Текст книги "Королева в придачу"

Маргарита Алансонская ничего не понимала, видя, как друзья Франциска, до этого открыто игнорировавшие Брэндона, теперь просто заискивали перед ним. И Монморанси, и Флеранж, и Бониве… С последним, похоже, у Чарльза сложились вполне дружеские отношения. С Франциском же англичанин держался несколько сдержанно, хотя и принял от него в качестве подношения роскошный костюм из золотой парчи.

Мэри же была в восторге от любимого. В присутствии герцога Саффолка ее глаза начинали сиять. Но теперь ее спасало от подозрений то, что победитель турнира стал всеобщим любимцем французского двора и не одна Мэри улыбалась ему. Все дамы и фрейлины добивались его внимания, заигрывали с ним, щебетали. Королева даже начинала ревновать, подзывала его к себе, и они подолгу беседовали… обязательно на глазах у свидетелей. Придворные куртуазные ухаживания не считались зазорными, и соотечественник королевы по праву признавался ее фаворитом, особенно после того как Франциск, словно стыдясь чего-то, отошел в тень и прекращал любезничать с Мэри, едва появлялся герцог Саффолк.

– Что все-таки между вами произошло? – спрашивала Мэри у Брэндона. – Я ведь вижу, что Ангулем стал необычайно любезен с тобой.

Чарльз не отвечал, улыбаясь и глядя на нее так, что ее пронзала дрожь и охватывало безрассудное желание устроить тайную встречу. Они обменивались парой фраз, и в полдень Мэри проходила по коридору в сторону музыкальной комнаты, а Брэндон специально оказывался там. И были лихорадочные поцелуи, страстные ласки, сводящие с ума признания… Эти тайные объятия распаляли обоих, разжигали страсть. Но что им оставалось делать? Весь двор следил за ними, Ла Турнель постоянно был полон народу; и они, возбужденные до лихорадочной дрожи, вынуждены были расставаться. Мэри возвращалась в покои, где пела Анна Болейн, вела умные беседы Маргарита, сидела за пяльцами Клодия, рассказывал забавные истории Бониве и задумчиво перебирал томик стихов Франциск. Затем они все вместе отправлялись к вечерней мессе. Все это время Мэри жила как во сне; но вот вместе с королем появлялся Брэндон. Мэри смотрела на Чарльза… И удалялась с Людовиком.

Король теперь часто и подолгу заседал в совете – это было его первейшей обязанностью, столь же важной, как и ночи с женой. И он видел, как Мэри, оживленная, даже счастливая в кругу придворных, сникала, когда они оказывались в спальне. Да, она была покорна, уступчива, но печальна… и так хороша! Его юной супруге гораздо приятнее было находиться в веселом обществе молодых привлекательных придворных, готовых на все, лишь бы добиться ее внимания. Понимая это, король постепенно стал прекращать празднества, которыми поначалу баловал Мэри и которые так утомляли его самого. Как и их супружеские ночи… Увы, несмотря ни на ее покорную помощь, ни на его собственные усилия, зачастую отнюдь не победоносные, по-прежнему не было ни единого намека на то, что королева подарит ему дофина[23]23
  Дофин – титул наследника престола во Франции.


[Закрыть]. Теперь Людовик с большей охотой занимался государственными делами, где он по-прежнему оставался силен, нежели супружескими обязанностями, после которых чувствовал себя совершенно обессиленным.

Вновь зачастили дожди, серые, нескончаемые, холодные. Жизнь двора, после того как Людовик прекратил устраивать увеселения, окончательно переместилась в особняк Ангулемов. Там допоздна играла музыка, велись возвышенные беседы, живые игры. Порой, чтобы избавиться от скуки, Мэри навещала Ангулемов, а возвращаясь в Ла Турнель, сразу навещала супруга, который в последнее время сильно расхворался и большую часть дня проводил в постели. Даже своих советников король принимал не вставая с ложа, но приходу супруги всегда был искренне рад. Мэри же, едва здоровье короля вновь развело их по разным спальням, сразу стала добрее к супругу. Она готовила ему лекарственные снадобья, подолгу просиживала с ним, слушая его рассказы, или сама развлекала его: читала вслух, играла на гитаре, пела либо, вызвав своих фрейлин, устраивала перед королем танцы. Двигалась она превосходно, была тонка, легка, грациозна, и больному Людовику доставляло удовольствие глядеть на нее. Больше он ничего не мог, теперь он ясно это понимал. И уже спокойно относился к тому, что частенько то тот, то другой из его приверженцев, когда он призывал их к себе, оказывался в особняке Ангулемов. Людовик понимал, что все придворные стремятся заручиться поддержкой следующего короля – Франциска Валуа из рода Ангулемов.

