Текст книги "Королева в придачу"

Все последовавшие за этим дни молодой Ангулем был очень занят, разрываясь между Сен-Дени и Парижем, чтобы подготовить все к церемонии коронации, и поэтому с Мэри виделся редко. Людовик тоже был занят – за дни торжеств и празднеств накопилось немало дел и с таможенными платежами, и с делами в Италии, и с увеличением армии, и с делами юриспруденции. Король относился к своим обязанностям серьезно, он всегда говорил, что дела Франции превыше всего, и ради этих дел даже готов был отказаться от общения с молодой женой.

Днем Мэри была предоставлена самой себе: принимала посетителей, обсуждала предстоящие торжества, примеряла наряды. Она ознакомилась с любимой резиденцией Людовика – дворцом Ла Турнель, который он предпочитал угрюмому Лувру и разваливавшемуся, необжитому дворцу Сен-Поль. Ла Турнель же представлял собой широко задуманный ансамбль с красивыми павильонами, легкими башенками, извилистыми галереями, большими залами, сквозными бельведерами и целым лесом шпилей, дымовых труб и флюгеров. Мэри нашла Ла Турнель прелестным и комфортным. Было, правда, несколько непривычно, что королевская резиденция находится в центре столицы. В Лондоне в самом городе таковой не имелось, а все королевские дворцы ее брата – Виндзор, Вестминстер, Гринвич, Ричмонд – находились за его пределами. Теперь же Мэри слышала по вечерам сигнал к тушению огней, которому подчинялись и дворцы, просыпалась от звона колоколов многочисленных церквей Парижа, улавливала постоянный шум окружавшего большого города. Из своих окон она видела множество городских строений и башен, наблюдала всегда оживленную Сену, по которой взад и вперед сновали баржи с товарами, лодки с зерном, челноки… К реке примыкал лишь один из флигелей дворца, самый уединенный и необжитой, основной же ансамбль строений находился в стороне от реки, подальше от сырости, что очень ценил Людовик и чему отдала должное и Мэри. Если же у нее возникало желание погулять, в ее распоряжении находился окружавший Ла Турнель прекрасный парк, с клумбами, аллеями и выполненными в античном стиле беседками.

На прогулках королеву часто сопровождала ее падчерица Клодия.

– Мой отец любит Ла Турнель, – говорила принцесса, прихрамывающей походкой следуя за Мэри Английской. – Здесь все невольно напоминает о пребывании в долине Луары. Белые стены, высокие окна, парк, плеск реки…

Мэри почти не слушала ее, подставляя лицо ласковым, неярким лучам октябрьского солнца. Стояла восхитительная осень. Листья винограда выделялись ярким пурпуром на белых колоннах беседок, вверху горела золотом листва лип, каштанов и дубов. Листья медленно опадали, кружа в воздухе, желтым ковром покрывая лужайки. Еще цвели поздние розы, но выглядели уже очень хрупкими, словно предчувствуя скорое увядание. По темным водам искусственных каналов скользили белые лебеди. Мэри кормила их, глядя туда, где ажурные решетки загораживали выход каналов в Сену.

– Что ты сказала, Клодия?

Принцесса растерялась. Оказывается, королева почти не слушала ее…

– Я говорю, что Сена не идет ни в какое сравнение с красавицей Луарой.

– Вот как? – безо всякого интереса проговорила королева, посмотрев на Клодию почти с жалостью.

Клодия, если присмотреться, казалась вполне хорошенькой. Но немного близорука, немного хрома, немного сутула… В ней не было ничего интересного: скучная и серенькая, как ее простенькое серое платье. И девиз принцесса себе избрала соответствующий: «Простая с простым, смиренная со смиренными». Но смиренной Клодия была со всеми, вплоть до прислуги, в ней не было ничего царственного: ни манер, ни осанки, ни остроты ума. Святоша, прячущая за показным смирением свою никчемность.

