Текст книги "Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8"

– Товарищи, не хотите ли пройти с нами на ближайший хутор за продуктами?

Нас поддержал еще кто-то из публики, и мы все вместе двинулись к хутору, который находился в 4 верстах от станции, выпили там молока, купили себе хлеба и мирно вернулись на станцию. Спустились сумерки, зажгли опять эти старые керосиновые лампы, и публика начала укладываться спать. Но публики стало больше. Прибыли из Царицына еще поезда и привезли разношерстную компанию.

На следующий день стало тревожнее. Утром мы проснулись рано и, закусив корочкой хлеба, уселись на платформе, чтобы подышать свежим воздухом. Напротив нас стоял какой-то эшелон с красноармейцами, которые несли охрану станции. За неимением других развлечений, было забавно наблюдать за краснокожими. У них в вагоне оказался граммофон, который ими усердно заводился. Они вторили ему, пели и танцевали около вагона. Велико же было наше удивление, когда мы вдруг услышали звуки нашего гимна «Боже, Царя храни». Солдаты не разбирались в пластинках и поставили ее нечаянно. Она была очень быстро остановлена и снята под нецензурную ругань.

Под вечер мы прошлись по поселку около станции, чтобы вымолить у кого-нибудь крынку молока. К счастью, нам повезло. По дороге с нами заговорил Потемкин.

– Дальше оставаться нам на станции нельзя, – сказал он серьезно, – когда пойдут поезда, все еще неизвестно. Поэтому я решил идти пешком. По ту сторону Дона определенно идет сражение, сегодня ясно была слышна орудийная пальба. Я пережду еще один день. Если завтра ничего не выяснится, то нужно идти, иначе может быть и поздно. Но дело это серьезное, или пан, или пропал, так что вы обсудите все сегодня, и я, в свою очередь, за ночь что-нибудь решу.

Конечно, идти пешком было очень рискованно и смело, но по всем данным, ничего иного не оставалось, и мы это решение приняли. На станции нас томила тоска. Мы не знали, куда уйти от людских взоров, чтобы отдохнуть. Потемкин, Чегодаев и я улеглись на травке в палисаднике перед станцией и думали здесь поспать. Но явился вдруг старший комиссар и выставил нас из палисадника.

– Нельзя же, товарищи, – обратился он к нам в вежливой форме, – лежать на траве. Вы ведь интеллигентные люди и должны понимать, что трава от этого портится.

– Он прав, – тихо сказал Потемкин, и мы быстро вернулись на станцию.

– Слово «интеллигентные», – продолжал Потемкин, – мне совсем не нравится, надо скорее выметаться отсюда, уже подметили нас.

Только мы вошли в помещение, как послышался гул подходившего поезда. Мы удивились, потому что поезд подходил со стороны Дона. Поезд остановился. Из вагонов, классных и теплушек, высыпало много народу, и все это сразу метнулось в буфет, который торговал только во время стоянок поездов. Тут были и матросы, и штатские, красноармейцы, казаки и рабочие. Все были сильно взволнованы и старались заглушить свое волнение едой. Около буфета они не ели, а просто жрали. Что не нравилось, бросалось тут же на пол, швырялись деньгами и облигациями. Карманы у них были полны всякими денежными знаками. Некоторые из матросов и красноармейцев были босые. Все это произвело на нас удручающее впечатление. Хотя красноармейцы и говорили о том, что они со станции Миллерово, где дрались с немцами, но следы еще совсем недавнего боя были еще слишком заметны на них. До Миллерова было далеко, а их волнение, их суета, беспорядок в костюмах и несвязные речи указывали на что-то недавнее, свежее. Когда после первого поезда прошли в 20-минутные промежутки еще два, картина нам стала ясна. Люди бежали…

Опять настал вечер, опять зажглись эти тусклые лампы, и многие уже завалились спать. Народу набралось очень много, негде было даже головы приткнуть, поэтому Потемкин, Чегодаев и я вышли наружу и решили устроиться просто на земле, в стороне от станции, чтобы не валяться на грязном полу и не дышать ужасными топорными благоуханиями. Мы улеглись и накрылись единственным имевшимся у нас пальто, вернее, мы закрыли только верхнюю часть тела, ноги оставались непокрытыми, но к этому мы уже привыкли.

