Текст книги "Королева в придачу"

Отшельник истово перекрестился.

А Франциск, толкнув локтем Брэндона и указав на ругающегося Бониве, сказал:

– Видал? Этот не женамутье.

И, к удивлению Бониве, эти двое – наследник трона и посланник короля Англии, – которых все уже считали едва ли не погибшими, громко расхохотались.

Луиза Савойская не отходила от сына.

– Ах, мой бесценный!.. Сокровище мое, как же я тревожилась о вас. Что пережила, когда узнала, что ваш конь примчался без седока. И этот Брэндон… Я боялась, что он погубит вас в угоду своему королю.

– Это невозможно, мадам, – целовал ей руки сын. Все еще с повязкой на лбу, но уже легко передвигавшийся, разнежившийся от чрезмерной заботы. – Это невозможно, мадам, – вновь повторил он. – Шарль Брэндон, герцог Саффолкский – истинный женамутье, чтобы пойти на такое коварство. И он мой друг – он спас меня, заботился обо мне.

– Что, однако, не мешает ему оставаться вашим врагом, – резко прервала его мать.

Луизу раздражала дружба, установившаяся между сыном и англичанином. Франциск же снисходительно, даже насмешливо, относился к ее нападкам на его женамутье. Мать, как всегда, преувеличивает. Саффолк не предал его на турнире, спас во время охоты, не оставил, когда все остальные охотники затерялись и отстали. Пусть лучше его мать подумает, что было бы с ним, окажись он, раненый, один в лесу, да еще и подле разъяренного кабана.

Луиза переводила разговор на другие темы. Говорила о последних новостях из Парижа, о том, что Людовик совсем плох и Франциску следует вернуться, дабы как наследнику быть рядом с умирающим государем. Саффолка же следует держать подалее, желательно оставить здесь, в Амбуазе, в обществе Жанны Дизоме.

– Так и сделаем, – улыбался Франциск. – Кстати, Шарль Брэндон признался мне, что неравнодушен к чарам сией дамы. Нам следует только подтолкнуть их друг к другу.

И он велел устроить зажигательный бал-маскарад, посвященный любви. Шутливо посоветовал своей сестре Маргарите быть поласковее с мсье де Бониве. Маргарита краснела, отворачивалась. Она любила флирт, галантные ухаживания, но ценила свое целомудрие. Маргарита как будто хранила верность брату, не решаясь дать волю другим чувствам, считая, что вокруг нет никого, кто может составить конкуренцию столь яркому, блистательному и великолепному мужчине, как ее восхитительный Франциск.

Жанна же, проглотив обиду на Брэндона, просто пошла в наступление.

С неба, по-прежнему затянутого свинцовыми тучами, вновь пошел снег. А в большом зале Амбуаза велели разжечь все шесть каминов, расставили столы с угощениями, придворные нарядились в экстравагантные маскарадные костюмы. Играла музыка, и несмотря на пронизывающий холод снаружи, в замке было даже жарко. С дамских плеч соскальзывали лифы, при свете огней из-под масок сверкали лукавые глаза. Вино кружило головы.

Брэндон то и дело танцевал с мадам Дизоме. Платье на ней было малиновое – тоже цвет Мэри. Большое квадратное декольте открывало соблазнительную грудь. Пухлые губы были подкрашены малиновым – под цвет платья и полумаски, а светлые волосы Жанна по манере королевы уложила в золотую сетку. На Мэри была похожа, как никогда. Но молодая королева никогда не обладала такими манерами, как эта опытная охотница на мужчин.

– Сударь, – прошептала Жанна, – я должна попросить у вас прощения за свою навязчивость в прошлый раз. Я повела себя безрассудно, позволив чувствам взять верх над благоразумием. Умоляю, скажите, что больше не гневаетесь на меня!

Он медленно поднес ее руку к губам, поцеловал, не сводя с нее своих синих глаз.

– Это я должен просить у вас прощения, прекрасная дама, за свою холодность. Милая Жанна, вы очень красивы, и на свете нет ничего проще, чем потерять от вас голову. Можете считать это моим признанием. А теперь я должен покинуть вас. Кажется, Маргарита Алансонская делает мне знак приблизиться.