Людовик просил Мэри быть понежнее с его дочерью, и Мэри старалась хоть как-то сблизиться с падчерицей, которая была на год старше ее. Она жалела ее, ведь Клодии явно не сладко, когда ее горячо любимый супруг совсем не отвечает на ее чувства, а флиртует со всеми женщинами подряд, включая королеву. Впрочем, иногда Мэри понимала Франциска. От Клодии веет такой скукой, что все время тянет зевнуть. Герцогу Ангулему явно нужна была другая жена – красивая, остроумная, которая привлекала бы к себе внимание, блистала, могла ответить на остроту, флирт, срезать шутника ответным замечанием. И Мэри понимала, почему так несчастны в браке и Клодия, и Франциск, понимала, отчего так противилась их союзу мать Клодии, королева Анна. Но она умерла, и Людовик сразу выдал дочь за Франциска – политический расчет, выгодная сделка. Это можно понять. Но как он мог обречь свою дочь на те же муки, которые прошла с ним самим несчастная Жанна Французская?

Мэри жалела принцессу, уделяла ей внимание, но вскоре начинала зевать и велела позвать к себе сестру Франциска Маргариту Алансонскую. Вот с кем всегда было весело и интересно! Живая, остроумная, веселая – Маргарита действительно казалась очаровательной, несмотря на свой крупный фамильный нос Валуа. С равной легкостью и интересом она обсуждала как государственные дела, так и моду, как дворцовые сплетни, так и поэзию, искусство, науки. Маргарита прекрасно музицировала, остроумно шутила, вела беседы на возвышенные темы, сочиняла стихи и говорила, что сама хочет написать книгу в духе Боккаччо, в стиле остроумного итальянского бурлеска. Мэри всегда было хорошо с Маргаритой, которая придерживалась смелой, почти революционной теории равенства полов.

– Бог сотворил мужчин и женщин равными, и если мы внимательно прочтем Библию, то убедимся, что Христос одинаково относился ко всем своим ученикам, и к мужчинам, и женщинам. Почему же именно женщина считается менее достойной? Ведь та же Библия говорит нам, что воскресший Христос первой явился женщине. Поэтому нам следует помнить, что мы равны с мужчинами, и отстаивать свои права!

Сидевшие подле королевы Анна Болейн и юная Диана де Пуатье не сводили с Маргариты восхищенных глаз. Мэри и сама пришла бы в восторг, если бы ее женская самоуверенность и желание на равных с мужчинами отстаивать свое право любить не потерпели такой крах. И она колко заметила Маргарите:

– Так почему же вы сами уступили и позволили выдать себя за старого уродливого Алансона?

Маргарита ответила смелым взглядом.

– А вы? Вы ведь тоже согласились на брак со стариком Валуа!

Крамольные речи! Все вокруг стихали.

– Я сопротивлялась, сколько могла, – невозмутимо парировала Мэри. Вспоминать, как ее пороли, было горько и стыдно. – Да, я сопротивлялась и уступила. И это наводит меня на мысль, что миром все же правит воля мужчин.

Маргарита посмотрела на нее с пониманием. Возможно, им обеим пришлось пройти через одно и то же?

– Бесспорно, мужчины правят миром. Но и мы ведь можем многого добиться! Если, конечно, сами будем стремиться к этому и действовать.

Смелость суждений Маргариты импонировала королеве, ей нравилась ее уверенность, умение держаться с мужчинами действительно на равных – не боясь флирта и дерзких шуток, откровенного кокетства, не выходящего, однако, за грань добродетели. Ибо смелая сестра Франциска и в самом деле была добродетельна. Поэтому она и относилась с некоторым презрением к легкодоступным любовницам своего брата. Сама же Маргарита откровенно обожала своего брата, утверждая, что в жизни у нее одна цель – служить ему, быть его рабыней, более того – она говорила, что готова, как служанка, стирать ему белье, отдать за него жизнь.