Под прикрытием пальто Потемкин нам рассказал про свою встречу в Царицыне на вокзале, незадолго до отхода нашего поезда.

– Когда мы вышли из зала и направились к вагонам, – начал он, – меня кто-то окрикнул: «Потемкин». Я остановился, смотрю предо мной стоит лейтенант Абрамов, без погон, в большевистской амуниции, рядом с ним какой-то матрос. «Абрамов, – ответил я, – какими судьбами ты здесь?» – «Я служу на бронепоезде, – сказал Абрамов, – деремся против немцев, меня назначили командиром этого бронепоезда. Ты вот что, Потемкин, – перебил он внезапно свой рассказ, – расскажи подробно, куда едешь, как тебя занесла судьба в Царицын? Между прочим, ты не бойся, этот матрос мой друг, при нем можешь смело говорить все, что хочешь. Мы с ним заодно».

Должен вам сказать, – продолжал Потемкин, – что Абрамова я давно знаю, мы с ним даже вместе плавали. Он совершенно бесхарактерный человек, страшно любил своих подчиненных матросов и относился к ним как к детям. Часто заступался за них, выгораживал и защищал. Его матросы очень любили. Когда произошла революция, он по инерции, потому что у него не было своей воли, остался со своими матросами. И при большевиках он не ушел и вот теперь возглавляет этот бронепоезд. Я ему рассказал, что еду с компанией к Корнилову, пробираемся осторожно в армию, потому что не можем определить ее точного местонахождения. Еще поговорили о том и о сем, о наших офицерах, и под конец он мне сказал, что никогда не будет драться против своих, что он, как и его матросы, против гражданской войны и что сейчас они сражаются только против немцев. На этом наш разговор закончился, и мы распрощались. Очень он славный человек, жаль его, что он так втерся в это общество, – закончил Потемкин.

Мы натянули выше пальто и попробовали заснуть. Но только мы сомкнули глаза, как пришел красноармеец и грозно сообщил, что здесь спать нельзя, разрешается только на станции. Делать было нечего. Взяли пальто под мышку и легли на грязный пол на станции. Тяжелые думы кружились в голове, и мы вспоминали, как еще вечером пришел на станцию красноармеец и громко, окруженный большой толпой, рассказывал про свое последнее сражение с казаками.

– Идут в атаку как один, – распространялся он с увлечением, – и если кто раненый у них падает с коня, то сперва втыкает пику в землю, а другой, кто позади был, схватывает эту пику, то и идет на нас. У них все больше молодые, безусые, есть и постарше, но все в погонах, у офицеров они так и блестят. Много наших полегло, стрелки, что ли, у них лучше, но потеряли мы много. Я бы всех этих кадет перерезал (кадетами назывались белые воины). Теперь всех надо убивать, много их еще у нас шляется, поди, здесь на станции немало этой дряни. Нужно строго за ними следить и почаще проверять документы, – закончил он.

Эти рассказы беглых красноармейцев, все их угрозы и заключения вызывали невольную тревогу. Нужно было скорее уходить, хотя бы пешком. Это сознавали все, потому что иначе мы рисковали быть пойманными.

9-го рано утром мы были разбужены новой ввалившейся компанией красноармейцев. От них мы узнали, что казаки сегодня ночью заняли хутор Калач, уже по эту сторону Дона. Красноармейцы возбужденно пересказывали происшествие, находясь еще под свежим впечатлением разыгравшегося небольшого боя.

