Текст книги "Королева в придачу"

Помолчав, она тихо сказала:

– Я могла лишь полагаться на волю Божью и думала, что у меня другая судьба.

– У принцесс крови нет другой доли. И вы, миледи, должны уразуметь важность возложенной на вас миссии и гордиться тем, что от вас зависит судьба двух народов. Ваши личные интересы в сравнении с этим ничтожны, и все это – интимные чувства, любовь – эфемерно…

Мэри поникла, опустив голову. Вспомнила унижение Брэндона, его отказ от нее, и слезы с новой силой хлынули из глаз.

– Я так надеялась, так любила… Но со мной никто не пожелал считаться! Почему же я должна уступать, если никто не задумался, как ужасен для меня этот союз? Нет, я все понимаю, но не могу. Я росла вместе с моей любовью, она стала частью меня. И я верю…

Она даже выпрямилась, тут же застонав от боли, но докончила:

– Оmnia vincit amоr[15]15
  Любовь побеждает все (лат.).


[Закрыть].

– Но любовь ли это, Мэри? – тихо спросил Вулси.

– Что вы хотите сказать?

Канцлер оперся плечом о стену и вздохнул.

– Настоящая любовь, девушка, не бывает столь эгоистична. Настоящая любовь всегда готова к самопожертвованию, к отказу от чего-то ради того, кого любишь. Если же сил отказаться нет – это не любовь, это удовлетворение самолюбия или же… Да что угодно – желание, похоть, игра, увлечение, но не любовь.

– Смотря от чего приходится отказываться, – заметила Мэри.

– Отчего бы ни пришлось. Но если желание настоять на своем выше любви – значит, любовь мелка и только грозит бедой тому, кого она избрала.

Он склонился к ней.

– Вы знаете фразу: indignitio principеs mort еst[16]16
  Негодование государей грозит смертью (лат.).


[Закрыть].

Мэри вздрогнула.

– Генрих не пойдет на такое!

– В отношении своей сестры – возможно. Но в отношении предавшего друга? Вы ведь отлично понимаете, какой опасности подвергается Чарльз Брэндон, за то что осмелился играть с вами в эти игры.

В первый миг Мэри испугалась. Она помнила, что говорил Чарльз об угрожавшей ему опасности. Но он сумел вывернуться. Даже ценой ее позора! И она постаралась сказать как можно равнодушнее:

– Чарльз Брэндон не ответил на мои чувства. Он прежде всего – слуга короля.

– Это, несомненно, делает ему честь, – с удовлетворением откликнулся Вулси. – Но вы сами своим упрямством подставили его под удар. – И добавил почти с издевкой: – Легко же вы играете его головой.

Теперь она молчала очень долго. Вулси даже показалось, что он слышит отчаянный стук ее сердца.

– Что вы хотите сказать? Его ведь только изгнали… – прерывающимся голосом произнесла принцесса.

– Изгнали? Уже одного этого достаточно, чтобы разбить все планы этого честолюбца. А Брэндон честолюбив настолько, что даже имел дерзость поднять глаза на сестру своего сюзерена.

Он допустил ошибку. Лорд-канцлер понял это, когда по губам девушки скользнула улыбка.

– Тот, кто не рискует, тот ничего не выигрывает.

– Вот вы оба и доигрались, – вздохнул Вулси. И добавил, словно рубанул с плеча: – Брэндон арестован. Он в Тауэре.

Вулси едва успел подхватить ее – она лишилась сознания. Третий раз за сегодняшний день.

«Так недалеко и до горячки», – раздраженно думал Вулси, прислоняя обмякшее тело девушки к стене. Он не стал отливать ее водой, просто начал хлопать по щекам влажными ладонями. Наконец Мэри открыла глаза. Какое-то время она еще плохо соображала, но, когда начала плакать, а потом залилась нервным смехом, Вулси понял, что она окончательно все уразумела.

– Если с головы Брэндона падет хоть один волос… я не отвечаю за себя!

Не такой реакции ждал канцлер.

– С головы нашего прекрасного Брэндона упадет не один волос, а все, причем вместе с головой. И ты, малышка, даже можешь считать себя его палачом.

Это было сказано сухо, почти равнодушно.

