. Документов почти ни у кого из них не было; имена же у всех были одни и те же: Ахметы, Магометы, Али и пр. Все это вызывало невероятную путаницу, и, как следствие, – в будущем возможны были подмены и подделки. Тогда мы решили в ведомости указывать отличительные признаки каждого принимаемого чеченца и каждой лошади.

Тут же на месте у нас выработался прием: твердо стоять на раз заявленном требовании и ни в каком случае не уступать, иначе всей нашей миссии грозил провал; малейшее послабление вызывало сейчас же дальнейшие просьбы. Чеченцы вообще народ дикий и малокультурный. Единственно, что на них действует, – это сила и животный страх перед офицером, в котором они видят представителя власти и высшую расу. Всем им были еще памятны недавние жестокие с ними расправы генерала Ляхова, при подавлении восстания и приведения их в покорность. Многие аулы были сожжены и разбиты казаками, и много крови было пролито здесь в горах, пока чеченцы не признали над собой власти Главнокомандующего.

Когда мы покончили с приемкой, нас пригласил к себе в гости старый седой чеченец. Переступив порог его богатой сакли, мы сразу же попали в другой мир. Расстелив ковры на балконе и сняв сапоги-чувяки, хозяин долго молился; затем принесли самовар и нас пригласили к столу; подали очень вкусную яичницу с острым сыром и шашлыки. За стол сел хозяин, пригласив нас, как гостей, сесть справа и слева от него. Никто из сыновей не смел садиться в присутствии отца: они, вооруженные, встали вдоль стены. Еду подавали жены (их у нашего хозяина было четыре), с опущенными глазами и не смотря на окружающих; поставив блюдо, они сейчас же уходили. Дочери-девушки вообще не показывались на глаза. По восточному обычаю есть приходилось всем из одного блюда-тарелки, закусывая вкусным хлебом – лепешками. Одно блюдо сменялось другим, затем пошли сладости и варенье и началось обильное чаепитие. Так просидели мы за столом часа два, а то и более; затем хозяин встал и снова стал молиться. Было уже поздно, мы сильно устали. Хозяин проводил нас в саклю, всю увешанную коврами, и указал на низкие диваны, предназначенные для сна.

Была чу́дная ночь; горный воздух был как-то особенно легок и чист. Несмотря на усталость, спать не хотелось; мы вышли на балкон и, усевшись на подушки, слушали интересный рассказ хозяина о том, как его народ живет в своих аулах. Вся домашняя работа, хозяйство, работа в огородах и прочее лежит на женах, количество которых зависит исключительно от средств мужа. Мужья покупают жен за деньги или выменивают на лошадей, и тогда вся сделка проходит гладко и полюбовно, но бывают и случаи похищения в соседнем ауле намеченной в жены девушки, причем в таких экспедициях участвуют и ближайшие родственники, и тогда часто все дело кончается кровопролитием и убийством, переходящими в дальнейшем в «кровавую месть» двух родов. Женщина – раба, не имеющая права ни сидеть за одним столом с мужчиной, ни покидать ограды своей сакли. Мужчины же, как правило, вообще ничего не делают и страшно ленивы. Назначение их – защита своего очага от всевозможных кровных мстителей. Грабеж, как средство существования, в их жизни совершенно узаконен, особенно если это касается ненавистных соседей их – терских казаков, с которыми чеченцы с незапамятных времен ведут войны. Все мужчины и даже дети всегда при оружии, без которого они не смеют покинуть свой дом. Грабят и убивают они преимущественно на дороге, устраивая засады; при этом часто, не поделив честно добычи, они становятся врагами на всю жизнь, мстя обидчику и всему его роду. Торговли они почти не ведут, разве что лошадьми. Край богат и, при женском только труде, кормит их с избытком. В политическом отношении чеченцы совершенные дети и ни в чем не разбираются. Они слепо преклоняются перед русским Царем и в особенности – перед Великим Князем Михаилом Александровичем, бывшим начальником Дикой дивизии, портрет которого висит буквально в каждой сакле. Большевизм им непонятен, но чутьем они видят в нем врага, покушающегося на те льготы и права, которые были им дарованы Царем. Керенского же они просто презирали и считали жидом. Идею Белого движения чеченцы объясняли себе с трудом и вообще относились с недоверием ко всему, что не было санкционировано законным монархом.