Королеву смущала подобная пылкость. Как смущал и радостный блеск глаз Маргариты, когда появлялся сам Франциск. Проведя весь день в делах, успев выкроить время, чтобы поохотиться, написать письма матери, выполнить целый ряд поручений и обязанностей, он выглядел свежим, бодрым, оживленным. Его камзол с прорезями и буфами из тонкого шелка, надушенная смуглая кожа, красиво подвитые вниз черные волосы – все выглядело так, словно он только что вышел от портного и парикмахера, а не провел весь день в заботах и забавах. И как он смеялся, как шутил, как был учтив! Мэри не могла поручиться, что ее глаза не сверкают при его появлении не менее радостно, чем у Маргариты.

С Франциском появлялось все его непременное окружение – Монморанси, Флеранж, Бониве, и начиналось веселье, флирт, игры и танцы. Даже мрачноватый солидный Гриньо оживал, отвешивал комплименты королеве и Маргарите Алансонской, делал всем подарки: вышитые бисером кошельки, ленточки, ароматные шарики. Для королевы он припас особое подношение – розовые бархатные туфельки с закругленными носами, над которыми вшиты небольшие зеркальца. Пикантная подробность – королева может смотреться в них, стоит только выставить ножку из-под юбки. А потом начинались танцы, и Гриньо первым приглашал в круг маленькую Анну Болейн. Мэри поглядывала на них: что-то частенько этот старый повеса обращает внимание на девочку. Она чувствовала ответственность за своих английских фрейлин. Но тут же забывала и думать об этом, когда Франциск приглашал ее на танец, Бониве выводил Маргариту, Монморанси молчунью Лизи Грэй… Становилось весело.

Вечером все собирались в трапезном зале. Появлялся король и, еще озабоченно хмурясь, завидев королеву, уже улыбался ей. А она невольно отмечала, что он старается не хромать, хотя знала, как жестоко в последнее время его мучает подагра, как он скрывает эти приступы… Бедный старый, усталый король Франции…

Она испытывала к нему добрую жалость, а ночью растирала ему ноги составом, который сама готовила по рецепту Мег Гилфорд, пододвигала ближе жаровню, ибо король стал сильно зябнуть. А вот Мэри от разведенного в камине огня, от углей в жаровне было жарко, и она, сидя в постели в одной рубашке, скрестив по-турецки ноги, ела персик. Людовик временами плотоядно поглядывал на нее, но оставался на месте. Недавний обморок все же очень напугал его. Ничего, он еще наберется сил… Мэри была благодарна ему за это, услужливо подавала персик. Он жевал, и она видела, как двигается его кадык под дряблой кожей. Король, ее муж – жалкий, с оплывшим морщинистым лицом, в ночном колпаке. Хорошо, что он не трогает ее. А вот поболтать с ним было даже интересно, и она рассказывала ему о своей жизни в Хогли или сама слушала рассказы о его молодости. Один раз король поведал Мэри о том, как увлекся некой дамой Амазией, которая изменяла ему при каждом удобном случае, но он всегда прощал ее; или о том, как в него была влюблена регентша Анна де Боже, а он избегал ее любви, даже восстал с оружием в руках; или о своей долгой любви к Анне Бретонской, став мужем которой, он ни разу не поглядел ни на одну другую даму. Мэри вскоре заметила, что эти воспоминания о былых сердечных победах странно влияют на старого короля. Он возбуждался, оживал, но быстро уставал. Это чем-то напоминало их соития: казалось, что король вступал в связь со своими воспоминаниями. Мэри не возражала – пусть тешится былыми победами, но не трогает ее.

Потом король засыпал, а Мэри еще подолгу лежала без сна, обдумывала прошедший день и делала выводы из всего сказанного и услышанного, попутно составляя планы на следующий день: кого принять, с кем быть милостивой, кого же, наоборот, поставить на место. И не раз вспоминала данные ей еще в Англии уроки Брэндона. Теперь его умение играть, его цинизм и рассудочность очень пригодились ей, служа образцом поведения при дворе. Брэндон… Днем она почти не думала о нем. Сейчас же… Эти ночи оставались для воспоминаний. О да, у нее, как и у Людовика, тоже были свои приятные воспоминания! Ах, тот безумный момент в Хогли, когда она спряталась в постели Брэндона, или его несдержанные поцелуи, когда он первый раз отверг ее. А тот страстный момент, когда он почти раздел ее в полутемной опочивальне Ричмонда… Мэри начинала ворочаться, метаться, чувствуя, как стучит сердце, с опаской косясь на старого мужа. Хорошо, что Людовик, несмотря на возраст, не страдает бессонницей!.. Бедный король – ей жалко его, но тем не менее она желает его смерти. Она грешница, пусть, но не может пересилить себя, не может не мечтать стать свободной! От их ночных супружеских разговоров она не забеременеет, а значит, у нее все еще остается надежда на то, что судьба однажды соединит ее с любимым мужчиной. Как сказала Маргарита: «Мы сможем многого добиться, если сами будем стремиться к этому и действовать».

