Текст книги "Королева в придачу"
Автор книги: Симона Вилар
Жанр: Исторические любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)
Мэри же боялась и думать о том, что ее ждет, но была полна решимости не выказывать страха и даже улыбнулась супругу, когда поднялась с колен. Король смотрел на нее испытующе и с какой-то жалостью, но, когда он опустил взгляд на вырез ее платья, в его глазах не осталось ничего, кроме откровенного вожделения.
Звучала музыка, раздавались приветственные возгласы. Мэри Тюдор стала законной королевой Франции!
Мэри огляделась. Отовсюду слышались поздравления, везде были улыбающиеся, приветливые лица… Потом прелаты и знать расступились, дворецкий церемонно открыл двери на галерею, опоясывающую дворец. Над галереей натянули большой навес, что позволяло королю и королеве, не опасаясь дождя, явить себя народу. Там, во дворе, да и не только во дворе – на крышах домов, на ветвях деревьев, между зубцами стен, шумела и ликовала толпа. Раздавалось множество радостных криков, играла музыка, палили из пушек, звенели колокола, огненные петарды взрывались в дождливом сером небе и быстро гасли, оставляя в пелене дождя длинные дымные дорожки.
Мэри сама не заметила, когда стала улыбаться: она получала наслаждение от воздаваемых ей почестей. Сознавая свою красоту, она вскинула голову и приветливо помахала рукой, а затем взяла пригоршню монет с подноса, который преподнес ей улыбающийся граф де Тремуйль, и стала бросать их вниз, в толпу, чтобы показать щедрость новой королевы. Вскоре внизу образовалась настоящая давка, перешедшая в драку, – обычное дело при раздаче милостыни, и Людовик поспешил увести жену. Не стоило молодой королеве глядеть на это, его люди вскоре наведут порядок, а их самих ждет грандиозный пир.
Большой зал для торжеств был украшен разноцветными штандартами и гирляндами живых цветов, оплетенных лентами. На хорах играла негромкая, приятная музыка. Вереницы слуг вносили одну смену изысканных блюд за другой, и все это на великолепнейшей посуде – золотой, серебряной, покрытой дорогой эмалью, богато инкрустированной. Король Людовик, словно забыв о своей обычной скупости и стремлении к простоте, велел раскрыть сокровищницы – ведь теперь у него была одна цель – восхищать, удивлять, баловать это милое дитя, свою жену.
За все время трапезы он был очень добр и внимателен к ней. Ее молодой, здоровый аппетит восхищал его, и Людовик то и дело предлагал королеве отведать то одно, то другое изысканное кушанье. Однако Мэри после четвертой смены блюд уже не могла проглотить ни кусочка и незаметно распустила шнуровку корсета под столом, при этом продолжая внимательно слушать поздравительные речи и тосты. Перед гостями разыгрывались зрелищные пантомимы, выступали акробаты и актеры, пели менестрели. Все было очень красиво, церемонно, элегантно, но, на взгляд Мэри, французскому двору не хватало того живого блеска, который придавала английскому двору кипучая энергия ее брата Генриха. Здесь все невольно подстраивалось под неторопливый ритм жизни старого короля, и только веселость и задор молодого Франциска вносили в это торжество некоторое оживление. Он один сумел развлечь придворных, вдохнуть в церемонию новые идеи, развеселить гостей. И все же, когда время перевалило за полдень и гости, устав от обильной трапезы, стали вставать из-за стола, а Франциск хотел начать танцы, Людовик неожиданно остановил его. Король сказал, что сейчас самое время передохнуть – то есть немного поспать. Увы, Мэри еще не знала, что по воле короля французский двор ежедневно погружался в послеобеденный сон, и большинству придворных приходилось мириться с этой обязанностью, расходясь по своим покоям. Не привыкшая к таким порядкам Мэри даже приуныла, но, как обычно, ее утешил Франциск.
– Мадам, если вам угодно, то через час я пришлю за вами, ибо мы устраиваем одно развлечение в дальнем крыле дворца. Приходите, это вас позабавит.
Мэри была заинтригована, и свободный час посвятила переодеванию. Сняв тяжелый свадебный наряд, она заменила его более легким платьем из бледно-розового атласа, расшитым жемчугом и алмазными завитками, с пышной нижней юбкой из серебристого дамаска[20]20
Дамаск – шелковистая ткань с выпуклым блестящим узором.