– Спим это мы спокойно, – говорили они вперемешку, – как вдруг услышали стрельбу по хутору. Мы за винтовками, да и на улицу. А там уже полно казаков, все в погонах и на конях, кричат что-то вроде улю-лю-лю, улю-лю-лю, гоп, станичники, вставай, бей краснокожих, выгоняй с хутора; станичники, гей, спасать вас прискакали. Видим, дело наше плохо, уже спасти ничего нельзя было. Мы и не думали, что это так быстро могло случиться. А казаки, оказывается, через Дон-то переправились, у станицы Голубинской, да прямо нам во «фланк». Все им оставили, и склад винтовок, и две пушки, и цейхгауз, сами-то только в чем есть выскочили, лишь бы самим целыми остаться, сапоги и валенки, поди, все по дороге побросали, а кто и патронташ и винтовку, чтобы ловчее бежать-то было! Эх, дело было!

– А много их-то было, может, всего разъезд какой? – переспрашивали из слушавшей публики.

– Какой разъезд, их видимо-невидимо, – отвечали красноармейцы, – а нас всего-то 300 человек, один батальон, куды там!

Потом уже мы узнали, что казаков было всего 45 человек.

Дело становилось серьезнее. Чувствовалось их озлобление, они готовы были расстрелять кого угодно в отместку за понесенное поражение. Мы вышли на платформу, чтобы развлечься и не слушать больше этих повествований. Прошло около часа, как вдруг раздались крики:

– Казаки, кавалерия на горизонте!

Предчувствуя сражение, мы вернулись в здание станции, чтобы не быть глупо ранеными или убитыми. Рота, стоявшая в вагонах, сразу кинулась к винтовкам, стала быстро высыпаться из вагонов, на ходу одевая патронташи и волоча за собой пулеметы. Из станции к роте быстрым шагом подошел с одним наганом в руке и с другим за поясом старший комиссар и стал неистово кричать:

– В цепь, товарищи, скорее вперед, занимай позицию!

Рота действительно быстро изготовилась к бою, и уже цепь, за вагонами, начала двигаться вперед, очевидно только сейчас отыскивая себе более удобную позицию.

На станции публика страшно всполошилась. Все моментально стали пристраиваться к стенке, чтобы таким образом защитить себя от пуль. Лица у всех заметно побледнели, и чувствовалась определенная паника. Прошло еще несколько мгновений, но выстрелов все еще не было слышно. Наступила странная волнующая тишина. Этим дело и закончилось. Как оказалось, красноармеец, стоявший на наблюдательном пункте на водокачке, принял свой разъезд за неприятельскую конницу и нарушил этим своим ревностным отношением к службе на некоторое время общественный покой на станции.

Когда улеглась паника и трудолюбивый народ приступил к обыденным занятиям, к нам, в наше незабвенное помещение 1-го и 2-го классов, вбежал старший комиссар и громко объявил:

– Приказываю всем пассажирам немедленно собрать свои вещи и садиться в поданные по моему приказанию вагоны. Дальше поезда вообще ходить не будут, поэтому я вас всех отправляю обратно в Царицын, а оставаться здесь запрещаю.

Речь ясная. Пока начали собираться, ко мне подошел Векслер и сказал, что Потемкин приказал двигаться поодиночке на хутор Платоновский, что в 4 верстах от станции, и разместиться там по парам, а к вечеру восстановить связь с Потемкиным.

– Кроме того, – сказал Векслер, отводя нас осторожно в сторону, – Потемкин просил передать, что мы разделены теперь на тройки, что Чегодаев и ты находитесь в подчинении у Амелунга, а Красенский и я – у Потемкина. Во всяком случае, вы подойдете еще раз к Амелунгу и спросите его, что делать, он, может быть, распорядится по-своему.

Но времени оставалось очень мало. Публика уже тащила свои тюки и выходила на платформу. Я посмотрел в сторону Амелунга и заметил, что он тоже одевается и спешит. Когда он увидел меня, он подмигнул правым глазом, как бы объясняя, как понял я, что пора идти. Будучи вполне уверены, что Потемкин и Амелунг сговорились и дальше двигаться вместе, мы с Чегодаевым не подошли в этой толчее к Амелунгу, а прямо вышли на улицу, в противоположную от платформы сторону, и шагах в 100 друг за другом направились к шлагбауму, а оттуда на хутор. Амелунг за нами не шел. Но в эти минуты мы уже решили действовать самостоятельно, предположив, что Амелунг все же сел в поезд и поехал обратно в Царицын, что нам совсем не улыбалось. Сперва мы часто оглядывались, все боялись, что за нами будет устроена погоня, если спохватятся, что нас в вагонах не оказалось, но, к счастью, наши страхи были напрасны. Никто за нами не гнался, да, очевидно, мало кто нами интересовался в эти минуты. Через несколько минут после того, как мы прошли железную дорогу, промчался поезд с отосланными обратно в Царицын пассажирами.