Ничего подобного Маргарита не делала, но Брэндону было просто необходимо оставить Жанну. «Не такой уж я юнец, чтобы она так легко поймала меня», – думал он. Но помнил, как сам дал понять Франциску, что влюблен в мадам Дизоме. Он должен уложить ее в постель, чтобы снять с себя подозрение в связи с королевой. Тем более, что Жанна, что там говорить, и в самом деле нравилась ему. Но он тут же подумал о Мэри. Он надеялся, что она поймет и простит ему роман с этой… И он вновь пригласил Жанну на танец.

– Ах, вино кажется ударило мне в голову, – лепетала Жанна. – Давайте больше не будем танцевать. Я устала.

Она увлекла его прочь от танцующих пар.

В полутемном переходе Жанна внезапно повернулась к Брэндону, обняла и страстно поцеловала. Ее тело пылало, губы были сладкими, чувственными, и он пылко ответил на поцелуй.

– О мессир женамутье, – счастливо вздохнула Жанна и тут же с невинностью маленькой девочки спросила: – Это не слишком опрометчиво с моей стороны?

Он не отвечал и улыбался в полумраке своей чуть насмешливой улыбкой. Жанна почувствовала, что теряется перед ним. Этот англичанин был непонятен ей. Она даже побаивалась его холодности. А ведь судя по тому, как он ответил на ее поцелуй, – он опытный любовник.

Она нежно провела ладонями по его щекам.

– О мессир посол, я бы отдала двадцать лет жизни, чтобы быть вашей!

И опять ее испугала ирония в его глазах. Но его руки по-прежнему обнимали ее.

– Зачем же такие жертвы, ангелочек? Думаю, в Амбуазе найдется укромное местечко, где мы сможем побыть вдвоем часок-другой?

«Почему бы и нет?» – подумал он, следуя за ней. Всего одна интрижка, это ничего не будет значить для него, когда он вернется к Мэри. И объяснит ей, зачем это сделал. К тому же эта дама так соблазнительна…

Луиза, в своем черном траурном наряде, ходила среди танцующих пар. От нее не укрылось, как Саффолк вместе с Жанной спешно покинули большой зал, и она обменялась с Франциском и Маргаритой многозначительными взглядами. По истечении часа они так и не появились, а к Луизе подошла горничная Жанны и что-то прошептала. Лицо герцогини осветилось торжествующей улыбкой.

– Все в порядке. Саффолк у Жанны, и она после любовных игр угостила его специальным снадобьем, – сообщила Луиза своим детям. – Теперь он проспит более суток. А там Жанна вновь утешит его, когда он узнает, что мы отбыли… Нам же надо прекращать веселье и готовиться к немедленному отъезду. Тебе, Франциск, необходимо быть подле умирающего короля.

Ей не понравился взгляд сына. Он был удручен. В принципе, все вышло так, как они и рассчитывали, но он чувствовал себя виноватым перед Брэндоном, с которым подружился, и досадовал, что потерял Жанну…

Луиза слишком хорошо знала сына и вкрадчиво произнесла:

– Цезарь мой, не забывайте, что вы нужны Франции.

Она увидела, как вспыхнули глаза Франциска. Он тут же встал, велел прекратить веселье и собираться в путь.

Брэндон действительно проспал как убитый весь день и ночь. Очнувшись наутро следующего дня, он не мог понять, что случилось. Отчего в замке так тихо? Решил, что двор герцога Ангулемского все еще отсыпается после шумного веселья. Собрав разбросанные в пылу страсти вещи, он оделся. Но почему все-таки везде так тихо? В этом было что-то странное.

Позевывая, он подошел к окну, снял ставни. Мир вокруг был белым, но пасмурным. Черные вороны сидели на зубцах крепостной стены, жалобно каркали. Этот звук показался Брэндону необычайно громким в окружавшей тишине. Тишина…

У Брэндона перехватило дыхание. Ну, предположим, знать еще почивает, но где же все эти многочисленные люди из свиты, вечно снующие пажи, слуги, переговаривающиеся со стражей горничные? Тихо и пусто. Со своего места он видел повисший на цепях подъемный мост, редких охранников на зубчатых стенах с пиками на плече. Бродили неторопливо, похлопывая себя по плечам ладонями в рукавицах.