[Закрыть]. Таким же дамаском были подбиты ее широкие свисающие рукава. Декольте было менее откровенным, чем ранее, ибо Мэри увидела, что при французском дворе не носят столь открытых платьев, а плечи даже полагается прикрывать тонкой рубашкой, собранной рюшами у горла. Да, французская мода в те времена отличалась большей строгостью, чем мода английская. К тому же Мэри уже была замужней дамой и не могла распускать волосы, их уложили тугим узлом, а когда на затылок ей надели унизанную жемчугом шапочку, то сзади накинули обязательное для замужних женщин покрывало. И Мэри только с завистью поглядела на Анну Болейн, чьи волосы цвета вороного крыла свободно струились по спине.
Правда, теперь и Анна, и другие английские фрейлины королевы вынуждены были стоять в стороне, так как Мэри в этот день прислуживали только первые дамы королевства: Клодия Французская подносила рубашку, Маргарита Алансонская и почтенная баронесса д’Омон надевали ей юбки, а надменная Луиза Савойская затягивала королеве лиф, не преминув заметить, что королева такая худенькая, такая изящная, что, очевидно, ей трудно будет родить. «Чего тебе бы очень хотелось», – подумала Мэри, поднимая руки, чтобы молоденькая графиня Пуатье заколола ей над локтями широкие верхние рукава.
– Какие прелестные камеи, мадам! – невольно воскликнула девушка.
Мэри на какой-то миг забыла, что она королева и обязана следить за собой. Эти камеи… Когда-то давно, еще в Хогли, их подарил ей Чарльз Брэндон. Тогда она мечтала стать его женой, еще смела надеяться на его любовь. А теперь…
Она отвлеклась и не сразу заметила, когда произошла ссора: леди Гилфорд спорила с Луизой Савойской.
– Королеве необходимо немного побыть среди своих, отдохнуть!
Внимательная Гилфорд успела заметить, что происходит с «ее девочкой», и поняла, что той надо побыть в стороне от любопытных глаз и собраться с духом.
– Но мой сын уже прислал человека за ней. Зачем же заставлять его ждать?
– Ваш сын не такая знатная персона, чтобы не подождать немного королеву Франции, – отрезала Гилфорд.
Сильнее оскорбить Луизу было невозможно. Она побелела так, что, казалось, вот-вот упадет в обморок. Маргарита в испуге бросилась к ней, и Мэри велела усадить герцогиню и открыть окно. Но Луиза уже взяла себя в руки и заявила, что с ней все в порядке, но просит ее величество отпустить ее. Мэри не возражала, вздохнув спокойнее, когда Луиза, а за ней и французские дамы покинули ее.
– Сразу стало легче дышать! – заметила Гилфорд и, кинувшись к Мэри, начала поправлять складки ее одежды, поскольку считала, что эти французские куклы ничего толком и надеть-то не смогли.
Английские дамы Мэри тоже развеселились, а маленькая Анна так похоже изобразила, как Луиза схватилась за горло и зашаталась, что все рассмеялись. И только почтенная герцогиня Норфолк заметила, что не стоило им портить и без того натянутые отношения между английской свитой и французскими господами.
– Ничего, – отмахнулась леди Гилфорд, – мы ведь под защитой самой королевы.
Но Мэри еще надлежало научиться быть королевой в этой стране, и склоки, то и дело возникавшие между ее соотечественниками и новыми подданными, не могли не волновать ее.
Человек, присланный герцогом, проводил ее в отдаленное крыло замка, где во внутреннем клуатре[21]21
Клуатр – внутренний замкнутый двор, окруженный арками и часто – галереей.
[Закрыть] Франциск Ангулемский устроил для нее и для всех, кого не привлекал дневной сон (а таковых оказалось большинство среди молодых придворных), захватывающее зрелище. Оно предназначалось не для слабонервных – на закрытом пространстве происходила травля львами быка. Бык был огромен – настоящий дикий тур, и трем львицам, которых выпустили на него, приходилось весьма туго. Бык крутился с большим проворством, подставляя рога, ревел и бился, когда то одному, то другому хищнику удавалось вскочить ему на спину. На его серой шкуре уже виднелись следы крови, но он поддел рогами львицу и отшвырнул так, что у той от удара о колонну сломался хребет. Оставшиеся львицы продолжали охоту, словно не заметив, какая участь постигла одну из них.
