Текст книги "Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8"

* * *

После нашего визита у немецких властей выяснилось, что с этой стороны наши опасения о запрете в выдаче нам боевых запасов и снаряжения отпали, другими словами, главная цель, для выполнения которой мы были посланы, достигнута.

Собрав всю миссию, мы подробно обсудили достигнутые результаты и нашли, что задачи, нам поставленные Донским атаманом, выполнены: нужное нам снаряжение мы получим, железнодорожные вопросы обоюдным соглашением достигнуты, торговые дела и товарообмен налажены; вопрос о Таганрогском округе, всегда входившем, как и теперь, в Область Донскую, в настоящее время неактуален, а проезд желающим через Таганрог и Ростов, как и вообще выезд из Украины куда бы то ни было, никогда не был запрещен.

Поэтому мы можем возвращаться, предоставляя Черячукину, остающемуся здесь, закончить формальности.

(Как нам стало известно потом, в первый же месяц после нашего отъезда было отправлено на Дон: 11 600 винтовок, 88 пулеметов, 46 орудий, 109 тысяч артиллерийских снарядов, 11,5 миллиона патронов; около трети Красновым было передано Добровольческой армии.)

Наш «купец» порадовал нас, что им выхлопотано для каждого из нас по 10 кило сахару по казенной цене. Кроме того, желающие могли купить на базаре сколько угодно сахару, т. к. в нем был недостаток на Дону, где сахарных заводов не существовало.

У меня еще было приглашение на завтра русского общественного деятеля с просьбой ко мне поделиться сведениями о событиях на Дону и обменяться мнениями. Затем остается попрощаться с гетманом.

Поэтому я предложил нашим членам закончить в два дня свои дела, чтобы на третий мы могли выехать, прося нашего путейского «министра» распорядиться прицепкой нашего вагона к отходящему поезду.

* * *

Память мне не сохранила имени хлопотливого хозяина, пригласившего на собрание; когда я приехал в его небольшую квартиру, там уже было немало собравшихся; слышались голоса спорящих: одни обвиняли политику гетмана, другие находили, что ничего другого он сделать не может, большинство спорили горячо.

Меня обступили знакомые и незнакомые, узнав, что я приехал с Дона, засыпали вопросами. К счастью, хозяин дома пришел мне на помощь и просил, как я обещал, ознакомить с положением на Дону и Добровольческой армии. Собралось до 40 человек, и среди них я увидел бывшего конногвардейца барона П.Н. Врангеля, способного и храброго офицера, с которым не раз встречались в его полку, где он носил название Пипер, и в застольных красноречивых тостах он соревновался со своим однополчанином Бискупским.

Увидев меня, Врангель подошел с вопросом: «А, и ты сюда пробрался, да еще в военной форме?»

Я ответил, что рад его видеть, на Дону с декабря и по просьбе хозяина поделюсь своими сведениями, к чему и приступаю.

Вкратце я поведал о своем приезде в Новочеркасск, свидании с Алексеевым, Корниловым и бывшими «быховскими узниками», об участии в восстании с казаками против большевиков, а также о доблестном походе Добровольческой армии на Кубань.

Хозяин и слушатели поблагодарили за доклад, но пришлось отвечать на массу задаваемых вопросов, в том числе, что мне удалось выполнить из поручений, данных мне Красновым.

– Все это интересно, что ты рассказал, – вдруг резко обратился ко мне Врангель, – но однобоко освещаешь обстановку – много о казаках и вскользь о добровольцах, между тем они стоят на правильном пути спасения России, а Краснов с казаками пошел на поклон немцам.

