Текст книги "Королева в придачу"

Глава 7
Июнь 1514 года

Праздник Троицы наступил и прошел со всем великолепием. Мэри была Флорой в венке из цветов, Генрих – Аполлоном в сверкающей драгоценными камнями накидке, Брэндон – Одиссеем, хитрым и веселым, неистощимым на шутки. Но в определенный момент, танцуя с Мэри, он шепнул, что совет согласился увеличить сумму за Мэри, и теперь они ждут вестей из Франции. Она же, в свою очередь, сообщила, что ей удалось уговорить королеву. И хотя земли госпитальеров и не будут проданы Вулси, но их могут сдать канцлеру на девяносто девять лет в аренду за символическую цену в пятьдесят фунтов. Брэндон даже рассмеялся ловкости сделки – это было еще лучше, чем продажа за определенную и весьма солидную плату.

– Что ж, Вулси будет доволен. Теперь он наш, и мы сумеем уговорить его предложить Людовику Маргариту.

Они разошлись в танце, и Мэри опять плясала, окруженная масками духов лесов с рогами, цветами, ушами, головами животных, заставляя себя улыбаться, хотя все последнее время находилась в постоянном напряжении.

После празднеств над Ричмондом повисла тишина: Генрих с большей частью свиты вернулся в Лондон, а королева и Мэри остались в загородной резиденции. Целую неделю не было ни празднеств, ни игр, ни увеселений, Катерина подолгу молилась, а Мэри… Ей было не до веселья – она ждала вестей от Брэндона. Их поверенным стал Илайджа, и все видели, как он утром садился в лодку и плыл в сторону Лондона, а к вечеру возвращался, и они беседовали с Мэри в ее покоях. Вести были одна хуже другой: французский король, чтобы избежать дальнейших проволочек, был согласен заплатить не миллион, а полтора миллиона дукатов. Он согласился отдать Англии два города из вышеназванных, но Булонь… Теперь велись переговоры насчет того, чтобы Луи выбрал вместо младшей сестры Тюдора старшую, вдовствующую королеву Шотландскую, уже доказавшую, что она способна производить на свет сыновей. Генрих сам заинтересовался такой переменой, хотя и поговаривал, что из Мэри вышла бы великолепная королева. Принцесса закрыла глаза, жестом приказав Илайдже удалиться, даже не заметив, когда тот, уходя, припал к ее руке, не видела его больных, страдающих глаз.

А потом прибыл король, и все вмиг завертелось, ожило, наполнилось шумом. Генрих был весел, нежен с Катериной, ласков с сестрой… и, к ее ужасу, плохо отозвался о Маргарет, даже позволил себе при всех обозвать ее шлюхой. Мэри ничего не понимала и с нетерпением ожидала Брэндона. Он явился через несколько дней. Прибыл с делегацией французов во главе с Лонгвилем, который из пленника неожиданно превратился в чрезвычайного посла. Французы расточали Мэри комплименты, подносили дары, говорили, в какой восторг пришел их король от ее портрета, а она стояла перед ними без кровинки в лице и боялась лишь одного – что бросится им в ноги и будет умолять оставить ее в покое. Пару раз, не выдержав, она оглядывалась на Брэндона, но он смотрел на нее своими невинными голубыми глазами и… Порой Мэри ненавидела эти его голубые глаза!

Потом Генрих приказал:

– Собирайся на верховую прогулку. Мы покажем гостям наши ричмондские угодья.

Словно не видя отчаяния в ее глазах, он ушел напевая. Лишь во время прогулки, которая, как всегда, перешла в охоту, стоило мелькнуть в зарослях рыжему оленьему боку, Мэри удалось загородить Брэндону путь своей лошадью.

– Вы немедленно поедете за мной, сэр!

И, хлестнув кобылу, принцесса свернула на одну из боковых аллей. Следом за ними поскакал только Илайджа.

Генрих хватился сестры только через час, когда травля была окончена и кто-то из французов поинтересовался, где прекрасная английская роза Мэри Тюдор. Ее стали искать, потом увидели приближающегося Брэндона.

– У меня лошадь потеряла подкову, пришлось заехать в ближайшую кузню, – спокойно солгал он.

Чарльз был очень бледен, лишь вскользь упомянул, что видел Мэри с ее грумом Илайджей Одли возле пруда. Они кормили лебедей.

