Текст книги "Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8"

Выйдя от гетмана, чтобы поделиться впечатлениями, всей миссией зашли в ближайшее кафе. Наш дипломат Карасев был крайне возмущен приемом и, как только мы сели, первым заговорил:

– Что это за прием дипломатической миссии: пригласил на завтрак, на котором были кто хотел, накормил как в затрапезной, пьет здравицу плохеньким красным вином, не мог распорядиться подать шампанское и даже к кофе не дал ни коньяку, ни ликеру… Безобразие!..

Но наш скромный «купец» сразу же его пристыдил:

– А вы бы лучше посмотрели на себя, в каком вы сами поехали виде на дипломатическое представление, – две ночи где-то пропадаете, являетесь в вагон среди ночи, хоть бы посовестились проводника, утром на вас лица нет, посмотрите на себя в зеркало, плохо выбриты, да и галстук куда-то свернулся.

Я рад был, что наш «купец» отделал пьяницу, позорившего работу миссии, и от себя добавил:

– Мы находимся как бы в походной обстановке, и цель нашей миссии не в роскошных приемах, а добиться выполнения возложенных на нас атаманом задач.

Затем я объяснил миссии, что вопросы снабжения очень щепетильны и решение их главным образом зависит от немцев, поэтому гетман в разговорах со всей миссией предпочитает их не затрагивать, о чем мне и объяснил за завтраком, и поговорит о них, когда я с Черячукиным будем у него.

* * *

На следующее утро я остался в вагоне и занялся составлением донесения Краснову. Взглянув в окно, вижу перебирающуюся по железнодорожным путям толстенькую фигуру в штатском. Приглядевшись, узнаю старого приятеля – Генштаба генерала Сережу Одинцова. Я с ним – товарищи со школьной скамьи, училища и академии. Вместе были на японской войне. Энергии у него было хоть отбавляй. Когда в Севастополе открылась авиационная школа, он уже был там и сделался ее начальником. Я рад был его увидеть, поманил через окно, и мы обнялись.

– Откуда ты, что делаешь здесь? – спросил я.

Он, видимо, смутился и начал путано говорить:

– Понимаешь ли, какое время переживаем?.. Нам нужно действовать… Вот в Киев приехала из Москвы депутация для переговоров по установлению границ между Россией и Украиной.

– Ну а ты тут при чем?

– А видишь ли… как тебе сказать… нужно защищать интересы России…

– Так как же ты хочешь их защищать?

– Нельзя быть праздным зрителем! Нужно действовать, я через Троцкого и устроился в разграничительную делегацию, как военный эксперт, для защиты интересов России, – залпом выпалил мой Сережа.

– То есть другими словами, ты нанялся к большевикам, так и говори, а не морочь мне голову – защитой русских интересов находясь в стане убийц России!

– Да нет, это не так, ты не хочешь меня понять…

– Брось, Сережа, не заговаривай зубы. Я тебя давно знаю, как и твою энергию, но нельзя же из-за этого идти на службу к преступникам. Должен подумать – куда все это тебя приведет? Уже раньше, когда Керенский убежал, пришлось расплачиваться его начальнику штаба, нашему товарищу по академии Духонину, а ты пошел не к нему, а к Крыленко с бандой матросни и как бы помог растерзать мужественного Духонина, отказавшегося сдать должность врагам Родины и погибшего на своем посту!

Бедный Одинцов, несмотря на свою бодрость, не знал, куда деться, побледнел, увял. После паузы грустно ответил:

– Да, ошибся, не отрицаю, но пошел с добрыми намерениями, чтобы не допустить до зверской расправы, а защитить.

– Вот и защитил! Так и теперь защитишь русские интересы! Ошибся раз, Бог тебя простит. Советую, брось это. Где остановился?

– Наш поезд с делегацией стоит на железнодорожных путях, недалеко от этого вагона.

– Вот тебе дружеский совет: сейчас же иди в свой поезд, забирай свои вещи, бери в помощь нашего проводника, тащи ко мне в вагон. Привезу тебя на Дон и поступай в Доброармию, где место твоей кипучей деятельности и жертвенной помощи-спасения России.