Упрек, в резкой форме брошенный мне, меня удивил. Я ответил, что меня никак нельзя обвинить в пренебрежении к Добровольческой армии, я одним из первых прибыл на зов Алексеева, и лишь случай меня, неказака, толкнул на работу против красных с казаками, где пришлось быть действующим лицом, ясно, что о казаках могу больше рассказать, чем о славном походе добровольцев на Кубань, о котором повторил лишь то, что передали мне участники его. Работа Добровольческой армии мне близка, и я, находясь и здесь, веду пропаганду – всем идти на помощь добровольцам. На днях здесь я встретил князя А.Н. Долгорукова (вероятно, и ты его видел), советовал ему ехать в Доброармию и звать с собою на жертвенную борьбу, а не сидеть здесь, ища тепленьких местечек, а нам, бывшим военным, слоняющимся здесь, – стыдно. Ты обвиняешь Краснова, но он же ведет тяжелую войну, неся немалые потери, против красных, а его поклон немцам, в котором ты бросаешь упрек, был неизбежен, т. к. вести борьбу без боевого снаряжения, с голыми руками, против вооруженного противника – нельзя. Поэтому сложившаяся, помимо Краснова, обстановка потребовала пытаться достать нужное оружие на Украине, правда оккупированной немцами, но где имеются бывшие русские склады. Попытка эта усилиями моей миссии удается, и в ближайшее время мы получим оружие и Краснов сможет поделиться с добровольцами.

К сожалению, все мои доводы не удовлетворяли Врангеля, и он продолжал находить новые возражения. Одно время я сам собирался бросить ему упрек, что стыдно так поздно добраться сюда, где сидеть под защитой своего бывшего командира полка Скоропадского, которого, как сам высказал со злобой, и видеть теперь не хочет. Но я сдержался, замолчал и перестал отвечать.

Через некоторое время Врангель вновь обратился ко мне, сказав, что на днях повидал офицера, приехавшего из Ростова, который рассказал ему о недружелюбном отношении Дона и Краснова к добровольцам, вследствие чего Добровольческая армия принуждена покинуть донские станицы, где отдыхала и пополнялась, и уходит на юг.

Подобная информация, на которую ссылается Врангель, мне показалась весьма странной, и, стараясь себя сдерживать, сам задал вопрос:

– Могу лишь удивляться, какое значение могут иметь подобные бродячие осведомители, не справившись об их личности, и тебе просто надо было задать этому офицеру вопрос – почему он сам, находясь близ расположения добровольцев, предпочел вместо похода с армией уехать сюда? Не дезертирство ли это? И что стоят информации этих типов.

Решение Добровольческой армии двигаться на юг, согласно полученным мною на днях сведениям, есть следствие бывшего совещания в станице Манычской 15(28) мая 1918 года вождей Добровольческой армии Алексеева и Деникина с Красновым; последний предлагал Доброармии двинуться на Царицын, для чего передавал в полное подчинение Деникину значительные силы казаков, а он сам продолжал бы вести борьбу на север и северо-восток области. Деникин находил нужным движение Доброармии на Кубань, для освобождения кубанских казаков и очистки тыла с юга. Таким образом, никто не принуждал уходить на юг, это было решение добровольческого командования.

Стратегическая задача, решавшаяся на манычском свидании, широко описана как участниками – Деникиным и Красновым, так и эмигрантскими и советскими писателями. Теперь, когда эти события составляют историческое прошлое, видно, что решение, принятое Деникиным, было ошибочным: мы на целый год завязли в районе Северного Кавказа и дали время на формирование Красной армии; мы потеряли Волжский фронт и с ним связь с уральскими и сибирскими очагами восстания и многое другое, что составляет предмет отдельного исследования.

Не знаю, убедил ли я Врангеля? Полагаю, что нет. Тут была предвзятость, с которой он обращался ко мне, она не давала ему спокойно и трезво вникнуть в мои объяснения. Мне трудно разгадать – откуда у него, старого приятеля, появилась злоба ко мне? Могу лишь предполагать, что тщеславие и желание всегда играть первую роль были причиной. Оно же, в более серьезном случае, видно в его отношениях с Деникиным. Несмотря на такое неприязненное чувство ко мне Врангеля, я должен признать в нем крупного и энергичного вождя Белого движения, которому история отдаст должное в его деятельности.

* * *

На следующий день я поехал проститься к Скоропадскому. Мы опять прогуливались по саду и высказывали добрые пожелания. Я напомнил ему наш первый разговор, во время которого я усомнился в его уверенности о немецкой победе. Он вновь подтвердил, что в этом у него нет никакого сомнения.