Генрих побагровел. Неужели эта девчонка не понимает, что позорит себя? Он с трудом сдержал гнев, увидев возвращающуюся с грумом сестру. Вокруг переглядывались. Ведь были и такие, кто мог поручиться, что еще недавно сам Брэндон был третьим в этой компании. Но Брэндон был в фаворе, к тому же Генрих безгранично верил ему и ни в чем не подозревал. Зато на смазливого спутника сестры поглядел испепеляющим взглядом. Коротко велел всем возвращаться.

Уставшие кони двигались шагом. Мэри молчала, грустно глядя на дорогу. Все, что сказал ей Брэндон, было ужасно. Их планы рухнули, как карточный домик, когда пришло известие, что королева Шотландская Маргарита Тюдор обвенчалась с красивым молодым придворным Арчибальдом Дугласом, графом Ангусом.

– И вы ничего не посоветуете мне? – побелевшими губами тогда спросила Мэри.

– Будьте мужественной, принцесса, – печально проговорил Брэндон. – Умейте проигрывать. И помните о своем долге.

Потом она долго кричала и плакала, ругая его за предательство. У нее началась истерика, и Брэндон, поняв, что не в его силах утешить ее, развернул лошадь и уехал. Успокаивать Мэри остался один Илайджа и тем навлек на себя подозрение и гнев короля. Но юноша никогда не отличался умом, к тому же он был мечтателем, всегда витал в облаках, жил грезами, а сегодня стал свидетелем того, как его любовь Мэри Тюдор кричала о своих чувствах, плакала и унижалась перед другим… Илайджа был настолько подавлен этим, что, не обращая внимания на испепеляющие взгляды Генриха, старался ехать поближе к Мэри, пока Нанетта Дакр, пожалев его, почти насильно увела в конец кавалькады.

– Да вы совсем спятили, мистер Гусенок! Вам что, жизнь недорога, раз вы так раздражаете короля?

– Да, я хочу умереть, – ответил юноша бесцветным голосом.

Мисс Нанетта досадливо отбросила развеваемую ветром вуаль и, пожав плечами, поспешила занять свое место среди знатных особ. Сейчас это было не очень трудно, ибо они уже оставили позади узкую лесную тропу и теперь ехали по открытой местности вдоль глубокого извилистого оврага, на дне которого шумела по камням вода.

Генрих уже развеселился, хотел отвлечь гостей от печально поникшей молчаливой принцессы.

– Этот овраг называют Лощиной Брэндона, – рассказывал он и даже шутливо стегнул Чарльза по отвороту ботфорта. – И знаете почему? Это было верхом безрассудства – но какова смелость! Сколько тебе тогда было лет, Чарльз? Лет восемнадцать, если не ошибаюсь. Знаете, что он учудил? Он побился об заклад, что перескочит лощину на лошади. И что же вы думаете? Перескочил! Весь двор был свидетелем этого. Ты помнишь, Брэндон?

– Помню. Я был молод, горяч… и глуп.

– Но как смел! Ты тогда вмиг покорил наши с Мэри сердца, – смеялся король.

Французы не совсем поняли, о чем речь, а поскольку французский Генриха оставлял желать лучшего, то король попросил сестру перевести им.

– Боюсь, у меня не получится, – вяло ответила Мэри.

– Разве? А вот герцог Лонгвиль утверждает, что ты уже довольно бегло разговариваешь на этом языке.

В это время сзади послышался шум, раздались испуганные крики. Генрих оглянулся:

– Он что, совсем спятил?

Мэри тоже оглянулась. Глаза ее расширились от ужаса.

Илайджа, отстав от кавалькады и разгоняя коня, во весь опор мчался к разверстой пропасти оврага.

– Да остановите же его кто-нибудь! – воскликнула Мэри.

Брэндон опомнился первым, развернув коня. Но не успел. Илайджа пронесся как вихрь, стегнул лошадь…

Все ахнули, когда его конь с громким ржанием взмыл в воздух над пропастью… Казалось, взлетев, он какое-то время парил над бездной. Потом его передние копыта коснулись противоположного края, а задние стали проваливаться, пока конь и передними не сорвался с обрыва, и оба – и животное, и всадник – рухнули вниз. Крик Илайджи слился с испуганным ржанием коня, заглушенный грохотом падения и воплями зрителей.