Когда мы подходили к хутору, то на окраине его, за перекрестком дорог, мы встретили Потемкина, сидевшего на бревне и о чем-то размышлявшего. И он, в свою очередь, заметил нас, подозвал к себе и сейчас же обратился с вопросом:

– Где полковник Амелунг?

– Мы не знаем, – ответили мы, – он нам подмигнул глазом, наверное, сейчас придет. Он еще оставался на станции.

– Вот именно, что оставался! – рассерженным тоном перебил нас Потемкин. – Вы должны были ехать с ним обратно, вы же в его тройке. А вылезать нужно было на станции Карповка и оттуда самостоятельно пробираться дальше. Неужели вы не понимаете, что вшестером пробираться теперь очень трудно и опасно?

– Мы были уверены, что полковник Амелунг пойдет вместе с нами на хутор, – оправдывались мы с Чегодаевым.

– Так вот, – продолжал Потемкин все в том же тоне, – потрудитесь идти немедленно пешком в Карповку и найдите там Бориса Владимировича. Со мной вы быть не можете, иначе мы все попадемся, – добавил он более мягко. – Сейчас можете идти на хутор и у кого-нибудь передохнуть и поесть, а потом отправляйтесь.

Мы пошли. Настроение сразу понизилось на несколько градусов. Идти искать полковника Амелунга было делом очень рискованным. Где его найти? Может быть, ему вовсе и не разрешили слезать на промежуточных станциях и просто приказали ехать со всеми пассажирами прямо в Царицын, рассуждали мы, а из Царицына уже будет труднее пробираться в армию, да и денег у нас нет для того, чтобы жить самостоятельно и болтаться без определенных занятий. Следовательно, идти искать полковника Амелунга бессмысленно. Это только удалит нас от нашей прямой цели. Поэтому нужно идти к Потемкину к 6 часам вечера, как он с нами условился, и ему доложить, что мы считаем поиски Амелунга обреченными на неудачу и что мы решили тоже пробиваться к казакам, будь это даже совершенно самостоятельно от Потемкина. Иного выхода мы все равно не найдем.

На хуторе мы вошли в первый попавшийся дом и попросили разрешения остановиться на несколько часов… К нам вышел довольно пожилой казак и пригласил в хату…

– Чем богаты, тем и рады, – сказал он просто и указал на сиденья. – Садитесь, сейчас и пообедаем, откушайте с нами!

– Спасибо, дедушка, спасибо! – отвечали мы, вошли в комнату, перекрестили лбы по обычаю старообрядцев (население хутора было старообрядческое) и сели на предложенную нам скамейку. Хата была маленькая и небогатая. Низенький потолок, глиняный пол и бедное убранство указывали на скромную жизнь семьи этого старика. Сам старик был приветлив и ласков, дал нам по стакану молока и стал занимать нас разговорами.

– Вы кто такие будете? – начал он.

– Рабочие, дедушка, идем из Царицына в Ростов, да вот дальше Кривомузгинки нас не пустили, а мы люди бедные, ждать долго не можем, ибо денег у нас мало, потому решили идти дальше пешком.

Между тем девчата принесли обед, скромный, но хорошо приготовленный. Старик всем нарезал по ломтю хлеба, перекрестился и пригласил есть. Посуды не было, все ели из одной большой чашки, чтобы не капало с ложки на стол, ломоть хлеба подкладывали под ложку, поднося ее ко рту. Есть нам не хотелось, тревожное настроение заставляло сердце биться сильнее, и волнение заглушало аппетит. Мы знали, что в 18 верстах от нас идет бой, так как беспрерывно была слышна орудийная пальба. Мы боялись, что нас могут заподозрить, что за нами может быть устроена погоня со станции и что вообще наше положение здесь весьма опасно и рискованно. Но пословица «Кто не рискует, тот не выигрывает» тысячу раз повторялась нами в уме для собственного успокоения, но в голову сейчас же вкрадывались другие черные мысли, которые снова волновали и не давали покоя. Во время обеда разговаривали мало. Только старик интересовался нашей судьбой.