– Не могу, – еле слышно выдавил из себя Сережа.

– Почему не можешь? Не сможет твое начальство задержать на неподвластной ему территории. Быть может, это опасно для твоей семьи, оставшейся там?..

– Нет, не эта причина, с женой я уже давно разошелся, самочувствие мое скверно, но не могу – раз взялся, по своей совести, должен докончить, какова ни оказалась бы моя доля.

Я еще пытался его убедить, так много у меня с ним в жизни было дел, а теперь от души было жалко на него смотреть. Но пришлось грустно расстаться не обнявшись.

Не знаю, как он кончил свою задачу эксперта по установлению границ, но позже читал в газетах, что после убийства в Москве Мирбаха, германского посла и в то время «владыки над Советами», немцы потребовали назначения от Советов большой депутации для сопровождения останков Мирбаха в Берлин. В эту делегацию от военных был назначен мой заблудившийся Одинцов. Видимо, судьба толкнула его в третий раз «спасать Россию». Этот третий раз оказался последним. Сведений о нем я больше не имел. Вероятно, «мавр сделал свое дело»…

Мог ли я предполагать, когда мы – граф Игнатьев (бывший военный агент в Париже), Одинцов и я, друзья, вместе окончившие академию, – так разойдемся, что Игнатьев и Одинцов сменят свои крепкие убеждения и пойдут служить тому, что вряд ли могло быть в прошлом их идеалом?

Так разруха на нашей Родине бросает в разные стороны бывших близких друзей!

Продолжение работ миссии в Киеве

На другой день моей грустной встречи с Одинцовым, в 10-м часу, занимаясь в вагоне, мы были встревожены раздавшимися страшными взрывами, после которых последовал ряд других. Вышли на вокзал узнать что происходит. Взрывы огромной силы продолжались. Перепуганные пассажиры в ожидании поездов находились в смятении. Здание вокзала содрогалось, дребезжали стекла. Звуки взрывов слышались как бы с другой стороны города. Я поехал в центр, чтобы узнать причину. На главной улице Крещатик застал полное смятение: толпы народа с испугом толпились посередине улицы, тротуары были пусты. Оказывается, что от взрывов лопались стекла, большие витрины магазинов вылетали и осколками ранили находящихся на тротуарах. В то время еще не знали о бомбардировках городов с воздушных аппаратов.

Отправился в дом гетмана. Зашел в кабинет Дашкевича, где застал его сильно встревоженного. Он объяснил, что взорвались большие склады снарядов, хранившиеся за городом в сараях бывшей крепости близ лавры. Причина неизвестна: или от самовозгорания и последующей детонации, или дело злоумышленников. После первых же взрывов гетман с адъютантом на автомобиле понесся туда. Имеется немало пострадавших от вылетавших осколков, вызваны из больниц автомобили и повозки за ранеными. Мы беспокоимся за гетмана, который поехал, когда взрывы продолжались.

К полудню Скоропадский вернулся и был смущен всем виденным и неизвестностью причины. Проходя к себе, сказал мне: «Какой ужас, как Ходынка была скверным предзнаменованием Государю, так и мне нехороший знак».

Выехали пожарные команды – тушить возникающие пожары в ближайших домах, посланы рабочие – разбирать получившийся хаос, приняты меры для ограждения незатронутых складов и назначена комиссия от разных ведомств для выяснения причины.

Причина так и не была выяснена. Молва приписала немцам: это они все сделали – снаряжения у них достаточно, а нам чтобы не досталось. Но как полагается – поговорили, кое-что починили, вставили разбитые стекла, убитых, к счастью, немного, похоронили, а в конце концов об этом забыли.

Город продолжал жить прежней нервной жизнью.

* * *

Вскоре после взрыва Черячукин и я, получив приглашение гетмана, отправились к нему, где наша беседа началась его объяснением:

– Переговорив кое с кем из моих министров, которые одинаково мыслят, как я, в помощи вам оружием и снаряжением, могу вас заверить, препятствий вы не встретите, но много будет зависеть от немцев и отчасти некоторых министров; военный министр генерал Рагоза мною извещен, предоставляю вам обратиться к нему, и он вас направит куда нужно и безусловно всячески поможет.