Она вновь то рыдала, то смеялась – ее всхлипывания, перемежающиеся смехом, производили тягостное впечатление. Вулси спокойно ожидал, пока она успокоится, ходил взад-вперед, то входя в освещенный факелом круг, то удаляясь в тень. Наконец принцесса взяла себя в руки, вытерла слезы, перестала смеяться, даже попыталась вести себя с достоинством.

– Ваше преподобие, что можно сделать? Ведь Брэндон не только мой возлюбленный, но и ваш друг.

– Союзник, – уточнил канцлер. – А при дворе это больше, чем просто друг. Поэтому я заинтересован не только в его спасении, но и в возвышении. Однако дело сейчас не в нем, а в вас.

Он подсел к ней, сразу превратившись из сурового политика в доброго друга. Но в глубине души он давно решил, что эта девчонка, с ее искренними чувствами выглядит более чем глупо – опасно. И, тем не менее, понимая, что люди ценят в других то, что присуще им самим, он решил сыграть в ее игру – в откровенность. Поведал, что и он, несмотря на свой сан и положение, имел неосторожность полюбить хорошую простую женщину. Конечно, как духовное лицо, он не может узаконить их отношения, но он любит свою избранницу и создал все условия, чтобы она была ограждена от кривотолков и ни в чем не нуждалась. Что еще он может? В жизни надо уметь довольствоваться тем, что доступно, и не зариться на большее. Поэтому у них с Бесс спокойные, ровные отношения. По сути дела, они даже счастливы. Но эта связь держится в тайне, хотя они и имеют незаконнорожденных детей. Вулси не сказал принцессе, что эти дети были лишь плодом удовлетворения его похоти. Нет, он говорил о любви, о высоких чувствах, показывая ей, что понимает ее и сочувствует.

Мэри глядела на него широко распахнутыми глазами. С ней никто еще так не разговаривал, и эта откровенность солидного государственного мужа с ней, юной девушкой, и смущала, и импонировала одновременно. Он улыбался, и она должна была признать, что канцлер может быть даже обаятельным. И то, что он раскрывает ей свою душу, невольно растрогало ее. Ей ведь говорили, что он циничен и коварен, а он так доверился ей, открыл свою тайну. Может, он играет? Но разве можно так открыто говорить о том, что духовному лицу следует скрывать в первую очередь, – о своих бастардах. Юная принцесса забывала только об одном: для женщины незаконнорожденное дитя – позор, для мужчины – признание его мужской состоятельности.

Так или иначе, Вулси добился своего: лицо принцессы смягчилось, она стала доверять ему. И тогда он сказал, что понимает ее чувства к красивому молодому мужчине и страх перед стариком-иноземцем, которому ее отдают.

– Известно ли вам, миледи, что Людовик не только стар – он страдает подагрой, у него больное сердце и слабые легкие?

Эта прямота даже шокировала девушку. Мэри осторожно сказала, что ей только и расписывали достоинства жениха, говоря, какой Валуа прекрасный человек и правитель.

– Что ж, тогда я вас утешу. Ваш жених не просто слаб и болен – он не проживет долго. И это наш с вами козырь.

«Наш с вами», – сказал канцлер. Мэри даже не заметила, когда они стали союзниками, а он пояснил:

– Вам стоит сказать брату, что вы согласны выйти за Людовика, но с условием: если король Франции умрет, то вы сами можете выбирать себе супруга во втором браке. Пусть Генрих пообещает, пусть поклянется, что примет ваши условия, и тогда вы станете покорной ему.

Мэри растерянно заморгала. Она еще не жена Людовика, он еще надеется сделать с ней дюжину маленьких Валуа, а они уже его похоронили! Ужасно. Но отчасти забавно. Неожиданно она получила надежду и почувствовала облегчение.

– Но согласится ли мой брат на такое условие?

– Конечно. Для него сейчас самое главное – союз с Францией. Последствия же… О, последствия мы обсудим потом.

Да, это был ее шанс. Но как все просто!

– Я заставлю его дать мне эту клятву! – уверенно сказала Мэри.

– Прекрасно. А я поддержу вас в этом.

Она даже улыбнулась и благодарно пожала канцлеру руку.