Теперь в Ла Турнеле стало совсем тихо и пусто. Казалось, сложилась благоприятная обстановка для тайных встреч Мэри с Брэндоном, особенно если учесть, что Чарльз жил с ней под одной крышей, занимая особые апартаменты в Ла Турнеле… Однако как раз сейчас они обнаружили, что за ними следят, как никогда. Чарльз постоянно замечал, что за ним наблюдает кто-то из лакеев, прислуги, даже пажей. Что же касается Мэри, то от нее ни на шаг не отставала баронесса д’Омон или ее подруга, дама де Нэвэр. А в последнее время в Ла Турнель переехала Клодия под тем предлогом, что она поссорилась с Франциском и желает быть поближе к отцу. На самом же деле она выполняла приказание мужа установить при Мэри бессменное дежурство. О, эта маленькая падчерица-шпионка! Она была так навязчива; она следовала за Мэри во время прогулок, читала вместе с ней, вышивала, и даже спальня ее была дверь в дверь со спальней королевы Марии. Клодия покорно терпела вспышки раздражительности мачехи, лишь плача до тех пор, пока Мэри становилось неловко и она первая спешила помириться с Клодией. Ведь Клодия просто подчинилась супругу… который под любым предлогом хотел удалить ее. Даже не сам Франциск, а Гриньо. Мэри вскоре поняла, какой властью пользуется этот молчаливый и вроде бы незаметный гувернер Ангулемов, почти переселившийся в Ла Турнель.

Да, им с Чарльзом приходилось вести себя осторожно и сторониться друг друга, ибо оба понимали, что при встречах выдают себя с головой. А как им хотелось броситься друг другу в объятия!.. Когда Чарльза не было рядом, Мэри не могла думать ни о чем другом, ее ничто не могло развеселить. Она завидовала своей фрейлине Лизи Грэй, которая пользовалась большей свободой, могла встречаться со своим ненаглядным Монморанси и каждую ночь, закутавшись в широкий голубой плащ, покидала апартаменты королевы, уходя на свидание.

Правда, в последнее время Лизи Грэй прекратила эти полночные похождения, стала нервной, глаза ее покраснели от слез. Обычно сдержанная, она и вовсе замкнулась в себе. У Мэри были свои заботы, она не вникала в проблемы фрейлины, не обращала внимания на то, как перешептывались, косясь на Лизи, члены ее свиты. Но и ее вскоре стала раздражать нерасторопность и крайняя рассеянность Лизи Грэй.

– Что с тобой происходит, в конце концов?! – как-то прикрикнула на девушку Мэри, когда та, сидя на полу и пришивая к ее платью жемчужину, вдруг сломала иголку и, дергая ее, оторвала край тесьмы.

Лизи не отвечала, но ее голубые глаза вдруг наполнились слезами. Мэри, впервые внимательно присмотревшись к ней, увидела осунувшееся, белое как полотно лицо фрейлины и темные круги под глазами. И ее недовольство неуклюжестью мисс Лизи вдруг переросло в подозрение. Она жестом отослала своих дам и камеристок, велев Лизи остаться.

– Я надеюсь, ты не собираешься обрадовать меня сообщением о том, что беременна?

Королева поняла, что права, когда Лизи вместо ответа вдруг громко расплакалась. Пожалев фрейлину, она обняла ее, стала утешать.