– Чем же вы раньше занимались? – все допытывался он.

– Я был садовником, – сказал я тихо, только что придумав это ремесло.

– Садовником? – протяжно выговаривая это слово, переспросил старик и продолжал: – Знаете это дело… Так вот, – помолчав, опять начал он, – вы точно должны знать: у меня фруктовые деревья есть, и черви завелись, – медленно протягивая каждое слово, говорил он, – я их побрызгал жидкостью такой, и, глянь, не помогло; так вы скажите, как это надо, чтобы червей-то этих не было.

– Это, дедушка, – отвечал я нерешительно, – поливать, значит, надо другой жидкостью, да начинать нужно с самого начала…

– Как гудит, точно гром! – снова начал старик, прислушиваясь к орудийному гулу. – И что это все война да война, все люди смириться никак не могут, казак на казака с мечом пошел, нехорошо это!

– Да, дедушка, – только и могли мы ответить, – это нехорошо!

– И вы вот покоя найти не можете, вижу я вашу тревогу.

– Тяжело жить на свете стало, – сказал я, – работы нет и денег нет, оттого-то и тяжело!

Обед кончился. Все встали. Девчата начали быстро и ловко прибирать со стола.

– Да, да, – тяжело вздохнул старик. – Ну, идите отдохнуть, девки вам в балаган подушки вынесут, вам покой нужен.

Племянник дедушки, молодой казак лет 18, провел нас в балаган, большое колесное сооружение для жилья, которое во время полевых работ вывозится в поле для жилья и укрытия от дождей и непогоды. Казачок быстро ушел и оставил нас вдвоем. Но спать мы не могли. Здесь, наедине, стало как-то тревожнее на душе. Но мы быстро договорились, что теперь отступления быть не может, что нужно идти вперед. В армии, вероятно, мало людей, и нужно спешить, это лишь на пользу армии. Вероятно, не только мы одни таким путем пробираемся, много и других. У каждого своя одиссея. А обратно за полковником Амелунгом мы не пойдем. В крайнем случае будем сами пробираться. Все время мерещилось что-то нехорошее, ухо прислушивалось к каждому шороху, к голосам, доносившимся с улицы, и к шагам проходивших казаков.

«Только бы не большевики», – повторяли мы каждую минуту про себя.

К вечеру мы вышли из нашей конуры и решили идти встретиться с Потемкиным в условленное время. Когда мы собирались уходить, к нам подошел дедушка казак:

– Вы вот что, братцы, жить у меня можете, место, слава богу, есть, да и подкормить вас могу, но сперва пойдите к нашему председателю и попросите у него позволения, такой у нас ныне закон вышел. Он казак хороший, не бойтесь, а коли даст вам позволение, то пожалуйста – живите хоть месяц, ничего не скажу!..

Потемкин нас уже ожидал. Встретил нас казак, хозяин дома, где остановился Потемкин, и указал дорогу, открывая калитку во двор.

– Так будет лучше, – промолвил он, – не то казаки загомонят, когда сойдетесь на улице.

Я сразу сказал Потемкину, что возвращаться теперь на поиски Амелунга бесцельно, ибо он мог проехать в Царицын, а ехать нам туда – это все равно что никогда уже не попадем в армию.

– Мы решили идти за вами. Вы идите впереди, а мы на полчаса сзади, чтобы мы могли наблюдать за вашим направлением.

