Текст книги "Королева в придачу"

Глава 12
Октябрь 1514 года

В молодости Людовик XII был живым и веселым человеком, любил охоту, пиры, турниры. Правившая в те годы регентша Анна де Боже, его политический противник, когда-то была очень увлечена им, да и сейчас, когда оба постарели, не истощила запаса нежности к нему и стала его верным другом, заботясь о нем почти по-матерински. Она первая, видя, как не на шутку увлекся король юной супругой, заметила ему, что следует помнить о своем здоровье и возрасте.

– Вам нужно учитывать свои лета, Луи, и поостеречься. Эта хорошенькая молодка из Англии – как раз то, что может утомить мужчину.

– Но и дать Франции законного наследника, – сухо отрезал король.

Конечно, иметь сына от Марии Английской было его первейшим желанием, но не менее сильно он хотел добиться ее симпатии. Будучи человеком неглупым, он не обольщался насчет ее чувств к нему, однако рассчитывал, что может дать юной супруге многое из того, что если не затронет ее чувств, то, по крайней мере, заставит привязаться к нему, испытывать благодарность к своему такому доброму и заботливому мужу. И Людовик лелеял ее, баловал, задаривал немыслимо дорогими подарками. Уже на следующий день после брачной ночи он преподнес ей шкатулку с бесценными аравийскими благовониями, два потрясающих рубина по два дюйма диаметром и крохотную собачку с длинной шелковистой шерстью и приплюснутой мордочкой, привезенную из далекого Китая.

Людовик умилился, увидев, как обрадовалась Мэри собачке. Даже больше, чем драгоценным камням, которые она отложила, возясь с песиком.

– Я назову его Курносый, – говорила, смеясь, Мэри. – И закажу для него ошейник с жемчужными подвесками.

Да, Людовику удалось добиться благосклонной улыбки супруги. И все же через три дня, перед тем как двор отбыл из Абвиля, он впервые серьезно обидел ее. Людовик заявил Мэри, что теперь, когда она стала французской королевой, ей негоже держать весь свой английский штат, и велел ее сопровождающим отправляться домой, в Англию.

Для Мэри это стало ударом. Одним махом прерывались ее связи с родиной, и она оказывалась среди чужих, малознакомых людей, которые, как она понимала, скорее станут следить за ней, чем проявлять заботу и внимание, как окружавшие ее до сих пор люди, к которым она привыкла. И Мэри рассердилась на Людовика: дулась, капризничала, просила оставить хотя бы ее милую Гилфорд, но Людовика прежде всего не устраивало присутствие именно этой склочной женщины.

– Вы уже взрослая замужняя дама, мадам, – сухо возразил он королеве, – и гувернантка вам совсем ни к чему. Как и ни к чему мне видеть в вашем окружении столь распутную особу, как Джейн Попинкорт, которая может бросить тень на королеву, мою жену.

Напрасно Мэри настаивала – Людовик оставался непреклонен. Английской свите велели паковать вещи, что привело в восторг французский двор. Всех интересовало, как это повлияет на отношения супругов. Однако когда через час после последовавшего приказа Людовик и Мэри появились за обеденным столом, они вели себя спокойно, были дружелюбны, так что никто и не догадался, что они только что ссорились.

Король, отметив самообладание супруги, даже зауважал ее. Поэтому и пошел на некоторые уступки, позволив Мэри оставить небольшую часть свиты: шестерых пажей, лекаря и духовника, а также четырех фрейлин, знавших французский язык, дабы те помогали королеве в общении с новыми подданными. В их число вошли, конечно же, Анна Болейн, Нанетта Дакр, а также сестры Лизи и Анна Грэй. Это было уже кое-что, особенно если учесть, что новый штат королевы было поручено составить Луизе Савойской, в которой Мэри чувствовала скрытую опасность, о чем не преминула заметить королю. Он понял ее, но все же настоял на своем решении.

– Ангел мой, Мари, я и сам понимаю, что сия дама – наш недруг уже потому, что желает, чтобы мой трон достался ее сыну, этому избалованному мальчишке Франсуа. Но нельзя не учитывать и ее влияния при дворе! У нее слишком много сторонников, и мы должны считаться с этим. Однако обещаю, что уберу ее от вас при первой же возможности.