Приготовления к коронации шли полным ходом. Франциск, державший Мэри в курсе дел, поведал и ей о большом турнире, который будет устроен в честь коронационных торжеств. И на него обязательно будут приглашены английские рыцари.

Мэри невольно оживилась.

– Кто именно будет приглашен?

Франциск сделал неопределенный жест.

– Вашему брату, королю Генриху, уже отослана заявка, а уж его воля решать, кого он выставит, – и добавил мягко: – Я это сделал, Мари, чтобы у вас изгладилось неприятное впечатление от решения короля отправить назад вашу свиту.

О том, что и он приложил к этому руку, герцог предпочел умолчать.

В этот момент доложили, что королеву просит об аудиенции английский посол граф Вустер, и Мэри отпустила Франциска.

Когда посол вошел, она, улыбаясь, протянула ему для поцелуя руку.

– Итак, сэр Генри, каковы последние новости из нашей милой Англии?

Обычно новости были до стандартности неинтересными: король и королева в здравии, двор благоденствует, канцлер Вулси шлет ей привет и наилучшие пожелания. Но в этот раз были два известия, взволновавшие Мэри. Во-первых, у Катерины Арагонской вновь произошел выкидыш. Мэри сразу погрустнела: бедная Кэт, она так ждала этого ребенка, надеясь вернуть себе угасающую любовь мужа! Но, услышав второе известие, она совершенно забыла о неудачах золовки. Чарльзу Брэндону (она невольно вздрогнула от звука этого имени) пожалован титул герцога Саффолкского! Глаза королевы засияли. Она была так рада, что Вулси это удалось, что Генрих сделал это, так счастлива за самого Чарльза! Он – герцог Саффолк! Он – и ее любимая земля с душистым тростником, лесами, древними легендами о феях, сказаниями о набегах датчан… Чарльз владеет всем этим, он герцог! И выходит, значительно приблизился к ней…

Мэри так размечталась, что не сразу услышала обращения к ней Вустера, так что он был вынужден повторно окликнуть королеву. Ей пришлось очнуться:

– Что?

Она не знала, о чем спрашивал ее посол, и, чтобы скрыть замешательство, заговорила сама. Ведь скоро будет турнир, приедут английские участники. Как думает граф, возможно, что среди них будет и герцог Саффолк?

Вустер церемонно ответил, что это решает только сам Генрих VIII, милостью Божьей король Англии, и, возможно, еще канцлер Вулси.

– О, тогда я напишу канцлеру! – оживилась королева. «Писать Вулси, чтобы он прислал Брэндона, безопаснее, чем просить брата», – решила она про себя.

– Вы, кажется, о чем-то спрашивали меня, милорд Вустер?

Она заметила на холодном аристократическом лице посла смущение.

– Не сочтите за дерзость, миледи, но ваш брат интересуется… То есть я должен узнать у вас… – Он глубоко вдохнул, словно собираясь с духом. – Король, мой господин, желает знать, как велики надежды на то, что вы в ближайшее время понесете от Людовика XII?

Мэри смутилась, но быстро сообразила, что беременность не является ее личным делом, это вопрос государственной важности, и Генрих имеет все права интересоваться этим. Она вспомнила засыпающего старого Людовика с недоеденным персиком в руке и улыбнулась.

– На все воля Божья.

Вустер понял, что ни о какой беременности пока не может быть и речи, и поспешил откланяться. Но королева остановила его в дверях.