– Отлично, – уже более ласково ответил Потемкин, – и Амелунга не нужно искать. Это действительно бесцельно. Пойдемте вместе. Погибнем – так тоже вместе, что Бог даст. Между прочим, я узнал дорогу у моего казака, он оказался вполне порядочным человеком. Когда я с ним разговорился и убедился в его порядочности, я открыл ему свою маску и сказал, что я никакой не рабочий и не мастер, а офицер и что пробираюсь с молодежью к казакам. Когда же я его попросил не болтать после нашего ухода, он мне сказал: «Я казак, и не нужно мне об этом говорить». Нам нужно идти по направлению к хутору Калачу; верстах в трех отсюда начинается глубокая балка, по которой мы пойдем и которая нас проведет прямо к хутору Калачу. Давайте двигаться, как только стемнеет.

– Не лучше ли нам тронуться в путь завтра утром, – возразил я. – Дороги мы не знаем и можем легко сбиться в сторону и нарваться на какой-нибудь патруль. Кроме того, сильная орудийная пальба указывает, что где-то у Калача идет сильный бой. Утро вечера мудренее. Нам бы чуть свет отсюда выйти, тогда с восходом солнца мы будем уже в балке.

Было договорено, что мы все вместе выйдем в 4 часа 30 минут утра и встретимся на выгоне, на дороге.

После разговора с Потемкиным настроение сразу повысилось. После ужина с дедушкой молодой казак снова проводил нас в нашу конуру, где мы крепко уснули, забыв о наших тревогах. Определенное решение, принятое вместе с Потемкиным, сильно нас подбодрило.

На следующее утро, подкрепившись у гостеприимного дедушки молоком и хлебом и поблагодарив за приют, мы быстрым шагом двинулись к условленному месту. Потемкин, Красенский и Векслер уже были там и, заметив нас, сразу тронулись по направлению к балке. Но так как дорога к балке шла почти по самому хребту, вырисовывавшемуся на горизонте и потому отлично видному со станции, пришлось сперва взять курс на юг. Потемкин, Красенский и Векслер шли шагов на сто впереди от нас, показывая нам дорогу. Пройдя от хутора расстояние не больше полуверсты, мы услышали за собой конский топот и, оглянувшись, увидели двоих скачущих за нами всадников, приближавшихся к только что оставленному нами хутору.

– Возьмите курс вправо, – крикнул нам Потемкин, – за нами гонятся!

Мы повернули еще больше на юг. Настроение сразу же сильно пало, в разговоре и в движении почувствовалось волнение. В первые минуты было трудно даже побороть это чувство, так как мы определенно знали, что если попадемся, то сухими из воды не выйдем.

Всадники, как только приблизились к хутору, повернули в первую же улицу и скрылись из виду. Снова воспрянула надежда, снова мы радостно заговорили друг с другом и начали смелее поворачивать влево, на запад, стараясь не потерять из виду Потемкина. Расстояние между нами во время нашего движения на юг сильно увеличилось.

Прошел час, а мы все еще не находили балки, которая должна была укрыть нас от лишних взоров. Вдруг мы заметили, что Потемкина с его спутниками не стало больше видно. Сперва мы предположили, что зазевались и потеряли их из виду, но потом сообразили, что они, вероятно, уже спустились в балку. Минут через двадцать и мы спустились в долгожданную глубокую балку и, легко вздохнув, еще быстрее двинулись вперед. Вскоре мы догнали Потемкина, ожидавшего нас. Векслер был послан вперед на разведку, чтобы точно узнать у кого-нибудь из недалеко пахавших казаков, действительно ли это та балка, по которой нам нужно было идти. Мы присели в ожидании прихода Векслера. Нас всех мучила тревога, ибо час гибели или победы приближался. Время уже показывало шесть часов, а надо было торопиться, чтобы как можно раньше добраться до линии казаков. А дорога была еще длинная, так как мы прошли не более 5 верст.

Вернулся Векслер, подтвердил правильность пути, и мы сразу же двинулись дальше. Тропинка шла глубоко в балку, была очень извилистая и представляла собой хорошо укрытое место; за нашим движением наблюдать никто не мог. Дикий кустарник был раскидан по сторонам, и кое-где попадались деревья. Прошло еще минут тридцать, как вдруг я заметил, что по бугру, по самому краю балки, едут два вооруженных всадника, по-видимому, дозоры какого-нибудь разъезда.