Мы поблагодарили, а гетман продолжал:

– Проезду желающих на Дон и вообще куда угодно украинские власти препятствовать не будут. Опять-таки можно встретить запрет со стороны немцев, если они увидят, что дело идет о пополнении Добровольческой армии. Но полагаю, что кто пожелает уехать, найдет путь, не нужно лишь делать из этого шума.

В этом Скоропадский был прав, было бы желание покинуть спокойное пребывание здесь на жертвенную борьбу там.

– Сейчас, – продолжал гетман, – у нас идут переговоры с присланной Москвой делегацией по установлению границы с Россией. Это дело нами поручено министру иностранных дел Дорошенко. Что касается границ с Доном, то об этом теперь речи нет, а если подымется, то пойдет через того же Дорошенко, поэтому, если угодно, повидайте его, но, предупреждаю, он ярый украинец.

– Относительно последнего, – сказал я, – это дело в настоящее время совершенно не актуально, побываю у Дорошенко, но лично не коснусь этого вопроса, считая, что он решен в научном историческом исследовании профессора вашего университета, от которого имею «историческую справку», что Таганрогский округ ни в какие времена не принадлежал Украине.

– Так ты успел уже это сделать?

Я напомнил ему наш разговор в первый мой визит у карты, что раньше всего нужно обратиться к истории, с чем он согласился.

– Да, ты прав, но все же перехитрил меня, а я уже было забыл за всякими делами. Согласен, не время спорить об этом. Есть дело поважнее; на днях я имел разговор с Муммом (германский посол при гетмане, владыка, как Мирбах, убитый в Москве при Советах), и он сообщил мне, что знает о нахождении здесь донской миссии и хотел бы вас повидать, полагаю, что цель вашего приезда ему известна.

Откровенно говоря, эта перспектива мне не улыбалась, и я хотел отделаться, прося побывать у него Черячукина, но гетман воспротивился и привел ряд доказательств обязательности моего присутствия.

– Ну, раз нужно, поеду, – ответил я.

Прощаясь с нами, Скоропадский передал, что о дне приема нам сообщит Дашкевич-Горбацкий.

Сообщая на следующий день о сведениях, полученных от Скоропадского, нашей миссии и обсудив их у нас, возник острый вопрос в языке, т. к. все мы недостаточно им владели для этого. Лишь Карасев торжественно заявил, что он владеет немецким языком. «Прекрасно, будете нашим переводчиком», – заявил я.

Но – увы! – сейчас обидчиво возразил Карасев: «Переводчиком никогда не был и не буду, к тому же ваши военные термины не знаю, а буду вести беседу, а потом дома расскажу, о чем мы говорили и что решили».

– Обижаться не приходится, – сказал я, – мы должны думать, как лучше выполнить возложенное на нас поручение, а предоставить вам одному вести беседу я не могу, т. к. вы не в курсе начатых переговоров.

Все доводы всех членов миссии он категорически отклонил. Видя, что единственную работу, которую, как переводчик, он не желает выполнять, я принужден был выразить ему, что его пребывание в миссии считаю лишним. Карасев молча вышел, и мы с ним больше не имели дела.

Черячукин, видимо предвидя, что с нашим «дипломатом» ничего не выйдет, а ему, оставаясь в Киеве, придется иметь дело с немцами, подготовил себе отличного переводчика, услугами коего мы и решили воспользоваться.

Вместе с Черячукиным я побывал у военного министра генерала Рагозы. Последний, старый русский генерал, любезно нас принял, обещал свою помощь и, чтобы не терять времени, указал, куда и к каким лицам – по снабжению – нам надлежит обратиться, кои будут им уведомлены.

* * *

Ко мне зашел начальник Украинского Генштаба генерал Сливинский451451
  Сливинский Александр Владимирович, р. в 1886 г. Академия Генштаба. Подполковник, начальник штаба кавалерийской дивизии. С 1918 г. в гетманской армии; весной 1918 г. начальник Генерального штаба; летом военный министр. Полковник. В Вооруженных силах Юга России. Эвакуирован в декабре 1919-го – марте 1920 г. из Севастополя на корабле «Великий Князь Александр Михайлович». На май 1920 г. в Югославии. В эмиграции в Югославии, инженер-строитель, с 1925 г. в Германии, с 1951 г. в Канаде. Умер 21 декабря 1953 г. в Монреале (Канада).