Мэри смирилась. Она виделась каждый день с нежно улыбающейся Луизой, слушала ее заверения в преданности, а заодно присматривалась к каждой из дам и девиц, которых представляла ей Луиза. Однако у нее остались четыре ее фрейлины, и она словно отгородилась ими от всех этих шпионок Луизы, будучи по-настоящему откровенна только с ними. А потом еще узнала от Лонгвиля, что он задержал во Франции также и Джейн, отправив ее в свой особняк в Париже, и, если королева изъявит желание, он всегда готов устроить им встречу. Это обрадовало Мэри, а поступок Лонгвиля, осмелившегося пойти наперекор королю ради своей любви, просто восхитил ее. Значит, есть в этом мире нечто, что ставится выше карьеры и влияния! И она грустно вздохнула, вспомнив Чарльза Брэндона.

Присутствовавшая при этой беседе Анна Болейн осмелилась заметить королеве, что, если весть о том, что Джейн осталась с Лонгвилем, дойдет до Людовика, это вызовет скандал, и королева поступает неразумно, покрывая любовников. На что Мэри сухо ответила, что Анна Болейн слишком молода и ничего собой не представляет, чтобы давать советы своей госпоже. Анна испугалась. Она полностью зависела от воли ее величества, и если потеряет ее благосклонность… У молодой королевы ведь такой непредсказуемый характер, а ей, Анне, следует непременно удержаться в ее блестящем окружении. И, выйдя из покоев королевы, она поспешила найти глазами Гриньо. Тот, увидев взволнованный взгляд юной фрейлины, улыбнулся в усы. Ему было необходимо иметь своего человека в окружении королевы, а Анна Болейн умна, несмотря на юный возраст… Именно благодаря возрасту на нее меньше всего падет подозрение. Поэтому он смело приблизился к ней, и они долго беседовали в нише окна, на виду у всех, не вызывая никаких кривотолков.

А ведь вызвать кривотолки при французском дворе было легче легкого! Конечно, политические новости иногда обсуждались, но гораздо больший интерес вызывали альковные тайны и любовные интрижки. Двор Людовика XII обожал скандалы, сплетни, пересуды о взлетах и падениях. В Англии в этом смысле картина выглядела более достойно: там обычной темой разговоров считалась политика, женщин при английском дворе было меньше, чем мужчин, и ни одна придворная дама и фрейлина не оставалась без кавалера. Но вот амурные похождения, выходившие за рамки благопристойности, были не в чести, ибо и король Генрих, и королева Катерина строго следили за нравственностью своего окружения. Во Франции же под прикрытием внешне строгих правил царил тайный и изощренный разврат. К тому же герцог Франциск открыто поощрял плотские утехи, а король Людовик, если и осуждал подобные нравы, то ничего не предпринимал для их обуздания. Поэтому на фоне внешнего добронравия тайные связи были делом обычным, и вряд ли при дворе нашлась хотя бы одна невинная девушка или один вельможа, не имеющий пару-тройку любовниц, коих навещал по очереди… если не всех сразу. И это при том, что принцесса Клодия славилась набожностью, Луиза скрывала свою связь с Бурбоном под прикрытием дружбы, а ее дочь, элегантнейшая и популярная Маргарита Алансонская, запиралась по ночам в спальне на засов, особенно после скандальной истории с дерзким Бониве. И все же слухи росли, один пикантнее другого. А когда молодая королева начала откровенно поощрять ухаживания «своего зятя и милого племянника» мсье Ангулема, двор был почти шокирован.