Зрители возбужденно шумели, некоторым дамам стало дурно. Дрожащая, бледная Клодия цеплялась за руку мужа, прося прекратить представление, но Франциск даже не взглянул на нее. Он не сводил глаз с королевы.
В первый момент Мэри тоже испугалась, но потом зрелище захватило ее. Глаза ее вспыхнули, она вцепилась в перила, не в силах оторвать глаз от этой жестокой, волновавшей кровь картины. Было и страшно, и отвратительно одновременно, но она дрожала отнюдь не от страха.
Удивительно, что, находясь в таком состоянии, она все же почувствовала горящий взгляд Франциска. Герцог был серьезен среди вопящей азартной толпы. Он стоял почти неподвижно, не сводя с нее глаз, а она с него. Это было как сон: страшно, волнующе, но невозможно очнуться. А потом герцог послал ей воздушный поцелуй. Но как он это сделал!.. Медленно, страстно, словно вложив в него всю свою затаенную страсть. Мэри как будто кожей ощутила его неторопливые, обжигающие ласковые прикосновения. Часто задышав, она отвернулась. Она была отвратительна сама себе и боялась этого иссушающего жара в груди, который раньше испытывала только в объятиях Брэндона…
– Франсуа! – услышала она громкий голос Луизы, от которой не укрылся этот обмен взглядами между сыном и королевой. – Франсуа, вашей жене плохо. Надо это прекратить.
– Пусть о Клодии позаботятся ее женщины, – довольно сухо ответил герцог.
Несчастная Клодия уловила раздражение в голосе супруга и, мягко отказавшись от помощи своих дам, осталась рядом с ним до конца зрелища. Хотя, возможно, и она подсознательно чувствовала, что не стоит оставлять мужа со слишком красивой мачехой.
Но Франциск так и не уделил жене внимания, хотя уже опасался так откровенно смотреть на королеву. Он был не просто очарован ею – он был сражен. К нежности, которую он сразу ощутил к этой девушке, встретив ее под дождем в Булони, к интересу, который она пробудила в нем во время их бесед, к восхищению ее роскошной красотой и даже к ревности, которую он вдруг почувствовал, увидев ее с августейшим тестем, теперь примешалось и другое – страсть. Франциск разглядел в ней потаенный огонь и безумно захотел коснуться этой девушки.
Несмотря на то, что представление с хищниками происходило в дальнем крыле дворца, шум от него все же разбудил Людовика, и, когда двор возвратился, он вышел к своей юной жене уже бодрым. Король учтиво поблагодарил Франциска за то, что тот не дал скучать его супруге. По сути, герцог Ангулемский при дворе исполнял те же обязанности, что и Брэндон в Англии, – устраивал церемонии и развлекал. И, хотя Франциск был первым принцем крови, а Брэндон поднялся из неродовитых дворян, и тот и другой являлись самыми заметными фигурами при дворе, если не считать того, что, в отличие от Англии, во Франции герцог Ангулемский полностью затмевал старого больного короля.
Однако в этот вечер Франциск должен был уступить пальму первенства августейшему жениху. И когда на балу заиграла музыка и начались танцы, именно Людовик повел королеву в первой паре церемонной паванны, чем изрядно удивил двор, ибо король не танцевал уже много лет. Он был немолод, да и его прежняя королева Анна слыла женщиной строгого нрава и балов не любила, но теперь во Франции была новая правительница – семнадцатилетняя резвая девушка, которой явно нравилось веселиться. Ее жизнерадостность благотворно влияла на короля, и, желая доставить ей удовольствие, Людовик после паванны даже начал отплясывать живую, требовавшую прыжков и пируэтов гальярду. Правда, к концу танца король совсем выдохся, ноги его стали заплетаться, он побагровел и расстегнул стягивавшую ворот брошь. Его величество даже не смог поклониться своей партнерше, но Мэри была доброй девушкой и, несмотря на всю свою неприязнь к Людовику, поспешила поддержать его. Граф де Тремуйль помог ей, и они вместе отвели короля к трону на возвышение, где Мэри села подле него. Видя, что в зале произошло замешательство, королева сделала знак продолжать танцы.
Луиза, наблюдая эту сцену со стороны, сказала довольно громко:
– Эта английская кобылка завезет нашего доброго короля прямиком либо в ад, либо в рай.
Она не боялась, что ее слова получат огласку. При дворе находилось немало таких, кто считался противником франко-английского союза и желал видеть на троне не потомство иноземки, а своего блестящего земляка Франциска Ангулемского. Но были и те, кто оставался верен Людовику, среди них был и Лонгвиль, весьма возвысившийся, после того как благодаря его стараниям был заключен этот брачный союз.