[Закрыть] с приглашением к нему на завтрак, где я увижу генерала профессора Головина452452
  Головин Николай Николаевич, р. 22 февраля 1875 г. в Москве. Из дворян, сын офицера. Пажеский корпус (1894), академия Генштаба (1900). Офицер л.-гв. Конной артиллерии. Генерал-лейтенант, и. д. начальника штаба Румынского фронта. Георгиевский кавалер. В белых войсках Восточного фронта; с декабря 1918 г. член делегации в Англию. В эмиграции во Франции, организатор и начальник Высших военно-научных курсов, председатель объединения л.-гв. Гродненского гусарского полка, в 1936—1938 гг. редактор журнала «Осведомитель» (выходил в Белграде). Выдающийся военный теоретик и историк. Умер 10 января 1944 г. в Париже.


[Закрыть], что, вероятно, мне будет приятно.

Приехав, я уже застал Ник. Ник. Головина, моего старого друга, с которым я немало поработал в нашей академии, и мы были близки друг другу.

Садясь за стол, Сливинский сказал, что ему приятно видеть у себя профессора нашей академии Ник. Ник-ча и меня, руководителя академической группы, в которой он оказался. Им приглашены два офицера его управления, тоже питомцы нашей академии. Все мы, русские офицеры, можем спокойно и откровенно вести наши беседы, т. к. наши помыслы направлены, где бы мы теперь ни находились, на пользу России.

Этим вступлением он согрел нашу встречу и дал понять, что мы можем свободно обмениваться мнениями.

После завтрака, когда мы перешли пить кофе в кабинет хозяина, я обратился к нему:

– Пользуясь вашим любезным вступлением перед завтраком быть, как прежде, едиными в преданности нашей Родине, беру на себя смелость задать, быть может, щекотливый вопрос. Вы, как занимающий ответственный военный пост, я полагаю, лучше всех могли бы осветить его. Целью моей поездки сюда является получение оружия и снаряжения для борьбы, которую ведет Дон с красными; удастся ли мне эта задача?

– Охотно, не скрывая, отвечу: в вашей борьбе все мы должны помогать – кто чем может. Я в курсе ваших задач, Рагоза меня об этом уведомил. Могу вас заверить, что вы встретите сочувствие в управлениях военного министерства. У нас остались огромные склады, как бывшие тылы двух фронтов. Все это имущество заготовлено еще императорской властью для наступления в 1917 году. А потому не есть принадлежность одной Украины. Часть их взорвалась, но очень незначительная. Между прочим, сейчас производится анкета, выясняются причины, ищут, нет ли злого умысла со стороны немцев или петлюровцев? Причина, как я высказался в анкетной комиссии, заключается в небрежном хранении. Все чувствительные взрывчатые вещества требуют сугубой заботливости в их содержании. Химические составы их подвергаются разложению и от времени, и от атмосферы, и от массы причин. Требуют уход, как за больными людьми. А что делалось после революции и смены властей? Причину нужно искать в разложении и самосгорании от небрежного ухода. Но, простите, я отклонился от темы. Запасы принадлежат всей России, не поделиться с русскими частями, ведущими жертвенную, кровавую борьбу, было бы преступлением.

– Я очень рад, что встречаю у вас такую помощь, зная вас, не мог сомневаться в этом, но вижу большую опасность в получении запасов, о чем мне намекал и гетман, со стороны немцев.

– Как раз об этом я и собирался вас предупредить. Они ревниво наблюдают, чтобы ничего не попало Добровольческой армии, и установили контроль на железных дорогах. Но не унывайте, все наряды по отправке военных грузов проходят через мое управление, в крайности постараемся, что нужно, замаскировать. Затем хочу вас информировать в следующем: мне гетман говорил, что вы будете приглашены Муммом, предупреждаю, что вас пожелает видеть и генерал Эйхгорн, командующий оккупационными войсками, очень любезный старик, но при нем, вероятно, увидите его начштаба генерала Греннера, который, собственно, и руководит всем. А он и Мумм большие ненавистники России.