Мэри и не заметила, как соскочила с лошади и бросилась к краю обрыва, пока не замерла на самом краю. Они лежали в ручье среди каменистых обломков: лошадь была еще жива, жалобно ржала и билась. Илайджа лежал под ней, и голова его то появлялась на поверхности ручья, то вновь уходила под воду.

Какие-то люди – Брэндон, Лонгвиль, Норрис и даже бывший в свите Брэндона Гэмфри Вингфильд, стали спускаться по глинистым склонам обрыва. Почти не отдавая себе отчета в том, что делает, Мэри последовала за ними. Она путалась в юбках, цеплялась за кусты. Откуда-то сверху доносился властный голос брата, приказывавший ей вернуться, но она не слышала его.

Первым внизу оказался Брэндон, за ним Гэмфри. Гэмфри кинулся к другу, пытаясь вытащить его из-под лошади, но не мог. Брэндон, поняв, что у лошади переломлен хребет и она только мучается, резким взмахом ножа перерезал ей горло, прекратив мучения несчастного животного. Только теперь, когда лошадь перестала биться, им удалось приподнять ее и вытащить юношу.

– Господи, Боже мой! – только и выдохнул Брэндон, видя, как неестественно выгнуто тело Илайджи, как изломаны руки и ноги. Но он был еще жив, даже тихо стонал. Лицо его стало каким-то серым, но глаза юноши были открыты.

Гэмфри Вингфильд приподнял ему голову:

– Гусенок, дружище… Ты слышишь меня?

Он говорил с саффолкским акцентом, и Илайджа наконец задержал на нем взгляд.

– Гэмфри… маме не говори…

Через ручей, разбрызгивая воду, бежала принцесса. Она рухнула рядом на камни.

– О Илайджа… мой дорогой Илайджа!

Его глаза стали вдруг яркими, засияли.

– Моя принцесса! Вы все же обратили на меня внимание… как на Брэндона.

– О, что ты говоришь, мой дурачок…

– Я не дурачок. Я люблю вас. Любил… А для вас существовал лишь он…

Юноша хотел еще что-то сказать, но кровь хлынула у него изо рта, он забился в судорогах, а его расширенные глаза застыли, стали стекленеть. Мэри зарыдала. Брэндон заставил ее встать.

– Возьмите себя в руки, принцесса. На вас смотрят. Ради меня, дорогая моя, – добавил он тихо.

Мэри сама не знала, почему так плачет. Она ведь почти не замечала Илайджу. Но сейчас она плакала не только потому, что воочию увидела смерть, и не потому, что невольно стала ее причиной. У нее появилось ощущение, будто со смертью Илайджи из жизни ушло нечто такое, что не касалось ее положения принцессы, и теперь судьба ее решена, ее надеждам, как и наивному Илайдже, не перелететь через пропасть, отделяющую ее от обычной жизни – от мечты, любви, счастья.

Принцесса проплакала весь день, жалея Илайджу, свои разбитые надежды и кляня равнодушие Брэндона. Но к вечеру, когда фрейлины оставили ее одну, она долго бродила в одной рубашке по своей огромной опочивальне, сложив по привычке руки за спиной, утопая босыми ногами в пушистом ворсе ковра. Лицо ее стало серьезным, решительным, жестким. Слезы не размягчили, не смирили ее, более того, мысли работали как никогда ясно. И Мэри понимала, что ей не на кого больше рассчитывать, кроме как на себя.

– Господь Бог не оставит меня, если я сама не предам себя.

На другой день принцесса одевалась с особой тщательностью, словно готовилась в бой.

– Лизи, подай мне жемчужные серьги, – приказала она.

Дамы перешептывались украдкой. Они не понимали свою госпожу: вчера убивалась, как вдовица, сегодня словно на пир собирается. Волосы велела завить спиралями, на германский манер, а сверху надела золотой чеканный обруч со спускающейся до плеч шелковой сеткой, отяжеленной круглыми золотыми шариками и подвесками. Платье Мэри выбрала из темно-малинового бархата австрийского покроя: рукава узкие, стянутые шнурками, но со множеством продольных прорезей – «окон», сквозь которые пропускались маленькие буфы; декольте большое, квадратное, открывающее грудь и спину, но все скромно прикрыто нижней рубашкой из тончайшего батиста, изящно собранной у горла в маленькие рюши.