Однако, как бы это ни звучало парадоксально, проявить симпатию к Франциску Мэри велел сам король. Мэри была поражена его просьбой, но Людовик поспешил объясниться:

– Ангулемы – самая сильная партия при дворе, и многие делают на них ставку. Поэтому вам, Мари, следует использовать свое очарование и шарм, чтобы увлечь Франциска, переманить на нашу сторону и тем самым вбить клин меж Ангулемами, разъединить их. Мне нравится, что вы сдружились с мадам Маргаритой и злите этим Луизу Савойскую. И если вы добьетесь симпатии этого шалопая Франсуа, чтобы он находился скорее под вашим влиянием, а не под влиянием матери, тогда нам легче будет услать герцогиню Луизу, эту подстрекательницу смут и раздоров. Вы понимаете меня, ангел мой? Вам следует быть одновременно любезной и осторожной. Очень осторожной, – сделал он нажим на последних словах.

Людовик отдавал себе отчет, какую опасную роль поручал королеве, видел, что сам дает ей шанс увлечься Франциском. Но он считал, что его супруга достаточно умна, чтобы не зайти слишком далеко, когда он сам будет следить за ней и зятем.

Итак, Мэри сразу была вовлечена в водоворот придворных интриг: молоденькая девушка, еще плачущая по ночам о своей утерянной любви…

Двор выехал из Абвиля вскоре после свадебных торжеств. Погода улучшилась, словно стремясь сторицей возместить то ненастье, с которого началась осень. Над миром сияло теплое солнце, дороги быстро просохли, синева неба стала ослепительной, а леса и рощи вспыхнули золотом и багрянцем.

Королевский кортеж под музыку, шутки и смех двигался в сторону столицы. Скрипели колеса возков и фургонов, покачивались укрепленные на сильных фламандских лошадях золоченые носилки, гарцевали всадники. Прохладные утренние росы быстро сменялись теплом и прозрачной легкостью осеннего воздуха, в лучах солнца блестели и колыхались легкие паутинки. Короля Людовика несли в роскошном паланкине, к которому стекались толпы народа, приветствуя своего повелителя. Мэри вскоре поняла, что французы очень любят Людовика: после тяжелого правления двух его предшественников царствование этого мудрого монарха принесло стране мир и процветание. Люди богатели, забывали прежние страхи и искренне молились за своего такого бережливого и скромного в личном обиходе правителя, наполнившего казну Франции и давшего ей богатство и могущество. На его новую жену все глядели с восхищением и любопытством. Как же она отличалась от угрюмой, болезненной Анны Бретонской! И толпы французов громко приветствовали ее.

А Мэри упивалась почестями, ей нравилось это путешествие с приятными сюрпризами, которые устраивал герцог Франциск, ей нравилась Франция, с ее аккуратными беленькими домиками, яблоневыми садами, подстриженными живыми изгородями вдоль дорог. И если бы не ночи с Людовиком, который по-прежнему (чаще безуспешно) пытался дать стране наследника, Мэри очень устраивало бы положение королевы. Но даже эти неприятные ночи уже не пугали ее так, как прежде, – она смирилась и терпела, оставаясь холодной и покорной. Людовик и не ждал от молодой жены, что она будет гореть желанием и ответит на его ласки. Во-первых, он не обольщался насчет ее чувств к нему, а во-вторых, король, познавший в молодости самых страстных куртизанок и шлюх, а потом шестнадцать лет деливший ложе с холодной и замкнутой Анной Бретонской, сделал вывод, что чувственность – это удел низших сословий или развратников, а достойные люди, тем более короли, даже в постели проявляют сдержанность и благонравие, и близость супругов должна иметь целью только зачатие наследника. Посему, застони под ним Мэри, разметайся она на постели, Людовика бы это только возмутило. А так он спокойно засыпал, а утром дарил жене очередной подарок, стремясь вызвать у нее улыбку, услышать благодарность.

Придворные заметили увлечение короля и довольно хихикали. Где его обычная скупость и так надоевшие всем рассуждения о скромности и благочестии? Где та сонная, вялая атмосфера, царившая во дворе, пока его возглавляла эта скучная женщина, Анна Бретонская, которую все за глаза называли «весталкой»? Теперь же Людовик словно поставил целью развлекать и веселить это юное непредсказуемое существо – свою жену. И двор добродушно, но цинично посмеивался над стариком, с особым интересом наблюдая за отношениями королевы и герцога Ангулемского. Мэри ласково величала его «мсье племянник», он ее «мадам королева», и глаза обоих при этом весело блестели.