Мне оставалось обнять Сливинского за такое теплое содействие и информацию о немецком руководстве здесь, с которым придется свидеться.

– А твои какие намерения? – обратился я к Н.Н. Головину.

Но прежде чем Головин ответил, Сливинский с жаром произнес, обратясь ко мне:

– Вам Ник. Ник. не скажет, а я обязан сообщить, что должность, которую я занимаю, была предложена ему, как известному ученому, но, уклонившись, он указал на меня.

– Не люблю я именоваться ученым, просто посвятил себя военной науке и истории, помните мою борьбу в академии. Сознательно рекомендовал Сливинского – он не только прекрасный офицер Генштаба, а к тому же по происхождению запорожец, носил раньше фамилию Слива.

– Лучшего выбора гетман сделать не мог, – прибавил и я, – помню его прекрасные работы в академии, но нам всем было бы интересно знать намерения Ник. Николаевича.

– По дошедшим до меня сведениям, Колчак звал меня к себе начштаба, но как добраться туда? Легко желать, а кто на все это даст разрешение и визы? Пока что собираю все документы по истории войны от отдельных лиц и, особенно, в архивах штабов бывшего Юго-Западного и Румынского фронтов.

Впоследствии Головину удалось собранные архивные материалы перевезти в Париж, что облегчило ему издание своих военно-исторических работ. Он же организовал курсы для бывших военных, желающих пополнить свои военные знания.

Находясь у авторитетного лица, начальника Генерального штаба, было интересно знать о положении, в котором находилось формирование здешней армии, о чем мы и обратились к нашему хозяину.

– Дело в том, – начал Сливинский, – что для личного вам сведения могу сообщить, у нас имеются большие для этого возможности. Мы имеем вооружение и снаряжение не менее как на восемь корпусов. Украинское крестьянство прекрасный элемент для комплектования. Сюда сбежалось немало офицерства, много специалистов – Генштаба, артиллеристов, военных инженеров и пр. По требованию гетмана я делал доклады в правительстве, с представлением проектов и наставлений, не теряя времени приступить к формированию. Это нам крайне необходимо, но вовсе не нужно немцам иметь вооруженного соседа, и воля их в этом вопросе неуклонна. Все попытки нашего правительства убедить немцев в разрешении организовать хотя бы незначительную воинскую силу для ограждения границ от большевиков были безрезультатны. Немцы ведут двойственную политику: в Москве Мирбах – поддерживает большевиков, кои теперь им не страшны, а здесь, в Киеве, Мумм – поддерживает гетмана от тех же большевиков. По отношению донских казаков немцы не препятствуют красным вести борьбу, а здесь стараются войти в дружбу с казаками. Видимо, находят для себя полезным, чтобы обе стороны слабели от войны, а наружно остаются в добрых отношениях.

– Но неужели нельзя ничего предпринять, чтобы подготовить себе вооруженную силу, – сказал Головин, – хотя бы в скромном виде?

– Все, чего мы могли добиться, – продолжал Сливинский, – это сформировать штабы нескольких корпусов и дивизий. Понятно, штабы не защита, но все же готовое руководство. Кроме того, в засекреченном порядке мы установили работу бывших русских уездных воинских начальников взятием на учет военнообязанных. А под видом полиции организовали небольшие команды.

Побывав еще раза два у Сливинского, мы видели, что с сильным давлением немцев о недопущении формирования армии было трудно справиться, что и послужило той драмой, которая разразилась для этого края при уходе немцев.

Не является ли это одним из доказательств ошибочности решения добровольческого командования уходить вторично на юг? Вместо того чтобы быть начеку там, где могли бы развернуться насущные интересы нашей Родины, мы потеряли целый год в борьбе в областях Северного Кавказа, что дало красным время на свои формирования.

* * *

Мне не хотелось посетить Дорошенко как министра иностранных дел – щирого украинца, но, по совету моего любезного осведомителя Дашкевича-Горбацкого, – зачем в своей работе получить лишнего недоброжелателя, и, кроме того, мы, как дипломатическая миссия, обязаны сделать визит органу, ведающему иностранными делами, – решил ехать со всей миссией и по телефону выяснил, когда нас примут.