Ее высочеству доложили, что Генрих завтракает в покоях королевы, с ним только Вулси и Брэндон. А вот обед будет в малом зале, на него уже приглашены все члены французской делегации, герцог Лонгвиль и представители английского духовенства.

Мэри невольно прижала руку к груди. Она поняла: именно там Генрих объявит, что отныне она невеста Валуа. Значит, времени у нее почти не осталось.

– Леди Люсинда, дайте мне вина, – попросила она. – Только не разбавляйте.

Почтенная дама была шокирована: когда это юные леди начинали пить с утра, да еще неразбавленное вино? И она только покачала головой, видя, как ее госпожа залпом осушила бокал.

А Мэри и дела не было до этих косых взглядов. Она надеялась, что вино придаст ей сил. Вышла, сопровождаемая целой толпой придворных, без которых по этикету и шагу не могла ступить, двигалась быстро, словно боясь, что, если замешкается, от ее решительности не останется и следа.

Генрих был несколько удивлен, когда ему объявили о приходе принцессы. Он поднялся ей навстречу, поцеловал руку:

– А я-то уже опасался, что вы из-за слез об Илайдже, совсем сляжете.

«И тем не менее это не остановило тебя, чтобы назначить мою продажу на сегодня», – подумала Мэри.

– Ваше величество, мне необходимо поговорить с вами!

Напряженность ее тона заставила его стереть улыбку с уст.

– Что ж, мы рады вас выслушать.

Их завтрак уже был окончен. Мэри подождала, пока прислуга вынесет посуду, а церемониймейстер прикроет створки двери. Она отметила, что Генрих, как нежнейший и любящий супруг, занял место подле королевы, Брэндон отошел в сторону и сел на лавку в нише окна, уткнувшись в томик стихов. Вулси любезно улыбался, изящным жестом поднося к лицу ароматный апельсин.

– Ваше величество, – официально обратилась Мэри к брату, – двор переполняют слухи… о моем замужестве.

– Ничего удивительного.

– Тогда, сир, я желала бы знать…

Голос ее невольно зазвенел, и она даже не придала значения тому, что Генрих поднял руку, словно собирался остановить ее.

– …желала бы знать, истинны или лживы эти сплетни?

Она увидела, как маленький рот Генриха сжался в презрительную гримасу.

– Если ты спросишь надлежащим образом и извинишься за свое вчерашнее поведение, я, может быть, и отвечу.

Мэри подчеркнуто вежливо опустилась в реверансе:

– Дозволено ли мне будет узнать, в чем я виновата?

И тогда Генрих произнес целую речь о том, что Мэри легкомысленна и плохо воспитана, что забывает о величии своего сана, о хороших манерах, о сдержанности настолько, что позволила проявиться своим чувствам, и все видели…

Тут Мэри прервала его:

– Я вела себя, сир, по-христиански, и если моя женская слабость и сострадание к несчастному юноше прорвались в момент его гибели, то… то мне и дела нет до того, что подумают наши иноземные гости!..

Теперь лицо короля стало каменным.

– Вы лжете, Мэри, и сейчас сами выдали себя. Вы не глупая девочка и явно осведомлены о том, что французы прибыли в Англию исключительно ради вас, чтобы увезти вас к своему королю. Вы станете женой Людовика XII!

Все. Это было сказано. Мэри глубоко вздохнула. Больше всего она боялась, что сейчас расплачется.

– Ваше величество, мне семнадцать лет, королю Людовику под шестьдесят. Он мог быть моим дедом. Неужели вы настолько не любите меня, что готовы отдать этому старому чудовищу!

Генрих резко поднялся, надвинувшись на Мэри, как гора. Она сжала зубы и снизу вверх не отрываясь смотрела на него.

– Кажется, вы не понимаете, Мэри, что вам оказана великая честь. Вы станете королевой – королевой Франции! А это больше, чем я мог бы желать для вас. Поэтому причем тут разница в возрасте? Да, Валуа стар, и именно поэтому ему нужна молодая здоровая женщина из царственного рода, чтобы дать наследника. И великая честь для Тюдоров, что его выбор пал на вас. Вы станете залогом мира между Англией и Францией – а это больше, чем считаться со своими прихотями.