– Я и не знала, в ком найду поддержку.

Но вдруг испугалась.

– Но Чарльз… Он ведь все равно не ровня мне.

И тогда Вулси выложил свой последний козырь. Он объяснил, как ей сейчас важно проявить покорность, чтобы с Брэндона сняли все обвинения, чтобы он вновь появился при дворе, а со временем…

Мэри была восхищена.

– Саффолк! Герцог Саффолк! О, лучше и быть не может! И тогда мы с Чарльзом уедем туда и…

Она осеклась.

– Но стоит ли мне тогда спешить с согласием на брак, если Брэндон может стать герцогом?

– Для начала его надо спасти от плахи, – холодно напомнил канцлер.

Мэри опомнилась, сообразив, какой глупой она кажется этому опытному человеку.

Итак, ей надо смириться. И поставить условие: она даст согласие на первый брак в обмен на свободу выбора во втором.

Она вдруг улыбнулась.

– Знаете, ваше преосвященство, а ведь в вас есть что-то общее с Чарльзом Брэндоном.

Она не пояснила, а просто сделала жест рукой, словно изображая нечто извилистое. Вулси улыбнулся:

– Уж не знаю, что это в ваших глазах – достоинство или недостаток. Но вы правы, нам обоим это присуще. А значит, нам следует поддерживать друг друга.

Он помог ей встать.

– Итак, мы идем к королю?

Она кивнула, хотя ей опять стало страшно. Вулси заметил это.

– Выше голову, Мэри Тюдор, принцесса Англии, будущая королева Франции!

И добавил:

– Знаете, во Франции есть славная поговорка: «Reсuier pour mieux sauter»[17]17
  Отойти подальше, чтобы дальше прыгнуть (фр.).


[Закрыть].

Увидев ее настороженный взгляд, Томас Вулси хитро подмигнул и даже прищелкнул пальцами. Совсем как Брэндон.

Глава 9
Август – сентябрь 1514 года

Зал был залит сиянием горящих восковых свечей: свет от канделябров – настенных, высоких напольных, канделябров на ларях и поставцах – отражался в гладких мраморных плитах пола, отсвечивал от покрытых лаком деревянных панелей стен, сверкал бликами на тяжелом золотом шитье портьер и драгоценных украшениях блестящего придворного общества, заполнившего парадный зал Ванстедского замка. Шла церемония расторжения официальной помолвки между сестрой Генриха VIII Марией Тюдор и эрцгерцогом Карлом Габсбургом, с которым она формально была связана шесть лет.

Как и все придворные церемонии, расторжение происходило с помпой и блеском, как любил обставлять любое значимое событие Генрих Тюдор. Сам король, в сверкающем драгоценными камнями одеянии и в огромном плоском берете, восседал в кресле под балдахином и с улыбкой слушал речь сестры, приготовленную его верным канцлером Вулси и одобренную им самим. Мэри стояла на возвышении, в роскошном алом с золотым платье, тоненькая и хрупкая, с побледневшим и решительным лицом, огромными, отражавшими пламя свечей, блестящими глазами.

Ее голос звучал громко и уверенно:

– До нас не раз доходили слухи, что эрцгерцог Карл и его ближайшие родственники с пренебрежением относились к заключенной с домом Тюдоров помолвке, и имевшее место сватовство Карла к дочерям других знатных семей – подтверждение тому. Советники господина Карла возбуждали в нем ненависть как ко мне, так и к моему августейшему брату – милостью Божьей королю Англии. Все это дает мне повод взять назад данное шесть лет назад милорду эрцгерцогу слово. К тому же я никогда не встречалась с моим женихом, не испытываю к нему никаких чувств и с огромным облегчением и радостью избавляюсь от обязанности быть связанной с ним.

Да, Мэри говорила, как должно, ее упорство было сломлено, она стала покорной. Даже ее желание надеть не признаваемый ранее пятиугольный чепец, скрывающий ее дивные золотые волосы, было признаком смирения. Генриха это даже умиляло. Он прослезился, глядя на Мэри.