– Милорд Вустер, вы ведь будете писать его величеству Генриху послание?

– Да. И надеюсь отправить его с первым же гонцом.

Мэри вдруг улыбнулась ему почти заговорщически и с деланной небрежностью поправила меховой обшлаг широкого рукава.

– В таком случае отпишите моему брату-королю, чтобы он не забывал о своей клятве, которую дал мне в присутствии королевы Катерины и канцлера Вулси.

Посол недоуменно поглядел на королеву и осмелился спросить, что сие означает?

Мэри надменно вскинула голову.

– Король Генрих сам поймет, в чем дело.

Глава 13
Ноябрь 1514 года

Торжества в связи с пожалованием Чарльзу Брэндону титула герцога Саффолкского не получились особо пышными из-за горя, постигшего королевскую семью, после того как Катерина Арагонская на пятом месяце разрешилась от бремени мертворожденным ребенком мужского пола. Однако если король и королева переживали свое горе, то для придворных очередная неудача августейшей четы стала уже делом привычным. Обычные показные соболезнования, злословие, праздная болтовня о том, как повлияет сие событие на отношение Генриха к супруге… Но не это являлось основной темой бесед при дворе. Возвышение Чарльза Брэндона волновало умы гораздо сильнее.

Итак, нетитулованный дворянин, герой французской кампании, придворный интриган и друг короля, о котором еще недавно говорили, что он поплатится головой из-за скандальной истории с принцессой Мэри, теперь стал его светлостью герцогом Саффолком и, по сути, правителем всех территорий Восточной Англии. Ах, сколько же теперь нашлось у него почитателей и сторонников, сколько желающих заручиться его благосклонностью и дружбой! Даже старая родовитая знать Англии – Говарды, Стаффорды, Перси, хотя и шокированные тем, что выскочка Брэндон стал им ровней, все же поспешили первыми поздравить его. Бекингем ездил с ним на соколиную охоту, Перси прислал дорогие подарки, Норфолк и Суррей вообще не отходили от него и постоянно возвращали его к вопросу о помолвке с их родственницей леди Лизл.

А королева Катерина, бледная, болезненная и печальная, лежала в своих затемненных покоях, много молилась, лила слезы, выслушивала утешения и наставления святых отцов, которые теперь составляли большинство ее свиты. Усылала она их, только когда ей сообщали о визите короля, тут же начиная суетиться, требуя расчесать и нарумянить себя.

Генрих часто навещал жену. Вот и теперь он взял ее вялую, влажную руку в свои сильные ладони, участливо спросил:

– Как вы себя чувствуете сегодня, Кэт?

– Уже лучше, государь. Скоро я совсем поправлюсь, и тогда мы сможем попробовать еще. Конечно, то, что случилось, произошло исключительно по воле Божьей. Господь просто испытывает нас… наши чувства. Но рано или поздно он снизойдет к нашим мольбам, и я подарю вам маленького Тюдора.

Катерина говорила эти слова с некоторой запальчивостью. Ее Энри должен поверить ей, иначе… Она уже знала, что поговаривают о возможности их развода, но верила, что такой богобоязненный и щепетильный в вопросах чести человек, как ее супруг, не решится на столь позорный шаг. И она жадно ловила его взгляд, а Генрих мягко улыбался ей, жалел… А сам думал о Бесси, глупой, неряшливой, надоевшей, но так легко переносящей свою беременность. Вот кто родит ему сына – Генрих в этом не сомневался. Теперь-то он понимал, что это не по его вине их с Катериной все время преследуют неудачи. И все же она его жена – стареющая, слабая, не способная доносить до конца ни одну беременность. Женщина, с которой он связан навеки, если, конечно… Мысль о разводе ужасала его. Это стало бы позором, пятном на фамильном гербе Тюдоров. Нет, он не хочет этого! И жалеет Катерину, хотя считал, что жалеть-то надлежит именно его.

Королева увидела на его лице это выражение потаенной обиды и гнева, и от мысли о том, что та, другая, легко переносит свое положение, ей стало страшно, захотелось плакать. Чтобы отвлечься, она справилась о новом герцоге Саффолке.