– Причем тут залог мира! – всплеснула руками принцесса. – Франция сейчас нуждается в мире с Тюдорами уже потому, что со всех сторон окружена врагами – Австрией, Нидерландами, Испанией. Уже одно это вынудит Людовика принять ваши условия даже без того, чтобы ради них принести меня в жертву. Я не хочу быть женой Валуа! И не понимаю, почему мой брат ставит проблемы престолонаследия Валуа выше счастья своей сестры.

В королевских покоях воцарилась тишина. Мэри чувствовала, как горят ее щеки, понимала, как дерзка она была сейчас. Но выпитое вино шумело в голове, сердце колотилось, и ей надо было держаться… надо было бороться за себя.! Что-то в выражении лица Генриха испугало ее. Он побледнел, глаза стали холодными и жесткими.

– Не пытайся строить из себя политика, Мэри! Тебе ли не знать, что брачный контракт представляет собой гораздо более крепкий и надежный альянс, чем любой договор. Что же касается твоих личных желаний и чаяний, то разве тебе не внушали с детства, что принцессы стоят выше простых смертных и рождены не для счастья. Они рождены для власти – а это куда больше.

– Тем не менее, вы, Хэл, женились именно по любви! Даже вопреки последней воле нашего отца!

Теперь лицо Генриха побагровело. Он был не просто рассержен – король был в гневе. В какой-то момент Мэри показалось, что он ударит ее. Она так испугалась, что ухватилась за стол, чувствуя, как подкашиваются ноги, однако не опустила глаз.

И тут раздался мягкий голос Катерины:

– Мэри, это твоя судьба, твое предназначение. А волю Господню не обсуждают и не критикуют.

– Катерина права, и вам, миледи, следует смириться. Все уже решено, поэтому ведите себя, как принцесса, а не как девчонка из Саффолка… – ледяным тоном сказал Генрих.

– Лучше быть девчонкой из Саффолка, чем сестрой короля, которую считают бесчувственной пешкой и двигают по своему усмотрению!

– Но готовят в королевы, – неожиданно подал голос Вулси. Он даже улыбнулся Мэри. – А что бы вы сами пожелали для себя, принцесса?

Как ни странно, этот вопрос разрядил обстановку, в глазах короля даже мелькнуло любопытство. Мэри бросила украдкой взгляд на Брэндона, который не поворачивался, словно поглощенный чтением какого-то сонета. Но в этой его неподвижности угадывалось чудовищное напряжение, и Мэри поняла это. Как и то, что в ее неравной борьбе он ей не помощник.

– Более всего я желала бы не быть разменной монетой в политической игре и напомнить вам, государь, брат мой, что мы с вами одной плоти и крови и для меня нет большего удовольствия, чем остаться в Англии, при вашем самом блистательном дворе Европы, стать вашей подданной и придворной… Со временем я бы, конечно, хотела выйти замуж, но здесь, дома, в Англии, выйти за какого-нибудь достойного дворянина, верного моему брату, которого он счел бы достойным возвеличить до своей сестры…

Впервые за все время Брэндон поднял глаза, и она увидела мелькнувшее в них молчаливое предостережение… почти мольбу. Мэри вдруг заплакала.

Генрих смягчился. Он все же любил Мэри. Король знал, какая она импульсивная, непредсказуемая, своевольная… и упрямая, как все Тюдоры. По сути, у них было много общего. Но он – король Божьей милостью, а она женщина и обязана повиноваться.

Принцесса стояла перед ним, глотая слезы, которые все текли и текли. Генрих мягко взял ее руки в свои.

– Мэри, сестрица, я твой брат, глава семьи, и я твой король. Поэтому подчинись и не настраивай себя на бунт. Я хочу, чтобы состоялась твоя свадьба с Валуа, а значит, она состоится. Сейчас же ты пойдешь в часовню и поблагодаришь Благословенную Деву за выпавшую тебе честь, и пусть доброта Богоматери и ее молитвы помогут тебе избавиться от спеси и дерзости. А сегодня после полудня я представлю тебя французам как невесту их короля – и ты, моя дорогая, ответишь своим согласием.