– Ведь это Анн де Монморанси, не так ли? Ну, тогда дело еще можно уладить. Я велю Франциску повлиять на него. Франциск всегда очень добр к женщинам, он заставит Монморанси…

Ее слова были прерваны полным отчаяния громким плачем Лизи. У фрейлины началась настоящая истерика. Мэри пришлось дать ей воды, да и потом пару раз хорошенько встряхнуть, чтобы эта обычно спокойная и сдержанная девушка наконец постаралась взять себя в руки.

– О миледи, – еще всхлипывая и заикаясь от плача, начала Лизи, – я ведь уже говорила с Анном… я думала, что он любит меня, даже сама сказала, что Грэй – достаточно знатная фамилия, и он не унизит себя этим браком. Он же… Он… Как же он сразу стал груб и надменен! Сказал, что помолвлен с благородной девицей из рода Роганов и ни за что не расторгнет этой помолвки ради шлюхи, которая была столь неосторожна, что забеременела и теперь пытается навязаться ему. О Небо! Выходит, для него я просто одна из этих придворных девок… А я так любила его! Что же теперь со мной будет? Я опорочена, обесчещена, моя семья не примет меня, Анн же едва не поколотил меня, когда я пригрозила ему скандалом.

– И все же его еще можно заставить, – как-то неуверенно начала Мэри, хотя сама понимала, что если грубоватый повеса Анн де Монморанси таков, как говорит Лизи, то заставить его жениться будет весьма трудно. Да и не принесет такой брак девушке счастья.

– Из твоего положения есть только два выхода, – по-деловому спокойно начала Мэри. – Во-первых, мы сможем замять скандал, если поспешно выдадим тебя замуж за кого-то ниже рангом. Так обычно поступают в подобных ситуациях.

– О нет, ваше величество, – отшатнулась Лизи и добавила со странной смесью ужаса и достоинства: – Я ведь Грэй!

«Что-то ты не думала об этом, милочка, когда бегала на свидания», – с некоторым раздражением подумала Мэри, но вслух ничего не сказала. Ведь она понимала Лизи, понимала ее страстное желание броситься в объятия к любимому… Она сама была такой же, как и эта девушка, но ее Чарльз, благодарение Богу, совсем не такой, как Монморанси.

– Лизи, ты не можешь оставаться при мне, если решила рожать, – начала Мэри, все еще не в силах назвать второй выход. Но Лизи Грэй сама это понимала и произнесла то, что не решилась предложить ей королева: надо вытравить плод.

Королева посмотрела на нее со страхом и жалостью. Эта молодая женщина готова спасти свое доброе имя, спасти честь и репутацию одной из Грэев, даже рискуя жизнью… соглашаясь на опасную операцию. Но в тот же день Мэри поговорила со своим лекарем Джонатаном Холлом, оставшимся с ней после отъезда леди Гилфорд. Сейчас Мэри почти не общалась с ним, так как находилась под наблюдением французских медиков, но Джонатан Холл был ее другом еще со времен ее ссылки в Хогли, и она могла ему доверять. Он успокоил Мэри. Оказалось, в Париже полным-полно повивальных бабок и акушерок, к услугам которых весьма нередко прибегают придворные дамы. Джонатан обязался устроить все тайно и быстро и на другой же день ушел вместе с Лизи в город, а вернулись они лишь под вечер.

На Лизи страшно было взглянуть. Двигалась она со скоростью улитки, в лице не было ни кровинки, глаза погасли, а губы искусаны в кровь. Но она пыталась бодриться, сообщив, что женщина, к которой они обратились, оказалась опытной особой, все сделала как надо и даже пообещала фрейлине, что у той еще будут дети. Однако, глядя на нее, Мэри с ужасом осознала, что сама бы она ни за что не решилась на подобный шаг.

Состояние Лизи, несмотря на все ее старание держаться, могло вызвать подозрение, а так как в спальне королевы обязательно должна была ночевать одна из ее фрейлин, Мэри предложила Лизи остаться у нее, хотя обычно с ней ночевала Анна Болейн. Ночью, глядя на переброшенный через спинку стула голубой плащ Лизи, Мэри неожиданно сообразила, как она может встретиться с Брэндоном. Ведь многим был знаком этот плащ, многие видели, как Лизи Грэй выскальзывала ночью из покоев королевы…

Мэри напоила фрейлину подогретым вином с пряностями, чтобы к той скорее вернулись силы после потери крови. Девушка глядела на королеву влажными от избытка чувств глазами и целовала ей руки.