Кортеж сделал остановку в городе Бове – королю нужно было отдохнуть и отдать распоряжения относительно торжеств в Париже. А чтобы его красавица жена не скучала, он велел Франциску развлечь ее охотой.

Осень – самый лучший сезон для охоты, и молодой герцог постарался, чтобы лов прошел по всем правилам и молодая королева получила истинное удовольствие, не меньшее, чем он сам, заядлый охотник. А королева… Разрумянившаяся, растрепанная, в малиновой амазонке, опушенной мехом, она выглядела столь восхитительно… что Франциск не удержался, чтобы не устроить с ней встречу наедине. То есть почти наедине – ибо, когда он ускакал вместе с королевой к лесному озеру, их сопровождали несколько гвардейцев и дам королевы. А также его друзья Монморанси и Бониве – первому вменялось в обязанность отвлечь гвардейцев, а второму – занимать дам, дабы те не слишком усердствовали, следя за королевой. И когда Франциск и Мэри, прогуливаясь вдоль берега лесного озера, скрылись за ветками орешника с еще не опавшей листвой, они фактически оказались одни.

Франциск сразу пошел в наступление.

– Какую игру вы ведете со мной, мадам?

– Игру? – Мэри изо всех сил старалась казаться удивленной.

– Вы кокетничаете со мной, вы улыбаетесь мне, заигрываете…

– Сударь, я и не подозревала, что вы столь превратно истолкуете мое исключительно родственное внимание.

– Родственное внимание? О нет! Вы играете мною, моим сердцем… вы просто изводите меня. Маните… и в то же время избегаете.

– Разве? По-моему, я уделяю вам достаточно внимания. Если же вы имеете в виду нечто большее, то замечу, что у меня есть супруг и мой долг – быть верной ему.

Подойдя к воде, она посмотрела на свое отражение, как в зеркало, и поправила выбившиеся из-под чепца волосы. Мэри услышала, как герцог приблизился к ней, увидела его отражение в воде и быстро повернулась.

– А если я сейчас поцелую вас? – с легкой хрипотцой в голосе спросил Франциск. – Если обниму, приласкаю… вы и тогда будете напоминать мне о важности долга перед старым мужем?

Его взгляд обволакивал теплой волной, но Мэри нашла в себе силы отвести его протянутые руки. Она королева, а он более чем кто-либо заинтересован в ее падении.

– Как вы смеете, сударь? Уйдите. Я хочу побыть одна.

– Но ваши глаза говорят совсем иное. Они просто умоляют меня остаться.

– Вы излишне самонадеянны.

– Не спорю. Но ведь именно это и нравится вам во мне!

И прежде чем она опомнилась, он поцеловал ее. Быстро, пылко, умело, с зажигающей страстью. От изумления у Мэри перехватило дух. Поцелуй молодого герцога не был ей неприятен, особенно после вожделеющих мокрых губ Людовика. И все же Людовик верит ей, и они вместе должны противостоять Ангулемам. Да, девочка Мэри повзрослела и понимала, что есть нечто большее, чем потакание собственным желаниям, – этому ее учил еще Брэндон. Мысль о Брэндоне окончательно отрезвила ее – то было чистое и вечное чувство. А Франциск… Она заметила победное выражение его глаз, и это полностью вернуло ей самообладание. Ведь его уверенность зиждилась исключительно на том, что ни одна женщина не могла устоять перед ним.

Она вырвалась.

– Вы слишком многое позволяете себе, мсье племянник!

Но его темные глаза смеялись.

– Хотел бы я позволить себе еще больше… много больше.

Мэри отвернулась и пошла прочь, почти побежала, но вдруг стала смеяться. Он тоже засмеялся и кинулся догонять ее. Какое-то время они бегали и хохотали, как дети, пока строгая мадам д’Омон из свиты королевы не поспешила прервать эти игры, заявив, что они отсутствуют слишком долго и это может быть неправильно истолковано. Несносная баронесса д’Омон! Она вечно вмешивалась в дела Мэри, повсюду совала свой нос, давая наставления. К тому же мадам д’Омон была человеком Ангулемов, и Мэри не могла так просто услать ее. Особенно если учесть, что сия опытная дама, служившая еще Анне Бретонской, чудесно справлялась со своими непосредственными обязанностями – следила за багажом королевы, ее гардеробом и личными вещами, стараясь, чтобы в пути королева ни в чем не испытывала неудобств.