– Ну, если так, то тебе остается лишь мудро провести свою политику, чтобы к развязке немцы возможно меньше наложили бы своих требований. Но всякому дальновидному правителю необходимо быть готовым и на другой конец, а именно – в случае победы союзников.

– Немцы принуждены будут очистить Украину, – ответил он, – а мы будем свободны.

– От этой напасти вы освободитесь, а что – как и сам раньше опасался – сможете противопоставить на бросивших на вас большевиков? К тому же и петлюровцы доставят немало заботы. Для этого нужна вооруженная сила, которой у вас нет. Я повидал и был приглашен на завтрак к весьма рассудительному вашему начальнику Генштаба Сливинскому, мы много беседовали, был там и генерал Головин, которого ты хорошо знаешь, нужно не очень рассчитывать на победу немцев, а, не теряя времени, сломить сопротивление немцев в нежелании дать вам разрешение в формировании вооруженной силы. Это нелегко, но раз необходимо, следует не останавливаться перед любыми мерами, дабы не остаться с пустыми руками. Обстановка для тебя – безоружного – может сложиться грозная, поэтому, лично полагаю, чтобы этого не случилось, можно идти, даже пригрозив о своем уходе в случае нежелания немцев уважить вашу просьбу. Ведь и им невесело усложнять свою обстановку во время войны.

К сожалению, чувствовалось, что Скоропадский не принимает моих предостережений, считая их запугиванием, и никогда не решится на риск лишиться своего гетманского положения при угрозе немцам о своем уходе. Вернувшись с прогулки, он приглашал остаться обедать у него, но у меня были еще дела, я поблагодарил и извинился. Мы дружески распрощались.

Выполнив задачу, поставленную атаманом Красновым, мы простились с гостеприимным Киевом. Жизнь в нем кипела ключом, население устраивалось как бы на мирном положении, большинство не отдавало себе отчета, что грозные события войны и революции могут коснуться и их. Мало чувствовалась та жертвенная борьба, которую по соседству ведут Добровольческая армия и донское казачество против большевиков; а боевые события на Западе, под гром орудий и бомб, далеко еще не кончились. Правительству вновь испеченной Украинской державы и большинству жителей не было дела до происходящего на Западе и Востоке, убаюканные порядком, поддерживаемым немецкими штыками, они считали, как дети, вышедшие из игры, что все происходящее в мире их не касается. Увы, события коснулись и их, тяжело отозвались на киевлянах, коим пришлось пережить немало горя и бедствий.

Наш вагон был прицеплен к отходящему поезду, и мы покатили к себе, где кипела работа по борьбе с красными.

Поездка в Париж и Лондон

Вернувшись из Киева, я явился к Краснову, которому, в дополнение своих донесений, по мере работ миссии, сделал подробный словесный доклад. Атаман остался доволен нашей работой, сердечно благодарил и просил повторить его на общем заседании, под председательством его самого, Донскому правительству. По моей просьбе на доклад приглашены участники (кроме консула Карасева) нашей миссии, с правом дополнить мое сообщение.

В то же время тяжелые бои для освобождения края от захвативших власть большевиков продолжались. Добровольческая армия, двинувшись на юг, освободила Кубанскую область, и кубанское казачество влилось в нее.

В Донской армии наступление в северном направлении – на Воронеж шло довольно успешно, а в восточном – на Царицын встречало большое сопротивление, что объяснялось тем, что через железнодорожный узел Царицын у красных шла их связь с большевистскими частями, застрявшими в северных областях Кавказа, борьба с которыми Добровольческой армии задерживала последнюю в этих местах.

К осени 1918 года положение на Западном фронте мировой войны склонилось на сторону союзников. На Балканском полуострове Салоникский фронт союзников, включая две русские стрелковые бригады, успешным наступлением прорвал здесь фронт центральных держав и заставил болгар и Турцию выйти из борьбы. Соединенный англо-французский флот вошел в Черное море, и командование Добровольческой армии смогло установить свою связь с западными державами.