«Какая же она красавица!» – с нежностью подумал он. Король вновь любил свою сестру. Она вновь стала его послушной девочкой, младшей сестрой великого короля. Но ни Генрих, ни Мэри в моменты общения ни разу не упоминали о том, к каким мерам пришлось прибегнуть, дабы она подчинилась. Ни он, ни она ни словом не обмолвились о все еще томившемся в Тауэре Чарльзе Брэндоне. Это было дело Вулси, а он настаивал на том, чтобы маршала двора пока не выпускали на свободу. Мэри это объяснили необходимостью позаботиться о его безопасности, а Генриху дело представили так, что Чарльзу сейчас лучше не попадаться на глаза принцессе, дабы не ввести ее в искушение и держать в покорности. Что же до самого Вулси, то он не выпускал Брэндона, чтобы тот хорошенько почувствовал свою зависимость от воли всесильного канцлера. Одновременно Вулси подготавливал почву для его возвышения, объясняя в совете, что Англии необходим новый герцог Саффолкский, ибо теперь, когда уже не удавалось скрывать намерений английского короля насчет брака его сестры с Людовиком Валуа, австрийская семья пришла в гнев и Ричард Ла Поль еще активнее искал у них поддержки, желая предъявить свои права на герцогство Саффолкское и даже развязать войну. Однако Вулси пока держал в секрете кандидатуру того, кто может стать правителем Восточной Англии. К тому же двор сейчас будоражило иное – предстоящее бракосочетание Марии Английской с Людовиком Валуа. Эта весть уже разнеслась по всему королевству, и нынешнее расторжение помолвки с Карлом Габсбургом, эрцгерцогом Австрийским и наследником кастильского трона, было лишь данью традиции.

Король покосился на сидевшую подле него Катерину. Она выглядела неважно, очень исхудала, кожа ее имела нездоровый желтоватый оттенок, но голову в тяжелом от нашитых драгоценных камней пятиугольном чепце она держала с истинно королевским достоинством. А то что королева так плохо выглядит – это ничего. Может, в этом повинна трудно протекающая беременность или обеспокоенность Катерины тем, что брак Мэри с Людовиком окончательно испортит отношения Тюдоров с ее родней. Но Генрих все равно испытывал к ней теплые чувства. Правда, теперь они были скорее сродни жалости, нежели любви. Сейчас он чуть пожал пальцы Катерины и ощутил ответное пожатие. Что ни говори, Катерина была хорошей женой, всегда поддерживающая его, даже в ситуации, которая была неприятна ей. Она ни словом не перемолвилась с испанским послом Карозой, которого сегодня пригласили ко двору быть свидетелем расторжения помолвки, дабы доложить об этом принцу Кастильскому. Кароза стоял без головного убора, ссутулившись и поникнув. Это был момент его позора, позора его повелителя. А герцог Лонгвиль, нарядный, надушенный и улыбающийся, наоборот, словно символизировал торжество Франции, которую он представлял. Сейчас, когда в Ванстед было приглашено столько знатных особ, он даже решился привести с собой Джейн. Ведь Генрих, довольный покладистостью сестры и желая сделать ей приятное, позволил общаться с любимой фрейлиной. Он пошел и на большее. Чтобы с сестрой был человек, который может поддержать ее, вызвал из Кента ее прежнюю гувернантку, леди Мег Гилфорд, и был вознагражден радостной улыбкой Мэри. Теперь леди Гилфорд стала статс-дамой будущей королевы; она тоже стояла тут, в душном сияющем зале, немного позади первых лордов – Норфолка, Суррея, епископов Фокса и Фишера, а также поспешившего вернуться ко двору Бекингема и приветливо принятого королем как представителя древней аристократии. О происшедшей ранее ссоре никто из них не упоминал. Бекингем – довольный тем, что дерзкий выскочка Брэндон оказался в Тауэре. Генрих – оттого что Бекингем больше не распускал язык и был как никогда почтителен. Вулси даже намекал, что именно Бекингем надеется получить титул герцога Саффолка. И это забавляло короля. Он представлял себе, какой щелчок по носу получит надменный Эдвард Стаффорд, когда узнает, что именно его недруг является кандидатурой на титул!

Но сейчас Генрих думал не об этом. Главное – Мэри и ее замужество, а эта церемония являлась первым шагом к нему.