Однако именно эта дама д’Омон и доложила Луизе Савойской о поведении Франциска и королевы во время охоты. Луиза не на шутку испугалась. Она давно наблюдала за сыном и невольно отмечала в их отношениях с королевой все те признаки, которые ведут к взаимной симпатии. Поэтому она, решив пресечь все сразу, вызвала обоих детей, Маргариту и Франциска.

– Королю понадобился отдых в Блуа, – объявила она, нервно меряя шагами комнату. – Эта рыжая распутница утомляет его величество сверх меры. А главное, настраивает против вашей матери. Не далее как сегодня король намекнул, что мое присутствие вовсе не желательно на торжественном въезде в Париж и на коронации. Вы слышали – он отсылает меня!

Разумная Маргарита осторожно заметила, что ее матушка столь откровенно высказывает свое неодобрение женитьбой короля, что Людовик и не мог поступить иначе.

Герцогиня лишь досадливо отмахнулась от дочери.

– А что скажешь ты, мой ненаглядный Цезарь? Подумай, если мы покинем двор короля, покинем все вместе, а заодно уведем своих сторонников, окружение Людовика много потеряет. Его свита станет жалкой, и все торжества по поводу его смехотворной третьей женитьбы будут обречены на провал.

Она с нетерпением ожидала, что скажет сын. Он же невозмутимо понюхал свой благоухающий духами платок, посмотрел на перстни, сверкающие на его длинных холеных пальцах… И по тому, как он медлил, Луиза уже поняла, каков будет ответ. Она сумела вовремя взять себя в руки и выслушала его даже спокойно. Франциск же говорил, что не может покинуть двор, пока он еще первый наследник, и ему не следует ссориться с королем. И если то, что Маргарита не смеет покинуть двор, так как должна оставаться с мужем, – чистая отговорка, то Франциск просто обязан присутствовать на всех церемониях коронации новой королевы, увеселениях и турнирах.

Луизе пришлось уступить. Ее дети выросли, у них на все имелись свои взгляды, и они не откажутся от веселой придворной жизни ради того, чтобы посеять смуту в королевстве. Возможно, они и правы – смута сейчас ни к чему. Ведь, как стало недавно известно Луизе, Мария Английская как раз сегодня вечером поняла, что не беременна, а Людовик за эти три недели, последовавшие после свадьбы, просто истаял от желания зачать наследника. Может, сие и в самом деле окажется ему не под силу, может, он сам загонит себя ради молодой жены, и тогда корона все равно достанется Франциску. А страна должна перейти к нему не ослабленной раздорами, а сильной и единой, с полной казной – такой, какой сделал ее Людовик XII. И Луиза спокойно отпустила детей. Что ж, пусть повеселятся. Она же уедет, но даже после ее отъезда все должно оставаться под контролем. Герцогиня Ангулемская вызвала к себе Гриньо и баронессу д’Омон – людей, которые должны были стать ее глазами и ушами как при королеве, так и при беспечном сыне Луизы.

А Мэри в этот поздний час сидела на своей широкой постели, обхватив колени и глядя на потрескивающие в камине поленья. Сегодня она выяснила, что не беременна. Мэри даже обрадовалась этому, а главное, теперь, во время месячных, она освобождалась от присутствия в своей спальне Людовика. В принципе, Мэри уже не боялась короля, хотя по-прежнему содрогалась от его прикосновений и бесплодных усилий. Но все же как упоительно вот так просто сидеть в одиночестве, натянув на колени рубашку, смотреть на огонь, попивать легкое вино с кусочками сыра и не заставлять себя уснуть, когда задремлет супруг… Или не вскакивать среди ночи, когда он просыпается и просит то принести воды, то подбросить поленьев в огонь, то разыскать ему тапочки, когда вдруг решит ночью отправиться в уборную…