В порты Азовского моря 21 ноября через Мариуполь вошли французские и английские миноносцы. Чтобы показать им обстановку нашей борьбы, Краснов пригласил офицеров этих миноносцев в Новочеркасск и на меня возложил поехать за ними и сопровождать во время их пребывания.

Кроме посещения ими Ростова и Новочеркасска, где им были устроены торжественные встречи, Краснов со мною пригласил командиров миноносцев – французского капитана Кошена и английского капитана Бонда, на двух автомобилях, проехать на фронт. В двухдневной поездке по уже покрытой снежком земле мы объездили Северный фронт, где накануне оказался большой успех и были взяты большие трофеи.

* * *

После победы союзников в Версале собрался конгресс победителей для выработки мирного договора.

Для защиты русских интересов от адмирала Колчака и Добровольческой армии были посланы в Париж бывший министр иностранных дел Сазонов, генерал Щербачев453453
  Щербачев Дмитрий Григорьевич, р. 6 февраля 1857 г. Орловская военная гимназия (1873), Михайловское артиллерийское училище (1876), академия Генштаба (1884). Офицер л.-гв. Конной артиллерии, л.-гв. Егерского полка, командир л.-гв. Павловского полка. Генерал от инфантерии, Главнокомандующий армиями Румынского фронта. Георгиевский кавалер. С апреля 1918 г. представитель Добровольческой армии в Румынии, с 30 декабря 1918 г. военный представитель русских армий при союзных правительствах и союзном командовании, с января 1919-го по май 1920 г. представитель Верховного правителя адмирала Колчака и начальник управления по снабжению белых армий в Париже. В эмиграции во Франции, с 1931 г. член учебного комитета Высших военно-научных курсов. Умер 18 января 1932 г. в Ницце (Франция).


[Закрыть] и Головин. Атаман Краснов, с согласия Сазонова и в помощь по донским делам, командировал свою делегацию, возглавить которую при поездке в Париж просил меня.

В последних числах декабря 1918 года я с делегацией выехал и, после немалых мытарств как с визами, всякими разрешениями, так и с получением места на пароходах, лишь с частью делегации, в том числе адмиралом Бубновым454454
  Бубнов Александр Дмитриевич, р. в 1883 г. в Варшаве. Из дворян, сын офицера. Гимназия, Морской корпус (1903), Морская академия (1913). Контр-адмирал, начальник Морского управления Ставки ВГК. С декабря 1918-го по 1920 г. член русской делегации на Версальской конференции от адмирала Колчака. Во ВСЮР и Русской Армии; с мая 1919 г. командир дивизиона миноносцев, с 20 августа 1919 г. до 8 февраля 1920 г. начальник штаба Черноморского флота. Эвакуирован в Турцию. 29 июня (2 октября) 1920 г. возвратился в Русскую Армию в Крым (Севастополь) на корабле «Константин». В эмиграции во Франции и Югославии; в 1923—1941 гг. профессор в Югославской морской академии. Умер 2 февраль 1963 г. в Кралье (Югославия).


[Закрыть], добрался до Парижа. Последний, сравнительно с прошлым, поразил меня своим серым видом, тяжелая война оказала свое влияние.

К сожалению, для нашего Отечества, в чем быстро можно было убедиться, интересы России были полностью скинуты со счета версальскими решителями судьбы Европы и всего мира.

В здании русского посольства в Париже, где нашим послом пока оставался Маклаков, собрался целый синклит прибывших сюда, лишенных своих мест наших бывших дипломатических представителей-послов, в том числе и Сазонова, которые под председательством бывшего главы Временного правительства, князя Львова, образовали Особое совещание для защиты русских интересов перед решателями мира в Версале.