– …И моя твердость в вопросе расторжения контракта с Габсбургом, – говорила тем временем принцесса, – не является ни капризом, ни угрозой, ни обманом, она просто проявление моей собственной разумной воли. Поэтому я прошу своего брата-короля, а также лордов и примасов Англии быть милостивыми и уладить сей вопрос.

Да, она справилась превосходно, и, когда с поклоном окончила речь, все зааплодировали ей. Только сама Мэри не улыбалась. Она отказывалась от одного жениха, когда уже всем было известно, что она обещана старому больному Людовику Валуа, и, будь на то ее «добрая воля», она бы ни за что не согласилась на подобный альянс.

После оглашения разрыва помолвки были устроены карточные игры, показ пантомим и прочие развлечения. Генрих пел, как всегда чудесно, а Мэри аккомпанировала ему на лютне, и вокруг них сразу собрался кружок веселой молодежи, потом все состязались в чтении стихов, посвященных принцессе. Затем делали ставки на дворцовых спаниелей, заставляя их гоняться за мячами по залу. Было очень поздно, когда королева и пожилые лорды удалились и начались танцы. Одному Богу было известно, что стоило Мэри выдержать все это. Она уже не боялась за Брэндона, она верила Вулси, сама удивляясь своему доверию, но с ужасом думала о предстоящем браке с Людовиком. Тем не менее Мэри продолжала улыбаться, танцевала в паре с братом, хотя порой смех и рыдания судорогой сжимали ей горло.

Лишь вечером она позволила себе поплакать, уткнувшись, совсем как в детстве, в колени Гилфорд. Слава Богу, что рядом был человек, которому она могла полностью довериться.

– Ах, Мег, это все ужасно. Как бы я хотела отречься от всего этого, вернуться в Хогли, в Саффолк, чтобы мной никто не распоряжался, чтобы я могла делать все, что вздумается: бегать, дурачиться, заниматься тысячью неприметных дел, которые казались мне тогда такими важными. Возилась бы на грядках, ездила верхом, удила рыбу во рву, подоткнув юбки и болтая ногами в воде…

Мег погладила ее по голове, попыталась развеселить:

– Но чтобы рядом непременно была пара-тройка молодых людей, которые млели бы от счастья, заглядываясь на красивые ножки красивой девушки.

Мэри все же улыбнулась, вытерев стекавшие по щекам слезы.

– Нет, Мег. Не трое. Один-единственный, и ты знаешь кто.

Та горестно вздохнула.

– Да уж, знаю и всегда знала. Даже странно: вы казались всегда такой резвушкой, веселой, беззаботной девочкой – и вдруг такое постоянство. Вы ведь всегда хотели только Чарльза Брэндона. Что за нелепость… или злой рок.

Теперь они говорили без церемоний – не как гувернантка с воспитанницей, не как статс-дама с принцессой, а как подруги. Ибо Гилфорд не могла не заметить, как неожиданно повзрослела Мэри. И поняла, что ее девочка – а для Мег Гилфорд августейшая принцесса всегда оставалась ее девочкой – очень несчастна. Достойная дама всячески старалась утешать ее, обещая все что угодно. Вот и сейчас Мэри стала просить Мег выполнить обещание, которое та дала ей перед церемонией, желая приободрить.

– Мег, давай поплывем по реке к Тауэру? Ты ведь обещала. Мне бы только поглядеть. Ты же сама говорила, что с наступлением темноты его выводят на стену.

Гилфорд поначалу заупрямилась, но в конце концов уступила. Ведь Мэри была сейчас на особом положении – ее охранял статус будущей невесты короля Франции.

Во мраке женщины быстро спустились к реке и подозвали одного из вечно ожидавших у причала лодочников, которые жгли факелы на носу своих посудин в знак того, что они свободны и ожидают пассажира. Но едва они сели в лодку, как по приказу Мег факел погасили, чтобы никто не узнал в одной из укутанных в плащ фигур сестру короля.

Мэри не сводила глаз с громады крепости. В глубине души она была разочарована – стояла темная, безлунная ночь; было душно. И даже если Брэндона выведут на прогулку, она не сможет его рассмотреть. Неужели прав ее брат и она до отъезда так больше и не увидит Чарльза? Но у нее оставалось обещание Вулси – и надежда на то, что она может сама выбрать мужа для второго брака.