Поговорив вдоволь с нашим гостеприимным хозяином, мы улеглись спать; хозяин последовал за нами в комнату и, положив винтовку рядом на подушку, лег на полу поперек двери. Мы пробовали протестовать, но он заявил, что это его право и долг, как хозяин – он и весь род его отвечают за благополучие и безопасность гостей.

Проснувшись рано утром, я решил пойти выкупаться в реке Сунже, протекающей здесь же под обрывом. Каково же было мое изумление, когда я, выйдя из ограды, увидел идущими за мною двоих вооруженных сыновей хозяина. Я почувствовал какую-то неловкость и просил их не беспокоиться, но они запротестовали: «Твоя наш гость, и наша должна тебя охранять и ей-богу зла не делает». Я стал раздеваться, они повернулись ко мне спиной, сели на корточки, зажав винтовки в руках, и в такой позе оба просидели, пока я купался и одевался, после чего снова проводили меня в саклю.

Поднявшись на гору, я остановился и долго любовался. Все было так красиво и необыкновенно: живописно разбросанный среди гор и утопающий в зелени аул имел какую-то особую прелесть; внизу между скал с шумом неслась быстрая Сунжа. Тут же, по узкой тропинке, под гору за водой шла нескончаемая вереница смуглых чеченок в пестрых платках, с высокими медными кувшинами на головах. Шли они медленно, бесшумно, опустив глаза. Все это было торжественно красиво и так далеко от городской жизни и большевизма…

Напившись чаю и распростившись с нашим милым хозяином, мы, на этот раз уже с конвоем в 8 стражников, на тачанке выехали в следующий аул Алхан-Юрт. Проехав верст десять по красивой горной дороге и дважды перейдя вброд небольшие речки, мы попали в узкое среди скал ущелье; как вдруг из-за камней выскочило несколько вооруженных чеченцев-абреков, загородивших нам дорогу. Но, увидев офицерские погоны, а главное, стражников сзади на подводе, они расступились и пропустили нас, злобно оглядываясь. «Кажется, вовремя нас нагнали стражники, иначе нам несдобровать, – сказал ротмистр Феденко-Проценко, – ведь это все абреки-разбойники, выходившие за добычей». На всякий случай денщики зарядили винтовки, а мы вынули из кобур револьверы.

Подъехав к аулу Алхан-Юрт, мы увидели груду развалин: аул был почти весь сожжен казаками. Мы направились к правлению. Заметив нас издали, нам навстречу с криком бросилась вооруженная толпа. Минута была довольно жуткая; мы немного растерялись: они, очевидно, приняли нас за казаков – своих злейших врагов. Но тут конвой выехал вперед, вышел переводчик и объяснил, кто мы. Нас окружили и долго недоверчиво рассматривали. Мы предъявили предписание о мобилизации 20 всадников-джигитов. Они наотрез отказались. Тогда ротмистр Феденко-Проценко объявил, что это требование Главнокомандующего и что если к 20 июля требуемые всадники не будут выставлены, то будут вызваны казаки. Почувствовав, что за нами сила, жители, поспорив, согласились и, желая, очевидно, сгладить первое впечатление, стали усиленно приглашать нас на какое-то торжество, с тем чтобы мы только остановились в ауле.

Отказавшись, мы уехали дальше и, проделав еще около 20 верст, въехали в чудный, богатый аул Старый Артык. Здесь нас поджидал уже сход в полном составе. При содействии старшин и «почетных стариков» мы приняли на этот раз сравнительно быстро, согласно предписанию, 60 всадников. Конечно, все это не обошлось без торговли и просьб, но теперь у нас уже выработалась сноровка и все проходило довольно гладко. По окончании приема всадников к нам подошел старый чеченец, знакомый по Астраханскому походу, ординарец начальника дивизии, находившийся здесь в отпуску, и пригласил нас к себе. Отлично накормив, он отвел нам богато устланную и увешанную коврами комнату. «Старики аула» беспрерывно приходили, прося о разных поблажках и отсрочках. Видя наше упорство, но желая все же добиться своего, они стали предлагать нам подарки, ценные кинжалы, бурки, седла, но мы отклонили все эти подношения, настаивая на своем.