– О миледи, моя королева… Я так признательна вам. Всей моей жизни не хватит, чтобы отблагодарить вас…

И тогда Мэри, набравшись храбрости, сказала, что Лизи, дабы отблагодарить ее, следует только одолжить свой плащ… Лизи поняла. Королева затевала опасную игру, столь опасную, что… Но она не смела отказать.

На следующий день придворные обратили внимание на то, что мисс Лизи Грэй о чем-то долго беседовала в отдаленной комнате с Чарльзом Брэндоном. А ночью, хотя королева оставила ее дежурить в своей опочивальне, та, низко надвинув на глаза большой голубой капюшон, вышла из апартаментов ее величества. Девушка скользнула по пустому темному коридору, где только огонь ночников отражался на черно-белом мраморе полов да у каждого прохода, как живые статуи, застыли фигуры иноземных охранников-швейцарцев в своей немыслимо яркой одежде…

В комнате для фрейлин Анна Болейн заметила сестре Лизи, Анне Грэй:

– О чем только думает твоя сестра? Французский двор окончательно развратил ее. Сначала Монморанси, а сегодня я не удивлюсь, если станет известно, что она встречалась с Брэндоном.

– Но это все же лучше, чем твои свидания с этим усатым тараканом мсье Гриньо, – парировала Анна Грэй.

Анна ужаснулась: кто-то действительно может подумать, будто ее связывают с Гриньо совсем не те отношения, которые были на самом деле. Но уж лучше пусть думают так, чем дознаются, что она шпионит для гувернера герцога Ангулемского. И, как бы ей ни было неловко, она первая замяла разговор, заигравшись с Курносым, который вдруг начал скрестись в дверь, пытаясь открыть ее и выскользнуть вслед за Лизи. И что это с собакой? Обычно она не баловала своим вниманием эту фрейлину. Но вскоре именно беспокойное поведение собачки натолкнуло девочку на опасную мысль. Она даже испугалась своей догадке и еще долго ворочалась с боку на бок, прижимая к себе Курносого, пока тот не успокоился и затих. Фрейлины тоже вскоре заснули, лишь Анна все не смыкала глаз. Она слышала, как в соседней комнате громко храпит баронесса д’Омон, что-то бормочет во сне мадам Нэвэр… «Тоже мне сторожа», – подумала Анна. Наконец она встала, в одной рубашке на цыпочках пробежала через комнату фрейлин и тихонько приоткрыла створку двери в покои королевы. Похоже, что королева спит. Угасающий огонь камина бросал слабые отблески на ложе с полузадернутым шелковым пологом. Анна увидела закинутую за голову руку спящей, кружевные оборки ее ночного чепца… Постель дежурной фрейлины стояла в углу, и Анна Болейн со своего места не могла разглядеть все как следует. Но ведь Лизи ушла? И уже собираясь прикрыть дверь, почти успокоившись, Анна вдруг обратила внимание на деталь, которая дала ей повод предположить, что на королевском ложе спит совсем не Мэри. Длинная прядь волос, выбившаяся из-под чепца, была не медово-золотистого цвета, как у Мэри Тюдор, а скорее пепельно-русого, как у Лизи Грэй! Пока это оставалось просто догадкой. У Анны не хватило смелости проскользнуть в королевскую опочивальню и убедиться в правильности своего предположения. Решив дождаться утра, когда Лизи вернется, Анна долго и мужественно боролась со сном, таращась в темноту. Она слышала, как менялась стража в дворцовых переходах, но потом тишина и дыхание спящих убаюкали ее, и девушка заснула, сама не заметив когда, пропустив тот момент, когда под утро в королевскую спальню бесшумно, как тень, проскользнула фигура в голубом плаще.