– Мадам, вы несправедливы, – заметил он Луизе. – Мария Английская достаточно хороша и соблазнительна, чтобы взбодрить старую кровь короля для посадки его генеалогического древа.
Пока члены соперничающих партий обменивались подобными колкостями, бал шел своим чередом. Прервался он лишь на некоторое время, когда небо расцветилось праздничным фейерверком, а затем вновь начались танцы, шарады, игры.
Мэри вскоре надоело сидеть возле супруга и принимать почести. К тому же находиться рядом с Людовиком означало все время помнить о том, что теперь она его жена, а значит, этой ночью… Чтобы отвлечься, Мэри разглядывала веселящихся гостей. О, как ей хотелось танцевать! Она не сводила глаз с пестрой, кружившейся перед ней толпы. Большинство ее фрейлин тоже веселились: она видела, как Франциск пригласил красивую Мэри Болейн, Бониве кружил изящную Нанетту Дакр, а Лонгвиль увлек Джейн. Даже юная Анна Болейн с удивительной грацией и мастерством выделывала сложные па с угрюмым Гриньо.
Людовик заметил тоску в глазах королевы:
– Ангел мой, Мари, я думаю, не будет греха в том, если королева Франции уделит внимание своим подданным и порадует наши взоры дивной грацией. Мсье Бурбон! – обратился он к стоявшему неподалеку графу. – Королева желает танцевать.
Мэри поглядела на мужа с благодарностью. И ее позабавило, как вытянулось лицо Луизы, когда она вышла в паре с ее любовником, а молодой Бурбон так и сыпал комплименты королеве. Потом к ней подошел Анн де Монморанси, но едва он склонился перед королевой, как его потеснил Франциск.
– Прости, приятель, но ее величество уже обещала станцевать со мной романеску.
Ничего подобного Мэри не обещала, но не нашла в себе сил отказать ему. И когда он взял ее запястье сильной теплой рукой, когда она увидела его глаза, сверкавшие ярче драгоценностей на его камзоле… О, она ни за что не отказалась от танца с ним! Пары выстроились в две шеренги и, притоптывая и покачиваясь в такт музыке, стали сближаться – кавалеры, уперев одну руку в бедро, другую изящно выгнув над головой, а дамы – игриво приподняв пышные юбки. Мэри радостно ответила на улыбку Франциска.
Ах, до чего же ей нравилось танцевать! Она плясала с Франциском, с Монморанси, с Бониве, опять с Франциском и еще с Франциском – она словно забыла обо всех неприятностях и веселилась, веселилась, веселилась… А эти галантные французские комплименты – ничто не доставляло ей такого удовольствия!
Людовик со своего возвышения наблюдал за развеселившейся Мэри. Бесспорно, она самая красивая женщина при его дворе. Англичанка! Он никогда не думал, что англичанки могут быть столь обольстительны и красивы. А Мэри… ее тонкая легкая фигура, высокая девичья грудь, покачивающиеся в танце бедра не могли оставить его безучастным. Людовику вдруг захотелось прервать это веселье, увести ее к себе, благо уже наступила ночь. Но тут объявили зажигательную фарандолу, и король милостиво решил позволить жене повеселиться в этом старинном французском танце.
Шеренгу танцующих возглавил, как всегда, этот неугомонный Франсуа. Он взял в одну руку колокольчик, а другой изящно сплел пальцы с пальцами Мэри. Она протянула другую руку своему земляку Дорсету, тот подхватил Анну Болейн… «Уж слишком велика эта английская свита!» – подумал король, опять вспомнив, сколько уже было разговоров об этом. Тем временем за малюткой Болейн пристроился Бониве, увлекая Маргариту Алансонскую, которая, в свою очередь, протянула свободную руку Монморанси. Шеренга чередовавшихся мужчин и женщин, весело приплясывая под разудалую музыку, понеслась по залу, вылетела в соседнюю комнату, мелькнула в повороте за очередной распахнутой дверью. Фарандола – очень демократичный танец: королеве и герцогам не зазорно нестись в одном ряду с членами свиты, и все же король принял к сведению, когда его друг Тремуйль заметил, что веселье заходит уж слишком далеко.