– Кока, вниз! – крикнул я сдержанным голосом и потянул Чегодаева за кустарник, находившийся от нас в двух шагах.

Мы спрятались. Чегодаев в первое мгновение ничего не мог понять: он всадников не заметил.

– Не поднимай головы, – все продолжал я шепотом, – а то еще увидят нас.

Всадники рысью проехали по верху мимо и скрылись за первым изгибом балки. Мы сейчас же вышли из нашего прикрытия и догнали Потемкина, шедшего вереди нас и ничего не заметившего. Мы рассказали ему о встреченных нами двух всадниках. Решили идти дальше с осторожностью, чтобы не нарваться на ядро разъезда. Но не успели мы пройти и пяти минут, как вдруг выросла наверху фигура вооруженного всадника, заметившего нас и грозно крикнувшего нам:

– Эй, пойдите сюда!

Сердце забилось от испуга, и лица у всех заметно изменились.

– Ну, все пропало, – махнув рукой, сказал Потемкин.

Всадник, оказавшийся тыльным дозором большевистского разъезда, не успокоился на том, что позвал нас, а начал махать фуражкой, желая этим движением привлечь внимание ядра разъезда. Но разъезд не заметил сигнализацию дозорного, так как успел отойти от него на большое расстояние. Служба, к большому нашему счастью, неслась большевиками весьма поверхностно, что и послужило нам спасением.

Когда мы поднялись по крутому скату наверх, красноармеец, подделываясь под опытного кавалериста, начал задавать нам сперва шаблонные, а потом просто глупые вопросы.

– Кто вы такие будете? – начал он.

– Рабочие, – ответили мы уже спокойнее, увидев, что разъезд не обращает внимания на сигнализацию дозорного.

– А куда идете? – продолжал красноармеец.

– Мы идем со станции. Едем в разные города на работы по командировке от своих советов, – сказали мы все почти что в один голос. – Со станции поезда больше никуда не ходят. Мы же люди бедные и ждать не можем, вот и решили идти пешком. Документы у нас все есть, коли нужно, покажем, – добавил Потемкин.

– Не надо, – флегматично ответил красноармеец. Вынул свою деревянную табакерку из кармана, посыпал табаку на бумажку и начал крутить папиросу.

– А спички у вас есть? – спросил он после некоторого молчания. – А то у меня нема.

Потемкин протянул ему коробку спичек. Красноармеец закурил.

– А как бы нам безопаснее пройти? – спросили мы. – Тут, сказывают, шайки какие-то бродят, избивают, коли поймают. Как бы нам к ним в лапы не попасть? Мы ведь советские служащие, коли попадемся, то добром не помянут.

– Дорога простая: вот влево – там казаки, разъезды ихние, а справа – там никого нет. Держите прямо на деревню. Мужики там хорошие и прикрыть могут.

– Ну, спасибо, товарищ, что рассказал нам все, не то мы люди темные в военном деле. Теперь хоть знаем, куда идти.

– До свидания, товарищи, – попрощался с нами красноармеец и поплелся тем же спокойным шагом дальше по окраине балки, курил свою папиросу и не обращал на нас уже никакого внимания. Мы не вернулись в балку, а пошли по направлению на указанную нам деревню Песковатку, показавшуюся вдали на горизонте.

– Ну, господа, нам повезло, – сказал через некоторое время Потемкин. – Ну и болван же нам, на счастье, попался. Был бы это кавалерист, отвел бы он нас обратно на станцию, а там бы и расстреляли. Комиссар догадался бы, в чем дело. Потому-то я и махнул рукой, не думал, что попадется такой михрютка. Поздравляю вас, теперь к казакам-то придем.

Как только разъезд скрылся на горизонте и мы уверились, что за нами никто не может больше следить, мы круто повернули влево и теперь взяли направление на хутор Калач.