На следующий день мы были приглашены в гости к одному старику чеченцу. В назначенный час к воротам сакли нашей собралось человек 5—6 вооруженных чеченцев; это был конвой, присланный, чтобы нас сопровождать. Нас широко угостили, была выставлена масса кукурузной водки, подавали отлично и своеобразно приготовленных цыплят, пилав с кишмишем, шашлык, зелень и еще какие-то очень вкусные блюда. Все родственники хозяина, как это у них положено, пока мы обедали, стояли у стены и созерцали нашу еду.

Часов около 12 вечера хозяин пригласил нас пойти с ним к соседу на свадьбу. В саду, на коврах, сидели гости, освещенные несколькими факелами. В стороне помещалась невеста, на этот раз купленная, среди своих сверстниц-девушек. На противоположной стороне жених и его друзья танцевали лезгинку с кинжалами во рту. Все танцы сопровождались оглушительной стрельбой в воздух, выражавшей веселье и восторг гостей. Временами начинался общий танец под звуки зурны или гармоники. По обычаю чеченцев кавалеры танцевали в 2—3 шагах от своей дамы, не смея до нее доторкнуться, но стараясь непременно при каждом повороте выстрелить в воздух из револьвера, отчего пальба шла беспрерывно. Неожиданно ко мне приблизился чеченец и, разрядив у самого моего уха свой автоматический пистолет, сказал мне, протягивая руку: «Мой сын будет служить у тебя в эскадроне, твой ей-богу нравится». Стрельба у самого уха – это наивысшее выражение симпатии, но от этого начинало уже шуметь в голове.

Среди гостей я заметил одного чеченца, за которым по пятам ходило трое других с оружием в руках. Я спросил объяснений у хозяина; оказалось, что это «кровники»: четыре года тому назад во время ссоры он зарезал кинжалом другого чеченца, и теперь весь род последнего мстит ему. В итоге один род должен вырезать другой, и потому-то честь семьи заставляет охранять его.

По знаку хозяина вдруг все смолкло; нам принесли угощение и снова ту же ужасную мутную водку. Жених и невеста ушли в саклю, куда за ними последовали два почетных «старика аула». Прошло немного времени, и «старики» вынесли и предъявили гостям кусок материи с пятнами крови… Ответом на это была бешеная стрельба в воздух и дикие танцы с кинжалами и бросанием вверх оружия. Молодая была принята в семью. В противном случае деньги возвращаются назад и, как нам говорили, по неписаному закону несчастную женщину забивают насмерть. Уже поздно ночью мы возвращались домой, провожаемые всем аулом с факелами и стрельбой.

На следующий день мы приняли еще в соседних аулах 48 всадников. Миссия наша приходила к концу. Накануне погрузки нас посетил полковник Невзоров, помощник командира полка, и произвел осмотр принятых нами джигитов. Вид людей был хороший, и молодой конский состав был прекрасный.

Побывать во всех саклях, куда нас приглашали, мы, конечно, не могли, они же считали за особую честь принять у себя офицера, да еще своего будущего начальника. Под разными предлогами мы все эти приглашения отклоняли, побывав только у влиятельных «стариков» и у муллы; все это отнимало время и мешало делу, а его была масса: нужно было торопиться с отчетами, ведомостями и расчетами для погрузки, а также озаботиться фуражом. Не имея с собой писарей, мы оба часами сидели над листами бумаги, вычерчивая и подсчитывая.