На следующий день королева выглядела несколько утомленной, но довольной. Она не замечала испытующих, осторожных взглядов Анны Болейн. Этой ночью… Их свидание с Брэндоном было столь долгожданным и страстным… Встретившись в пустующем крыле дворца, они любили друг друга пылко и неистово. Тесная комнатка, заставленная старой мебелью, тюками и ящиками, узкий топчан в углу, где они отчаянно и радостно предавались плотским утехам… Мэри полностью доверяла Брэндону. В ней больше не осталось стыдливости, она знала, что прекрасна, что он любуется ею! Близость с мужчиной, которого она выбрала сама, дарила ей острейшее наслаждение. Она удивлялась, как Брэндон мог быть таким осторожным с ней, прерывать блаженство, дабы она не зачала от него, и была признательна ему за эту заботу… Но сама с собой ничего не могла поделать – едва отдышавшись, вновь льнула к нему, зажигаясь от его прикосновений, от ощущения жестких мужских ладоней на своей коже, от ласк и поцелуев.

– Ты маленькая бесстыдница, – шептал Чарльз, восторгаясь ее зажигательной чувственностью и почти задыхаясь. – Но как ты восхитительна!

Их страсть таила в себе опасность, запрет, но именно это придавало ей такую головокружительную остроту и неистовость. И как же тяжело было расставаться, а потом, днем, скрывать все, отводить глаза, сдерживать дрожь в голосе!

Они встретились в следующую ночь… и в следующую. Дни же были невыносимы. Мэри чувствовала, что начинает дрожать при одном его появлении, а когда Чарльз общался с другими женщинами, начинала бешено ревновать. Даже к Клодии! Ко двору по делам прибыл адвокат Дизоме, как всегда, вместе со своей красавицей женой Жанной. Мэри увидела Чарльза, беседующего с этой высокой тонкой блондинкой – и ревность словно обожгла ее. Забыв обо всем на свете, она нагнала его на прогулке и потребовала объяснений. Брэндон осторожно оглянулся:

– Позже… Мы поговорим обо всем ночью. В нашей комнате.

Она еле дождалась положенного часа, но едва Брэндон – страстный, нетерпеливый, ласковый – заключил ее в объятия, забыла обо всех подозрениях. Он любил ее! Она чувствовала это, знала… Хотя Чарльз ни разу не произнес этих желанных слов признания.

Брэндон действительно был счастлив. Но, в отличие от Мэри, он не терял трезвости рассудка и первым обратил внимание на странный звук в пустой галерее дворца Ла Турнель. Отпрянув от Мэри, герцог жестом заставил ее затаиться и прислушаться. Лаяла собачка королевы. Тонкое тявканье будило громкое эхо под высокими сводами…

Мэри опомнилась первая.

– Это мой Курносый. Несносный пес! Наверное, увязался за мной. Боже, он может выдать нас!

Оба поняли, что сейчас самое время прекратить свидание. Быстро одевшись, Брэндон первым выскользнул в пустой коридор.

Курносый одиноко бродил по галерее, подметая длинной шерстью глянцевые плиты пола. На Брэндона песик глухо заворчал, но, узнав в женщине, закутанной в голубой плащ, свою хозяйку, так и кинулся к ней, радостно поскуливая, и затих, только когда она взяла его на руки.

Брэндон вглядывался во мрак сводчатого прохода, не спуская ладони с рукояти кинжала. Если их кто-то выследил, он мог лишь одним способом предотвратить беду – убить шпиона. Но все казалось тихо, и влюбленные осторожно вышли в большую галерею, где слабо серели высокие силуэты готических окон да в самом конце горел факел, у которого несли свою вахту безучастные ко всему швейцарцы.

Брэндон сделал Мэри знак, что она может идти, шепнув, что благоразумнее на несколько дней отложить их свидания. Мэри и сама понимала это, но сердце ее невольно наполнилось грустью. Последний прощальный поцелуй Чарльза она выпила, словно погибающий от жажды путник. Опять разлука, опротивевшие обязанности, уход за Людовиком, долгие часы за благочестивыми беседами и вышиванием с Клодией… Тоска. Какая же тоска быть королевой!