Но усталость дает себя знать, к тому же и аппетит появился. Дошли до первого казачьего балагана и сделали маленький привал. После небольшой закуски мы бодрым шагом зашагали вперед и решили теперь держать направление правее хутора Калача, то есть прямо на казаков. Шли мы еще долго, то поднимались на бугры, то снова спускались через рытвины, канавы, небольшие речки и овраги, шли большей частью по намеченной прямой линии, чтобы не терять лишнего времени. Солнце поднялось уже высоко, и становилось жарко. Хотелось пить, но Потемкин не разрешал.

– Напьетесь потом, – говорил он, – надо спешить, чтобы скорее встретиться с казаками. Если красный разъезд устроит за нами погоню, то будет совсем глупо, потому вперед без задержки.

И мы продолжали идти покорно, так как сознавали, что смерть совсем низко пролетела над нашими головами и что испытывать судьбу не следует. Шли мы все вместе, не чувствуя утомленности, настолько были напряжены нервы.

Вдруг, совершенно неожиданно, на горизонте перед нами, почти на линии нашего направления, показались фигуры нескольких всадников, которые то появлялись на впереди лежащем бугре, то снова исчезали.

– Думаю, что это уже казаки, – сказал Потемкин, – здесь большевиков быть не может, мы уже близко подошли к Дону.

Мы стали присматриваться и скоро заметили, что всадники вооружены не только винтовками, но и пиками.

– Вот и доказательство, что это казаки, – радостно воскликнул Потемкин, – у большевиков пик нет!

– Казаки, казаки! – с восторгом воскликнули мы и прибавили шагу. До казаков оставалось еще верст семь, следовательно, по крайней мере еще час с небольшим ходу.

Длинным казался наш путь. Мы старались сократить дорогу до минимума, ползли по крутым скатам и снова спускались в глубокие балки и шли по вспаханному полю.

И вот, наконец, мы увидели, что расстояние от нас до казаков не превышало полутора верст, когда от группы отделились три всадника и с винтовками в руках поскакали прямо нам навстречу.

– Руки вверх, руки вверх! – еще издали начали нам кричать звонкие голоса.

– Руки вверх! – скомандовал нам Потемкин. – Бросайте вещи и поднимите руки!

Мы сперва не разобрали, в чем дело, до того приковал нас вид молодцеватых всадников в погонах, и уже только потом, после команды Потемкина, мы исполнили приказание.

Казаки подлетели, остановили своих коней и сразу начали с расспросов, не выпуская из рук винтовок. Наш хулиганский вид их, очевидно, смущал, и они не смогли быстро нам довериться.

– Кто вы такие? – вежливо начал рослый казак с русой бородой.

– Я капитан 2-го ранга Владимир Николаевич Потемкин, морской офицер, – первый отвечал Потемкин. Ответили и мы по порядку.

Казаки сперва были как будто ошеломлены нашими ответами, видимо не ожидая, что из хулиганских костюмов вылупятся офицеры и юнкера.

Но, судя по внешнему облику, они остались довольны и сейчас же забросали нас вопросами о том, что делается у большевиков, что происходит в Царицыне, сколько сил у них сосредоточено у Кривомузгинской и т. д. Мы радостно и оживленно отвечали и старались подчеркнуть, что нашему ликованию нет предела, что мы долго терпели, пока пробирались к казакам, и что вот, наконец, мы достигли нашей цели, добрались, видим казаков в погонах и не знаем, как выразить свое торжество. Казаки внимательно прислушивались к нам, вероятно понимая нашу откровенность и простодушие. Через несколько минут мы пошли все вместе к начальнику разъезда, который сразу же нарядил казака для сопровождения нас на хутор Калач к коменданту. Оттуда нас должны были отправить дальше.

– Только, пожалуйста, – вдруг обратился к нам один из старших казаков, – не говорите «товарищ». У нас теперь говорят «станичник» или «земляк», а слово «товарищ» позабудьте.

– Знаем, станичник, – сказал Потемкин. – Слава богу, ведь уже воевали, не впервые с казаками дело иметь!

– А вы где воевали? – спросил казак.

– У генерала Корнилова, в Ростове, там и ранен был, видите – глаз свой за казаков потерял.

– Так вы корниловцы? – промолвило сразу несколько казаков.