Брэндон стремительно вышел, почти побежал по опустевшим переходам. Пустые залы, пустые покои, открытые двери нежилых комнат. В большом зале у слабо горевшего камина он увидел Бониве, игравшего сам с собой в шахматы.

– Бониве! Что все это значит?

– Пат, – произнес тот, не отводя глаз от шахматных фигур. – Композиция, ничего не означающая. Хотя это, скорее, проигрыш.

Он повернулся к Брэндону, пряча глаза.

– Вы долго спали, друг Шарль, и Ангулем не велел вас беспокоить. Зная мою дружбу с вами, оставил меня здесь.

Брэндон бессильно опустился в кресло напротив. Прищелкнул пальцами.

– Пат, – повторил он. – Безвыходное положение.

– Они уехали еще вчера утром, – продолжал Бониве, по-прежнему стараясь не глядеть на Брэндона. – Вы спали, и вас не могли разбудить. А герцогу нужно было поспешить. Король Людовик совсем плох.

– Тогда и нам надо ехать! – встрепенулся Брэндон.

– Куда?

– Черт возьми! Что означает ваше «куда»? В Париж, конечно.

Бониве сгреб фигуры с доски.

– У меня есть приказ, милорд. Я должен сопровождать вас куда угодно, только не в Париж. Ангулемы считают, что вам не следует видеться с королевой.

Брэндон машинально погладил обшлаг мехового рукава. Глядел перед собой застывшим взором. Он все понял. Его увезли из Парижа, подставили другую женщину, сделали пленником, только чтобы держать подальше от Мэри. Он должен был признать, что в сложившейся ситуации это даже наиболее мягкий способ отделаться от него. Могли бы и назначить следствие, бросить в застенок – если учесть, что им кое-что известно. Но было и другое: он провалил свою миссию, не смог заключить договор и сделать то, что касалось Мэри. Однако и это было не главное. Главное то, что он изменил своей любимой, о чем ей (в этом он не сомневался) поспешат донести.

Как она воспримет это известие? Он ведь даже не имеет возможности оправдаться перед ней. А она – такая любящая, юная, неопытная. Для нее это будет ударом. Бедная малышка Мэри! Сейчас ему казалось невероятным, что его могли так поймать. Теперь между ним и Мэри разверзлась пропасть, и он понимал, что не имеет права показываться ей на глаза. Да его и не допустят к Мэри. И как же он затосковал о ней! Нет, он должен был найти какой-то выход.

– Мессир Бониве!

Нервничая, он заговорил с особенно сильным акцентом.

– Бониве, вы сказали, что можете сопровождать меня куда угодно, кроме Парижа. Что ж, я желаю ехать в Кале.

Его расчет должен был оказаться верным. Кале – английский порт на территории Франции, и там он уже будет недосягаем для Ангулемов. Конечно, он провалил свою миссию, но в Кале у него все же будет надежда оправдаться перед своим королем и выхлопотать новое поручение в Париж.

Бониве также понимал это, но не мог отказать Брэндону, и без того чувствуя себя неуютно в роли его стража. Но тут в зал вошла Жанна. Бониве очень надеялся, что ей удастся удержать посла. Ведь что там ни говори, Жанна Лекок – восхитительная женщина. Но Бониве тут же понял, что ошибается, увидев, как отшатнулся от нее англичанин.

Брэндон и в самом деле не мог видеть эту женщину. Вышел, едва ответив на ее приветствие.

Она поглядела на него с укором. Губы ее задрожали, но, заметив сочувствующий взгляд Бониве, она вскинула подбородок и вышла. Как этот женамутье смеет быть столь холодным с ней, после того что между ними было? Поистине эти англичане – сущие дикари. Им следует поучиться у ее соотечественников обычной любезности. Хотя, что она для него? Обычная шлюха, правда, немного выше по положению – ведь на дворянство она уже может рассчитывать. И все же, как говорят, его любила сама королева Мария Английская. Ха! Пусть же теперь оправдается перед ней – если сможет.