– Он шлет тебе свои изъявления сочувствия, – ответил король. – Сейчас он самая популярная особа при моем дворе. Недаром надменные Говарды так стремятся породниться с ним.

– Помолвка с Элизабет Лизл? – спросила Катерина. – Этот союз, говорят, уже стал притчей во языцех. А Брэндон что, упрямится? Ведь породниться с Говардами – такая честь…

Генрих и сам отлично видел, что для укрепления позиций Саффолка при дворе ему был бы очень полезен этот союз. Почему же такой политик, как Брэндон, не поймет этого? Не оттого ли, что все еще влюблен в его сестру Мэри? Генрих нет-нет, да и замечал в глазах Чарльза скрытую грусть и то, с какой жадностью ловит Брэндон новости из-за моря. Глупец! Мэри Английская не для него, она королева Франции. Как можно быть таким глупцом, чтобы продолжать мечтать о неосуществимом? Разве Генрих не проявил милость, позволив им проститься? Как вообще можно увлечься женщиной настолько, чтобы забыть о своем долге, сделать из своих амурных похождений скандал? Увы, Генрих еще не знал, что и ему однажды придется испить эту чашу до дна, и из-за прекрасных глаз женщины стать предметом шуток и пересудов всей Европы…

Сейчас же он с силой хлопнул ладонями по подлокотникам кресла.

– Саффолк обручится с Элизабет Лизл – это дело решенное. Правда, невеста еще совсем дитя, ей нет и одиннадцати. Худенький нескладеныш – ни красавица, ни дурнушка. Но однажды она расцветет и еще родит славному Чарльзу немало крепких мальчуганов…

Он осекся. Да, у Брэндона, который и так уже имеет детей, есть шанс сделать еще пару-тройку здоровых парней. А вот он… Генрих посмотрел в напряженное, некрасивое лицо королевы. Ему было жаль ее, но одновременно он злился. И почему это рождение ребенка, самое обычное дело для любой женщины, является такой трудноисполнимой задачей для коронованных особ? И еще он вспомнил о письме своего посла графа Вустера, извещавшего, что Мэри так и не удалось зачать от Людовика. Чего она там тянет? Ей надо быть поласковее с Валуа… соблазнительнее. Ведь этот петух и так стар, его время на исходе.

Генрих встал, поцеловал жену в щеку.

– Отдыхайте, душечка. А я пойду еще раз просмотрю корреспонденцию.

У себя в кабинете он вновь перечитал послание графа Вустера. Тот писал, что Мэри все почитают и любят, а Людовик просто воспрял душой и телом, называет королеву своим самым дорогим сокровищем, восхищается ее райской красотой. Генрих хмыкнул: одного восхищения для зачатия престолонаследника мало. А тут еще эта приписка: дескать, Мэри напоминает августейшему брату о его клятве. Какая наглость! Ей не о Брэндоне надо думать, а о своем троне и о том, чтобы удержаться на нем… после смерти Людовика, которая, что там скрывать, уже не за горами.

Король решил пойти к Вулси. Вот кто всегда умеет найти выход в щекотливой ситуации. Он-то наверняка что-нибудь посоветует.

Рабочий кабинет канцлера-епископа был увешан коврами. При дворе знали, как Вулси любит ковры и скупает их по всему свету. В кабинете их разве что на потолке не было, и от этого рабочее помещение канцлера выглядело особенно пышным, уютным, хотя и излишне пестрым, демонстрируя показную роскошь, на которую так падок был выходец из низов, «мясницкая дворняжка» короля. Но в этом изобилии скрывался и свой расчет: ковры заглушали звуки, создавая обстановку покоя, изолируя хозяина кабинета от переполненного людьми шумного дворца.