– Я этого не сделаю!

Генрих так сжал ее пальцы, что ей стало больно. Она поглядела на него и вдруг увидела самые злые и жестокие глаза, которые ей когда-либо приходилось видеть.

– Ты поступишь, как тебе велят.

– Нет!

Вся ее воля, вся ее любовь, вся вера в себя… и, конечно же, выпитое вино, придали ей храбрости. Она решила выложить свой последний козырь.

– Я не могу этого сделать, ваше величество. Ибо для всех – и в Англии, и на континенте – я все еще помолвленная невеста эрцгерцога Карла.

Она вырвала пальцы из рук Генриха, даже встряхнула ими, словно сбрасывая нечто ненужное.

Генрих побледнел.

– Я расторгну эту помолвку!

– Когда?

У нее появился шанс выиграть время.

– Когда? Когда!.. – почти взревел король и неожиданно понял, что она права. Он не может объявить Мэри невестой Людовика, пока не будет официального разрыва с первым женихом.

– Это не заставит себя ждать, – крикнул он и сердито взглянул на Вулси. Как же его канцлер не позаботился о такой детали?

Но Вулси был не прост. Он заверил его величество, что расторжение помолвки, которую никто уже не воспринимает всерьез, не займет много времени. Главное – заверить французов, что Мэри станет женой их короля.

– А если я этого не сделаю? – вскинула подбородок Мэри. – Ведь кто такой Валуа? Стареющий король, родственники которого уже примеряют его корону. А Карл Габсбург… Во-первых, он по возрасту предпочтительнее, чем Людовик. Во-вторых, у Людовика есть лишь Франция. Карл же наследует несметное состояние, огромные земли и множество титулов. От своего отца Филиппа он получит Голландию, Нидерланды, Австрию, кроме того, у него есть шанс быть избранным императором Германии. А по линии матери он имеет права на испанский трон, на испанские земли в Италии и на все колонии за морем. Когда он все это получит, то будет владеть половиной христианского мира. И мне хотелось бы владеть этим вместе с ним.

Она умолкла, оглядела всех, оставшись довольной произведенным впечатлением. Генрих явно растерялся, Катерина улыбалась, а Брэндон поглядел в ее сторону с явным уважением. Лишь Вулси усмехнулся, вновь понюхав яркий апельсин.

– Миледи, неужели вы думаете, что король и я не обсуждали ваш брак с эрцгерцогом? Во-первых, Карл все еще не в том возрасте, когда вступают в брак, но уже за это время его советники несколько раз отговаривали его, пытались разорвать ваш брачный контракт. Карл сватался и к французской принцессе, и к португальской инфанте, он явно не жаждет видеть своей женой Мэри Тюдор. К тому же Англия ничего не выиграет от союза с ним, ибо вся наша внешняя политика свидетельствует, сколь непрочен будет сей альянс. Испания и Австрия не раз предавали нас, хотя наш король Генрих женат на их родственнице. Валуа же дает нам такие гарантии… и принял столь выгодные для Англии условия, что не может быть и сомнения, сколь выгоден этот брак. Полтора миллиона дукатов и французские порты, которые отойдут Англии – это ли не повод, чтобы вы, как сестра нашего монарха, не желали для своей страны этих преимуществ?

Чертов поп, он бил ее той же картой. Именно по ее инициативе были выставлены эти условия, которые старый Валуа безоговорочно принял. К тому же, стоило Вулси упомянуть об измене родни королевы, как Генрих больше не колебался. Убитая горем Мэри покинула апартаменты королевы. Вот он – конец ее надеждам… Амбициозные планы Генриха встали между ней и тем, кого она любила.

Но в положенный час ее высочество не явилась, сославшись на плохое самочувствие. Однако старый трюк с симуляцией, к которому она так часто прибегала в детстве, сейчас не возымел действия. Генрих дал прилюдно согласие на ее брак, более того, велел, чтобы в Лондоне по этому поводу звонили в колокола и в церквях пели «Те Dеum»[13]13
  «Тебя, Бога, хвалим» (лат.).


[Закрыть]. А потом узнал, что Мэри в знак протеста отказывается принимать пищу. Но король был настроен решительно, и целый вечер в покоях принцессы стоял крик и плач, когда в принцессу насильно впихивали еду, а она вырывалась и выплевывала пищу. Генрих сам запрокидывал ей голову, едва не задушив.