Глава 16
Декабрь 1514 года

При дворе говорили, что у короля очередной кризис. Но никто не сомневался, чем он закончится.

Понимал это и сам Людовик. И почти смирился с этой мыслью…

Королева сидела у его кровати, читала больному мужу «Трактат о долге», одну из его любимых книг.

Людовику было приятно слушать ее голос – нежный, мелодичный, с легким акцентом. В смысл же слов он почти не вникал. Глядел на бахрому балдахина над головой, и вся жизнь проплывала перед его мысленным взором, картины сменялись словно времена года. Вот его весна: дебоширства, военные походы, блестящие молодые люди – спутники его ветреной молодости, красивые женщины… Его лето принесло ему славу и власть. Корона Франции, корона Неаполя… правда, последнюю он потерял, но об этом сейчас не хотелось думать. Потом настала пора осени – мягкой и мудрой, богатой плодами. Осень… Он вспоминал строгое любимое лицо прежней жены, Анны Бретонской. Он был счастлив с ней, очень любил ее… но отчего-то в глубине души всегда чувствовал одиночество. Любила ли она его? Он любил – безнадежно и страстно, преклоняясь перед этим воплощением женского величия и добродетели. И вот пришла его зима. Пора засыпания, увядания, болезней. Но и в его холодной зиме был праздник. Его юная и удивительно красивая третья жена Мария Английская… Как жаль, что они встретились так поздно. Хотя иначе и быть не могло. Их разделяли годы… Годы…

Он поглядел на нее. Даже в строгом темном чепце с покрывающей ее дивные волосы вуалью она выглядела совсем девочкой.

– Мари, ангел мой…

Она прекратила чтение, глянула на него, заложив пальцем страницу.

– Государь?

Что же он хотел сказать ей? У него очень болел живот. Боль отвлекала от мыслей. Он никак не мог сосредоточиться.

– Мари, вы помните тот стих, что написал мой отец Карл Орлеанский?

Она поняла, о каком стихе идет речь. Стала декламировать:

 
Время потеряло свой плащ,
Сшитый из ветра, холода и дождя.
И надело новый, украшенный
Вышивкой из солнечной улыбки,
Светлой и прекрасной.
 

Людовик улыбнулся – ее акцент был прелестен. Это улыбка Мари «светлая и прекрасная», а для него «время потеряло свой плащ». Все кончено.

Он посмотрел на жену тем трогательным добрым взглядом, который всегда волновал ее и вызывал чувство вины.

– Государь, вам пора выпить лекарство.

Лекарство… Он понимал, что оно уже не спасет его, но покорно проглотил отвратительную микстуру. Мэри промокнула его губы салфеткой. Как же она нежна с ним, как заботлива. Людовик пожал ей руку.

– Мари, я ведь все понимаю. Не такая старая развалина, как я, должен был стать мужем такой красавицы.

Он догадывался, как жалко выглядит в ее глазах. Морщинистый, иссохший, с темными пятнами на щеках, облысевший. И она – его английская роза.

Мэри умело скрывала свое отвращение. Даже подсела к нему, поцеловала в лоб. Ей было жаль его – он всегда был очень добр к ней.

– Не говорите так, государь. Ведь рука об руку с сединой идет мудрость. И кто знает, что предпочтительнее: молодость с ее безрассудствами или зрелость с ее опытом.

Она чувствовала себя подлой и лживой. Но глаза Людовика светились такой благодарностью, что она должна была продолжать лгать.

В дверь постучали. Вошла солидная и надменная Анна де Боже. На Мэри, сидящую возле короля, поглядела с обычным недоверием. Она не верила в нежные чувства юной жены к старому королю и постоянно говорила ему об этом, чем только сердила. Но сейчас, чувствуя близкую кончину, Людовик был добр со всеми, и протянул бывшей воздыхательнице слабую руку.

Анна пришла сообщить, что явились члены его совета.

Людовик вздохнул и попросил женщин усадить его поудобнее. Король был слаб, но присущая ему добросовестность не позволяла отказываться от дел управления. Это было его бремя – бесконечное бремя власти, которое вынужден нести король.