Огромный стол канцлера был завален бумагами: папками с депешами, свитками, толстыми фолиантами по юриспруденции, законоведению, истории и экономике. Епископ Вулси сидел, зарывшись в них с головой. Его секретарю Кромуэлю пришлось даже окликнуть патрона, когда появился король. Генрих, как обычно, вошел к своему канцлеру безо всяких церемоний, плюхнулся в кресло у камина, широко расставив ноги. Поглядывая на Кромуэля, подающего ему подогретое вино, король с интересом наблюдал, как меняется лицо канцлера: задумчивое, словно отрешенное еще минуту назад, оно стало любезным, угодливым и внимательным.

– Я в вашем распоряжении, государь.

Жестом отослав Кромуэля, Вулси с поклоном приблизился к королю. Генрих протянул ему свиток, который канцлер быстро пробежал глазами.

– У милорда Вустера деловой, но несколько сухой стиль. Королева Мэри пишет более живо.

– Что? Она писала тебе? И, готов поручиться, наверняка о Чарльзе!

– Да. Не осмелится же она писать об этом августейшему брату? А я… гм, гм… я как бы ее поверенный, друг. Она доверяет мне и просит в письме сохранить герцога Саффолка для нее, даже отправить его на предстоящую коронацию и турнир во Францию. Осмелюсь заметить, государь, ваша сестра оказалась весьма постоянна в своих привязанностях. И это несмотря на то, что ее окружают самые блестящие французские вельможи: Франциск Ангулемский, Бурбон, Флеранж, Монморанси…

– К черту ее привязанности! – рявкнул король. – Она должна думать не о молодых повесах, а о том, чтобы угодить супругу.

– Она и угождает. Людовик XII в восторге от нее. Другое дело, что он, возможно, уже просто не в силах посеять в лоне молодой жены свое семя.

Генрих раздраженно отставил бокал.

– И что же нам в таком случае делать? Ведь если старик Луи отправится в преисподнюю до того, как Мэри понесет, корона достанется этому задиристому молодчику Ангулему, а он только и помышляет о войнах и походах!

– И о женщинах, осмелюсь заметить.

Генрих искоса взглянул на канцлера и усмехнулся.

– Да, он известный греховодник. Потаскуха в штанах! Что ты так смотришь? Да, я знаю, что он так и вьется вокруг нашей сестры, но не думаешь ли ты, что он женится на ней, разведясь со своей законной супругой? Хотя – клянусь преисподней! – вот было бы славно! Развелся же сам Валуа с болезненной и некрасивой Жанной Французской ради мадам Анны Бретонской, очаровательной вдовы своего предшественника? И Франциск… Я был бы не прочь обсудить с ним этот вопрос.

Вулси чуть улыбнулся.

– Мой повелитель, не кажется ли вам, что мы сейчас делим шкуру неубитого медведя? Король Людовик XII еще жив, а герцог Ангулемский – супруг его дочери, которую регулярно, хотя и по приказу, но посещает. Принцесса Клодия – дочь очень популярного во Франции короля, и развод с ней принес бы Ангулему немалые проблемы. Да и его мать, которую он весьма почитает, не допустит того, чтобы воцарение сына началось со скандала.

Генрих беспокойно заерзал в кресле. Развод… Скандал… Эти мысли порой и ему самому приходили в голову и, надо признаться, ужасали. И вдруг король сказал:

– А если мы дадим Мэри указание… Пошлем тайное послание, что не будем гневаться, ежели она благосклонно примет ухаживания Франциска? Я слышал, что страсть частенько туманит ему голову, а наша Мэри, что там говорить, настоящая красавица. Так не все ли равно, от кого она забеременеет: от старого мужа или от молодого Франциска? Главное, чтобы ее пузо обеспечило ей право на трон!

Вулси задумчиво потер пухлый подбородок.

– В том, что вы сказали, государь, есть свой резон. Но есть и свои «но». Во-первых, если подобное послание к королеве Франции попадет в чужие руки – а мы не должны исключать подобной возможности, – это опорочит саму королеву и рассорит нас с Людовиком. Во-вторых, герцог Франциск, сколь бы ни славился он сладострастием, далеко не глуп, очень честолюбив, и сам может сообразить, во что выльется его любовная связь с королевой. Захочет ли он потерять корону ради сомнительного удовольствия видеть на троне своего бастарда?