Увы, никто их не выслушал и нигде их не принимали, хотя почтенное Особое совещание стучало во все двери и без конца писало: ноты, меморандумы, разъяснения и прочее о существовании России. Но это был голос вопиющего в пустыне. При кройке карты Европы забыли, что немалое место в мире занимает наше государство. Лишь многим существовавшим и не существовавшим государствам удавалось установить свои границы и урвать лакомые куски…

Русским весьма деятельным генеральным консулом в Лондоне состоял Ону, брат жены профессора генерала Головина. Ему пришла мысль познакомить английских парламентариев с обстановкой, царившей в России, и борьбой, которую вели белые фронты. Уяснив себе происходящие на нашей Родине события, они могли побудить Ллойд-Джоржа оказать помощь русским белым фронтам. Парламентская комиссия по иностранным делам согласилась выслушать сообщение о создавшемся положении в России, и Головин был приглашен приехать в Лондон и сделать по этому вопросу доклад.

Получив приглашение, Головин приступил к составлению своего сообщения и пригласил меня помочь в его работе. Пришлось около двух недель собирать данные и составлять доклад, широко обнимающий и освещающий обстановку и события в России. В середине февраля Головин и я, а также адмирал Бубнов выехали в Лондон.

Недостаточно владея английским языком, Головину было невозможно сделать самому доклад, но наш военный агент в Лондоне генерал Ермолов, как в совершенстве владеющий английским языком, предложил свои услуги быть переводчиком. Вышло довольно удачно – после каждой фразы, сказанной Головиным по-русски, Ермолов тотчас произносил ее по-английски.

Для выслушания сообщения собралась комиссия по внешним делам, пришли и некоторые парламентарии из других комиссий, присутствовало не менее 40 человек. Доклад был выслушан с большим вниманием, видимо заинтересовав англичан, засыпавших вопросами и просьбами разъяснений.

Был ли результат от этого сообщения? Увы, полагаю – что никакого. С вниманием выслушали, наружно одобрили, а в результате позиция Ллойд-Джоржа осталась без изменения.

В Лондоне наш поверенный посольства Набоков, заменявший в это время посла, устроил обед, на который были приглашены и некоторые лица русской колонии. А после обеда Головин и я осведомили присутствующих о нашей борьбе в России. Нам пришлось отбыть еще две трапезы, устроенные русскими организациями, на которых, как полагается, следовали речи, тосты, пожелания, разъяснения и пр.

Вернувшись во Францию, в Париж, я застал только что добравшихся сюда членов моей делегации, застрявших в Константинополе, генерала Герасимова и члена Донского Круга Г. Карева. Я поставил их в курс создавшейся обстановки и выразил полную бесполезность пребывания здесь в то время, когда грозные события Гражданской войны призывали принять в ней участие, решил покинуть милую Францию и вернуться. А они оба решили оставаться в Париже; я передал им остающиеся деньги, оставив себе небольшой аванс на возвращение.

* * *

Проделав путь из России в Париж через Одессу, Константинополь, Грецию и Италию, выжидая в портах и пересаживаясь с парохода на пароход, что было сложно, медленно, томительно, с массой неудобств, теперь хотелось, когда в Европе война отгремела, сократить время переезда, обратно вернуться сушей. Как будто железнодорожное движение налаживалось, и даже должен был быть отправлен экспресс Париж—Константинополь. С трудом, через французское Министерство иностранных дел, удалось достать на него место.

Маршрут экспресса проходил через Австрию, Венгрию, Югославию и Болгарию, в нем, с большими удобствами в вагонах международного общества и вагоном-рестораном, я покатил, но в дороге судьба нам приготовила немало сюрпризов.

Проезжая урезанную со всех сторон Австрию, отделенную от Венгрии, получилось известие, что в последней власть захвачена небезызвестным коммунистом Белой Куном, поэтому нашему поезду указано было не проезжать Венгрию, а взять более кружной путь через югославский город Загреб (входивший ранее в Австро-Венгрию и носивший немецкое название Аграм).

Далее, не доезжая до Белграда, выяснилась новая неприятность и удлинение нашего пути, т. к. поезд наш не может пройти на Константинополь, вследствие повреждения и еще неисправленных, по окончании войны, мостов. Приходилось вновь менять маршрут, свернув на Румынию, и дойти лишь до Бухареста.