Мэри знала, что Людовику очень тяжело принимать государственных мужей, но молчала. Видела, как начинали блестеть выцветшие глаза короля, хотя по вискам струился пот. У него не было сил просматривать бумаги, он велел читать их вслух, давал указания, говорил, чтобы условием квалификации судей было наличие у них как минимум университетской степени; обсуждал правомерность сведений, полученных под пыткой, которыми часто злоупотребляли. Мэри слушала его и невольно начинала испытывать уважение к супругу. Видела, как ему трудно, как он раздражался, чувствуя свое бессилие. Порой он как-то странно смотрел на нее, словно прося помощи. Но она молчала. Была ли она подлинной королевой? Как ни странно, но правительницей она себя ощущала лишь будучи в ссылке в Саффолкшире. А став королевой, женой французского монарха, оказавшись на виду у всех… Нет. За исключением нескольких моментов, когда она с мужем принимала послов, ее жизнь ограничивалась лишь обустройством придворного быта. Основную же свою задачу – дать стране наследника, она так и не смогла выполнить. Мэри понимала, что ее роль королевы подходит к концу.

Она возвратилась к себе. С болезнью Людовика все развлечения при дворе прекратились, и женщины из свиты королевы вынуждены были скучать по углам. Казалось, жизнь при дворе замерла надолго. Старых порядков уже никто не придерживался – люди считали, что царствование Людовика XII подходило к своему завершению, и ждали восшествия на престол нового короля. Все ожидали приезда Франциска Ангулемского, и Мэри тоже невольно ждала этого. Может, тогда хоть что-то наладится. А главное, с ним приедет Чарльз Брэндон!..

О приезде Франциска ей сообщила Клодия, вбежав в ее покои и прихрамывая сильнее обычного.

– Он возвращается! Он уже в предместьях Парижа.

Герцог Ангулем появился лишь ближе к вечеру: приветливый, легкий, красивый. Шел по длинным коридорам Ла Турнеля, принимая почести сбежавшихся придворных. Выглядел истинным королем, обворожительным и элегантным: пышные рукава его камзола были обшиты белоснежным атласом, на берете со свисающим белым пером цапли сверкали россыпи драгоценных каменьев.

Мэри хотелось спросить его о Брэндоне, которого она не заметила среди свиты, но рядом с Франциском находились Луиза, Маргарита, Гриньо – нет, сейчас не время спрашивать о Чарльзе. Но она послала свою маленькую Анну Болейн разузнать все новости. Пока же, сидя подле Людовика, выслушивала приветствия Франциска, его соболезнования, обсуждение волнений в Бретани, герцогом которой он именовался благодаря браку с Клодией.

Аудиенция у короля получилась недолгой из-за плохого самочувствия Людовика, у которого при виде пышущего здоровьем зятя испортилось настроение. Людовик заметил, что Франциск почти не обращает внимания на Клодию, притихшую и огорченную явным невниманием супруга. Король быстро выпроводил его и начал жаловаться Мэри, говоря, что, когда его не будет, этот избалованный мальчишка перевернет все королевство с ног на голову. Теперь он открыто называл Ангулема своим преемником.

Вечером Мэри вновь увидела герцога в приемной – веселого, окруженного духовенством и сановниками. Поискала глазами Брэндона, но его нигде не было… Зато Франциск так и бросился к ней, упал на колено, стал целовать ей руки.

– Вы так рады видеть меня? – спросила она кокетливо.

Вскинув голову, он выразительно посмотрел на нее, давая понять: сейчас никакие слова не нужны.

Они находились в центре внимания и вынуждены были соблюдать этикет. Мэри велела «милому зятю» подняться, села в кресло у камина, указав на место напротив.

– Я думала, что вы приедете раньше. Кажется, вас не было целую вечность.

Он просиял от ее слов.

– Я спешил, как только мог, и никогда еще дорога не казалась мне такой длинной.