Рано утром 25 июля на сборный пункт стали прибывать мобилизованные всадники. Снова проверка, снова браковка, и только часам к десяти утра мы смогли выступить походом в Грозный для погрузки в эшелон. По дороге нас настиг красавец всадник, в погонах подпрапорщика, с колодкой Георгиевских крестов, и просил о зачислении его в эскадрон. Он был так красив и эффектен на своей золотисто-рыжей кобыле, что мы им невольно залюбовались. Из предъявленных им документов явствовало, что это был старый всадник, службы 1911 года, окончивший учебную команду в Дагестанском конном полку. Он был сразу же назначен вахмистром эскадрона. Это была действительно находка для меня, вызывавшая в дальнейшем зависть у всех командиров эскадронов. Знание строевой службы, авторитет и личная храбрость сделали его моим незаменимым помощником и советником во все время моего командования 4-м эскадроном.

Часам к 4 дня, в колонне по три, мы вступили в город. На главной площади набранных всадников встретил начальник дивизии генерал Ревишин; пропустив колонну, он подозвал ротмистра Феденко-Проценко и меня и, благодаря за быстро выполненное поручение, сказал: «Слава богу, вы набрали молодцов, и по внешнему виду они так не похожи на тех, что были с нами в степях, а конского состава лучше и желать нельзя».

Придя на вокзал, мы с места же приступили к погрузке в поджидавший нас поданный к платформе состав. Погрузка шла чрезвычайно медленно; полудикие горячие лошади не хотели входить по сходням в вагоны. Неопытные к посадке чеченцы суетились, кричали, создавая путаницу и калеча лошадей. Чуть ли не каждой лошади приходилось завязывать глаза и грузить поочередно. Когда, наконец, часам к семи вечера все было закончено, нам сообщили, что приказано построить в пешем строю всех людей на платформе, куда вскоре прибыл правитель Чечни генерал Алиев491491
  Алиев Эрис-Хан, р. в 1855 г. В службе с 1873 г., офицером с 1876 г. Офицер л.-гв. 1-й артиллерийской бригады. Генерал от артиллерии. В Добровольческой армии и ВСЮР; в июле 1919 г. Правитель Чечни, с 3 декабря 1919 г. в резерве чинов при штабе Главнокомандующего. Расстрелян в 1920 г. в Грозном.


[Закрыть] в сопровождении начальника дивизии. Обойдя людей и поздоровавшись с нами, генерал Алиев обратился к джигитам с напутственным словом на чеченском языке. Генерал Ревишин492492
  Ревишин Александр Петрович, р. 11 декабря 1870 г. в Харьковской губ. Из дворян. Полтавский кадетский корпус (1889), Николаевское кавалерийское училище (1891), Николаевское инженерное училище (1891), академия Генштаба (1904). Генерал-майор, командир Крымского конного полка и начальник штаба 9-й кавалерийской дивизии. В декабре 1917 г. начальник «украинизированной» дивизии, летом 1918 г. в гетманской армии, 20 июля 1918 г. назначен начальником административного управления канцелярии военного министерства, 26 октября 1918 г. уволен со службы по прошению с 1 октября 1918 г., затем начальник 3-й конной дивизии, с 22 октября 1918 г. командующий Особым корпусом в гетманской армии; в ноябре—декабре 1918 г. в Киеве. Во ВСЮР и Русской Армии; с 26 января 1919 г. в резерве чинов при штабе войск Юго-Западного края, затем инспектор формирования чеченских частей, с мая 1919-го по февраль 1920 г. начальник Чеченской конной дивизии, в сентябре 1919 г. командир отряда, действующего против банд Махно, на 5 ноября 1919 г. командующий Группой войск особого назначения, в декабре 1919-го – начале 1920 г. командир Сводно-Чеченского конного полка, в Крыму начальник 3-й конной дивизии. Взят в плен 27 мая 1920 г. в с. Ново-Михайловка.


[Закрыть] представил ротмистра Феденко-Проценко и меня генералу Алиеву, который в очень лестных словах благодарил нас за блестящий вид чеченцев, добавив, что от лейб-драгун он другого и не мог ожидать.

С наступлением темноты, под страшную пальбу в воздух изо всех вагонов, мы покинули Грозный. Эшелон наш двигался невероятно медленно, повсюду останавливаясь и пропуская поезда, и только на вторые сутки ночью мы прибыли в Ставрополь, где и были отведены на запасные пути.