Мэри взлохматила себе волосы и безмятежно раскинулась на широком ложе. Шелковые простыни приятно пахли лавандой и свежестью, покрытые лаком резные грифоны, поддерживающие балдахин над кроватью, слегка поблескивали, отражая пламя камина, и казалось, что их выпуклые глаза лукаво косятся на дурачившуюся в постели девушку. Боже, как же, оказывается, хорошо спать одной! Итак, она не беременна. А значит, она может вернуться к своей затаенной мечте о Брэндоне. Признаться, в суете дворцового переезда и в придворных хлопотах ей редко удавалось подумать о нем. Кроме того, ее постоянно отвлекал Франциск. Она вспомнила сегодняшний инцидент у лесного озера и тихо рассмеялась. Как он смел! Какова дерзость! Однако Мэри не чувствовала недовольства.

Невольно она начала сравнивать Чарльза Брэндона и Франциска. Чарльз осторожен, рассудочен, его постоянно надо было соблазнять, Франциск же самоуверен, напорист – тут уж не соблазнять приходилось, а отбиваться. И, к своему удивлению, Мэри поняла, что ей это бывает в тягость. Деятельная по натуре, она скорее сама была готова стать охотницей, чем подчиниться. Ей нужна была свобода выбора, именно поэтому она так восставала против обычая быть избранной… проданной. А эти двое владевших ее помыслами мужчин… она вновь и вновь сравнивала их. Чарльз находился далеко, он был недосягаем; Франциск же, только помани, сам шел навстречу. Чарльза Мэри выслеживала, охотилась за ним, добивалась, находя в этом вызов, азарт и одновременно переживая страх быть отвергнутой, однако это только распаляло желание добиться своего. Это была рискованная и азартная игра, которая довела ее чувства до апогея: тут слилось все – любовь, желание победить, бросить вызов всему свету… Это было мучительно-сладко… И так глубоко! Мэри вся превратилась в любовь к Брэндону и жила одним ожиданием встречи с ним.

Франциск же… Мэри начала понимать, что, когда тебя так упорно добиваются, это приятно, но не так волнует, скорее, пробуждает любопытство и веселит. Она получала удовольствие от ухаживаний и комплиментов молодого герцога. Хотя разве этот любитель прекрасного пола не стремился получить от нее то же, что и от всех остальных женщин? Мэри частенько приходилось ставить его на место, как когда-то это делал с ней Брэндон, и Мэри знала, насколько это распаляет. Да, теперь ловцом оказался именно Франциск. Она же дичь, у которой есть только один достойный предлог отказать ему – поставить между ними барьер, то есть ее высокое положение королевы и верной супруги короля. Но у нее оставалось еще и другое – мечты о Чарльзе Брэндоне.

В последних числах октября двор торжественно въехал в столицу. Светило ясное приветливое солнце, и так же приветливо выглядели лица парижан. Казалось, весь город высыпал встречать новую королеву Франции: палили пушки, звенели колокола, повсюду толпились улыбающиеся люди, выкрикивающие приветствия, – их колышущиеся руки напоминали море водяных растений.

У ворот Сен-Дени королевскую чету ждала триумфальная арка, украшенная двумя колоссами, которые хлопали глазами и разводили руками. На шеях у них висели королевские гербы, а на цоколе арки были выбиты четыре фигуры – буржуа, служащий, дворянин и крестьянин. За аркой кортеж ожидала красочная мистерия: там двигались драконы, взлетали ангелы, танцевала королевская лилия в окружении фигур, символизирующих добродетели. Зрелище было роскошное, сцены продуманы с блеском, костюмы великолепны.

Затем королевский кортеж проследовал мимо церкви Сен-Жак-де-л’Опиталь. В этот момент откуда-то сбоку к царственной чете подъехал Франциск в роскошном костюме из черного бархата и золотой парчи. С его берета свисало белое перо цапли, прикрепленное сверкающим, как солнце, алмазным аграфом. Франциск дважды поднял на дыбы своего огромного вороного жеребца, и зрители закричали с удвоенной силой, зааплодировав ему. Франциск послал толпе воздушный поцелуй – он не мог не привлечь к себе внимание и не урвать толику почестей у королевской четы.