– И это ждет тебя всякий раз, когда вздумаешь упрямиться! – кричал он.

На следующий день король с удовлетворением узнал, что принцесса с охотой позавтракала. Но оказалось, что Мэри просто изменила тактику, поняв, что ей нужно есть, чтобы сохранить силы. Но теперь она действовала иначе – отказывалась выходить из покоев, даже запиралась на ключ. Генрих велел взломать дверь. Мэри забилась в угол, когда брат сорвал ремень и решительно велел всем выйти.

– В чем дело?! – закричал он, увидев, что Брэндон остался стоять в дверях.

– Ваше величество, надеюсь, вы не…

– Пошел вон!

Чарльз был бледен, но поклонился.

– Сожалею, если чем-то огорчил моего короля.

– Брэндон, не уходи! – закричала Мэри, кинувшись к закрываемой двери, но Генрих уже перехватил ее.

– Тебе нечего бояться, Мэри, если ты будешь послушна.

– Я не отступлю!

Но она боялась, и стоило Генриху приблизиться, как принцесса зашлась таким плачем, что он отошел и ждал, пока она успокоится. Потом даже приголубил сестру, стал вытирать ей слезы, несмотря на то, что она отворачивалась. Мэри поймала его большую руку, прижалась к ней щекой.

– Генрих, я все равно не уступлю. Разве ты не понимаешь, что брак – это на всю жизнь? Неужели ты хочешь сделать меня несчастной?

– Я сделаю тебя несчастной, только если ты не покоришься, – сухо сказал он, отнимая руку и крепко сжимая ее в кулак. – Вот где ты у меня, Мэри! И я раздавлю тебя, если будет нужно. Я ушлю тебя, лишу милостей двора, твое имя исчезнет навсегда. Разве ты забыла, как жила в ссылке…

– Да это все, чего я хочу! – вдруг воскликнула Мэри.

Генрих был поражен.

– Мне стыдно, что у меня такая сестра.

Он ушел, чувствуя, что она не смирилась. А на другой день ее дверь опять оказалась заперта, и опять Генрих велел выбить замок.

Мэри теперь стояла одна посреди комнаты, ее фрейлины в испуге разбежались. Она дрожала, но на лице читалось такое упрямство, что Генрих, прежде чем подумал, что делает, с размаху ударил ее по лицу.

Он ударил сильно, наотмашь, как мужчину, так что Мэри отлетела к стене и упала. Ее щека моментально распухла.

– Кажется, у меня будет синяк, – сказала она и криво улыбнулась. – Как же ты теперь выставишь меня перед французами? Они ведь сразу поймут, каким образом ты вынуждаешь меня выйти замуж за их старика-короля.

Генрих понял, что допустил оплошность и пришел в такую ярость, что испугался за себя. Он боялся, что вновь начнет бить ее, пинать, колотить. Да понимает ли она, кому перечит, на что обрекает себя? Ему захотелось вцепиться руками ей в горло, выжать из нее всю жизнь без остатка. Он даже отошел в сторону, боясь, что совершит непоправимое.

– Мэри, я твой король и могу распоряжаться твоей жизнью, как мне заблагорассудится.

– Нет, Генрих. Мы с тобой слишком на виду у всех, и ты не сможешь сделать то, чем грозишь мне.

Проклятье! Она не боялась его. А он ее почти ненавидел.

– Завтра я уеду, – сказал он, сдерживая яростную дрожь в голосе. – А ты не выйдешь из этой комнаты, пока не смиришься. Ни развлечений, ни музыки, ни книг, ни вкусной еды. Ты скоро поймешь, чего себя лишаешь.

Генрих был в гневе, ведь Мэри посягнула на самое святое – на его власть.

Вечером король жаловался жене:

– Что за дикое своеволие? Как она смеет не подчиняться? Неужели она не понимает, что из-за ее упрямства европейские дворы начнут насмехаться надо мной? Все будут спрашивать, как этот Генрих Тюдор может управлять королевством, если не может заставить повиноваться собственную сестру, совсем молоденькую девушку? Неблагодарная тварь! Я ведь сделал ее едва ли не второй королевой при своем дворе, я позволит ей блистать, исполнял все ее прихоти, а она ответила столь черной неблагодарностью. А ведь я уготовил ей лучшую участь, собирался сделать королевой такой большой страны, как Франция. И вместо того чтобы нижайше благодарить, она хочет сделать меня посмешищем. Нет, клянусь всемогущим Богом, она выйдет за Людовика XII, или я запорю ее до смерти.