Они расстались, так и не заметив маленькой фигурки Анны Болейн, вжавшейся в угол за выступом камина. И даже когда они ушли, фрейлина еще долго не решалась покинуть свой пост. Она испугалась того, что узнала… увидела. Ах, лучше бы любопытство, зависть к Лизи, которую королева приблизила к себе, не толкнули ее на это подглядывание! Этот ее подсознательный азарт, желание рискнуть! И зачем она только выпустила Курносого? Зачем шла за ним? Маленький пес не охотничья ищейка, он вскоре потерял след, стал тявкать, беспомощно кружа по пустым переходам. Хорошо, что Анна поспешила спрятаться. И вот теперь она владеет тайной королевы, такой тайной, из-за которой, заподозри ее в чем-либо, Мэри живо лишит Анну места, ушлет, если не найдет повода попросту заключить в темницу. И на другой день Анна вела себя особенно предупредительно и мило с королевой, и была сама невинность, когда та строго расспрашивала свой штат, кто выпустил из ее апартаментов Курносого. На Анну королева поглядывала особенно подозрительно, зная, что пес, кроме нее самой, признает только мисс Болейн.

Анна испугалась. Ведь королева была по-прежнему популярна, Людовик благоговел перед ней, знать преклонялась. Да заикнись о чем-нибудь Анна – и она враз потеряет все, чего достигла. Что было для нее важнее, чем место подле ее величества? Разве что жизнь…

Оставался еще мессир Гриньо, который вечно что-то разузнавал, следил, подсматривал… Но он был человеком герцога Ангулемского, а Анна зависела от Англии, от короля Генриха VIII. Вся ее родня, земли и положение находились в его власти, Гриньо же просто платил ей. Чью же сторону ей принять? Девочка понимала, что ввязалась в опасную игру, и была напугана настолько, что, обычно привыкшая во всем полагаться только на себя, решила на этот раз спросить совета у отца.

Когда дочь обо всем поведала отцу, Томас Болейн перетрусил не меньше ее самой. Он нервно бродил по комнате, теребя свою золотую посольскую цепь.

– Очень прискорбно, дочь, что твое любопытство завело тебя столь далеко. Теперь ты приняла участие в заговоре.

– В заговоре? – воскликнула Анна.

Это слово будоражило ей кровь, Болейн заметил это. На минуту он забыл, что его дочь еще юная девочка: перед ним стояла опытная интриганка, которая привыкла к жизни при дворе и умела извлекать выгоды из всего, что узнавала. Ему надо было срочно урезонить ее, поставить на место! И сэр Томас рассказал, что Брэндон, идя на связь с Мэри, действовал по велению короля Генриха и он сам, как посол, знал об этом и даже способствовал встрече любовников. Теперь пусть Анна подумает, во что ввязалась. Она – дочь английского посла, подданная Англии и, как и все Болейны, зависит от воли Генриха Тюдора… Генриха, а отнюдь не Людовика Французского. Поэтому Анне следует скрывать то, о чем она поведала отцу, а иначе… И он вновь напомнил, что они подданные другой страны, а значит, Франция, с ее двором, нравами и проблемами, не должна так волновать их, как и то, с кем спит королева Франции. Поэтому они оба, отец и дочь, будут осмотрительны и станут держать язык за зубами, если не хотят оказаться вовлеченными в государственную измену.

Государственная измена!.. Какие страшные слова. Анна так живо представила себе топор палача и плаху… И невольно погладила рукой свою длинную тоненькую шею. Какое-то дурное предчувствие… Почти осязаемое. Да, отец прав. Но, Боже Всемогущий, что бы он сказал, если бы узнал, что его дочь и так уже вовлечена в интригу… что она получает деньги от Гриньо…

И она начала старательно избегать гувернера Франциска. По сути, Анна была еще очень молоденькой девочкой. Она испугалась и не понимала, что своим стремлением избегать Гриньо дала ему все основания полагать, что ей что-то ведомо. И он подстерег ее однажды, когда она бежала по поручению королевы – затаившись за дверью, Гриньо поймал ее за руку, зажал рот и втащил в маленькую комнатку на глазах у невозмутимо несущего свой пост бородатого швейцарца.

– Я думаю, мадемуазель, нам есть о чем поговорить, – спокойно сказал он, подав фрейлине шкатулку, которую та в страхе уронила.