«Еще бы. Наверняка надеялся, что по прибытии тебя уже ждет венец», – подумала цинично Мэри, вслух же спросила, удачна ли была охота. Франциск не отвечал, лишь смотрел на нее, улыбаясь… Нет, совсем не так, как подданный смотрит на королеву или «нежный зять» на тещу, – он смотрел на нее, как мужчина на женщину, к которой его неудержимо влечет.

– Вы не ответили мне, Франциск. И так странно глядите.

– Это и неудивительно. Вы так прекрасны!

– Смотрите, чтобы ваши слова не передали Клодии.

Он отмахнулся. Что такое Клодия?

– Вы еще прекраснее, чем в моих воспоминаниях.

Она легко рассмеялась.

– Я рада, что нравлюсь вам, мой дорогой зять.

Она намеренно напоминала ему о родственных преградах между ними. Но признания Франциска кружили ей голову. Ей вдруг стало казаться, что он и в самом деле очень влюблен, и поэтому надо быть очень мягкой, чтобы не обидеть его. Но она действительно была рада ему! Ведь все вышло так, как она и ожидала, – он приехал, и ее жизнь сразу оживилась. Но все-таки что-то не давало ей покоя. Она не могла по-настоящему расслабиться, даже слушая комплименты Франциска. Где-то в глубине души нарастало напряжение. Где же Чарльз?

Они поговорили о плохом самочувствии короля, о необычайно холодной погоде, еще о чем-то. Потом Мэри не выдержала.

– Милый зять, скажите на милость, отчего я не вижу среди сопровождающих вас особ посланника моего брата-короля, герцога Саффолка?

В его бездонных черных глазах что-то мелькнуло – темное, гневное. Но Мэри выдержала его взгляд с самой обворожительной улыбкой. В самом деле, было бы странным, если бы она не полюбопытствовала, куда делся ее соотечественник.

Франциск первый отвел глаза, буркнув, что Саффолк был вынужден задержаться в Амбуазе.

– Что-нибудь случилось? – спросила королева, пряча за любопытством волнение. – Долго ли он будет отсутствовать?

– О, это зависит только от мсье Саффолка, – хитро засмеялся Франциск.

Мэри не решилась расспрашивать дальше. В конце концов, ее малышка Болейн все и так выведает.

Но Анны не было довольно долго. Она явилась, когда ее величество уже готовилась ко сну, и как ни в чем не бывало присоединилась к раздевавшим королеву фрейлинам, стала расшнуровывать ее рукава.

В глубине души Анна была даже довольна. Любительница придворных скандалов и интриг, она представляла, какое впечатление на Мэри произведет ее сообщение. Сознательно оттягивала разговор, делая вид, что не замечает вопрошающего взгляда королевы.

Наконец Мэри не выдержала. Отослала своих дам, сказав, что ей вполне хватит одной мисс Болейн.

– Ну, что ты узнала?

Королева старалась говорить спокойно, даже повернулась к Анне спиной, чтобы та развязала тесемки на ее корсаже, и сама подняла волосы, помогая фрейлине его расшнуровывать.

Мэри не подозревала, что Анну проинструктировала сама Луиза, которой Гриньо представил свою поверенную. Анна была польщена, к тому же Луиза лично пообещала ей поддержку. И заставила дважды повторить все, что Анна должна сказать королеве.

Итак, милорд Саффолк остался в Амбуазе из-за Жанны Лекок, то есть мадам Дизоме, которую он отбил у Франциска. Сия дама не сразу уступила ему, хотя еще по пути в Амбуаз у нее с английским посланником завязались некоторые отношения. А по прибытии в Амбуаз между ними начался столь бурный роман, что герцог Ангулем ничего не мог поделать. К тому же Саффолк спас Франциска на охоте, и тот решил уступить спасителю «тюльпан Франции». А Брэндону и Жанне было так хорошо вдвоем, что они даже решили остаться в Амбуазе, чтобы вдали от двора свободно предаваться любви.

Анна сообщила все это с наивной восторженностью девочки, рассказывающей романтическую историю. И при этом не переставала расшнуровывать платье – ведь, по идее, она не должна догадываться, что ее рассказ взволнует ее величество. Королева стояла, по-прежнему подняв наверх волосы, и словно окаменела. В тишине было слышно движение пальцев Анны, расстегивающих крючки. Наконец она стала стягивать с плеч Мэри длинные рукава.