– Человек глуп, если перестает надеяться, – негромко сказала она в темноту.

И сделала знак грести назад.

Они не заметили, как следовавшая за ними лодка свернула в тень пристани.

– Ну, что я вам говорил, государь, – шепнул тучный пассажир своему спутнику. – Мы совершим оплошность, если освободим Брэндона до отъезда леди Мэри.

– Ты, как всегда, оказался прав, мой верный Вулси, – негромко ответил король, но в его голосе звучала грусть. – Бог мой, неужели она так любит его?

Он даже пожалел сестру:

– Бедная глупышка Мэри.

Ничьи чувства для канцлера Вулси не играли роли, если дело касалось государственных интересов. А то, что Генрих стал жалеть Мэри – более того, заскучал по Брэндону, шло вразрез с его планами. Прежде всего – цель, и даже желания самих Тюдоров должны быть подчинены ей. Канцлеру всегда нравилось направлять в нужное русло судьбы людей (и тут Генрих не был исключением), нравилось играть роль Провидения. Во-первых, он планировал брак Мэри с Людовиком XII, ибо надеялся на приличные дивиденды, Англия же получала королеву-соотечественницу за морем; во-вторых, делал все возможное, чтобы титул герцога Саффолка достался Брэндону, поскольку хотел иметь в его лице поддержку среди аристократии; в третьих, и это главное – Вулси замышлял развести Генриха с Катериной Арагонской, которая, несмотря на всю ее мягкость, была тонким политиком и могла влиять на короля вопреки интересам Вулси и интересам Англии. Но прежде всего Вулси хотел возвыситься сам, достичь немыслимых высот – стать кардиналом, папским легатом в Англии, а однажды (кто знает…) и самим Папой. И он заранее рассчитывал каждый свой шаг, уверенно идя по узкой, но верной дорожке…

То, что вскоре после ареста Брэндон начал посылать ему записки, польстило канцлеру. Ведь не к своему венценосному приятелю Генриху Тюдору, а к нему, «мясницкой дворняжке», обратился этот хлыщ! Но пока Вулси не спешил выручать Чарльза, то есть не спешил, пока не получил от него странную записку: Чарльз намекал, что имеет нечто такое, что небезынтересно было бы получить канцлеру в интересах его же собственного здоровья. Гм… Здоровья. И Вулси призадумался. Брэндон, видимо, что-то нашел против него! Что-то столь серьезное, что счел нужным припугнуть этим всесильного канцлера. Глупец! Впрочем, не такой уж и глупец… Чарльз оказался бы глупцом, если бы не имел в запасе оружия как против недругов, так и против союзников. Но, так или иначе, следует поговорить с ним, хотя и не сейчас. Сейчас Вулси был по горло занят приготовлениями к свадьбе леди Мэри. По желанию Генриха это должно было стать чем-то грандиозным. Конечно, старый и больной Людовик вряд ли приедет за своей невестой, поэтому в договоре предусматривалось, что первоначально свадьба сестры короля состоится по доверенности здесь, в Англии. Жениха будет представлять Лонгвиль, но после этой церемонии Мэри Тюдор уже будет считаться королевой Франции. И с церемонией следует поспешить, ибо в самой Франции родственники Людовика, Ангулемы, делали все возможное, чтобы отговорить больного старика от предосудительного союза с молоденькой девочкой. Ангулемы, как наследники трона после Валуа, были весьма заинтересованы в том, чтобы брак не состоялся, Англии же этот союз был необходим. Поэтому Вулси вплотную занялся этим делом и оставил Брэндона там, где он находился, – в Тауэре. Однако чтобы окончательно не разозлить Брэндона и не спровоцировать на необдуманные поступки, канцлер велел перевести его из полуподвальной камеры, где он содержался, в более комфортабельное помещение тауэрской башни Бэлл.