Анна стояла перед ним испуганная, бледная, крепко прижимая к груди богато отделанную шкатулку с принадлежностями для шитья.

– Мне нечего вам сказать, мессир. А королева ждет, мне надо торопиться.

– В таком случае чем скорее мы все уладим, тем быстрее вы явитесь к госпоже.

Он быстро понял, что этой девочке что-то известно. Она нервничала, вырывалась, и ему даже пришлось пригрозить ей, что, если она выйдет из повиновения, он-то уж найдет предлог доложить ее величеству, как платил ее фрейлине за кое-какие сведения, и карьере Анны придет конец.

Она чуть не расплакалась, но твердо стояла на своем, уверяя, что ее величество ведет себя идеально, она дружит с Клодией, проводит много времени с королем и почти не видится с герцогом Саффолком… Осеклась, поняв, что сболтнула лишнее.

– Итак, дело все же в прекрасном герцоге, – спокойно подытожил Гриньо.

– Но вы ведь сами намекали мне о нем и королеве!

– Разве? Что-то не припомню, – мило улыбнулся Гриньо. И тут же стал серьезен. – Не делайте глупостей, мадемуазель. Вы в моих руках. И если королева узнает…

– Она не поверит вам! – горячо выпалила Анна – Я же со своей стороны сообщу ей, как вы прельщали меня деньгами, уговаривали…

– И готов уговаривать по-прежнему, – прервал ее Гриньо. – А также готов заверить, что, пока вы находитесь под покровительством Ангулема, вам ничего не грозит. Вы будете пользоваться почетом и уважением при его дворе, где вам всегда будет уготовлено место. Если король Людовик умрет, а это может случиться в любой момент, тогда Мария Английская уже не будет королевой и вас вернут в Англию… в провинцию.

Да, для Анны многое значила жизнь при дворе. А положение Мэри и в самом деле могло измениться, если Людовика не станет. Что же тогда будет с юной фрейлиной? Куда ее отправят? Жизнь же при Франциске и Маргарите Ангулемских сулила блестящие перспективы. Но было еще нечто – семья Анны, честь дома Болейнов. А их Анна, хоть и жила долгое время вне семьи, ни за что не желала подводить.

Гриньо читал по лицу девочки, как по открытой книге. Конечно, он может сломать ей будущность, сообщив, что она являлась его шпионкой, предъявив ее счета и поведав, что узнал от нее. Но она ему еще нужна. И прежде всего нужно узнать, что ей стало известно. Он почти догадывался, что… И у гувернера был еще один способ подчинить ее, недаром он приплачивал ее горничным и знал все маленькие тайны самой Анны. Он вдруг резко вырвал у нее шкатулку и, не отпуская ее левой руки, сорвал с нее тонкую шелковую перчатку. Анна и опомниться не успела, как он поднес к свече ее руку с уродливым шестым пальцем.

– А что, если я расскажу об этом? Что это – дьявольская метка? Этого отростка на руке вполне достаточно, чтобы вами заинтересовался церковный суд, вас обвинили в сношениях с дьяволом и начали дознание! А что будут говорить о вас придворные, эти дамы, которые, подражая моднице Анне, носят рукава «а-ля Болейн», все эти кавалеры, которые так желали танцевать с хорошенькой фрейлиной, сам герцог Франциск, уделявший вам столько внимания?.. Да их стошнит от отвращения… Святые же отцы будут жечь вашу руку каленым железом, пока дьявол не вылетит из вашего тела и…

Он умолк, поняв, что запугал ее достаточно. Анна находилась в полуобморочном состоянии, слабо стонала, даже обмякла, перестав вырываться. Гриньо осторожно усадил ее на подоконник, вмиг превратившись из мучителя в доброго друга. Приобняв за плечи, он отдал девушке перчатку и сказал, что скроет все, если… Он даже протянул ей заготовленный подарок – эмалевую брошь в форме звезды, в центре которой был гранат чистейшей воды. Ах, эта брошь будем просто изумительно смотреться на корсаже Анны.