– Ты рассуждаешь, как государственный муж, – заметил с лукавой усмешкой король, – и забываешь, сколь сильны могут быть страсти юности.

Вулси подавил улыбку. Его король, будучи очень молодым, сам мог увлечься. Но ведь он, тем не менее, всегда ставит во главу угла государственные интересы. Почему же он считает Франциска глупее себя?

Ах, знал бы мудрый Вулси, что именно страсти порой сильнее, чем что-либо другое, влияют на политику и что именно Генрих VIII однажды…

А пока Вулси, взяв с подноса один из своих любимых апельсинов и привычно втянув носом его запах, невозмутимо продолжил:

– У мсье Ангулема весьма мудрые советники, одна его честолюбивая матушка чего стоит. И, наконец, что касается самой Мэри Тюдор: она девушка своевольная, гордая, мы не ведаем, насколько сильны ее симпатии к Франциску, чтобы судить, согласится ли она впустить его к себе под одеяло. А вот в отношении ее чувств к милорду Саффолку мы можем быть абсолютно уверены.

Золотистые брови Генриха удивленно поползли к подвитой челке.

– Как тебя понимать, Вулси?

Тот вернулся к столу, порылся среди бумаг и свитков и взял один из них.

– Я тут составлял список рыцарей, которые выступят за честь Англии на большом турнире в Париже, приуроченном к коронации. И имя герцога Саффолка значится у меня одним из первых.

– Да, он отличный боец, но…

Генрих сделал паузу, не сводя глаз с Вулси. Тот улыбался.

– Думаю, мы совершим доброе дело, если сведем двух жаждущих друг друга любящих существ. И Чарльз Брэндон будет вполне в состоянии управиться с тем, что не под силу старому Валуа.

Генрих все понял и неожиданно покраснел. Дело касалось его сестры, и ему был неприятен холодный цинизм, с которым обсуждал этот вопрос его канцлер. Генриху даже вдруг стало жарко в его дорогой, опушенной мехом накидке, он отбросил ее тяжелые полы и рванул шнуровку камзола у ворота.

– Столько приложено усилий, чтобы оградить их друг от друга… – пробормотал он. – К тому же Брэндон не дурак и сразу поймет, что, если Мэри понесет от него, она будет для него навсегда потеряна.

– Она и так потеряна, – улыбнулся Вулси. – Он ведь ничего не знает про обещание, благодаря которому Мэри согласилась стать женой Людовика. К тому же милорд Саффолк ваш преданный слуга, всем, что он имеет, обязан исключительно вашему величеству, так неужели он откажет своему монарху в подобной услуге? Очень приятной услуге, отмечу. Ведь как иначе он сможет соединиться с Мэри Тюдор, насладиться ее любовью, если не под видом вашего посла, тайного поверенного, которому велено исполнить столь приятную миссию?

Вулси заметил, что королю неловко от прямоты его речей, и тут же постарался сгладить неприятное впечатление. Брэндону придется обсудить с Людовиком множество дипломатических вопросов, кои позволят ему остаться в качестве официального посла при дворе: уговорить французского короля войти с Генрихом в коалицию против Фердинанда Арагонского, чтобы воевать за Наварру, а из Наварры послать войска на Кастилию, наследство Катерины, так как королева имеет право на кастильскую корону. Конечно, надо еще выставить Людовику условие, чтобы он не вмешивался в дела регентши Шотландии, сестры Генриха Маргарет, ибо Франция извечно стремилась оказать давление на Англию через ее неспокойного северного соседа – Шотландию. Для этого необходимо, чтобы на Людовика повлияла его молодая жена-англичанка, а кто введет ее в курс дел лучше, чем возлюбленный Брэндон? Да, именно Чарльза Брэндона, герцога Саффолкского, следует послать во Францию послом. При этом Вустера следует отозвать – слишком он педантичен и щепетилен, чтобы достойным образом свести королеву и Чарльза, зато нужно укрепить позиции во Франции Томаса Болейна, человека услужливого и готового на все ради своего короля. К тому же его младшая дочь Анна – приближенная Мэри, и им вместе легче будет все устроить.