– Миледи, я так не могу, опустите руки.

Королева повиновалась, как заведенная кукла. Ее волосы упали роскошной золотистой массой до пояса. Анна начала спускать рубашку, когда королева отвела ее руки.

– Иди, Анна, ты свободна.

– Но, моя госпожа…

– Иди! – почти крикнула королева.

Анна вышла, искоса поглядывая на Мэри. В дверях сделала реверанс. Королева словно и не заметила. Осталась стоять на месте, как каменное изваяние, полураздетая, с застывшим взором.

Мэри и не предполагала, что может испытывать такую боль. Сердце ее рвалось и стучало в безмерно расширившейся и похолодевшей груди. Ноги и руки, все тело вдруг стало тяжелым, а сердце болело, болело… Чарльз… Как он мог? Она ведь так любила его… она отдала ему всю себя без остатка, она так верила ему!

Боль, наполнявшая грудь, теперь взмывала, поднялась к горлу и вдруг прорвалась в мозг, взорвалась там и нашла выход в потоках горячих слез. Мэри зарыдала.

Тяжело ступая и спотыкаясь о ковер, она добралась до постели, легла ничком, зарывшись лицом в подушки. Плакала, плакала, плакала… Она чувствовала себя униженной, разбитой, брошенной. Чарльз оставил ее, изменил ей, разлюбил. Она всегда ревновала его, но после того как они были вместе, после того как она почувствовала его страсть… Нет, она и тогда подсознательно ревновала его. И почему-то именно к этому «тюльпану» – Жанне. О, это была соперница! Ничтожная, блудливая соблазнительница, и все же соперница. Очень красивая. Ведь Чарльз сразу выделил ее среди других женщин двора и позволил увлечь себя… Влюбился. Конечно влюбился – как же иначе он мог предпочесть Жанну, когда его избрала сама королева? А эта Жанна… Мэри вспомнила, с каким восхищением глядели на нее все мужчины. И ее Чарльз… Больше уже не ее.

В отчаянии Мэри забила кулачками по подушке, представляя, как бы она могла поколотить эту противную Жанну. Будь она проклята! Она лишила ее любви. Но полно, любил ли ее вообще Брэндон? Хотя бы раз сказал он ей это волшебное слово, которое она у него почти вымаливала?

Она проплакала всю ночь. От слез на нее находило какое-то отупение, и она забывалась на время сном. Но снова просыпалась, ощущая свое одиночество и боль, и вновь начинала рыдать, сдерживая стоны и всхлипывая в подушку.

Перед рассветом она все же заставила взять себя в руки. Она все еще была полуодета, ее юбка вконец измялась. Мэри встала, переоделась в рубашку, даже расчесала взлохмаченные волосы. Поглядела на себя в зеркало – жалкое, распухшее от слез лицо с искусанными губами.

– Я не буду больше плакать! – приказала она себе.

Вытерла глаза, припудрила щеки. Нет, следы слез скрыть невозможно. Как глупо, что она так поддалась чувствам. Ей не следовало забывать, что она у всех на виду, что за ней пристально следят. Нельзя было расслабляться ни при каких обстоятельствах.

Утром она пошла к мессе, потом навестила супруга. Но король, приняв лекарство, сразу уснул, и Мэри осталась с ним, стараясь не замечать Клодию и Анну де Боже, устроившихся напротив и не сводивших с нее настороженных глаз. В конце концов это стало невыносимо. Не выдержав, она, сославшись на плохое самочувствие, пошла к себе и легла в постель.

Но оказалось, что она совершила ошибку. Недомогание королевы сразу вызвало множество слухов. Что, если ее величество беременна? Луиза Савойская первая поспешила нанести ей визит. Делала вид, что заботится о Мэри, а глаза смотрели подозрительно, испытующе. Сокрушалась по поводу болезни короля и плохого самочувствия королевы. Мэри отвернулась. Она не доверяла Луизе, не доверяла никому. Она уже не была той легкомысленной девочкой, которая верила людям. Ведь даже Чарльз, единственный, кому она полностью доверилась, предал ее.