Прибыв в последний, мы покидали прекрасные вагоны экспресса, и нужно было искать дальнейшего способа добираться к себе. На вокзале я узнал, что единственный путь для возвращения – это взять редко ходящий теперь поезд в румынский порт Констанцу, где искать пароходов. Но в направлении на Россию – их нет, поэтому не миновать Константинополя.

Пока что поехал в гостиницу. Извозчик, как почти все извозчики в Бухаресте, оказался русским, из секты скопцов, переселившихся сюда полвека назад и не забывших родного языка.

В Румынии в это время еще продолжала находиться французская военная миссия, во главе которой состоял французский генерал Бертелло. Эта миссия прибыла в Румынию еще до революции в России, для снабжения и обучения румынской армии необходимыми техническими средствами для ведения войны.

Румыния два года присматривалась – к какой стороне примкнуть? Но недальновидно не принимала никаких мер для подготовки своей армии необходимой техникой. Видимо, выжидала выяснения – стать на ту сторону, где зрелый плод победы, без усилий с ее стороны, сам достанется ей. После Брусиловского прорыва выступила на русской стороне, но неподготовленная во всех отношениях румынская армия принуждена была отступать. Посыпались просьбы к России о помощи. После русской революции и выхода из войны России Румыния принуждена была заключить мир с Германией.

Перед войной, в 1913 году, у генерала Бертелло состоял в депутации генерал Жоффра, когда последний приезжал на маневры в Россию, при которой состоял и я, а потому, узнав о моем приезде, пригласил к себе на завтрак.

На завтраке присутствовали офицеры его миссии в Румынии. Он был, как и многие, упоен победой. Ранее заискивание в отношении к нам, русским военным, в коих видели своих действительных спасителей, сменилось, и теперь сквозило как бы свое превосходство, хотя и прикрытое французской любезностью и добродушием самого генерала.

Я затронул вопрос относительно помощи Добровольческой армии из военных запасов, оставшихся здесь.

Бертелло довольно пространно объяснил мне, что еще до их победного конца, во время оккупации немцами Украины, удалось снабдить оружием отряд полковника Дроздовского, но это, конечно, капля в море. После ухода немцев стало легче. Приезжал сюда от Деникина генерал Эрдоли, но румыны отказались что-либо отдавать, считая все запасы своими, тогда как все находящиеся здесь склады оружия были, как и снаряды, русскими.

– Румыния теперь вас не любит, – прибавил Бертелло. – Они говорят: русские втянули нас в войну, а потом с революцией бросили! Вы, как и я, знаем, что это неверно… Скажу к тому же, да ведь они и не победили, а заключили мир с немцами, поставив меня с миссией в затруднительное положение. А теперь сидят в Версале как победители!

После завтрака, когда я, прощаясь, благодарил за прием, Бертелло спросил, чем он может быть мне полезным?

Я ответил просьбой: не может ли он помочь мне добраться до Новороссийска?

– Единственный путь вам лежит через Констанцу, откуда нерегулярно ходят пароходы в Константинополь. Из последнего, также нерегулярно, французские транспортные суда ходят в Новороссийск. Я распоряжусь, чтобы вам дали место и отвели купе в поезде, идущем несколько раз в неделю в Констанцу, т. к. поезда переполнены и вагоны в ужасном виде. Затем дам вам письмо в штаб верховного французского представителя в Константинополь, для устройства вас на ближайший пароход, идущий в Новороссийск.

Я поблагодарил, и мы дружески простились. Но все же, узнав о дне моего отъезда из Бухареста, Бертелло лично заехал на французском автомобиле за мной в гостиницу и повез с моим багажом на станцию, объяснив:

– Не особенно доверяю румынам, что они выполнят мою просьбу по устройству вас в поезд, а потому хочу вас проводить.

На вокзале его встретил начальник станции, и все было устроено. Все вагоны поезда были в ужасном виде, не было почти ни одного целого стекла в окнах, места брались, что называется, с бою. Я был рад, что благодаря любезности Бертелло был избавлен от этой неприятности.