– Хотите, я подскажу вам, дитя мое? Меня заинтересовали ночные визиты Лизи Грэй, о коих мне сообщила мадам д’Омон. Лизи ведь не встречается более с господином де Монморанси. Одна акушерка даже поведала мне, что оказала ей… гм… некоторые услуги. Вряд ли теперь какое-то время сия девица будет нуждаться в плотской близости с мужчиной. Так кто же сейчас покидает покои ее величества в голубом плаще?

Анна подняла на него печальные черные глаза.

– Вы и так все знаете, господин Гриньо. Чего же вы хотите от меня?

– Самую малость, мадемуазель. Кто скрывается под видом Лизи Грэй?

Анна поняла, что этому страшному человеку слишком многое известно. А брошь так красива… И герцог Франциск ничего не узнает о ее уродливой руке! К тому же Анна уже придумала, как снять с себя часть вины: ведь есть Курносый, глупый пес, который бегает за королевой по пятам! Она так и сказала Гриньо, что однажды пес выбежал за мнимой Лизи, и это навело ее на подозрение. Но остальное… Боже упаси, она понятия не имеет, куда ходила ночью королева. Гриньо пришлось довольствоваться услышанным. Итак, королева несколько ночей назад покидала опочивальню, но что-то спугнуло любовников. Теперь ему следует побеспокоиться, чтобы их страхи развеялись. Анне же он приказал сделать самую малость – если королева покинет свои апартаменты, пустить вслед за ней пса. Он отдал ей брошь, даже помог собрать рассыпавшееся содержимое шкатулки, вновь став добрым, словно отец родной.

Гриньо прекратил слежку за Брэндоном, убрал шпионов и соглядатаев, даже попросил Франциска вернуть к себе супругу. Он должен был удостовериться во всем сам! Теперь по ночам с помощью мадам д’Омон Гриньо проникал в опустевшие апартаменты Клодии и ждал. Рано или поздно любовники решатся на новое свидание… Мэри же во всем полагалась на Брэндона, доверяя его опыту. Он сказал, что им следует затаиться, и она ждала. И вот от него пришло известие! Обычное чутье подвело Чарльза, но он был влюблен, сам желал этой встречи до дрожи. Узнав, что Ангулемы собираются на охотничий сезон покинуть Париж, он счел, что именно с этим связано отсутствие их челяди в Ла Турнеле, и решился.

В одну из ночей Гриньо увидел, как дама в голубом плаще вышла по служебному ходу из покоев королевы, быстро скользнула в боковую дверь и исчезла. Но вот дверь снова отворилась, и пес со смешной плоской мордочкой выбежал следом. Гриньо думал, что собачка непременно приведет его к королеве, и какое-то время Курносый в самом деле двигался уверенно, так что шпион еле поспевал за ним. Но вышло все, как и с Анной Болейн. В большой галерее, где было много выходов, пес затерялся – бегал, поскуливая, от двери к двери, обнюхивая ножки резных табуретов. Затем Курносый помочился на один из них и уселся рядом, зевая.

Для Гриньо это был крах. В отчаянии он кинулся к безмолвной фигуре швейцарца.

– Дама в голубом, где она? В какую дверь вошла?

Бесполезно было что-либо требовать от этой живой статуи. Швейцарцы имели нехлопотную и доходную службу – охранять покои дворца, следить, чтобы не случалось беспорядков, но ни в коем случае не вмешиваться в ночную жизнь придворных без особого на то приказа командиров. И этот мечущийся усатый господин не смог ничего добиться от верного стража, даже когда стал предлагать золото, – швейцарцу его место было дороже.

Бесцельно слоняясь от одной двери к другой, Гриньо вконец отчаялся. Радостный Курносый, довольный, что можно погоняться за чьими-то ногами, семенил следом. Но, видимо, удача не совсем отвернулась от гувернера: на ступеньках возле двери, ведущей в необжитое крыло, он заметил какой-то светящийся предмет. И едва не захохотал от радости. Крохотное овальное зеркальце! Такие зеркальца украшали туфельки, которые он галантно преподнес королеве. Значит, она прошла здесь, и совсем недавно. Вряд ли зеркальце лежало на ступеньке после вечерней уборки. В Ла Турнеле с маниакальной тщательностью следили за чистотой – убирали по два-три раза в день.