По приезде нас встретил чиновник, хорошо говорящий по-французски, провел нас в кабинет Дорошенко. Вот, подумал я, даже на дипломатическом языке нас встречают в Киеве – матери русских городов…

Дорошенко, подав нам руку, жестом предложил садиться.

– Разумiте, панове, по-украински? – спросил он.

Я по-русски ответил, что мы более или менее понимаем, но говорить, не коверкая языка, вряд ли сможем. Тогда министр, выдержав дипломатический этикет, предложил говорить по-русски.

После этого вступления я сообщил, что вся миссия пробудет недолго, а останется представителем атамана генерал Черячукин; главная наша цель – получение военного снабжения, о чем нам уже пришлось докладывать при представлении гетману и военному министру. Затем члены миссии установили сношения по железнодорожным вопросам и по торговле в украинских учреждениях. Мы встретили здесь внимательное отношение к ближайшему соседу – Дону, ведущему борьбу с нашим общим врагом – большевиками.

Дорошенко пояснил, что он понимает положение Дона, ведущего борьбу за свое существование, а у Украины сложилось в настоящее время иное положение: его министерство ведет дипломатические переговоры с московской делегацией для разграничения границ и установления мирного договора, потому теперь Украина не состоит в войне с Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой. В силу этого передача оружия соседу, ведущему войну с этой республикой, вопрос деликатный, могущий усложнить наши переговоры.

Черячукин на это отметил, что история дает примеры тому, когда нейтральная страна все же помогала той стороне, интересы коей ей ближе; он напомнил о том, как во время войны с Японией англичане все время помогали им.

На что Дорошенко с улыбкой ответил:

– Генерал прав, и я, как и мои коллеги в правительстве, нахожу, что в вашей борьбе мы должны пойти вам на помощь, хотя бы находясь как бы нейтральными, но подчеркиваю деликатность этого вопроса, который не следует муссировать, дабы не осложнять наших переговоров.

Я поблагодарил министра и добавил, что вопрос этот еще более щекотлив для нас в отношениях с немцами.

– Вы особо правы в этом, от них многое зависит. А вы были у Мумма и немецкого командования?

Чтобы польстить ему, я ответил так:

– Раньше хотел повидать вас, как министра страны, куда я командирован, хотя от гетмана слышал, что Мумму известно о нашем приезде и он интересуется познакомиться с нами.

Затем Дорошенко пространно пояснил обстановку, указывал, что для соседей выгодно ближе сходиться, а потому спросил, как мы смотрим на вхождение Дона в Украинскую державу в виде автономной или федеративной области?

Вот куда он гнет, подумал я и ответил:

– Этот вопрос у атамана не подымался, и мы не имеем возможности его обсуждать. Но думаю, что атаман и донские казаки – как все же русские люди – скорее мыслят о вхождении на тех же основаниях в состав Российского государства, когда захватчики власти уберутся.

Дорошенко пытался поднять разговор о границах с Доном, на что я, поддержанный всей миссией, нашел, что теперь не время заниматься им, хотя имеем документ, составленный в Киевском университете.

Министр, подумав, согласился с нами и заявил: «Это дело будущего».

На этом беседа наша закончилась. Прощаясь с нами, Дорошенко подтвердил, что в вопросе о снаряжении он будет на нашей стороне, просил еще раз поменьше о нем говорить.

* * *

Вскоре после визита у Дорошенко мы получили приглашение к германскому послу на Украине, имевшему огромные полномочия. Прибыв в 10 часов всей миссией, я и Черячукин были в военной походной форме – Черячукин в донской казачьей, а я в кирасирской, коим командовал.

Мумм принял нас в своем салоне сухо, но изысканно вежливо. Все разговоры шли через нашего переводчика.