В Констанце пришлось прождать более суток отходящего парохода в Константинополь. В последнем благодаря письму Бертелло я был устроен на большой французский пароход, уходивший со снаряжением для Добровольческой армии в Новороссийск. Моя заграничная командировка была закончена.

Вернувшись в Новочеркасск, я застал свою семью в тревоге, не имея никаких сведений обо мне. За время моей поездки моя жена перенесла в тяжелой форме сыпной тиф, который свирепствовал во время Гражданской войны на Юге России. Лечивший жену доктор, горничная жены, ухаживавшая сестра милосердия скончались от этой ужасной болезни.

На Дону, где в это время шли тяжелые бои с красными, я не застал Краснова. Он сдал должность вновь избранному Донским атаманом генералу А.П. Богаевскому, с которым, до мировой войны, я служил по Генеральному штабу в Петербургском военном округе.

Сделав подробный доклад о своей командировке, как лично атаману Богаевскому, так и Донскому правительству, я вновь включился в число участников белой борьбы с красными.

За рубежом

Положение в нашем Отечестве, после Октябрьской революции, понудило сотни тысяч людей всякими способами покинуть Родину и бежать за границу. Неудачи же белых фронтов, ставших на защиту Отечества от захватчиков власти, вынудили эвакуацию Белой армии после трех лет неравной борьбы. Находясь на Южном фронте, пришлось и мне с женой и малолетним сыном 20 февраля 1920 года выехать из Новороссийска на пароходе «Константин». После всяческих мытарств – стоянки на рейде в Босфорском проливе, вынужденного принятия душа на островах Принкипо – мы прибыли в Салоники, откуда были доставлены в Белград.

Увы, обстановка, которая нас приняла за границей, была безотрадной. В то время еще отсутствовала какая-либо организация по защите прав и интересов беженцев, как и не существовало домов для престарелых. Кто смог захватить с собой какие-либо ценности, распродавали их за бесценок. Более молодые, сохранившие свое здоровье, поступали на какую-либо работу, главным образом рабочих. В лучшем положении были специалисты и техники.

Старики и инвалиды были в особо отчаянном положении.

Отсутствие Отечества и его консульской защиты делало беженцев бесправными. «Права человека» их не касались. Победители эгоистически замкнулись в своих интересах, забыв о России, которая кровавыми боями шла за общее дело, спасая и выручая их в критические дни войны.

Большинство стран отказывали в выдаче въездных виз. Получить их можно было исключительно по протекции влиятельных лиц.

Пробыв около трех лет в Югославии, мне удалось с семьей довольно неудачно перебраться в Германию, где началось «спартаковское движение», появились пропагандисты большевизма; все показывало о возможной перспективе после тяжелого поражения последовать примеру несчастной нашей России. Приходилось выбираться отсюда. А судьба мне в этом посодействовала.

Невыполнение немцами каких-то обязательств по Версальскому мирному договору повлекло французское правительство Пуанкарэ оккупировать пограничный Рурский район французскими и бельгийскими войсками. В противодействие этому, немцы сняли персонал с железных дорог этого района. Получился паралич транспорта и передвижения. Но немедленно командированная часть служащих с французских и бельгийских железных дорог, хотя и не полностью, все же справились с этим саботажем в оккупированном Рурском районе.

На работу железных дорог были приняты и добровольцы, а также, со значительными урезанными условиями, были приняты до сотни русских.

Около полутора лет (в 1923—1924 годах) мне удалось проработать здесь, а сын начал свое учение во французском лицее, который заботливо был открыт в Висбадене на время оккупации.

Но к осени 1924 года в Париже правительство Пуанкарэ было заменено правительством Эрио, с решением которого кончилась оккупация Рурского района и возвращение служащих. Нам, временно принятым на работу, уплачивали лишний месяц и предоставляли даровой проезд с семьей и багажом до любого места во Франции.

Здесь же произошел комический эпизод беженского существования. Среди русских, поступивших на работу, большинство были из лиц, не имевших ранее своего пребывания во Франции, когда они обратились к здешнему французскому консулу с просьбой о визе, то последний в этом категорически отказал.