Вечером королеву навестил Франциск. Он уже был наслышан о недомогании ее величества, но более чуткий, чем мать, понимал, чем оно вызвано. Ему было больно, оттого что Мэри так переживала из-за Саффолка, а следовательно, действительно была к нему неравнодушна. Понимал, что сам повинен в ее беде, и был по-настоящему добр.

– Вам не стоит так грустить, – сказал он. – Ваша грусть убивает в вас то дивное очарование, которым так восхищался двор. Ну же, моя королева, улыбнитесь. У вас такая обворожительная улыбка. Веселей! Жизнь – это не только печаль.

Его глаза были добрыми, участливыми, и Мэри неожиданно ощутила, что не одинока. Ей стало немного легче. Она радовалась тому, что у нее складываются такие отношения с этим привлекательным мужчиной, и она даже протянула ему руку для поцелуя. Он поцеловал ее – не почтительно, а страстно, пылко. Мэри подумала: как приятно, что этот блестящий вельможа так влюблен в нее, смотрит с таким обожанием…

– О, вы и грусть – несовместимы, – проговорил он, не сводя с нее глаз и нежно целуя каждый палец ее слабой руки. – Для кого же тогда любовь и радость, если не для той, которая просто создана для любви?

Его сильные, благоухающие духами пальцы погладили ее волосы. Франциск наклонился к ней, Мэри подумала, что сейчас он ее поцелует, и неожиданно ощутила волнение. Заметила, как он смотрит на ее губы, и почти хотела, чтобы он приник к ним.

Но Франциск не сделал этого. Они были не одни в комнате. Он грустно сказал, что ему надо уходить, и тут же весело добавил, что принес ей кое-что, чтобы поднять настроение. «Кое-что» оказался большим белым попугаем, который бегал по жердочке в золоченой клетке, выкрикивая хриплым голосом: «О, как прекрасна королева! Королева прекрасна!» Мэри развеселилась.

Уходя, Франциск послал ей воздушный поцелуй. И Мэри, глядя на него, подумала, почему именно он, а не тот, другой, так заботится о ней, не страшась пересудов, утешает и жалеет, даже добивается ее? Оказывается, приятно не только завоевывать, но и уступать.

Мучительная любовь к Брэндону слилась в ее душе с ожесточением и гневом. Франциск был ей утешением. Нет, никто больше не увидит ее страданий, она преодолеет свою слабость. Она гордая женщина и не должна уступать чувствам, она будет вести себя, как подобает королеве. Ведь что такое ее любовь к Брэндону? Короткое удовольствие, постоянный страх, унижение и муки ревности. Ей не нужна такая любовь!

На другой день она велела одеть себя в самый лучший наряд и подать самые изысканные украшения.

Людовик снова вел беседы со своими советниками, а значит, утомится, и королеве не обязательно быть рядом с ним. Ей надо развеяться. Она велела ехать в особняк Ангулемов, где всегда было весело. И где был Франциск.

Как же она была обворожительна и весела! Отчаянно кокетничала то с одним знатным придворным, то с другим. Дразнящие и вызывающие взгляды, которые до этого предназначались одному Брэндону, теперь расточались налево и направо. Она не хотела показать Франциску, что сразу ответит на его немой призыв – это было бы уж слишком легко. И она улыбалась ему, поддразнивала и тут же шла танцевать с Флеранжем, играла в карты в паре с Монморанси, шепталась о чем-то с Бурбоном. Ее взгляды обещали многое и многим кружили голову. Однако после того, как она вернулась к себе и фрейлины с камеристками раздели ее, она легла в постель и горько зарыдала.

А на следующий день опять была очаровательна и весела.

Многих шокировало такое поведение королевы, в то время как ее супруг находился при смерти. Конечно же, она ежедневно посещала его, ухаживала за ним, говорила, с каким нетерпением ждет его выздоровления… и этим вселяла надежду. Ведь остальные явно давали ему понять, что дни его сочтены. И никто не решался сказать, какие веселые вечера проводит его молодая жена в особняке Ангулемов.