Но тут он увидел в шеренге Лонгвиля, улыбающегося хорошенькой черноволосой фрейлине королевы. Людовик уже не раз замечал, что Лонгвиль не отходит от этой девушки, и, подозвав графа Вустера, осведомился о ней. Узнав, кто сия особа, король рассердился не на шутку.
– Я не позволю позорить мадам де Лонгвиль. А эта черноволосая ведьма… Я бы хотел, чтобы ее сожгли!
Людовик был разгневан. Каких трудов ему стоило заставить Лонгвиля жениться на своей внебрачной дочери, и вот он пренебрегает ею ради отставной девки английского короля! И еще одно обстоятельство рассердило Людовика. Фарандола запуталась и распалась, разгоряченные танцоры возвращались в главный зал, и он увидел королеву: оживленную, разрумянившуюся, с растрепавшейся, выпавшей из тугого чепца прядью волос, которую учтивый Франциск нежно убрал с ее щеки. Людовик почувствовал себя задетым. Только он смеет так прикасаться к своей жене, только он вправе проявлять к ней нежность и оказывать эти мелкие интимные услуги!
И когда вновь заиграла музыка, он прервал ее, заставив умолкнуть музыкантов жестом поднятой руки.
Мэри, все еще оживленная и улыбающаяся, застыла посреди зала, и постепенно улыбка словно окаменела на ее лице. Людовик шел к ней. Мысль о брачной ночи со стариком отрезвила ее, до этого упивающуюся всеобщим вниманием. Не совладав с собой, она беспомощно огляделась, словно ища поддержки. Но быстро очнулась: надо держать себя в руках. Она вскинула голову. Этот король… этот ковыляющий сутулый старик в роскошной одежде приближался к ней. В ушах у Мэри стоял шум, и только благодаря этому она не слышала все те откровенные шуточки и пошлые замечания, которыми по традиции сопровождают новобрачных к брачному ложу. Она шла, опираясь на руку Людовика, перед ней мелькали переходы, огни, какие-то лица. Ей было страшно, очень страшно…
Мэри почти не помнила, как сумела пережить все ужасы отвратительных церемоний, предшествовавших ее укладыванию в постель. Смутно видела красный силуэт кардинала де Прие, освятившего брачное ложе, чувствовала чьи-то холодные руки, снимающие с нее одежду, разглядела участливое лицо леди Гилфорд, откидывающей брачное покрывало – тяжелое, златотканое, как церковная риза. Потом появился Людовик, в халате и ночном колпаке. Он лег с другой стороны широкого ложа, устроившись так, словно собирался принимать посетителей. Их действительно оказалось достаточно много: они входили, глядели на короля с королевой в постели, кавалеры кланялись, а дамы приседали в реверансе и улыбались. Почему-то Мэри различила улыбающееся лицо Луизы Савойской – она и предположить не могла, какая буря бушует в душе этой улыбающейся дамы. Но Мэри было не до того. Она молча лежала рядом с супругом и смотрела, как герцог Лонгвиль и граф де Тремуйль задергивают полог брачного ложа. И вдруг Мэри с болью подумала о Брэндоне – молодом, сильном, страстном, в объятиях которого ее охватывало такое блаженное неистовство. О, как бы ей хотелось, чтобы первым у нее был он…
Они остались одни. Людовик придвинулся. Скрипнула кровать.
Мэри трепетала от страха и, когда Людовик склонился над ней, чуть не вскрикнула. А он бормотал бессвязные слова любви, говорил о том, как хочет ее, как ему чудесно с ней… Мэри закрыла глаза. Она пыталась представить себе, что это Чарльз, а не Людовик, чтобы не показать королю своего отвращения. Тщетно. Этот несвежий запах изо рта, прикосновение потных рук, сопение… В какой-то миг она даже поймала его руку, шарившую у нее под рубашкой.
Король тихо рассмеялся.
– Мадам, ваше целомудрие прелестно, но разве вас не учили, что мужу следует повиноваться во всем?
Напрасно Мэри пыталась расслабиться – она была напряжена, как пружина. В Людовике же, наоборот, клокотали юношеские страсти. Он с силой развел ее ноги, потом оказался сверху.
– Этого не избежит ни одна женщина, ангел мой. Потерпите, будет немного больно.