– Я побеспокоил вас приглашением, – сказал Мумм, – чтобы познакомиться и выяснить некоторые вопросы. Из донесений наших офицеров, находящихся на Дону, в том числе майора фон Кохенгаузена, нам известно мнение вашего атамана – поддерживать с нами добрые отношения, но мы сейчас ведем тяжелую борьбу на Западе, а потому мы можем оказывать помощь лишь тем организациям, в коих полностью уверены, что они не пойдут, ни при каком положении, не только в соглашение, но даже просто в сношение с образованиями, могущими нам вредить.

Намек, сделанный Муммом, я принял как о наших добрых отношениях с Добровольческой армией. Поэтому, не называя Доброармию, возразил:

– Мы боремся лишь против большевиков, они наши непримиримые враги, и имеем сношения только с теми организациями, которые могут помочь в этой борьбе.

На это Мумм сказал, как бы поправляя:

– Или вы меня не поняли, или перевод сделан не точно, я не задаю вам вопроса, я лишь хочу информировать о будущем – как может сложиться обстановка.

В дальнейшем наша беседа, вернее, поучение нас Муммом, как надлежит вести политику, протекала мирно. Слушая его, мы избавлялись от ответов на могущие быть вопросы, а Мумм, в своем величии полновластного владыки на Украине, видимо, наслаждался в своем превосходстве искушенного дипломата над нами, дилетантами.

Чувствуя, наконец, что красноречие Мумма подходит к концу, я, улучив небольшой перерыв, доложил, что все им высказанное будет сообщено Донскому атаману, а наша миссия по выполнении своих работ возвращается, лишь генерал Черячукин остается здесь, ему, мы надеемся, Его превосходительство не откажет и впредь в своем внимании.

Прощаясь с нами, Мумм сказал, что он в курсе о наших пожеланиях военного снаряжения, но дело это касается военного командования и украинского правительства. «Я знаю, – прибавил он,– что командующий германскими войсками также хочет повидать вас. И если вы не устали, то сегодня он может вас принять в 4 часа».

На что мы дали свое согласие.

В назначенный час мы прибыли с нашим прекрасным переводчиком к фельдмаршалу Эйхгорну, командующему германскими войсками. Нас провели в его кабинет, где он сидел в глубоком кресле и курил сигару. Приподнявшись, он пожал нам руки, предложил расположиться в таких же удобных креслах и, взяв со стола коробку с сигарами, предложил желающим. Наш министр путей сообщения взял сигару, я попросил папиросу, остальные были некурящие.

Фельдмаршал, уже пожилой и несколько грузный, приветливо оглядев нас, с добродушной улыбкой выразил удовольствие видеть здесь нас двух, Черячукина и меня, в военной форме. Чувствовалось, что забыл, зачем хотел нас видеть и, видимо, не знал, о чем говорить. После небольшой паузы он заявил, что хорошо знает военные формы и особенно ему нравится русская.

– Вот сразу вижу, – сказал генерал, указывая на шаровары Черячукина, где был один широкий лампас, – что вы казак! Как жалко, что теперь изменение в ведении войны! То ли в былое время, на войну и в бой войска шли в парадных формах!

И он еще что-то говорил о прежних формах. Видимо, цель нашего пребывания в Киеве его менее всего интересовала, а вспомнить о былом было приятно. Во время его рассказа о былом в кабинет вошел высокий немецкий генерал, издали кивнул и сел в кресло. Увлекшийся рассказами хозяин не сразу его заметил, закончив какую-то фразу и оглянувшись в его сторону, увидел и сказал: «А вот и мой начальник штаба, генерал Греннер». Тогда последний доложил:

– Это донская делегация, о которой я имел честь докладывать Вашему высокопревосходительству.

А.А. Вонсяцкий

К.Ф. Зерщиков

Н.В. Волков-Муромцев

В.Э. Зборовский

М.В. Свечин

Князь А.Е. Трубецкой

Д.И. Звегинцов

Могила В.Н. Звегинцова

Барон П.Н. Врангель

Е.К. Миллер

И.Г. Эрдели

Н.Н. Юденич

Д.Г. Щербачев

А.П. Кутепов

Граф Ф.А. Келлер

П.П. Скоропадский

П.Н. Шатилов

Н.Н. Шиллинг

Н.Н. Шипов

М.Г. Дроздовский

Герцог Г.Н. Лейхтенбергский

Герцог Д.Г. Лейхтенбергский

Д.Л. Хорват

Герцог Н.Н. Лейхтенбергский

А.И. Рогожин

В.С. Афанасьев

Я.А. Слащов

К.И. Щербаков

– А, да, да, вижу даже русские формы. В чем же у вас дело?