Перевод в Бэлл сулил Брэндону кое-какие надежды. Отныне он не страдал от духоты в жару и не дрожал ночью на соломе в сыром помещении. Теперь в его распоряжении имелись вполне приличная кровать, даже с некоторым подобием балдахина, стол, кресла, к нему прислали прачку и улучшили рацион. Но все же он оставался узником уже более месяца. За это время Чарльз многое передумал. Поначалу, когда его только арестовали, он был в панике, ожидая прихода палачей со дня на день. И хотя они не появлялись, его душило холодное безграничное отчаяние. Как же он корил себя, как злился на Мэри! Он понимал, что из-за нее потерял все, чего достиг в жизни, чего добился умом и хитростью. И вот он, шталмейстер двора, виконт Лизл, милорд королевского совета, вмиг лишился всего из-за легкомысленной, настырной девчонки! Но и он хорош. Поддался на ее уловки, глупец. Его ждало такое великолепное будущее, он был в фаворе у короля. И рисковать всем этим ради хорошенькой кокетки, будь даже она трижды принцессой? Хотя разве именно это не притягивало его к ней, не затрагивало его гордости? Быть возлюбленным самой завидной женщины Англии! Это вносило в его отношения с Мэри Тюдор определенную остроту… И вот сейчас он пленник.

К нему никто не приходил, им никто не интересовался, и Брэндон впал в меланхолию. Теперь он часто вспоминал рассказы о людях, которые провели в Тауэре всю жизнь, всеми забытые, и если они не умирали под сводами Тауэра, то выходили оттуда уже глубокими стариками. Недаром Тауэр всегда вызывал у Брэндона трепет, как и у всех других, кто входил в круг приближенных к королю лиц.

А потом настал день, когда Брэндон услышал пушечную пальбу и шум в городе. Стражник, принесший ему пищу, не удержавшись, поведал, что пальба идет по поводу знаменательного события: сегодня, тринадцатого августа, леди Мэри Тюдор выехала из Вестминстера в Гринвич, где состоится ее бракосочетание по доверенности с Людовиком Валуа, которого представляет герцог Лонгвиль.

Когда стражник вышел, Брэндон какое-то время сидел, уставившись в пространство. Никаких доводов рассудка, никаких мыслей о том, что это было предопределено с самого начала, – одна боль. Все его обиды и злость на Мэри исчезли, осталось лишь неразумное и леденящее душу чувство утраты. Все кончено. Они сломили ее, они вынудили ее подчиниться. Он же… Кому какое дело до него? Его устранили, сделав узником, и Мэри смирилась. Бедная девочка, она так опасалась этого брака, так боролась за себя, за свое счастье… Сейчас Чарльз словно не видел стен своей темницы – этот эгоистичный человек перестал вдруг оплакивать свое горестное положение и винить в нем ее, он лишь бесконечно жалел Мэри, болел ее болью.

– Чудесная моя…

Чарльз подумал о своем нынешнем положении и понял, что его безопасность и, возможно, будущая свобода зависели именно от ее покорности. Как нелепо – она надеялась на него, искала в нем поддержку, но как раз из-за него вынуждена была уступить! «Это закономерно», – говорил разум. «Это ужасно», – стонало сердце.

Брэндон не сразу смог совладать с собой. Однако когда к утру следующего дня его неожиданно навестил Томас Вулси, Чарльз уже взял себя в руки, даже подшучивал над канцлером, иронично жалея о том, что заставил милорда архиепископа навестить его в такую рань, когда даже птицы еще не проснулись.

– Я еще не ложился, – сказал Вулси, с достоинством устраиваясь на жесткой скамье у стены и с интересом разглядывая Брэндона, который, если судить по его измятому виду и кругам под глазами, тоже провел бессонную ночь. – Я прибыл сюда прямо из Гринвич-Плейса, – продолжал он. – Свадебное пиршество там затянулось до рассвета, но едва гости стали расходиться, я поспешил к вам.

Брэндон поклонился, озорно улыбаясь.

– Польщен вашим вниманием. Надеюсь, вы не настолько утомлены, чтобы не поведать мне о свадьбе по доверенности? Было бы любопытно услышать ваш рассказ, ибо я здесь совсем лишен новостей.

Вулси окинул его испытующим взглядом и заметил как бы между прочим, что Брэндону некого винить в своем нынешнем бедственном положении, кроме себя. И лишь от него самого зависит, останется ли он и далее узником Тауэра или выйдет на свободу.