Больно было очень – она еле дождалась, когда все окончится. Последний поцелуй был отвратителен. Потом Людовик заснул, а Мэри еще долго лежала в темноте с открытыми глазами. Она выполнила свой долг…
Среди ночи Людовик проснулся, разбудил Мэри и, чтобы не звать прислугу, попросил жену подать ему воды. Вид молодой жены в тонкой рубашке, с распущенными волосами вновь разжег его пыл. Однако, к удивлению Мэри, в этот раз она перенесла все гораздо спокойнее. Пугала только затянувшаяся отдышка короля. Но все обошлось, и они даже поболтали немного: о дождливой осени, о том, что из-за непогоды торжества прошли не столь пышно, как полагалось на свадьбе коронованных особ. Вот когда Людовик женился на Анне Бретонской… О своей первой свадьбе с несчастной Жанной Французской Людовик предпочел не упоминать. Зато о королеве Анне отзывался с нежностью и теплотой. Мэри уже говорили, что в союзе с Бретонкой искренне любящим был именно Людовик, а королева Анна просто позволяла любить себя, хотя и выполняла все обязанности супруги, а когда король болел, совершала паломничества к святыням Франции, дабы вымолить для супруга выздоровление.
Мэри не совсем было ясно, зачем Людовик рассказывает ей все это. Возможно, он хочет разбудить в ней ревность к прежней королеве? Или Анна Бретонская и по сей день не покидает его мыслей, и он не может отделаться от воспоминаний о женщине, которую добивался, по сути, всю жизнь: и когда он был молод, а Анна, еще совсем ребенок, считалась завиднейшей невестой в Европе, и когда она стала женой Карла VIII и красота ее расцвела. Потом Карл неожиданно умер, разбив голову о притолоку в замке Амбуаз, и Анна по договору стала супругой наследника престола, каковым и являлся Людовик из рода Валуа-Орлеанов. В то время Людовик был еще относительно молод, хорош собой, слыл дамским угодником и удачливым воином, и все же Анна Бретонская не жаждала стать его женой. Он расположил ее к себе, устроив роскошные поминки по ее покойному супругу, причем все расходы взял на себя, дабы не опустошать королевскую казну, и без того находившуюся в бедственном состоянии. А потом Людовик из беспутного повесы превратился в идеального, преданного супруга, и французский двор стал образцом добронравия и скромности, так как Людовик сам был скромным человеком, а его супруга славилась даже скупостью. И теперь новой королеве предстояло создать свой двор по собственному усмотрению.
Странное зрелище представляли собой эти двое новобрачных, мирно беседующих при свете ночника. Людовику даже удалось увлечь Мэри открывшимися перед ней перспективами царствования. А когда королева заснула, он отечески укрыл ее одеялом, взбил подушки. Он был ей благодарен и счастлив… и рано утром произошло третье соитие. Воистину, молодая королева побуждала престарелого Людовика на неслыханные подвиги. Правда, третья попытка вышла не совсем удачной, и все окончилось до того, как он вошел в нее. Мэри была смущена, но неопытность в плотских делах не дала ей даже толком осознать, что случилось. Ей просто хотелось, чтобы король поменьше прикасался к ней, лучше бы он говорил – рассказчиком он оказался интересным. Людовик же отнесся к своей утренней неудаче даже с юмором, сказав, что подобное бывало с ним только в ранней юности, когда он был еще неопытен. И добавил:
– Не помню, кто сказал, что мы, французы, никогда не рождаемся юными: мы молодеем с годами.
Мэри с некоторым раздражением поглядела на морщинистое лицо это «дитяти». Ей хотелось, чтобы он поскорее оставил ее в покое. И когда он ушел, она вновь заснула, уже спокойно. Людовик же, веселый и гордый после совершенных ночью подвигов, вышел к ожидавшим его придворным и даже обычные в таких случаях сальные шуточки выслушал с удовольствием.
– Поздравьте меня, господа! Эта ночь была удивительна, и с Божьей помощью мне трижды удалось перейти реку. Причем чувствую я себя превосходно.
Однако он пока и слышать не желал о немедленном отъезде в Париж. Еще дня три-четыре для отдыха… Он осекся, поняв, что слово «отдых» сейчас противоречит тому, что он говорил ранее. Поэтому Людовик отвлек внимание всех, предложив выпить за прекрасную королеву Франции, которая пока отдыхает: брачная ночь утомила ее больше, чем его.
Он пил превосходное вино, поглядывая поверх бокала на своего молодого зятя и наследника Франциска. Король остался доволен, заметив на его лице – несмотря на тщетные усилия скрыть – выражение досады и грусти.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.