Получилась неувязка у властей одного государства: французские власти по железнодорожному ведомству дают даровой проезд в любой пункт во Франции, а те же власти по дипломатическому ведомству не дают права въезда в их страну!..

Понадобились бесконечные хлопоты для урегулирования этого, так сказать, государственного разнобоя.

Перебравшись в Париж, я поступил на службу в банк «Националь де креди», а сын продолжал свои занятия в лицее. Науки ему давались легко, и он преуспевал и при переходе из класса в следующий получал призы в palmares, но здоровье его оказалось, после перенесенной скарлатины, в опасном положении. По требованию докторов летом 1926 года я с семьей перебрался в Ниццу, куда я перевелся в отделение того же банка.

Здесь, на французской Ривьере, мне пришлось надолго обосноваться; кроме моей службы в банке – для заработка, мне пришлось заняться и общественной работой – для помощи ближнему, ибо полное отсутствие в то время каких-либо органов помощи беженцам требовало за них бесконечных хлопот и, главное, сбора благотворительных средств на вопиющую нужду, испытываемую многими русскими беженцами.

Мне пришлось принять на себя председательство здесь по Общевоинскому союзу и Союзу бывших офицеров – участников войны 1914—1920 годов. А в 1930 году генерал Хабаев455455
  Хабаев Яков Васильевич, р. в 1870 г. В службе с 1888 г., офицером с 1892 г. Генерал-майор. Во ВСЮР и Русской Армии до эвакуации Крыма. Эвакуирован из Ялты на корабле «Корвин». В эмиграции председатель Союза Инвалидов во Франции.


[Закрыть], председатель Союза инвалидов во Франции, предложил мне организовать в Ницце отдел инвалидного Союза и оборудовать дом на 25 человек, где лишенным по состоянию здоровья работы инвалидам было бы предоставлено полное содержание – кров, довольствие и по возможности одежда. На первоначальное обзаведение небольшую сумму выхлопотала Е.В. Половцова от монакской принцессы Шарлотты, но дальнейшее обеспечение средствами на содержание дома от благотворительности ложилось на меня.

Задача была не из легких, но судьбе угодно было помочь мне.

Понимая, что добыть средства из своей же беженской среды далеко не достаточно, мне пришлось проделать тяжелую и хлопотливую работу и привлечь, как почетных гостей, на устраиваемые мною в фешенебельных отелях благотворительные вечера высших военных и гражданских властей, начиная с префекта, мэра, начальника гарнизона, а также иностранных консулов. Как ни странно, не так вокальная сторона вечера, а эта почетная элита привлекала как высшую, так и денежную, да и просто любопытную, а быть может, и тщеславную и зараженную снобизмом публику. Мне помогала жена, хорошо владевшая языками, чтобы занимать на почетном столе весь интернационал собравшихся.

В течение 16 лет я находился во главе этого дела, проделал нелегкую работу по сбору средств на содержание 25 инвалидов в доме и на выдачу нуждающимся членам подведомственных мне организаций пособий.

В 1945 году французское правительство организовало старческие дома для малоимущих стариков, в том числе и наши инвалиды, призреваемые в нашем инвалидном доме, сперва получили средства на содержание, а затем были переселены в город Грасс в старческий дом.

Этими мерами моя главная забота отходила, и я считал, что могу работу по инвалидным делам передать более молодым силам, т. к. моя нервная система расшаталась от долговременной напряженной работы по добыче средств.

Моим заместителям, коим работа была сильно облегчена, а дорогостоящее содержание инвалидов в бывшем доме отпадало, унаследованное оборудованное и меблированное помещение при умелом использовании могло приносить доход от сдачи в наем комнат. Расположение дома близ нашего собора, в центре жительства русских, было удобным для собраний русской колонии.

К сожалению, постоянная смена руководителей Ниццкого инвалидного отдела не выявила лица, кто бы жертвенно взялся за работу, и особенно по сбору денег. Возглавители собирались раз в месяц – поговорить и закусить. Вся работа лежала на секретаре, он же заведующий домом, фактически единственном бессменном работнике, заваленном перепиской, починками и сбором денег за сдачу комнат.