– Дядюшка, – улыбнулся он королю, весело подмигнув Мэри, – мадам, вы довольны встречей?

– Да, о да! – засмеялась Мэри.

Людовик, почти полулежа в огромном седле с высокими луками, устало спросил:

– Что вы еще нам уготовили, Ангулем?

– Скоро увидите!

И он ускакал, приветствуемый восторженными криками толпы. У Мэри горели глаза. Она только сейчас стала ощущать себя королевой Франции. Блистательная Мария Английская! Кто бы поверил сейчас, что еще недавно она жила в старом замке с ничтожным штатом прислуги и ходила в штопаных платьях. Теперь это казалось сном. А действительность… Вот она, перед ней.

Фасады домов были увешаны коврами, гобеленами, украшены гирляндами цветов и листьев, из фонтанов било вино, играла музыка, люди плясали и веселились. Правление Людовика было серым, будничным, и все говорили, что уже давненько не наблюдалось подобных празднеств. Что ж, если молодая королева заставила скупого Людовика так раскошелиться, то честь ей и слава. Может, теперь настанут иные, более веселые времена и, даст Бог, эта румяная девочка королева подарит их монарху законного наследника. Если, конечно, не загонит в могилу – вон как плохо выглядит их добрый король…

Королевский кортеж приблизился к Сене. На переправе к острову Сите процессия миновала устланный коврами мост Нотр-Дам, откуда выпускали сотни голубей. Перед Дворцом Правосудия, в котором должен был происходить праздничный банкет, установили богатые ложи, где сидели улыбающиеся девушки в костюмах нимф и наяд и осыпали проезжающих лепестками цветов и посеребренными розами. Все античное было очень модно, и Франциск покровительствовал этому веянию, пришедшему во Францию из благословенной Италии.

В величественной церкви целестинцев[22]22
  Целестинцы – члены католического монашеского ордена, основанного в Южной Италии (как ветвь ордена бенедиктинцев) в середине XIII века монахом, ставшим позднее папой Целестином V.


[Закрыть] состоялась торжественная месса и прошло оглашение брака короля и Марии Английской. Чуть позже в огромном зале Дворца Правосудия Мэри представили отцов города и духовенство. Огромный готический зал этого дворца невозможно было узнать. Куда только подевались его холодная пустота и официальная помпезность! Теперь тут повсюду виднелись тканные золотом ковры, огромные букеты и гирлянды цветов, каскады ароматизированных свечей, готические, выгнутые арки под потолком пестрели множеством вымпелов, стягов и хоругвей. Высокие многоцветные окна вымыли от многолетней пыли, и они сияли, как огромные бриллианты, освещая великолепный банкет, устроенный отцами города в честь королевы.

А какие блюда подавались на этом банкете! Настоящие произведения искусства! Золоченый феникс, который бил крыльями и сам разжигал под собой огонь, дракон из рыбьего мяса, стреляющий из пасти петардами и испускавший дым, Святой Георгий из сыра, который вел сахарную Орлеанскую деву против англичан. Мэри пропустила намек этого блюда на давнишнюю вражду ее соотечественников с новыми подданными. Она гораздо больше заинтересовалась поддерживаемой механизмами битвой петуха и зайца, которые боролись, пока не рухнули на блюдо, и огромными пирогами – сахарными, мясными, бисквитными, из которых, когда их разрезали, вылетали стаи живых птиц.

Пир затянулся до глубокой ночи: игры, представления, танцы и немыслимый фейерверк, осветивший шпили и башни Парижа в полночь.

Мэри была восхищена и очарована. Ей положительно нравилось быть королевой! Если бы только Людовик не проявлял к ней такого внимания: не обнимал и не целовал при всех, словно желая подчеркнуть, что только благодаря его воле она удостоилась такого блеска. Слишком явное проявление Людовиком своих чувств смущало и нервировало ее, напоминало, что платой за все является ее молодое здоровое тело, которое она обязана предоставлять ему.