Я дал знак Черячукину, как мы условились, сделать доклад. Черячукин кратко, недлинными фразами, для облегчения переводчику, объяснил цель нашей миссии.

– Мне отлично известно о вашей борьбе, об этом генерал Греннер ежедневно мне докладывает; сперва у вас были заминки, а теперь с генералом Красновым ваши боевые дела пошли недурно.

– Совершенно верно, Ваше превосходительство, – вновь вступил Черячукин, – но сами знаете, что для ведения войны нужно оружие и снаряды, у нашего противника их много, а у нас на Дону не было складов.

На это Греннер, с разрешения своего шефа, сказал:

– Об этом мы уже уведомлены, и Его превосходительство может дать распоряжение здешнему правительству, но раньше у нас должна быть полная уверенность, что это оружие попадет в руки казаков.

– К кому же оно может попасть, как не к борющимся с большевиками? – ответил Черячукин.

– А у вас на Юге, в ваших же казачьих станицах, собирается Добровольческая армия, которая не хочет признать, что нами заключен мир с Россией, продолжает считать нас врагами.

Чтобы помочь Черячукину, я взял на себя ответить Греннеру:

– Добровольческая армия – это добровольно собравшиеся русские люди, которые так же, как и мы, ведут борьбу против большевиков, захватчиков власти нашей Родины. Очищая наши тылы в областях Северного Кавказа, они помогают нам; представьте себе, если бы у нас не было этой поддержки – выдержали бы мы? А если нет, то Дон вновь был бы захвачен красными и, вместо дружественного фронта, вам пришлось бы прикрывать его посылкой своих войск. Этим наша борьба оказывает и вам услугу.

– До некоторой степени вы правы, генерал, – сказал Греннер, – но добровольцы, мы отлично знаем, не любят нас, относятся к нам враждебно, и, если обстановка им будет благоприятствовать, немедленно организуется фронт против нас. Конечно, это будет не так страшно, но все же потребует сил – для отпора.

– Мы с вами, – с волнением выразил я, – старые офицеры Генштаба, а потому, откинувши мысли о любви или ненависти, не играющие значительной роли, отдадим себе здравый отчет – какую опасность для вас может представить небольшая горсточка мужественных русских патриотов? Их главная цель – борьба не на жизнь, а на смерть с поработителями нашего Отечества! Они собираются и жертвуют жизнями! Таким людям, преданным Родине, можно только сочувствовать. Будем искренни и в душе, каждый из нас отдаст должное в их стремлениях и подвигах. Наконец, Ваше превосходительство, я глубоко убежден, что если в таком же положении оказались бы германские подданные своего императора, то без сомнения поступили так же!

На мою с жаром сказанную тираду генерал Эйхгорн как-то встрепенулся, крякнул от удовольствия и сказал:

– Какие могут быть разговоры, все немцы пошли бы их бить!

Все улыбнулись, даже Греннер не удержался и уже мягче произнес:

– Вы ловко затронули за живое нашего начальника, который разберется в вашей просьбе и, полагаю, поможет вам.

Мы поблагодарили, и уже в более мягком прощании чувствовалось, что ледок недоброжелательства Греннера подтаял и препятствий передачи Дону оружия и снарядов не будет.

На следующий день, как я часто делал, зашел перед обедом к Скоропадскому, когда он делал прогулку по саду. Застал его гуляющим с В.В. Дашкевичем и двумя членами правительства, и, здороваясь со мной, он заявил:

– Браво, поздравляю, сегодня утром виделся с Греннером, и он рассказал мне, как ты ловко поддел старика командующего! Добиться от нас, в общем благожелательно к вам настроенных, было не трудно, а сломать такой кремень, как Греннер, задача не из легких. Оставайся обедать, хочу выпить за успех.

За обедом гетман, выпив за успех и мое здоровье, выразил уверенность, что препятствия к выполнению нашей просьбы устранены.