Из всего сказанного Чарльз сделал вывод, что Вулси и впрямь приложил руку к его заключению, и раз он прибыл столь срочно, то либо действительно опасается компромата против него, либо у Вулси есть приказ от Генриха. Но Брэндон не спешил открывать свои карты, ему было необходимо сначала разведать обстановку. И он, ловко избегая намеков Вулси, все же настоял на том, чтобы тот рассказал о свадьбе Мэри.

Вулси уступил:

– Наша принцесса была хороша необыкновенно: в жемчужно-сером атласном платье, украшенная драгоценностями, среди которых на ее корсаже был и бесценный бриллиант «Неаполитанское зеркало» – подарок Людовика, оцениваемый в пятьдесят тысяч крон. Так что наша принцесса сияла так, что Лонгвиль, игравший роль жениха, даже возгордился, забыв, что женится по доверенности.

– Вот как? – улыбнулся Брэндон.

Он чувствовал, как внимательно следят за ним маленькие глазки Вулси, и небрежно заметил: дескать, не так уж и крепка известная привязанность Лонгвиля к мисс Джейн Попинкорт, если во время церемонии он увлекся своей «невестой». Вулси же поведал, что после полуденной мессы архиепископ Лондонский совершил обряд венчания и герцог Лонгвиль, как доверенное лицо Людовика XII, объявил о своих полномочиях вступить в брак с сестрой английского короля, а Мэри ответила согласием и даже улыбнулась при этом. Потом гремела музыка, звучали поздравления, и отныне ее высочество Мэри Тюдор надлежало именовать не иначе как «ее величество королева Франции». Конечно, когда она прибудет во Францию, состоится подлинный обряд венчания и будет настоящая брачная ночь. А пока бракосочетание было символическим: Мэри отвели в спальню, придворные дамы одели ее в роскошную кружевную сорочку, подвели к огромному ложу, где она стала поджидать «жениха». С не меньшей пышностью явился Лонгвиль, снял сапог, улегся подле Мэри на кровать и разутой стопой коснулся ее обнаженной ноги. Утолив таким образом страсть, он вышел в другую комнату, где оделся… Одна любопытная деталь: герцогу велели надеть на одну ногу – ту, которой он коснулся Мэри, красную туфлю. Вроде бы кровь девственницы…

Вулси не удержался и захихикал, отметив, как весь двор потешался над этой деталью, а Брэндон отвернулся к окну, боясь, что не сдержится и выдаст себя. Он представлял, как стыдно было Мэри.

– Будь я устроителем церемонии, – сказал он, – я изобрел бы что-нибудь более занимательное… щадящее чувства юной принцессы…

– Королевы, – напомнил Вулси. – Теперь уже королевы.

– О, конечно!

Чарльз окончательно взял себя в руки и спросил напрямик, как же эти события отразятся на нем и когда он сможет принести молодой королеве свои поздравления.

– В этом нет необходимости, – сухо заметил Вулси. – Его величество не хочет, чтобы вы виделись до тех пор, пока Мэри не покинет королевство.

Вулси тут же прикусил язык, но было поздно. Он уже дал понять Брэндону, что тому ничего не угрожает и едва Мэри уедет, как его выпустят. Однако Чарльз ничем не выразил своего ликования – наоборот, скорчив унылую мину, стал заискивать перед Вулси, умолять, чтобы всесильный канцлер похлопотал за него перед королем.

Он видел, что Вулси хочет от него одного – чтобы он открыл, что имеет против него. Но теперь Брэндон был осторожен. Это не тот случай, когда можно отдавать Вулси свое оружие против него. Напротив, он вел себя учтиво, обещал, что едва его освободят, как он тут же уедет в провинцию, уладит свои отношения с леди Лизл и… Лорд-канцлер не мог этого допустить. Элизабет Лизл принадлежала к роду Ховардов, и брак с ней сразу же делал Брэндона причастным к этому клану, с которым у Вулси сложились натянутые отношения. И канцлер прямо потребовал, чтобы Брэндон открылся ему, а тогда он выхлопочет ему освобождение.