И этой ночью, как ни был утомлен Людовик, он по-прежнему считал своим первым долгом сделать ей ребенка. Мэри была податлива и благодаря усталости почти равнодушна. Скромна, как говорил Людовик. Он же, поставив перед собой цель, словно был уверен, что если в эту ночь… именно в эту ночь в его столице, в его любимом парижском дворце Ла Турнель, он овладеет ею, она непременно забеременеет. Мэри почти спала, когда король, усердно покопавшись под ее рубашкой, помяв грудь и потрогав между ногами, наконец-то ощутил достаточно сил, чтобы, забравшись на нее, погрузиться внутрь…

Неожиданно Мэри поняла, что что-то случилось. Людовик вдруг застыл и стал очень тяжелым. Она позвала его, даже потрясла – он не отзывался. Она не на шутку испугалась, толкнула короля, и он тут же свалился с нее. В слабом свете ночника она видела его закрытые глаза, обмякший рот, бессильное тело… Мэри переполошилась и сильно дернула за шнурок звонка, созывая придворных.

Оказалось, что с королем случился обморок из-за переутомления. Лекарь короля даже не сразу смог привести его в чувство. А когда Людовик, очнувшись, увидел, что спальня полна народу, он сначала помолчал, а потом поглядел сердито на Мэри и жестом велел всем удалиться.

– Вот что, Мари, никогда больше не поднимайте переполоха по столь пустячному поводу, – довольно сухо сказал он жене.

– Но я испугалась… Я думала…

Людовика несколько смягчил ее виноватый вид.

– Давайте договоримся, ангелочек, что если подобное еще раз случится, вы не будете поднимать шум. Гм… обморок. Я ведь уже не молодой человек, Мари. А на будущее учтите – вот в том поставце, в левом верхнем ящике, находятся нюхательная соль и душистые средства для смачивания висков. Постарайтесь сначала справиться своими силами.

– Вам надо остеречься, государь, – запинаясь, начала Мэри. – Эти праздники так утомительны… и в вашем возрасте…

Она не договорила, боясь обидеть его. Но он воспринял ее слова вполне добродушно.

– Вы абсолютно правы, ангел мой. Следует быть осторожнее. Однако для всех мы должны остаться новобрачными, предающимися каждую ночь плотским утехам, дабы дать короне наследника. Поэтому я каждую ночь буду приходить в вашу опочивальню, но мы будем просто засыпать… пока я не почувствую, что вновь набрался сил.

Такое положение устраивало обоих. Просто спать на необъятной постели, в которой могли бы поместиться еще человек пять-шесть, и муж не будет к ней прикасаться! Мэри искренне пожелала, чтобы так дальше и было.

А на следующий день весь двор шептался, что молодая королева своей ненасытностью довела супруга до обморока. Спасало положение невозмутимое поведение самого короля, который по-прежнему при всех обнимал и целовал жену. Что же касается Мэри, то она еле сдержала гнев, когда фрейлины поведали ей, о чем говорят подданные. «Можно подумать, что они и в самом деле уверены, будто я млею от ласк Людовика и не даю ему покоя», – сердито думала она.

Предел сплетням положил не кто иной, как Франциск. Первой фразой, которую сказал двадцатилетний Франциск, узнав, что Людовик теряет сознание от бесплодных попыток, была: «Это самая приятная новость за последние двадцать лет моей жизни». Однако увидев смущенную и обиженную королеву, он невольно проникся к ней сочувствием. И все эти слухи… Франциск смотрел на соблазнительную ложбинку в вырезе ее корсажа, на шелковистую кожу плеч, на изящные кисти рук – и все это было доступно старому сатиру Людовику! Настолько, что тот даже терял сознание. Франциск ощутил ревность. Черт возьми, его просто бесит это смакование подробностей интимной жизни королевской четы, он не может слышать этого! И он первым оборвал смешки своих друзей, заявив, что, если они хотят далее оставаться таковыми, им следует избрать иную тему для обсуждения.