Катерина вздрогнула. Жестокость супруга пугала ее.

– Это нехорошие, злобные мысли, Энри, – тихо проговорила она. – Я просто не узнаю тебя. Где тот милый, добросердечный юноша, которого я полюбила?

Генрих почувствовал себя виноватым и подсел к ней.

– Тебе нельзя так расстраиваться, Кэт. В твоем положении…

Катерина снова была беременна, и Генрих опять был с ней нежен. Вот если бы она еще и родила ему… «Зачинает-то она легко», – с грустью подумал он.

– Вот что, Кэт, – начал он, – завтра я уеду. Что бы ни вытворяла эта глупая упрямица, переговоры должны идти полным ходом. И, в конце концов, я король, у меня есть другие дела, а не только возня с ней. Ты же, Кэт, останешься с Мэри в Ричмонде и постараешься уговорить ее. Я надеюсь на тебя, Кэт, ты ведь такая умница!

Королева и сама подумала, что будет лучше, если Генрих на какое-то время оставит сестру. Это уже становилось опасным. Конечно, Катерина считала, что Мэри сама виновата. Неужели она не понимает, что рано или поздно ее вынудят подчиниться, вопрос только в том, насколько безболезненно это произойдет. Но Мэри избрала для себя мучительный путь, посмев восстать против воли короля. Воли самого Генриха!.. Катерине это казалось абсурдным, нелепым. Она была покорной женой, и в те дни даже представить не могла, что настанет время, когда она сама посмеет восстать против его воли и будет противостоять королю до конца… до самого конца.

А пока Катерина, едва Генрих отбыл, отправилась к Мэри, чтобы попытаться уговорить ее. Она не бранилась, не кричала на нее, была даже мягкой, собственноручно прикладывала компресс к распухшей и потемневшей щеке принцессы.

– Моя маленькая дикарка Мэри, – сокрушалась королева. – Твоя беда в том, что ты слишком долго жила вдали от двора и забыла, что первый долг принцесс королевского дома – не ставить своих условий, а повиноваться. Но за это мы получаем многие преимущества: роскошь, блеск, возможность быть в центре событий и даже влиять на их ход.

– Я хочу лишь одного, – перебивала ее Мэри, – чтобы меня оставили в покое, услали…

– Неправда. Я наблюдала за тобой и видела, какое удовольствие доставляло тебе твое положение. Беда лишь в том, что, не успели тебя вернуть, как тут же обязали выйти замуж. Ты просто еще не была готова. Я понимаю тебя, твой страх, мне ведь тоже было страшно покидать Испанию, родителей, отказаться от привычного уклада жизни. А ведь я была даже моложе тебя, когда прибыла в Англию. Правда, у меня имелось одно преимущество – я с двенадцати лет была помолвлена с английским принцем и успела свыкнуться с этой мыслью.

– И еще твой жених был молод, – вскинулась Мэри, – а мне предлагают старого развратника, развалину, которая надеется посеять в моем лоне новый росток династии Валуа. Да меня охватывает отвращение от одной мысли, что он прикоснется ко мне!

Катерина снисходительно улыбнулась.

– Конечно, первое время брак покажется тебе странным, кто бы ни был твоим мужем. Но, думаю, выйти замуж за старика, который будет к тебе добр, будет заботиться о тебе и лелеять, даже лучше, чем за нетерпеливого юнца, который не оценит твоей преданности и любви.

В голосе королевы появились грустные нотки, и Мэри бросала на нее украдкой взгляд. Не имеет ли Катерина в виду себя и Генриха? Ведь слухи при дворе расходятся быстро, и уже стало известно, что даже после того, как Катерина узнала об интрижке супруга с Бесси Блаунт и услала фрейлину, Генрих не прекратил встреч с любовницей. Он поселил ее в поместье в Эссексе, которое называют Иерихоном, и, возможно даже сейчас, улучив момент, находит время навестить юную возлюбленную.